Волаглион. Мой господин. Том 1

ГЛАВА 18. Гримуар владыки Волаглиона

Сколько ни пытался вернуться в гостиную — каждый раз натыкался на жгучий барьер. Не пройти. Оказывается, ведьма способна запереть меня в одной части дома, если захочет.

Чудесно…

Вроде здесь, а вроде нет. Никто не слышит меня и не видит. Крики и угрозы канут в пустоту. Так и должен чувствовать себя настоящий призрак?

Гнев не утихает, заглушает рациональные мысли. Разбив кулаки в кровь, я принимаюсь разыскивать лазейки на первый этаж, потому что ясно слышу, что там происходит. Изнасилование! Стенания Сары подстрекают действовать. Я должен помочь… и готов пожалеть ее, простить все гадкие слова и то, что она собиралась заживо содрать с меня кожу.

Или не готов?

Минуты растягиваются патокой. Я ищу ответ. Здесь и сейчас времени не хватит, чтобы простить ведьму. Это долгая работа. Однако она спасла меня от Волаглиона. Я осознал это, когда вспомнил слова Илария: шрамы, оставленные демоном, не исчезают. Если бы он изуродовал меня... я бы таким и остался. Сара не допустила этого. И на растерзание — я ее не оставлю.

Может, вылезти в окно и зайти через главный вход? Вряд ли. Скорей всего снова наткнусь на невидимую стену. Сотни идей — и все тупые.

Я дохожу до двери в спальню Рона, но крики Сары прекрасно слышу. В красочных деталях. Звукоизоляция, как в дырявой коробке.

Колю палец об иглу на кофте, чтобы успокоиться и переключиться. Нажав на обтертую ручку, врываюсь в комнату. Хлопаю дверью.

— Не понял, — Рон отбрасывает выпотрошенную сигарету. — А ну, убирайся!

Один. Без Инги. Хорошо. Только с каких пор он курит в комнате?

— Надо поговорить о Волаглионе. Забудь про Ини. Я не за этим пришел и… — я недоумевающе пялюсь на книжку, которую он спрятал под одеялом. — Это любовный роман?

Рон скалится и запирает свой секрет в тумбочке, грозит мне кулаком.

— Попробуй кому-то сказать! Убью.

— А о чем читаешь? Про развратного босса или про принца на белом коне? — шучу, но веселиться настроения нет, прикусываю щеку изнутри и меняю тему: — Ини, конечно, оценит твою сопливую душевную организацию, но сейчас мне плевать. Лари сказал, что этим шрамом на полрожи тебя наградил Волаглион.

— И?

— Ты хотел защитить Сару?

— Хотел. Ничего не вышло. Как видишь.

Я слышу очередной крик ведьмы и качаю головой. Рон удрученно отводит взгляд и ударяет пяткой по изножью кровати.

— Чувствую себя ничтожеством, — признаюсь я.

— Ты наблюдаешь это полчаса, а я — двадцать лет.

— Кто он?

— Демон, с которым у Сары заключен какой-то договор. И какого черта ты пришел ко мне? Мы с тобой чуть не размазали друг друга по стенам. Донимай расспросами Ларика. Он всегда рад твоему обществу.

— Потому что Волаглион покалечил именно тебя.

— Да он всех уродовал. Любит издеваться! Иногда оставляет шрамы в назидание. Он и заживить их может. Просто не хочет.

Я опять вспоминаю те ужасные линии на животе ведьмы: уродливо вырезанную букву «В».

— У Лари тоже есть шрамы?

— Не смеши. Он трус. Что угодно сделает, лишь бы Волаглион не гневался. Если надо — на колени встанет и обработает его.

— Ну ты загнул.

— Поверь. Ларик тряпка. Он должен был родиться безвольной девочкой, но природа допустила ошибку.

— Волаглион в ярости, что Сара не убила парня, который рисовал ее в спальне.

— Еще бы! Он ненавидит оправдания. Не терпит неподчинения.

— Значит… Сара убивает, потому что демон ей приказывает?

— Она мышка, которая приводит сородичей в лапы кота. По большей части — да. Иногда выполняет заказы, потому что Волаглион требует определенное количество человек раз в год. Так как все равно никуда не деться, она убивает за деньги.

— И все убитые отправляются за дверь?

— Не все... Кое-кого демон пожирает окончательно. Не знаю, уничтожается ли их душа полностью, и проверять не хочу.

Я не нахожу ответа.

Сердце дает сбой, затем — частит в припадке эпилепсии... или что у меня вместо него? Вот оно делает три сальто!

В голове один-единственный вопрос: Сара решила убить меня сама или по поручению Волаглиона?

И почему — меня? Чем я отличился на фоне остальных?

Облокачиваясь спиной о дверной косяк, я заливаюсь дурацким смехом, чем вызываю недоумение Рона. Решив, вероятно, что я спятил, он поднимается с кровати, обмотанный простыней.

— На тебе, кроме этой тряпки, ничего?

— А тебя это как-то торкает? — прыскает Рон. — Это моя спальня. Хочу сидеть без трусов — сижу.

Он рывком отодвигает тяжелые шторы и распахивает окно, впуская в дом сырой, бодрящий воздух. Снова берет книгу и ложится.

В комнате светлеет. Коридор же пропитан тьмой. Гадкая угольная шахта. Рон так и сидит с простыней в районе паха. Интересно, как человек, который столько пьет и жрет, может иметь рельефный торс? И чего это Рон встрепанный?

Я принюхиваюсь.

Абрикосовые духи…

Возникает липкая мысль, что Инга здесь была не проходом. Смятые простыни. Запах. Довольный, голый Рон...

Угу. Меня накрывает.

Детали выжимают дедуктивное мышление, как чертов фрукт, которым пахнет спальня, выдавливают из меня мякоть спокойствия и оставляют черствую шкуру агрессии.

Хочу кинуться на Рона. Дать ему в челюсть! Книгой! Да посильнее!

Но я сжимаю кулаки, скрещиваю руки и отворачиваюсь. Пока таращусь на дохлого таракана, боковым зрением улавливаю движение. Быстрое. Словно взмах крыльев летучей мыши. После — шварканье ступнями.

Едва слышное мычание…

Шустрый стукоток…

Тишина…

Вот оно. То чувство, когда за тобой следят, внимательно рассматривают, но не выходят из тени. Я дивлюсь собственному спокойствию. Там — во тьме — некто есть.

Кто?

Различаю очертание мальчика — оно становится отчетливым, хотя маячит уже долго. Он наблюдает. Ждет… Зашуганный белый котенок. Прячет лицо и жмется по углам дома.

Олифер.

Какая встреча! Вылез, наконец, из эфирных пустот. Других объяснений, почему я его редко вижу, на ум не приходит.

Делаю шаг вперед.

— Ты куда пялишься? — спрашивает Рон, листая книгу и ругаясь, что не оставил закладку.

Я издаю невнятный звук, выхожу и со скрипом закрываю дверь. Чернота... словно я ушел камнем ко дну, куда не достать ни солнцу, ни луне.

К ладони прикасаются ледяные пальцы. Крепко сжимают.

Ох, он и резко появляется! Мы тут все мертвы, но истинный призрак — только Олифер. Длинная голубая рубашка, снежные волосы и штаны. Его образом можно и детей, и взрослых напугать.

У меня от него мороз по спине!

Ноги волочатся дальше. Мальчик тянет за собой.

— Стой, куда мы идем?

Ответа нет. Олифер вообще не отвечает на вопросы. Да он и не говорит. Никогда!

Кишка главного коридора заканчивается. Мы сворачиваем в левое крыло. Я спотыкаюсь о кривую доску. Чертыхаюсь. Олифер и не думает обратить внимания на мои стенания о раненом мизинце.

Надо срочно найти, где включается свет! За несколько месяцев я так ни разу и не задался подобным вопросом. А что удивительного? Нет желания бродить по этой стороне дома. Аура здесь тяжелая. Хищная… Коридоры в левом крыле олицетворяют жуткую дисгармонию, а воздух жаждет разорвать гостя изнутри.

Олифер выглядывает за угол и осматривается, прежде чем вновь дернуть меня за руку. Дом сохраняет настороженное молчание, как и мальчик: принюхиваются друг к другу. На каждом скрипе Олифер ежится, стопорится. Затем — опрометью продолжает путь. Место, куда мы направляемся, впрочем, очевидно.

Комната ведьмы.

Олифер вставляет ключ в замочную скважину и тихонько поворачивает. Щелчок. Дверь распахивается. Открывается вид на логово хозяйки.

После прогулки по мрачному лабиринту спальня Сары выглядит радостно и уютно.

Ведьма живет под башней, вход в которую я не нашел, но в полуовальных помещениях огромные окна, которые пропускают тонны света, чем не похвастаться остальным спальням. Кроме моей. Она тоже под башней с другой стороны дома.

За окном моросит скучный дождик.

Воздух свежий и чистый — заползает через щель форточки, шевелит занавески и малахитовый балдахин кровати, мешается с запахом имбирного печенья. Так пахнет мальчик. Печеньем.

Олифер останавливается посередине комнаты, смотрит с предвкушением. Разноцветные радужки — светло-медная и черная — тускло мерцают на фоне бледного лица и теней под глазами.

Миг безмолвия.

Мальчик кивает на стену. Я поворачиваю голову. Зеленые обои… лепнина… золотые узоры…

И что? И ничего. Что делать-то? Чувствую себя идиотом.

Ступаю на пушистый ковер и беру Олифера за плечи.

— Ты можешь просто объяснить? К чему ребусы?

Мальчик трясет головой, открывает рот — очень широко, — и твою же мать! Нет, быть не может…

У него отрезан язык!

— Только не говори, что это сделала Сара! — молюсь я.

К облегчению: мальчик отрицательно махает ладонями.

— Волаглион?

Он неуверенно кивает

— Ублюдок! Но зачем?

Олифер указывает на стену и толкает меня в спину, чтобы я двигался.

Я спотыкаюсь о портрет на ковре.

— Да погоди ты, — торможу и поднимаю полотно.

Красивая картина получилась. У сбежавшего парня исключительный талант. Он изобразил Сару в объятьях сотен роз: белых, красных и голубых. Хоть ведьма и позировала в одежде, молодой художник прикрыл ее наготу не нижним бельем, а лепестками. Грудь оставил обнаженной. Дофантазировал? Или она лифчик перед ним снимала? В любом случае, девушка, которая смотрит с холста — совершенна.

Гладя полотно, я прислушиваюсь. Крики ведьмы утихли. Надеюсь, черноглазый урод ее оставил, а не рот кляпом заткнул.

Я передергиваюсь. Вспоминаю слова Сары: «Я не могу его убить, он ребенок».

До моего прихода она была готова это сделать, неужели я умудрился пробудить ее лучшие качества? Хочется надеяться. А больше всего хочется — вонзить лезвие в горло Волаглиона. Ни одно зрелище не доставит мне большей радости. Он виновник заточения! Подумать только… Демон!

Я отставляю картину в сторону.

Олифер разворачивает меня к стене и указывает на золотистые узоры, щурит разноцветные глаза. Мне начинает казаться, что линии мерцают. А после и вовсе — плывут. Некий мираж. По зеленым обоям скользят тени.

Что не так с этой стеной? Мальчик на что-то намекает, но я тугой, как морской узел, в плане загадок. В бездну ребусы!

Сжимая мое запястье, Олифер вытаскивает нож из кармана голубой рубашки.

Он ведь не собирается отрезать мне руку?

Вскрикиваю. Мальчик разрезает мне два пальца. Кровь бежит по ладони, заполняет впадины.

— Ты что творишь?!

Олифер фыркает. Я торопею от его беспардонности. Он придавливает мои раненые пальцы к овальному узору. На обоях таких — три. Вроде пустых рамок для портретов.

Я прикусываю губу от острой боли, сержусь, что подхвачу инфекцию из-за выкрутасов мало́го, но вспоминаю о том, кем являюсь.

Труп заболеть испугался, ага.

Мальчик чертит моей кровью узор, какой-то забор для скота, ей-богу, но я понимаю, что это руны. Значения, правда, не знаю. А вот Олифер вдумчиво разукрашивает золотые выемки тремя знаками, после чего отстраняется и закатывает рукав, указывает на внутреннюю сторону локтя.

— Обалдеть! — восклицаю я, рассматривая красные порезы на коже. — Это демон с тобой так?

Хлопок ладонью по бледному лбу — единственное, что получаю в ответ.

— Да что происходит? Зачем мы пялимся на стену?

Мальчик тыкает на порезы. Как рыба хлопает губами. Хочет, чтобы я произнес что-то? Присматриваясь к багровым художествам, осознаю: это какие-то слова.

— Dum… spiro, spero… — бормочу.

Воздух звенит.

Узоры танцуют на обоях, сливаются в слова на неизвестном языке.

Кончики пальцев облизывает холод: ладонь будто окунули в зимнее озеро. Водяная дверь трещит и затягивает внутрь. Тону в трясине стены. По телу ползет дрожь. Кожу облепляет скользкая липкая субстанция. Меня засасывает, и в один миг — выталкивает в другую комнату.