Воронцов. Перезагрузка. Книга 6

Глава 1

В конце сентября стало холодать. Ночью уже, возможно, были даже заморозки, потому что утром было непонятно — роса это на траве или изморозь.

А так, в общем-то, было красиво — жёлтая с красным листва на деревьях завораживала взгляд. Берёзы стояли, словно девушки в золотых сарафанах, осины пламенели багрянцем, клёны раскинули свои ветви, усыпанные разноцветными звёздами-листьями — от бледно-жёлтых до тёмно-бордовых. Всё переливалось осенними цветами, создавая картину, достойную кисти самого искусного художника.

В утреннем воздухе ощущалась особая прозрачность, которая бывает только осенью. Каждый звук разносился далеко — крик петуха в деревне, стук топора в лесу. Небо становилось выше и глубже, приобретая тот особый, пронзительно-синий оттенок, который не спутаешь ни с чем. По этому синему полотну неспешно плыли редкие облака — белоснежные, пушистые, с золотистой каймой от солнечных лучей.

А какие закаты стояли в эти дни! Солнце, опускаясь за горизонт, окрашивало небо в такие невероятные оттенки розового, алого, оранжевого и фиолетового, что дух захватывало.

По утрам у леса клубился туман — молочно-белый, густой, как кисель. Он стелился, заползал в низины, окутывал кусты, создавая впечатление, будто ты находишься не в обычной деревне, а в каком-то зачарованном месте. А когда туман рассеивался, можно было увидеть лес — яркий, разноцветный, словно расшитый мастерицей ковёр.

Благо дожди ещё не зарядили. Пока осень входила в свои права неторопливо, давая нам возможность подготовиться к зиме, заготовить дрова, утеплить дома. Воздух пах дымом от костров — в огородах жгли опавшую листву, и этот горьковатый аромат смешивался с запахом спелых яблок, грибов и влажной земли, создавая неповторимый букет осени.

Игорь Савельевич приехал в очередной раз за партией досок. Его обоз показался на дороге, ведущей к нашей деревне, ещё издали — телеги, гружённых разным товаром, и сам купец верхом на гнедом мерине. Но главное, что привлекло внимание всей деревни, — он привёз целый зверинец свиней, как и обещал в прошлый раз.

Свиньи были отборные — крупные, упитанные. Они недовольно хрюкали и повизгивали. Деревенские ребятишки, завидев такое диво, высыпали на улицу и бежали за телегами с громкими криками и смехом.

— Ну как, Егор Андреевич, доволен? — спросил Игорь Савельевич, спешиваясь и отряхивая полы своего дорожного кафтана. — Выбирал самых лучших, упитанных. Тут и на солонину хватит, и на окорока, и на колбасы.

— Доволен, Игорь Савельевич, очень доволен, — ответил я, пожимая его крепкую руку. — Как раз вовремя привёз. Зима не за горами, а запасов много не бывает.

Мы, предварительно зная, что тот привезёт свиней, заранее сделали небольшой загон — просторный, с крепким частоколом, чтобы свиньи не разбежались. А то были случаи. Утеплять его не стали, потому что понимали, что всё пойдёт на заготовку, а не на разведение. Свиньям предстояло прожить здесь совсем недолго.

— Доски готовы? — поинтересовался купец.

— Готовы, как договаривались, — кивнул я. — Хорошие доски, сухие, без сучков. Можешь сам посмотреть, проверить.

Игорь Савельевич довольно кивнул, и загрузившись обоз отправился в обратный путь.

На следующий день мы приступили к заготовкам. Захар, принялся демонстрировать своё мастерство в разделке мяса. Он орудовал так быстро и ловко, что казалось, будто в руках у него не тяжёлый тесак, а лёгкое перо.

— Это ещё что, — хвастался Захар, ловко разделывая тушу, — я, бывало, за день по десятку голов обрабатывал. Руку набил так, что мог с закрытыми глазами работать.

Вокруг него собрались мужики, внимательно наблюдая и стараясь помогать чем только могли. Всё-таки не каждый день у нас такая масштабная заготовка.

Я же тем временем собрал баб и рассказал, как нужно правильно делать тушёнку:

— Нарезать мясо нужно кубиками, не слишком крупными, но и не мелкими, — объяснял я, показывая примерный размер. — Потом добавить лук, соль, перец, лавровый лист и чуток чеснока.

Шефство в этом процессе взяла на себя Настасья — та громким голосом командовала своими помощницами не хуже армейского капрала. Рядом с ней суетились Прасковья и Пелагея.

— Вот так, милая, — наставляла Настасья Пелагею, когда та неловко орудовала ножом, — держи руку ровнее, чтоб куски одинаковые были. А то не проварятся как следует.

— А соли сколько класть? — спрашивала Прасковья, готовя специи.

— Не жалей, — отвечал я, — мясо много соли берёт. Лучше чуть пересолить, чем недосолить. В первом случае всегда можно водой разбавить при употреблении, а вот если недосолишь, то может и испортиться.

И всё-таки русская печь творит чудеса. Никакой автоклав не сравнится с ней — мясо получалось нежное и очень вкусное, буквально таяло во рту. Томилось оно там медленно, на ровном жару, пропитываясь ароматами специй и дыма.

Когда первая партия была готова, мы устроили настоящую дегустацию. Мужики, прервавшись от работы, столпились вокруг стола, на который Настасья выставила глиняный горшок с дымящейся тушёнкой. Запах стоял такой, что слюнки текли у всех без исключения.

— Ну-ка, отведайте, — пригласил я, и мне не пришлось повторять дважды. Мужики вмиг расхватали куски хлеба, макали их в подливу и отправляли в рот, причмокивая от удовольствия.

— Вот это да! — восхищался Семён, облизывая пальцы. — Такой вкусности я отродясь не едал. Даже у моей тёщи, а она мастерица, так не получается.

— Это всё печь, — объяснял я, хотя и понимал, что дело не только в печи, но и в специях.

Мы аккуратно выкладывали всё это в банки, которые впрок изготовил Митяй. Банки получились хоть и не такие красивые, как фабричные, но крепкие и надёжные.

Сверху заливали всё слоем жира — толстым, почти в палец, чтобы никакой воздух не проник, а потом ещё плотно заматывали кожей. Так, чтобы воздух не проходил, почти как закатки получились.

— Сколько же такая банка храниться может? — спросил Прохор, с интересом разглядывая готовый продукт.

— Месяцами, — ответил я уверенно. — Если правильно сделать, то хоть до весны простоит, и ничего ей не сделается.

После все эти сокровища бережно спускали в подполы да ледник, где они могли храниться всю зиму и весну, не портясь.

Кроме тушёнки, мы сделали и другие заготовки: засолили сало, закоптили окорока, начинили колбасы. Ничто не пропало — даже потроха шли в дело: печень на паштет, из крови делали кровяную колбасу, из ушей и хвостов варили студень. Много чего пришлось объяснять, но я хорошо помнил, как в детстве все это делали в деревне у дедушки.

За этими хлопотами незаметно пролетели две недели. Работа шла с рассвета до заката, и к концу дня все валились с ног от усталости. Но на душе было легко и радостно — запасы росли на глазах, а значит, зима не страшна, даже если она будет долгой и суровой.

За это время мы несколько раз навещали в соседней деревне Петьку, который уже начал поправляться. Ричард настаивал, чтобы тот берёгся и ни в коем случае не делал резких движений:

— Мистер Пётр, — говорил англичанин, забавно коверкая русские слова, — вы должны быть очень осторожный. Если ребро плохо срастаться, может повредить лёгкое, и это будет very bad.

Когда мы приходили, Петька всякий раз оживлялся, глаза его загорались, и он начинал расспрашивать нас о деревенских новостях. Видно было, что парню до смерти надоело лежать без дела, когда вокруг кипит жизнь.

— Вот ведь как обернулось, Егор Андреевич, — вздыхал он, поглядывая в окно на осенний лес, который манил своими красками. — Самое время сейчас в лес по грибы ходить, на охоту, а я тут как колода валяюсь.

— Ничего, Петька, — подбадривал я его, — скоро на ноги встанешь. Главное — не торопись, а то ведь как бывает: поспешишь — людей насмешишь.

Бандаж снимать Ричард не стал, опасаясь, что рёбра ещё не зажили как следует, но шёлковые нити, которые их удерживали, уже вытащили. Петька только поморщился, когда Ричард осторожно вынимал их, но не издал ни звука. Парень он был крепкий, терпеливый.

В последний наш приезд Петька уже встретил нас на ногах. Он стоял у окна, опираясь на палку, и смотрел на улицу. Увидев нас, просиял, словно солнышко:

— Глядите-ка, Егор Андреевич, уже стою!

— Только недолго, — строго сказал англичанин, входя за мной в избу. — Пять минут — и снова в постель.

— Да ладно тебе, Ричард, — отмахнулся Петька. — Мне уже гораздо лучше. Да и не болит почти.

— Это хорошо, что не болит, — кивнул Ричард, — но внутри ещё всё заживать должно. Спешить нельзя.

Мы принесли Петьке гостинцев — свежей тушёнки, хлеба, моченых яблок, которые Машенька специально для него приготовила. Он обрадовался, как ребёнок:

— Спасибо вам Егор Андреевич, за заботу! От всей души спасибо!

Как-то вечером, после всей этой суеты, я тихонько зашёл домой. На дворе уже стемнело, звёзды высыпали на тёмно-синем небосводе, а месяц, словно подкова на счастье, висел над крышами. В доме было тихо, лишь потрескивали поленья в печи да изредка поскрипывали половицы от лёгкого ветра.

Я старался двигаться бесшумно, думал, чтобы Машеньку не разбудить — она в последнее время быстро утомлялась и рано ложилась спать. Скинул сапоги в сенях, повесил кафтан на крючок у двери и на цыпочках прошёл в горницу.

И вдруг услышал тихие всхлипы, доносящиеся из-за приоткрытой двери, а потом какой-то хруст — отчётливый и ритмичный.

«Что это?» — подумал я, замерев на месте. — «Что случилось? Неужто беда какая?»

Сердце заколотилось быстрее, в голову полезли всякие дурные мысли. Я быстрее зашёл в комнату и застал картину, которая сперва озадачила меня, а потом заставила сдерживать улыбку.

Машка сидела за столом в ночной рубашке, освещённая лишь светом лучины, и, горько рыдая, ела квашеную капусту прямо из деревянной миски. А рядом стояла глиняная плошка с мёдом, в которую она периодически макала пальцы, после чего облизывала их, продолжая всхлипывать. На её щеках блестели слёзы, а глаза были красными от плача.

— Машенька, солнышко моё, ты чего плачешь? — спросил я, подходя ближе и присаживаясь рядом на лавку.

Увидев меня, она ещё больше залилась слезами, пытаясь что-то сказать, но от этого лишь громче всхлипывая. Я взял её за руку, заметив, что пальцы у неё были липкие от мёда и пахли капустным рассолом.

— Егорушка, да где ж такое видано, чтобы капусту… да мёдом заедать? — наконец выговорила она между всхлипами, размазывая слёзы по щекам. — А мне так хочется-а-а-аааа!

И ещё больше в голос завыла она, как будто произнесённое вслух желание стало последней каплей в чаше её отчаяния:

— Именно тако-о-о-ого хочется! И ничего не могу с собой поделать! Что ж это со мной творится-то, а?

Я не выдержал и рассмеялся, обнимая её за плечи. Машка сперва насупилась, решив, что я смеюсь над ней, но потом, видя моё доброе лицо, немного успокоилась.

— Ой, дурёха ж ты моя, Машенька, — ласково сказал я, вытирая слезинку с её щеки. — Ты же ребёночка вынашиваешь. Сейчас у тебя всё в организме перестраивается. Ты сейчас и рыбу можешь мёдом заедать, и соленья с вареньем мешать — это всё нормально.

— Правда? — всхлипнула она, глядя на меня с надеждой, как ребёнок, которому пообещали сладость.

— Правда, правда, радость моя, не переживай, — заверил я её, гладя по голове. — Хочется — кушай. Только не переусердствуй, а то живот разболится.

В глазах у Машки вспыхнуло облегчение, смешанное с радостью от того, что она не сходит с ума, как ей, видимо, казалось. Она шмыгнула носом и потянулась за очередным куском капусты, но теперь уже без слёз, а с явным удовольствием.

— А то я думала… Что это со мной что-то не так, — призналась она, макая капусту в мёд. — Тётка Федосья говорила, что если странное есть хочется, то, значит, ребёночек может родиться с отметиной какой-нибудь. Вот я и испугалась, что у нас дитя с капустным листом на лбу будет!

Я снова рассмеялся, представив себе младенца с капустным листом вместо родимого пятна, и Машка тоже захихикала, осознав нелепость своего страха.

— Глупости всё это, — успокоил я её. — Бабкины сказки. У тебя животик растёт, организм меняется, вот и хочется разного. Моя матушка, помнится, рассказывала, что когда меня ждала, так и вовсе мел грызла!

— Мел⁈ — изумилась Машка, широко раскрыв глаза.

— Ага, — кивнул я, — Обычный мел. Говорила, что её прямо тянуло к нему, не могла удержаться. Батюшка даже у аптекаря специальный мел покупал, чтоб хоть чистый был.

Машенька зачарованно слушала, понемногу успокаиваясь. Её дыхание выравнивалось, слёзы высыхали, а в глазах появился блеск, но теперь уже не от слёз, а от интереса.

Она наконец улыбнулась, и эта улыбка, словно луч солнца, осветила всё её лицо. Она вдруг стала похожа на маленькую девочку — с этими заплаканными глазами и с прилипшей ко лбу прядкой волос.

Я нежно поцеловал её в носик.

— Ты у меня самая красивая, — сказал я, обнимая её. — И с капустой, и с мёдом, и со слезами — всё равно самая-самая.

Машенька прижалась ко мне, уткнувшись носом в плечо, и я почувствовал, как её тело, только что напряжённое от волнения, начало расслабляться.

— Ох, Егорушка, — прошептала она, — что бы я без тебя делала? Сидела бы тут, ревела… над капустой…

— А я бы без тебя что делал? — ответил я, гладя её по спине. — Кто бы меня ждал вечерами? Кто бы улыбался так, что сердце замирает?

Мы сидели так некоторое время, просто обнимая друг друга, слушая тишину дома и потрескивание поленьев в печи. Потом Машенька зевнула — сначала тихонько, а потом широко, не сдержавшись.

— Ложись-ка ты спать, солнышко, — сказал я, помогая ей подняться. — Поздно уже, а тебе отдыхать нужно.

— А ты? — спросила она, глядя на меня сонными глазами.

— И я лягу.

Я уложил Машеньку, укрыл одеялом и поцеловал в лоб. Она почти сразу заснула, утомлённая переживаниями и слезами. А я ещё немного посидел у стола, глядя на миску с недоеденной капустой и плошку с мёдом, и улыбался, думая о том, что скоро в нашем доме появится ещё один человечек — маленький, крикливый, но бесконечно любимый.

Несколько раз я был на лесопилке, проверял, как идут дела. Мужики за это время уже укрепили опоры моста так, как я говорил. Три опоры уже были защищены наклонными стенками из брёвен, обращёнными против течения — дело сдвинулось с места.

Колесо ещё не снимали, до последнего пилили брёвна, стараясь запастись досками впрок. Вокруг лесопилки громоздились штабеля свежераспиленных досок, которые теперь нужно было правильно сложить под навесами, чтобы просохли.

— Ну как, успеем всё запланированное напилить? — спросил я Прохора.

Тот почесал в затылке, что-то прикидывая в уме:

— Сказать по чести, Егор Андреевич, вряд ли. Вода сильно упала, колесо еле крутится. Ещё день-два, и встанет совсем.

Я кивнул, глядя на реку. Действительно, уровень воды заметно снизился. Там, где ещё месяц назад были глубокие места, теперь виднелись камни и коряги.

— Значит так. Даже если не успеем забить все ангары досками, ничего страшного, — сказал я. — Главное, что самое необходимое уже напилили: и на избы, что чинить надо и для Игоря Савельевича партия готова.

А всё к тому шло, что действительно не успеем. Вода сильно упала, где-то ещё полметра, и уже колесо не будет доставать до воды, и оно остановится. Лопасти, которые ещё недавно с шумом врезались в быстрое течение, теперь едва касались поверхности, и колесо вращалось всё медленнее и медленнее.

Илья, только кивал, глядя на реку:

— Это, барин, осенью всегда так. Вода падает в Быстрянке, ничего удивительного. Каждый год одно и то же. Вот по весне, как снег таять начнёт, тогда полноводье будет, тогда и поработаем на полную силу.

Он был прав, конечно. Природу не обманешь и не заставишь реку разлиться осенью, когда ей положено мелеть. Да и дожди, которые могли бы поднять уровень воды, всё не начинались — небо стояло ясное, словно промытое невидимой рукой, и лишь изредка по нему проплывали лёгкие облачка.

В итоге мы решили не пускать это дело на самотёк и, как только вода достигнет критического минимума, будем снимать колесо.

— Нужно будет его хорошенько осмотреть, — сказал я, — все повреждённые части заменить, просмолить заново, чтоб до весны сохранилось в целости.

— А где хранить будем? — спросил Митяй, до этого молчавший.

Я задумался. Колесо было большим, и просто так его не спрячешь. Нужно было место сухое, защищённое от снега и ветра.

— В ангаре, пожалуй, — решил я. — Там места хватит, и крыша не течёт.

Мы ещё немного постояли у реки, глядя, как медленно крутится колесо, словно прощаясь с тёплыми днями и готовясь к зимнему сну. Было в этом что-то печальное и в то же время умиротворяющее — словно сама природа показывала нам пример, как нужно готовиться к смене сезонов, к новому ритму жизни.

— Ну что ж, — сказал я, хлопнув в ладоши, — за работу, мужики. Скоро зима, надо успеть всё подготовить.