Воронцов. Перезагрузка. Книга 6

Глава 19

Мужики ещё какое-то время разглядывали сделанный мною кубок, как какую-то диковинку.

Они обступили меня тесным кружком. Глаза у всех были широко раскрыты, а руки так и тянулись к получившемуся изделию. Каждый хотел взять его в руки, подержать, рассмотреть со всех сторон.

— Ишь ты! — протянул Прохор, принимая кубок из рук Семёна. — Гладкий-то какой!

Он осторожно провёл ладонью по боковой поверхности, словно боялся повредить хрупкую вещь. Лицо его выражало почти детский восторг.

— А лёгкий какой, — продолжал он, взвешивая кубок на ладони. — И тонкий. Как же вы его, Егор Андреевич, не сломали при обточке?

— Липа — дерево податливое, — ответил я, наблюдая за их реакцией. — Для первого раза самое то.

Кубок переходил из рук в руки, вызывая всё новые восклицания.

И в итоге, когда очередь дошла до Петьки, произошло то, чего я, признаться, ожидал. Петька буквально сгрёб кубок к себе.

— Егор Андреевич мне велел довести сделанную им работу до конца, — гордо заявил он.

Он чуть ли не за пазуху спрятал кубок, прижимая его к груди так, будто кто-то мог оспорить его право на владение этим сокровищем. Мужики переглянулись, кто-то хмыкнул, но никто не стал спорить. Все знали Петькин характер — упрямый, как бык, если что втемяшится в голову.

— Смотри не сломай, — бросил ему вслед Федя, когда Петька, развернувшись на пятках, с важным видом пошёл на другую сторону ангара за инструментом.

Петька даже не обернулся, только плечи расправил ещё шире.

На этом я решил, что демонстрации работы пневмодвигателя достаточно.

— Ну что, мужики, — сказал я, отряхивая руки от древесной пыли, — предлагаю вернуться в Уваровку. Чтоб вы попарились, да и на ужин к себе приглашаю. Заслужили.

Мою идею все восприняли на ура. Кто-то даже причмокнул губами, предвкушая банный жар и сытный ужин после.

— Это дело! — воскликнул Митяй. Мужики засмеялись, начав привычную перепалку о том, кто первым в баню пойдёт. Эти шутливые пререкания были уже привычны.

Часть мужиков отправились обратно вместе с нами.

Семён с Фёдором и Прохором остались на лесопилке. У них ещё оставались дела, которые нельзя было отложить до завтра.

Семён побежал в кузницу посмотреть, чтобы в печи не осталось углей. Фёдор с Прохором в это время проверяли заслонки на трубах от компрессора. Потом они собирались компрессор на ночь отключить, чтобы не случилось какой беды в их отсутствие.

По дороге, Савелий Кузьмич, ехавший рядом со мной, всё расспрашивал, куда ещё можно применить такие пневмодвигатели.

— Вот скажите, Егор Андреевич, — начал он, поправляя сползающую на бок шапку, — а нельзя ли такую штуку и в других делах применить? Не только для дерева, значит?

— Можно, Савелий, и даже нужно, — ответил я, улыбнувшись. — Я планирую, помимо того, что заменить прямую подачу воздуха, переделать всё под вентилятор в кузнице.

Глаза кузнеца загорелись. Он тут же представил, как улучшится тяга в горне, как быстрее будет разогреваться металл, сколько времени и сил удастся сэкономить.

— Это дело хорошее, — кивнул он. — С таким вентилятором можно будет и температуру повыше поднять, а значит, и сталь лучше проковать.

— А ещё, — продолжил я, — есть у меня задумка сделать пневмопресс для выковки металла, чтобы не молотом бить. Устройство само будет плющить раскалённый металл.

При этих словах Савелий Кузьмич аж привстал на стременах. Для человека, который десятилетиями ковал железо молотом, такая перспектива казалась почти невероятной.

— Это ж какое дело будет! — воскликнул он. — А ведь можно будет и фигурные детали делать, если штамп под пресс подставить. И всё одинаковое, ровное!

Он явно уже представлял, какие возможности откроются с таким устройством. Сколько изделий можно будет создать.

Я заметил его воодушевление и кивнул:

— Как буду у себя делать, оставлю чертежи и позже передам тебе.

Кузнец поблагодарил меня коротким, но ёмким кивком. В его благодарности не было ничего лишнего — только искреннее уважение одного мастера к другому.

Лошади шли мерным шагом. Копыта глухо стучали по мёрзлой земле. Вдали уже показались первые избы Уваровки, из труб которых поднимался дымок.

Савелий Кузьмич помолчал некоторое время, обдумывая что-то, а потом снова заговорил:

— А станок токарный для дерева, — вернулся он к нашей теме, — что ещё на нём можно делать, кроме кубков этих?

— Ну, вот представь, допустим, — начал я, жестикулируя свободной рукой, — сделать стол или стулья с резными ножками, которые будут все одинаковые и идеально ровные. То есть сделаны не на глаз, а на станке. Такое не получится вручную, как ни старайся.

Савелий Кузьмич задумался. Было видно, как в его голове рождается образ, как он мысленно представляет себе эти столы и стулья, как примеряет новую технологию к знакомым ему вещам.

— Да, должно быть красиво, — произнёс он наконец. — А ведь и правда, — продолжил он свою мысль, — в избах-то красота будет какая! И времени сколько сэкономится. Раньше-то мастер неделями мог резьбу делать, а тут… — он щёлкнул пальцами, показывая, как быстро это можно сделать.

— Именно, — подтвердил я. — И главное — точность. Человеческая рука, как ни старайся, всё равно даст погрешность. А с помощью станка можно добиться такой точности, которую раньше и представить было сложно.

Спешившись возле своего дома, я заметил, как Степан уже спешит ко мне навстречу, словно всё это время высматривал наше возвращение.

— Баню-то протопили? — спросил я, разминая затёкшие от долгой езды ноги.

— Начал уже, Егор Андреевич, — отозвался Степан, поглаживая морду лошади, которая благодарно фыркнула в ответ.

Я кивнул и, оглянувшись на подъезжающих мужиков, добавил:

— Хорошенько протопи баню, Степан. Мужики бы попарились сегодня. День выдался что надо, да и заслужили они.

Лицо Степана просветлело — он и сам любил попариться.

— Сделаем, барин, всё в лучшем виде, — ответил он, принимая поводья.

— Да квасу с водичкой намешаю на камне, чтобы дух хлебный был. Как вы любите. И веников приготовь, запарь, — добавил я, вспоминая ощущение свежих берёзовых листьев на разгорячённой коже.

— Всё сделаю, Егор Андреевич, не переживайте, — улыбнулся Степан, предвкушая хорошую парилку.

Он увёл лошадь к конюшне, что-то ласково приговаривая ей, а я остановился на мгновение, вдыхая вечерний воздух Уваровки.

Возле дома заметил Анфису — она несла большую корзину с овощами из погреба. Увидев меня, она остановилась, поправила выбившийся из-под платка локон.

— Анфиса! — позвал я её, подходя ближе.

— С возвращением, Егор Андреевич, — поклонилась она слегка, не выпуская из рук корзины. — Как там на лесопилке?

— Хорошо всё, — ответил я. — Слушай, Анфиса, нужно с бабами приготовить ужин. Чтоб у меня в светлице накрыли, человек на пятнадцать, не меньше.

— Всё сделаем, Егор Андреевич, — заверила она. — Как раз пироги ставили, да щи томятся. А каши гречневой с салом наварим, знаю, что ваши мужики любят. И грибочков маринованных выставлю.

С этими словами, занесла корзину домой, а потом вышла и быстрым шагом направилась к дому Прасковьи — видать, решила, что там будет сподручней готовить на большую толпу.

Тут я увидел Ричарда, который выходил из хлева, куда коней поставили.

— Ричард! — позвал я его, подходя ближе.

Он обернулся.

— Как там Петька? — спросил я.

Лицо Ричарда стало серьёзнее.

— С ним всё хорошо, — заверил он. — Позавчера был там, осматривал его. Парень скоро вернётся к нормальной жизни.

Я с облегчением выдохнул.

— Швы заживают хорошо, — продолжал Ричард, поглаживая свою аккуратно подстриженную бородку. — Рёбра тоже вроде бы срастаются правильно. И плечом он уже тоже не мается, рука шевелится нормально. Но я сказал ему, чтобы с недельку ещё походил с рукой в повязке. Чтоб сильно не напрягал.

— Это правильно, — согласился я. — Парень молодой, может раньше времени за тяжёлое взяться.

Мы направились в сторону дома. Ричард вдруг остановился:

— Егор Андреевич, — начал он, слегка понизив голос, — расскажите мне, пожалуйста, более детально, что же всё-таки случилось с градоначальником? Ну, то, что его отравили, я понял, — продолжал Ричард. — Меня больше интересует, как именно вы его лечили. Как вы догадались в кровь вливать жидкость?

Я улыбнулся его стремлению узнать что-то новое.

— Ричард, обязательно тебе всё расскажу и покажу, — ответил я, положив руку ему на плечо. — И научу делать физраствор. Тут, понимаешь, такое дело, — продолжил я, — что, насколько я знаю… И в городе узнавал перед тем, как тебя встретил, слишком уж большая смертность тут при родах.

Лицо Ричарда посерьёзнело. Как врач, он прекрасно понимал, о чём я говорю. Смертность рожениц была бичом этого времени.

— Поэтому, не дай Бог, когда придёт время Машке рожать, что-то пойдёт не так, — продолжил я. — И, может быть, будет большая кровопотеря, то тебе придётся тоже капельницу ей ставить. Так что научу.

На лице Ричарда отразилась целая гамма чувств — от тревоги при мысли о возможных осложнениях до благодарности за новые знания.

— Спасибо, Егор Андреевич, — произнёс он наконец, и его голос чуть дрогнул. — Наперёд благодарю за науку и за доверие.

Он выпрямился и добавил с решимостью:

— И ни в коем разе вас не подведу.

Закончив разговор с Ричардом, я перевел взгляд в сторону бани, откуда из трубы поднимался густой сизый дым, закручиваясь спиралями в вечернем воздухе и растворяясь в сгущающихся сумерках. Клубы его казались живыми существами, танцующими свой таинственный танец перед тем, как исчезнуть в темнеющем небе.

«Степан топит — это хорошо,» — мелькнуло в голове.

Тут мой взгляд зацепился за фигуру Савелия Кузьмича, который сидел на лавке у бани. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, словно он пытался разглядеть там ответы на мучившие его вопросы.

Я подошёл к нему неторопливо, стараясь не нарушить резким движением то состояние внутреннего диалога, в котором он пребывал. Доски помоста скрипнули под моими ногами, но Савелий Кузьмич даже не повернул головы. Некоторое время мы сидели молча.

— Ну, как вам, Савелий Кузьмич, мои выдумки? — наконец нарушил я молчание, глядя не на собеседника, а куда-то вперед, туда же, куда был устремлен и его взгляд.

Тот как-то задумчиво покачал головой, словно взвешивая каждое слово перед тем, как произнести его.

— Это все очень необычно, Егор Андреевич, — очень серьёзно ответил кузнец, и в его голосе чувствовалась не просто задумчивость, а какая-то внутренняя борьба, словно он пытался примирить в себе два противоречивых начала. Я повернулся и посмотрел на него — не мельком, а внимательно. Решил не ходить вокруг да около.

— Что, Савелий Кузьмич, не знаете, как обо всем этом, что увидели, Ивану Дмитриевичу доложить? — спросил я напрямик, без обиняков.

Эти слова подействовали как удар кнута. Кузнец аж встрепенулся и удивлённо посмотрел на меня, словно я прочитал его самые сокровенные мысли. В его глазах промелькнул испуг, сменившийся смущением, а потом и каким-то странным облегчением — будто тяжелая ноша, которую он нес в себе, стала вдруг легче от того, что ее существование перестало быть тайной.

— Егор Андреевич, да я… — начал он и тут же запнулся, словно язык отказывался складывать слова в предложения. — Я же не… То есть…

Савелий Кузьмич даже покраснел слегка. А потом его плечи как-то сразу осунулись, словно невидимая рука сняла с них напряжение, державшее их прямо, и он, посмотрев мне прямо в глаза — открыто, без увёрток, — сокрушённо сказал:

— Да не знаю уж. Больно у вас все правильно. Да, и вижу, что крестьяне работают не из-под палки, а за правду.

В этих словах была не просто констатация увиденного, но и целый мир внутренних противоречий человека, который всю жизнь служил одному господину и вдруг увидел, что возможен иной порядок вещей — и этот порядок не приводит к хаосу и разрухе, а наоборот, создает что-то новое, жизнеспособное и правильное.

— Я тут перекинулся словами с мужиками, — продолжил он, и слова теперь лились свободно, будто прорвалась плотина, сдерживавшая их, — они чуть ли не молятся на вас, Егор Андреевич. Вы, говорят, как пришли, так все стало по-другому. Они за долгие годы не боятся зиму встречать, потому что знают, что переживут, и никто не околеет, и весной лебеду не придётся жрать.

Он выпалил все это на одном дыхании, и в его словах слышалось не просто удивление, но и какая-то затаенная зависть — не злобная, а светлая.

А потом, немного помолчав, он продолжил, и голос его стал тише, словно он боялся, что кто-то может подслушать:

— А как вы догадались, что Иван Дмитриевич наказывал разнюхать все у вас тут?

В этом вопросе было столько искреннего удивления, что я не смог сдержать легкой улыбки. Не злорадной, а понимающей — я видел перед собой человека честного, который просто оказался между двух огней и теперь не знал, как поступить, чтобы не предать ни Ивана Дмитриевича, ни правду, которая открылась его глазам.

— Да очевидно все, Савелий Кузьмич, — махнул я рукой, словно отгоняя невидимую муху.

— И что мне ему ответить? Я же ничего плохого-то и сказать не могу.

Я пристально посмотрел на него, и в моем взгляде не было осуждения — лишь понимание и какая-то тихая грусть от того, что мир устроен так, что честным людям часто приходится выбирать между долгом и правдой.

— А ты разве пришёл что-то плохое узнавать? Ты скажи ему как есть. Я же его понимаю и знаю, зачем он тебя послал, но и тебя тоже понимаю, что выхода у тебя другого нету, так что, Савелий Кузьмич, смело говори как есть. Я не осерчаю.

В моем голосе не было ни капли упрека или насмешки — лишь спокойная уверенность человека, который не боится правды, какой бы она ни была.

— Тем более тайны хранить от Ивана Дмитриевича у меня нет такой цели, у нас с ним свои договорённости. А ты помни, что всегда будешь желанным гостем у меня.

Эти слова как будто сняли последний груз с души кузнеца. Он смотрел на меня, не отводя взгляд, и в его глазах читалась благодарность — не словесная, а та признательность, которая не нуждается в пышных выражениях.

А потом он лишь кивнул и произнес просто:

— Спасибо, Егор Андреевич.

В этих двух словах было больше смысла, чем во многих длинных речах. Это было не просто выражение благодарности за понимание — это было признание того, что в мире, полном хитросплетений и недомолвок, иногда простая человеческая честность может быть важнее всего.

Тут подошёл Петька. Видя, что мы закончили разговор, он тут же стал засыпать кузнеца вопросами по кузнечной теме, словно плотина прорвалась и все накопленные за день вопросы хлынули наружу.

— А как-то проковать? А сколько металл держать? А как большие листы между собой соединить? — сыпались вопросы из его уст и в глазах горел огонь.

Савелий Кузьмич, только что такой задумчивый и серьезный, как-то незаметно преобразился — плечи распрямились, взгляд стал острее, а в голосе появилась уверенность мастера, готового делиться секретами своего ремесла. Он словно сбросил с себя тяжелую шубу сомнений и облачился в привычные одежды знатока своего дела.

Я понял, что здесь теперь я лишний. Разговор двух мастеров — особый ритуал, не требующий свидетелей. Развернувшись, я неспешно пошел к дому, где меня ждали свои заботы.

После бани, мужики, пропаренные и отдохнувшие собрались в моей светёлке на ужин. Комната, освещённая тёплым светом, наполнилась ароматами свежеиспечённого хлеба, тушёного мяса с картошкой и домашнего кваса. За большим деревянным столом, расселись все участники сегодняшнего дела: Савелий Кузьмич, Петька, Илья, Митяй, Семён, Прохор и другие.

— Егор Андреич, — начал Семён, набирая полную ложку наваристых щей, — а что дальше-то с пневмодвигателем делать будем? Неужто и вправду пилораму им крутить станем?

Я отхлебнул кваса:

— Конечно. Но не только её. Думаю, ещё один такой двигатель поставить в кузнице.

Бусинка, тем временем уютно устроилась у меня на коленях и мурлыкала, время от времени поглядывая на стол в надежде перехватить кусочек. Её тёплое тельце успокаивало, и я рассеянно поглаживал её за ушами, пока рассказывал мужикам о своих планах.

— А ещё хочу полноценный токарный станок сделать, чтобы не только кубки, но и разные детали для мебели точить. Представьте, какие столы да стулья можно будет делать!

Все закивали, представляя красоту такой мебели. Митяй даже присвистнул от восхищения, за что получил лёгкий подзатыльник от Петьки.

— В городе за такое большие деньги платят, — заметил Фома.

Машенька, которая сидела недалеко у печи, тихо занимаясь рукоделием, изредка поглядывала в мою сторону. Когда наши взгляды встретились, она слегка покраснела и опустила глаза, но улыбка не сошла с её лица.

— А ещё, — продолжил я, чувствуя, как от внимания Машеньки теплеет на сердце, — думаю о том, чтобы сделать приспособление для ткацкого станка. Чтобы работа пошла быстрее и легче.

При этих словах Савелий Кузьмич снова значительно кивнул мне, словно между нами был какой-то тайный уговор.

Разговор тёк неспешно, как река в летний день, переходя от одной темы к другой. Но снова и снова мужики возвращались к сегодняшнему чуду — станку, который на их глазах превратил обычное полено в изящный кубок.