Ветвь оливы

VII. «И одно золотое с рубином кольцо»

— С этим уродом я больше не работаю! — запальчиво выкрикнул Гамлет, выскакивая из зала, будто его выбросило оттуда катапультой, и столкнувшись со мной в коридоре — я как раз собирался войти, подкорректировать с Линор расчет одной программы. — Он меня убил! Представляешь?!

— А что ты затеял? — бросил Фризиан ему вдогонку. — Ты подставил и себя и других! Да я оказал тебе услугу, убив быстро. Альтернатива могла быть куда хуже!

— У меня все было под контролем, бестолочь! — Гамлет застрял в дверях и едва не дымился. — Все бы получилось!

— Неоправданный оптимизм — недостаточная замена логическому мышлению!

— Логическому?!.. Да ты только и делаешь, что лезешь в авантюры и зовешь это расчетом. А другим не даешь сделать шагу, как всадишь стилет в спину! Да еще под предлогом всеобщего блага!..

— Эй, стоп! В чем дело? — спросил я примиряюще. К тому же мне надоело стоять в коридоре. — Вы что, контролировали носителей?

Такое, конечно, бывает. Но крайне редко, по спецзаданиям, во время обучения или особых экспериментов. Но кажется, ничего подобного у них на сегодня назначено не было.

— Нет! — сказал Гамлет. Фризиан покачал головой.

— Тогда при чем тут вы? Все сделали они сами. А вы только наблюдали.

— Думаю, что не только! — пыхтел Гамлет, сверкая глазами. — По прогнозам такого не должно было случиться. Все изменилось оттого, что мы создали новый поток! В истории ничего подобного не было!

— Да бросьте. Можно подумать, вы никогда не слышали про «эффект бабочки». Оттого, что вы создали новый поток, просто изменилось очень многое, необязательно потому, что это были именно вы — подключился новый электромагнитный заряд — это очень тонкое вмешательство, но все равно вмешательство, и оно все равно искажает буквально все, другой вопрос — насколько велики бывают погрешности и где и как именно проявляются. Иногда и не заметишь, а иногда — еще как. Но они есть в любом случае.

— Это были наши двойники! — обвиняюще сказал Гамлет. — А значит, то, на что способны они…

— Но они же не делали этого до вашего вмешательства. Значит, это просто несчастный случай. Гм, ребята, у вас головы после экспедиции не раскалываются? Может, кофе? Как обычно?

— Кофе — это отрава! — проворчал Гамлет, но мы все дружно вернулись в зал. Линор, сидевшая за пультом с мрачным видом, поглядела на нас и, встав с кресла, отправилась вместе с нами в наш светский уголок с удобными диванчиками и живыми пальмами.

Мы сделали заказ, поднявшийся к нам из глубин раздвижного столика, и разобрали квадратные чашки цвета топленого молока с толстыми стенками.

— Кажется, вы уже немного успокоились? — поинтересовалась Линор. И Гамлет и Фризиан были на «Янусе» достаточно давно, но не по сравненью с нами. На их плечах пока посверкивали лейтенантские серебряные уголки, уже выпрямившиеся у нас в капитанские прямые линии, и мы все еще старались их опекать, хотя в текущем времени они были немного старше.

— Еще чего! — буркнул Гамлет, и тут же обварился первым глотком горячего напитка.

— Осторожней, — посоветовала Линор. — Впрочем, ты потрясающий молодец! Пережить такой стресс и только ворчать, это надо иметь железные нервы.

Я кивнул, поддерживая сестренку. Мало того, что это всех успокаивало, это была правда.

— Знаете что, никакие двойники не бывают полностью идеальными, — сказал я. Конечно, все это они и сами отлично знали, но после происшедшего были слегка не в себе и стоило им кое-что напомнить. — Будь у вас возможность вселиться в себя самих, в своем прошлом или в будущем, все равно будет разница. Мы все постоянно меняемся. Взрослеем, стареем, узнаем, забываем, с нами все время что-то происходит, производит цепные реакции. Даже оставаясь самими собой, мы не можем предсказать со стопроцентной точностью, что мы сделаем при тех или иных обстоятельствах. Каков шанс у вас здесь попасть в подобные обстоятельства?

Они мрачно переглянулись.

— Мало ли… — проговорил Фризиан, пожав плечами.

— В точности вы этого повторить не сможете. Иное общество, иное воспитание, религия, знания, которыми вы там не обладали. Еще неизвестно, как все может перевернуться на самом деле. Быть может — и повторится, да только с точностью до наоборот.

— Неплохо бы, — кровожадно проворчал Гамлет.

— А зачем?

— Ради восстановления исторической справедливости!

— Нет такой.

— А должна бы быть!

— Ну знаешь, тогда наступит полное равновесие, история остановится и все на свете впадет в коллапс! — я поставил чашку и с радостным видом хлопнул в ладоши.

Гамлет изумленно на меня вытаращился.

— Бредятина! — буркнул он.

— Может и нет. Полное равновесие — и все, весы застынут, движение прекратится, все придет к общему знаменателю — а что у нас общий знаменатель для всего? Ничто.

— Бред! — повторил Гамлет.

— И все-таки, — задумчиво проговорил Фризиан, глянув на него то ли скептически, то ли с глубоким сочувствием, — типы личности есть типы личности, и в соответствующих ситуациях люди ведут себя соответственно своей природе. И все время наступают на одни и те же грабли. И последствия логичны.

— Это обобщение, — сказал я. — Так бывает «чаще всего», но не «абсолютно всегда». Даже дурные привычки — склоняют, но не обязывают. Двойники или нет — вы не можете ассоциировать себя с этими людьми. Переселение душ — это не научно, да и неинтересно, во времени, которое движется бесчисленным множеством потоков. Хотя, конечно, очень романтично, и в прошлом еще не такой ментальной окрошки наберешься от совершенно посторонних людей, со всеми их любимыми заблуждениями, за которые они готовы друг друга поубивать. Но вы же не готовы? Вы отличаетесь от них. Вы их изучаете. Вы можете посмотреть на все происходящее со стороны и даже свысока, если хотите. А если начнете считать, что они — это вы — то очень быстро сойдете с ума и с дистанции, во всех смыслах. Но потоков потому и множество, что никто — абсолютно никто не обязан наступать всегда на одни и те же грабли всегда одинаково. В самых одинаковых вещах всегда есть погрешности. То, чего не должно было случиться, в каком-то мире должно было случиться именно так.

— Крышка моей голове, — промурлыкал Фризиан рассеянно. — Давно она так не трещала. Да еще и на пустом месте…

— Ах на пустом месте?.. — снова вскипел Гамлет.

— Конечно, — вставила Линор. — Вас ведь там никогда не было.

На секунду повисла тишина.

— В каком смысле? — переспросил Гамлет.

— Электромагнитная матрица — только слепок с вашей личности, со своими погрешностями. Вам кажется, что вы где-то бываете. Да, какая-то часть поля, создаваемого мозговыми импульсами действительно отправляется в прошлое, но только какая-то часть поля, как воздух, который вы выдыхаете, и это вовсе не душа.

— Не все бы с этим согласились, — нахмурился Гамлет, вертя в руке чашку. Он всегда тяготел к чему-то материальному, а не абстрактному. — Профессор Линн считает, что эти слепки достаточно полноценны. В них заключается все рациональное, что есть в нас и все нерациональное. И почему-то, пока «слепок» где-то путешествует, мы находимся в глубокой коме…

Последний довод был явно неудачен.

— Потому что наш мозг в этот момент готовится к тому к тому, чтобы принять в себя огромный объем информации, и потому что приборам нужно время для совершения нужных операций, — ответил я прозаически.

Фризиан тихо хмыкнул.

— Получается, он все-таки верит в настоящее и будничное переселение душ?

— А ведь вполне достаточно настоящего и будничного переселения информации, — пожала плечами Линор. — С носителя на носитель. И ничего больше. А в остальном приходится полагаться на «двойников» — живые и настоящие в своем мире только они, даже если полностью подавить их память.

— Если мы можем обитать в теле, разве мы не можем обитать в информации и электромагнитном слепке? — туманно вопросил Гамлет. — Тот же «грубый костыль». Разве мы сами не воплощение неких идей, носящихся в воздухе?

— Тогда стоило бы обозначить точно, что считать личностью, — Фризиан откинулся на спинку дивана и, запрокинув голову, поставил чашку себе на лоб. — Кому-то достаточно голой идеи, кому-то набора качеств, кому-то чего-то большего — и до какой именно крайности? До той, что мы сами, вчерашние, давно покойники. И не только вчерашние, но те, что были любую произвольную единицу времени назад — секунду, наносекунду — и это все еще будет очень грубый и условный подсчет.

— Знаете что, — сказал я. — Вам просто надо отдохнуть. С дезориентацией вам поможет только время.

— «Каждая — ранит, последняя — убивает», — заявил Фризиан. — Вот что такое твое время!

— Линейное, — напомнил я. — Но мы-то знаем, что оно не линейное.

— Ага! — Гамлет издал смешок и постучал пальцем по эмблеме золотой спирали на груди.

— И это тоже не вся правда! — воскликнула Линор.

— А где же вся?

— В знаменателе, — ответил Фризиан. — Который суть — ничто. — Он торжественно поднял чашку в воздух. — За знаменатель!

— К дьяволу! — сказал Гамлет. И допил кофе.

Мы сидели в кабинете, где пахло застоявшейся краской, не свежей, до которой отцу сейчас не было дела. Вместо обычного кофе я потягивал из керамического сосуда, покрытого яркой глазурью, адскую смесь из ивовой коры с какими-то травами, которые добавил Мишель, и лишь с небольшой примесью любимого напитка. Я только догадывался, что глазурь была яркой. Как на следующий день после абсента, мир казался выцветшим и вялым. Горечь с едва уловимым кофейным ароматом отдаленно напоминала ирландский стаут. Может, это был вовсе не кофе, а жженый ячмень? Голова после вчерашних похождений и экспериментов уже не трещала так как утром — и потолок не норовил расплыться по стенам — но была еще не в порядке и не на месте. А повторять вчерашний опыт без нужды я остерегался, хотя все шло к тому, что придется, по меньшей мере еще один раз…

Отец делал вид, что не происходит ничего особенного, но я знал, что он беспокоится. Время от времени он внимательно на меня поглядывал, когда думал, что я не вижу. И все же, и он считал риск оправданным. Необходимым для самозащиты. А на долгий срок пока загадывать не приходилось.

— Удивительно, как тебе удалось с ней договориться? Почему она так нам верит? Вчера пришлось немного намудрить с мистикой, но ты уже давно имеешь с ней дело.

Отец пожал плечами:

— Когда-то мы были с ней друзьями.

— В каком смысле? — спросил я настороженно.

— Во вполне невинном, — усмехнулся он почти озорно, его усы встопорщились, как иголки ежа. — Она считает, что когда-то я спас жизнь ей и ее тогда еще нерожденному ребенку. Ты же знаешь, в королевском семействе не все было гладко. Был момент, когда кое-кто из придворных решил, что король действительно хочет от нее избавиться. Ну, разумеется, этого хотел не совсем он…

— А некая прекрасная дама в немалых летах… — продолжил я.

— Даже не она, хотя кое-кто подумал, что она этого хочет. Потому что могла же она этого хотеть, и может быть, могла даже надеяться стать королевой. И тогда пустили слух, будто королева носит ублюдка.

— А на самом деле?

— Полная чепуха. Она любила своего мужа почти фанатично. Если не сердцем, то уверенностью, что должна его любить. Король, конечно, разгневался, но убить ее он все-таки не собирался. С другой стороны, произойди что-то в этот момент, он вряд ли бы всерьез огорчился.

— И что же ты сделал?

— Ничего особенного, не верил слухам, и королю не советовал. Почему-то в тот момент это стало для меня почти личным делом. Вот-вот и ты должен был родиться, и это как-то на меня действовало. В какой-то момент я не позволил лишить ее охраны и всячески оберегал. Тогда произошло несколько покушений, все неудачные. Когда о них узнал король, он разгневался снова. И принял нашу сторону. Королева до сих пор мне благодарна, просто за то, что я ей поверил и не позволил оставить ее без защиты.

— Ты никогда об этом не рассказывал.

— А о чем тут рассказывать. Всего лишь эпизод, объяснение, почему она, в свою очередь, мне поверила. Мы привыкли относиться друг к другу по-доброму, пусть и на расстоянии. Ей кажется, что звездами было предопределено, что я могу ее защитить в самый трудный момент. К тому же, она очень хотела избежать гражданской войны и уцепилась за такую возможность.

— Да-а?

— Да. Если ты узнаешь ее поближе, то убедишься, что она довольно забавная дама. И не лишена идеализма. Хоть ей не всегда хватает силы его придерживаться и осуществлять. Остается порой только удерживать образ этакой черной вдовы, из страха, что если она не будет вызывать трепета, то ей, ее детям и всей стране придет конец.

— Трогательно, — заметил я.

— А главное — так оно и есть. Хоть и работает порой не так хорошо, как ей бы хотелось. Но кто из нас совершенен? У кого получается все задуманное?

— Хорошо бы, у Линна не получилось… Впрочем, задуманное и так в точности не получится, а все разрушить по дороге он еще сумеет… Значит, ты подсказал ей способ избежать кровопролития, как ей и хотелось, хотя без другого будет и не обойтись. Но это сила темная и неизвестная, странная и эпизодическая, вряд ли выражающая устремления значительной части населения, так что ее не жалко.

— Да, примерно так. И все получилось, они прекрасно всех отвлекли. И показали, что настроены именно на нападение. Насторожили и напугали. И еще продолжат пугать. Это затишье не вечно. Клинор не выдержит и начнет действовать. Он слишком много потратил сил и времени, чтобы начать все заново где-то еще, хоть, если мы всерьез его спугнем, может сильно затянуть время и заставить нас гоняться за ним по всему свету.

— Поэтому мы даем ему возможность снова проявить инициативу?

— Потому что момент, когда мы могли с ним справиться быстро, уже упущен. Из-за того, что память к нам вернулась слишком поздно. Теперь гоняться за ним, все равно что искать иголку в стоге сена. А пока у него есть шанс нанести ответный удар, он останется где-то рядом, где будет для нас доступен. Хотя есть у меня один план — как подстегнуть события и переместить их туда, где это будет более тихо и безболезненно… Но ему не хватает буквально одного штриха. Пока что. Чтобы он не стал слишком очевидным и менее действенным. Между прочим, — спросил он выжидающе, хоть тон его был небрежен, я почувствовал его заинтересованность. — Как ты себя чувствуешь? Вчера ты проявил, прямо скажем, гиперактивность. — В последних словах ощущался упрек. Наверняка ему хотелось, чтобы я проявил больше осмотрительности и был бы на что-то годен дольше одного дня, вместо того, чтобы сразу насмерть тратить все силы.

Я на минуту затруднился с ответом.

— Сейчас не очень, — признал я наконец, — но думаю, это ненадолго. В конце концов, ведь эта штука не только стимулятор, но и восстановитель.

— Особенно, если в это верить, — добавил он странным голосом. Мне показалось, что он забрасывает удочку.

— Верить? — я нахмурился. В руках невольно появилась дрожь. Я с усилием, стараясь не ударить сильно по столешнице, поставил на нее расписанный глазурью стакан, чтобы это не было так заметно. — Может быть, ты хочешь сказать, что на самом деле Изабелла ничего не сделала с «этой штукой», только сказала, что она не должна действовать как обычно?

— Да нет, — проговорил он мягко. — Сделала. Иначе никто не позволил бы тебе до нее дотронуться, Изабелла — в первую очередь. Она относится ко всему очень серьезно. Но вещь малоиспытанная. Единственный «хороший опыт» — твой. Просто все сильнодействующие средства опасны.

— Я это знаю!..

В дверь тихо постучал и заглянул Антуан. Вездесущий господин Пуаре пожаловал к нам снова. На этот раз, кажется, без кареты. И снова хотел видеть именно меня. Отец приподнял брови и выразил надежду, что это только рутинный визит. Но если будет что-нибудь еще, то на этот раз он хочет быть предупрежден заранее. Пусть и уверен в изначальной не злонамеренности наших союзников.

Я вернулся к себе, где и застал Пуаре сидевшим за моим столом и уже с бокалом вина.

— Приветствую… — получилось отрывисто и вряд ли так дружелюбно, как я хотел. Я все еще был довольно взвинчен и ничего не мог с этим поделать. Должно быть, просто оттого, что чувствовал себя преомерзительно и одновременно очень желал это исправить и протестовал против собственного желания, а также против нежелания, придумывая оправдания — и называя их всего лишь оправданиями. Непроходящая тряска бесила меня самого.

— Салют! — Теодор торжественно поднял бокал и посмотрел на меня оценивающе. — Если бы спросили мое мнение, сегодня ты выглядишь похуже, чем вчера.

— Скажешь, не было причин?! — Я сел в кресло и почти с ненавистью посмотрел на еще один бокал на столе. Пуаре сидел в обнимку с какими-то бумагами. Он их достал и приготовил, но пока не выпускал из рук.

— Я бы сказал, что надо было возвращаться в карете, — проницательно и назидательно сказал Пуаре. — Тебе пока вредно переутомляться.

— Спасибо, — вяло отозвался я. — А что сегодня? Куда придется ехать?

— Радуйся! Сегодня никуда не придется, я только должен тебе кое-что отдать, чтобы это всегда было у тебя под рукой.

— Любопытно, — сказал я с подозрением.

Он подал мне первым делом топорщащийся пергаментный конверт, запечатанный печатью королевы. Я сломал печать и вытряхнул на стол единственный находившийся там предмет. Это был довольно изящный золотой перстень. С рубином.

Неужели тот самый, из шкатулки? Или его двойник…

— И что это значит? — спросил я.

— Видимо, талисман, — пошутил Пуаре. — А вообще, я думал, что ты знаешь больше меня — почему и зачем это может тебе понадобиться. Это пропуск к ней, в любое время.

— О Боже, не пугай меня!..

— Иди ты к черту, — миролюбиво усмехнулся Теодор. — Ты прекрасно понимаешь, о чем речь.

Памятуя вчерашнее, насчет талисмана Пуаре тоже вряд ли ошибся.

— Значит, талисман, — кивнул я.

— Судя по всему, он тебе пригодится, капитан, — небрежно мимоходом заметил Пуаре и протянул мне свернутую в свиток бумагу с печатями.

— Почему ты меня так назвал?

— Разверни и увидишь. Королевская рота шеволежеров теперь твоя. Ты ею командуешь.

— Вот как. — Я взял бумагу, но не спешил ее разворачивать. — А куда дели Мержи?

Пуаре как-то неопределенно склонил голову набок и пожал одним, ближайшим к ней плечом.

— С ним-то все в порядке. Даже более чем… Только он решил оставить эту службу.

— Его к этому вынудили?

— Нет. Судя по всему, он женится.

— Женится? Ничего не слышал… на ком же?

— На герцогине де ла Гранж.

— Что-о?

Я уставился на Пуаре с недоверием.

— Да, ты прав, он славный парень, но это все же мезальянс! Она же герцогиня, как-никак. Несмотря на это, принц Генрих дал ему разрешение, а заодно и разрешение оставить службу. Мержи давно этого желал, а теперь…

— А теперь — особенно? Ему не нравится то, что происходит?

Пуаре снова пожал плечами.

— Спроси как-нибудь его самого при случае. Одно могу тебе сказать — это какая-то запутанная игра, но все счастливы, можешь мне поверить. Ты же знаешь, ему давно опротивела война. А теперь… не то, чтобы ему было противней чем всегда, он как-то почувствовал себя свободнее, вот и все. И воспользовался случаем.

— Потому что мы воюем с кем-то, с кем у нас нет ни счетов, ни каких-то давних связей. Что ж, может быть… И какой идиот решил, что мне все это нужно?.. — проворчал я под нос. Я говорил не о патенте, это был вздох в пространство, риторический, как вопрос о смысле жизни.

— Дорогой мой, кто же задает такие вопросы? — Пуаре с упреком хмыкнул.

— Я задаю, — решил я не отпираться, и не объяснять.

— Ну да. К этому я уже привык, — заявил Теодор. — Между прочим, поздравляю! За это стоит выпить.

— Ладно, черт с тобой, — вздохнул я, и мы выпили. — На похоронах тоже пьют.

— А ну тебя… говорить с тобой, даже чертыхаться устанешь. — Пуаре отчего-то, похоже, страшно веселился. Правда, вдруг перестал и тоже тяжко вздохнул, переменив тему — должно быть, вдохновленный мыслью о желании чертыхаться: — Недавно я тебе говаривал про распутных девок — их всегда резали, но чтоб так… — Не поднимая головы, я навострил уши. — Помнишь, как под Сен-Ури? Какая, однако, мерзость… — он допил бокал одним глотком и, покачав головой, враждебно уставился в сторону. — С тех пор, как тут эти беспорядки… еще хуже. Убивать-то люди всегда убивали и всякое такое, дело понятное… куда деться. Но тут всякое нехорошее старье поминается.

— Да? — спросил я неопределенно.

— А может, действительно кто-то из тех же, а? Может, одни и те же сволочи? — Даже не сомневайся, дорогой Теодор… — Дело уже не только в девках — целые семьи вырезают так, что смотреть тошно. Сам не все видел — рассказывали. А сегодня было нечто и вовсе несусветное.

— Сегодня?

— Да, не спрашивай, как меня туда занесло. Много кого занесло, было много крику. Сам понимаешь, дверь распахнута, крыльцо в крови. Первый же патруль туда и сунулся.

Ага. Дверь Огюст и Готье оставляли закрытой. А вот тот, кто вышел после…

— Они-то и подняли крик — зашедшие выскочили наружу, прихватили с собой приятелей, заскочили обратно, а тут уж, пока они метались, собрался народ, понеслись слухи, в какой-то момент не так далеко оттуда оказался я и поинтересовался, что за суматоха и беспорядок. Да и ребята там были знакомые — Париж же большая деревня… Так вот, крови в доме было море, даже толком не высохла… трупы лежали кто где, но говорят, все были накрытые — так что вошедшие сперва заглянули под покрывала, а потом уж стали выскакивать на улицу глотнуть воздуха. Хотя некоторые были и ничего — просто трупы, а вот некоторые… — Пуаре передернуло, — прямо жуть. Но вот что странно. Раньше никого не накрывали. Это, должно быть, кто-то другой. Верно, кто-то нашел мертвецов раньше и накрыл. Или где-то прятался кто-то выживший. Ну и выдержка у него, должно быть!.. И знаешь, что я подумал? Если он был так чертовски хладнокровен и аккуратен, может, он из них? Из хранителей? Или из них и убийцы, и пришли теперь с кем-то из соратников, с другим пунктиком? Методичные такие скоты?

Я поставил бокал на стол.

— Теодор, в целом — ведь таких, именно похожих убийств было не так уж много, верно? Можно допустить, что это была одна банда? Сен-Ури ты помнишь и можешь сравнивать, чтобы не спутать — похоже или нет?

— Ну… да. Пожалуй. Я же говорил — видно, какие-то одни и те же сволочи. Только вот эти покрывала озадачили… И еще — дом же не был ограблен. То есть, все перевернуто, рассыпано, разбросано, но грабители бы этого не оставили, унесли бы с собой. А тут не унесли. Много чего не унесли.

— Ну, тогда есть надежда, что в точности таких же убийств больше не будет! — я снова поднял бокал, подмигнул Теодору и, усмехнувшись, допил остатки вина.

— Почему? — озадаченно спросил Пуаре.

— Потому что это значит, что злодеев застигли на месте преступления и перебили. А затем всех накрыли, потому что людям приличным смотреть на такое не хотелось, да и чужие взгляды хотелось поберечь. И грабить они, уж конечно, никого не собирались.

— Думаешь?

— Уверен.

— С чего бы, ты же этого не видел своими глазами?..

— Кто тебе это сказал?

Мгновение Теодор сидел неподвижно, затем глаза у него полезли на лоб и сам он стал медленно приподниматься над креслом. — Ты хочешь сказать?!.. Пресвятая богородица!.. — Его усы, как будто, встали дыбом. И в глазах почему-то, вместо радости, стоял священный ужас.

— Что на тебя нашло? — теперь уже озадачился я.

Дрожащая рука взмыла в воздух и застыла, как если бы он желал перекреститься, но что-то ему мешало, не то страх, не то смущение. Я посмотрел на его руку, на него самого и подначил:

— Ну давай же, перекрестись наконец и успокойся, я не обижусь.

Пуаре машинально перекрестился и снова сел, но посмотрел на меня как-то не успокоенно.

— Все же с тобой что-то неладно, верно говорят, — он резко замолчал, но чуть позже продолжил. — Ты точно никому не продал душу, чтобы расквитаться со всеми своими врагами?

— Фортингема я пока еще не тронул.

— Да ладно! Какой из него враг? Ты, конечно, не злодей, но со всеми твоими шутками и сказками…

— А что с моими шутками и сказками? Так не шутит только ленивый. К тому же, я ведь был там не один…

— Уф! — Пуаре неуверенно выдохнул. — Уже легче.

— Не смешно, — заметил я.

— После того, что я вчера видел… — Я вдруг понял, что Пуаре все это время старался как можно меньше думать о вчерашнем. А теперь, когда не вышло, принялся нервничать. В конце концов, он и сам пережил далеко не самые приятные минуты.

— Тогда, должно быть, ты видел, сколько нас было.

— Но как вы там оказались? Ничего себе прогулка с дамами!.. — он запнулся и пораженно потряс головой.

— А я и не говорил, что это было здорово и приятно!

Пуаре еще какое-то время потаращился на меня.

— Так вот почему ты так выглядишь… Но как вы узнали, что они там?

— Мы не знали. Просто услышали крики.

— Значит, еще было кому кричать?..

— Пока дошли, было уже некому.

Пуаре с мрачным видом потер лоб.

— И все-таки, их больше нет… Этих мерзавцев!.. — он стукнул кулаком по ладони и покачал головой. — Эх! Поверить не могу!.. Прямо какие-то арабские сказки. Расскажи, как все было!

Я рассказал, умолчав только об электрических лампах, капсулах из листового металла и девушке-хранительнице. А ведь мертвецов, на самом деле, закрыли именно для нее. Пуаре кивал, успокаиваясь на глазах — рассказ лишил наши похождения части зловещей таинственности и его собственного подавленного ощущения, будто его, образно выражаясь, злонамеренно выставили за дверь, да еще после того, как вчера он проявил себя таким молодцом. Все же, кто-то должен был проследить, чтобы карета была благополучно возвращена на место. А мы хотели только проникнуть в заведомо пустой дом и посмотреть, есть ли там выход в катакомбы.

— О, ну если вас было пятеро, то конечно… — Я не стал уточнять, что мы не все сразу кинулись за Огюстом карать неведомых грешников.

— Разумеется, а как еще ты мог подумать?!..

— Ох, да ладно, после бессонной ночи глаза велики! — Теодор добродушно замахал руками. Пожалуй, уже все вчерашнее он начал воспринимать именно так — что все было не так уж страшно, хранителей выскочило из тьмы не так много, как ему помстилось, случилось все гораздо быстрее, и нападающие оказались всего лишь вовремя вспугнуты — замечательная удача и везение, ничего загадочного и тревожного сверх меры. И мое выражение признательности за то, как ловко он действовал, и беспокойство из-за того, что он подвергся опасности, пришлись ему по душе. Его не забыли. — А де Флёррн — славный малый! — воскликнул он воодушевленно, узнав о его решающей роли первого, кто бросился на крики. — Хоть и гугенот!

— Не буду спорить, — согласился я.

— Эх… а ведь чуть было снова с ними не перерезались…

Я кинул на Теодора пристальный взгляд. Что он знал об этих серьезных намерениях? Или это лишь его собственные ощущения и опасения? Теперь уже неважно. Но по этой самой несостоявшейся причине Огюст бросился в тот дом и воспринимал все так болезненно, и Пуаре это каким-то образом понял, пусть, может, только инстинктивно. Как бы то ни было, Теодор наконец совершенно обрадовался и отправился дальше по своим делам в приподнятом состоянии духа, оставив мне еще несколько бумаг, а я остался глядеть на золотое кольцо, как на заколдованную свернувшуюся змейку, и на казалось бы ничего не выражающие свитки. Было в них что-то неуютное и угнетающее. И будто недосказанное. С мрачными обещаниями и пророчествами.

И что это за чепуха о странной, никем не предвиденной женитьбе?

Я еще немного с сомнением помедитировал на свиток и решил убедиться лично в том, что прежний обладатель патента еще жив. За час-другой тут ничего не случится, раз теперь «затишье», а заодно проверим «в каком я состоянии»… Открыв ящик стола, я колеблясь посмотрел на маленький флакончик, наполненный загадкой. Еще не время, но лучше, если он просто будет под рукой… Я позвал Мишеля и велел седлать Танкреда.

День стоял тихий и ясный, безмятежный, убаюкивающий и идиллический. Этот благостный обман уже входил в привычку.

То, что я с первого же раза, наугад, застал Мержи дома, заставило меня еще больше усомниться в его якобы скорой свадьбе. Слуга немедленно проводил меня к нему.

— Выглядишь изумленным, — злорадно сказал он сразу же, вместо приветствия.

— А я и впрямь изумлен до чертиков, — ответил я, и мы пожали друг другу руки. Он кивнул мне на кресло, обитое алым бархатом, и сам уселся в такое же. Вид у него был одновременно загадочный, насмешливый и горький.

— Выходит, это правда, что ты ничего не знал?

— Ничегошеньки. Если бы знал, принял бы какие-то меры, чтобы увернуться.

Он засмеялся, но как-то отстраненно и отчужденно. Похоже, на самом деле он был уязвлен происшедшим. По крайней мере, я так думал, и это вызывало у меня отчаянную неловкость, с которой хотелось разделаться как с гордиевым узлом, для этого я сюда и приехал.

— Я не совсем о том, — промолвил он мягко. — Я о том, что я намерен вернуться, как говорится, в веру моих отцов.

Я уставился на него молча.

— Боже правый! — сказал я наконец. — Ты не серьезно.

— Серьезно, — сказал он.

— Но почему? — воскликнул я.

— Потому, что это вдруг потеряло значение.

Я машинально покачал головой.

— Не потеряло. Все еще вернется…

— Так вот пока не вернулось…

Мы снова помолчали.

— Ты думаешь, я не знаю, чем все чуть было не кончилось? — снова заговорил он негромко. При любом удобном случае все снова сорвется и вернется на круги своя.

— Может быть и нет… — пробормотал я.

— Хорошо, если нет, — в его голосе прозвучала угрюмая твердость.

— Никогда не думал, что ты захочешь вернуться. Для такого человека как ты, мне казалось, это как шагнуть в пропасть — один раз и навсегда.

— Я и сам так думал. Только отчего-то земля перевернулась. Ты часом, не знаешь, отчего?

— Нет… — И хотел бы знать, к чему это «нет» относилось. — Но послушай, что это за слухи о твоей свадьбе? Как-то это не очень вяжется с тем, о чем ты мне сейчас говоришь.

— Ах, это… — он засмеялся, небрежно отмахнувшись. — Это один из удобных предлогов. Ты же знаешь, какая она взбалмошная особа! Она все и придумала.

— Один из предлогов. — Я внимательно посмотрел в его черные глаза. — Ты ведь все еще не уверен, правда? И раздумываешь.

— Никакой свадьбы, я уверен, не будет.

— Я не о свадьбе.

Он помрачнел, поигрывая золотой кисточкой на бархатной подушке.

— Это неважно. Выслушай меня. Мне очень жаль. Но я не понимаю, что происходит. И мне не нравится не то, что воевать против того, чего я не понимаю, сколько за то, чего я не понимаю. Это какой-то дурной сон, погоня за призраками. Эти люди призывали прежде к примирению. Как они оказались вдруг всеобщими врагами? Во всем этом слишком много странного и темного. Ты же не веришь сам в эту чепуху об украденных душах? — спросил он насмешливо. Я посмотрел на него в изумлении.

— Может, еще не стоит верить в то, что вино затуманивает рассудок?

— Кстати, о вине, — Мержи махнул на столик с забытыми бокалами, мы к ним и не притронулись. «И довольно с меня на сегодня», — подумал я с досадой и покачал головой.

— Неужели ты веришь, что все это было так благостно? — спросил уже я.

Он усмехнулся.

— Только не думай, что я не ценю того, что не случилось то, что могло бы случиться. Я понимаю, что дело пахло новой войной. Что политически выгодно расправиться с теми, у кого еще нет толком ни армий, ни связей с другими государствами. Как бы неблагостны они ни были. Бросить между жерновами. Но что будет потом? Все то же самое. Эта малая кровь не избавит от большой.

— Так вот как ты думаешь. — Я помолчал. — Да, конечно, все дело лишь в том, что с ними у всех еще слишком мало счетов. Мало кто видел их истинное лицо и мало кто знает, на что они способны.

— А откуда это знаешь ты? — обвинения в его голосе не было, только сочувствие и сожаление, будто ему горько видеть мое недомыслие или будто ниоткуда взявшийся религиозный фанатизм.

Ничего странного. Черт возьми, ничего странного в этом не было.

— Неважно, — сказал я спокойно. — Наверное, как оно все повернулось, это к лучшему.

— Конечно, — ответил он. — Если ты знаешь, что делаешь.

— К сожалению, знаю.

— Так мне и сказали. Не беспокойся, я ничего не потерял. Уж в этом ты точно можешь быть уверен. А во что ты там ввязался и почему, надеюсь еще как-нибудь узнать, и надеюсь, что ты будешь при этом в полном здравии.

Я кивнул и бросил на него пристальный взгляд.

— Хорошо. Пообещаешь мне одну вещь?

— Какую?

— Не считай свою жизнь бесповоротно конченой, даже если кругом творится что-то непонятное. И не надо изменять себе самому — изменяй кому угодно, только не себе. Ты этого никогда не делал, и сейчас начинать не повод и не время. И еще вот что…

— Кажется, это будет уже не одна вещь…

— Я как раз подбираюсь к главному. Женись.

— Что?..

— По-моему, это отличная сумасбродная идея. Не на герцогине, так на ком-нибудь еще.

— Да ты шутишь!

— Даже не начинал, — я улыбнулся. — Пообещай хоть подумать об этом. Обо всем подумать хорошенько. Не делай никаких глупостей. Ну, кроме женитьбы, конечно. Тем более… я не думаю, что еще долго будет непонятно, что происходит. Все будет очень понятно, рано или поздно. Единственное, чего я не могу сделать — это доказать все на одних словах, сейчас, когда воцарилось затишье. Но оно не вечно. Что-то произойдет. Очень скоро. И все станет куда яснее, чем нам бы всем хотелось. И вовсе не потому, что кого-то надо бросить в жернова. А потому, что именно это надо будет остановить, независимо от того, кому это на руку, и кончится ли все большой или малой кровью. В одном счастье — что пока они между жерновами, но не дай бог выскочат. Если продлится эта тишина. Но она не продлится долго. Будет какой-то внезапный удар.

— Погоди-ка, — он поднял палец. — Может, и ты мне кое-что пообещаешь?

— Что?

— Не освобождай это место по глупой причине собственной безвременной кончины.

Я рассмеялся:

— Ну, насколько это будет от меня зависеть… Обещаю!

— Ну что ж, тогда и я обещаю… подождать и подумать!

— Только этого я и прошу.

— И все-таки, я совсем не хочу, чтобы ты думал, что меня намеренно потеснили. Вот ведь черт, даже толком и не объяснишь ничего — все кажется какими-то отговорками и хорошей миной при дурной игре! Я заколебался куда раньше. Еще когда приехал Жак-Анри.

— Понимаю. Братские и прочие родственные чувства…

— И тогда, когда мы не отвергли друг друга, мне уже не хотелось думать, что все может быть иначе. Пусть никто другой не примет меня за честного человека, но хотя бы не мой брат, и я не хочу быть ему врагом. Все остальное для меня ничего больше не значит. Ты понимаешь? Я искал предлога изменить мою жизнь. Сам подал эту мысль Генриху, найти кого-то другого. Чтобы, если вдруг что-то случится, я был свободен в своем выборе. А что это ты — я только рад, разве что меня беспокоит, что в затеянной интриге тебе может достаться не лучшая роль и тебя используют. Насколько я тебя знаю, тебе ведь все это совсем не нужно. Стоит пожелать, и ты можешь достигнуть гораздо большего, и способностями и происхождением. Так что знаю — тебе это может понадобиться разве что временно. Главное, чтобы ты не был нужен кому-то лишь временно.

— Мы все существуем во времени, — странно медленно сказал я, как во сне.

В его глазах мелькнула тревога.

— Вот даже как… — он замолчал. Потом внезапно поднялся на ноги и наигранно нахмурился. — Ну знаешь, если ты сейчас же со мной не выпьешь, — воскликнул он грозно, — я никуда тебя не отпущу и не дам моего благословения!

Мы рассмеялись, обнялись и подняли бокалы. Как и в прошлый раз, это было токайское. Мержи питал к нему странное пристрастие, и у меня вдруг зачесался язык рассказать ему о гусарской рулетке. Вот только как объяснить, что это за штука, когда тут еще нет револьверов? Рассказать что-то о сумасшедшей игре с несколькими пистолетами, один из которых заряжен? — только надо непременно не знать, какой из них. А чтобы непременно не знать, лучше будет поручить зарядить его кому-то другому — но если поручить это кому-то другому, то никогда не знаешь, зарядит ли он хоть один и не зарядит ли все подряд. Тоже, конечно — чем не сумасшедшая игра? Но все ж не та.

— Генрих все же тоже хочет, чтобы ты еще подумал? — заключил я.

— Да, — согласился Мержи. — Он такой.

На лестнице послышался топот, а с ним и знакомые голоса. Мы выжидающе обернулись к двери. Когда она распахнулась, в комнату сразу же заскочил лейтенант Каррико, а за ним воодушевленный Фонтаж.

— Ого! — выпалил Каррико, замерев на месте. Фонтаж едва успел ухватиться за косяк и остановиться, чтобы не толкнуть его в спину.

Глаза у Каррико были голубые и невинно-распахнутые, как у котенка, а волосы вечно торчали веселыми вихрами, но сейчас, посмотрев на него, я и сам замер, и чуть было не выпалил: «ого!» Разрозненные кусочки мозаики вдруг совпали. Я наконец понял, кого он мне напоминал все последнее время. Он же был почти точной копией Нейта Карелла. Именно он, а вовсе никакой не Дизак. Здесь поблизости находился его явный двойник, но его так и не использовали. В чем-то — к лучшему. Жаль было бы такого славного парня как Каррико. Но в чем-то… быть может, было бы проще до него достучаться, и сам бы он лучше владел собой. Но на это расчета не было, вот в чем все дело. И теперь я смотрел на жизнерадостного лейтенанта как на привет с того света. «Хорошо, что он жив», — подумал я со странным облегчением, будто жив был не только он. Каррико и не подозревал, что тут за драма разыгралась с его двойником, и в ус не дул по этому поводу. Хотя и усов-то у него толком не было.

— Капитан! — воскликнул Каррико и снова замялся, переводя взгляд с меня на Мержи и обратно. — Э… гм…

— Мы тебя внимательно слушаем, — ехидно сказал Мержи. — Оба.

— Похоже, все всё узнали раньше меня, — проговорил я со смешком.

— А как же иначе? — живо откликнулся Каррико, радостно отвлекаясь, стоило только дать предлог. Фонтаж пробрался мимо него к стене с саблями и потихоньку снял одну с крючков. Заходя сюда, он всегда так делал, так что Мержи и бровью не повел. Фонтаж не способен спокойно видеть сабли, но обращался он с ними всегда аккуратно, с пиететом. «Вот бы кого стоило отправить с Генрихом в Польшу, — невольно подумал я, — и Мержи туда же… а может и меня, да жаль, Генрих теперь туда точно не поедет». Фонтаж нетерпеливо поглядывал то на саблю в своей руке, возбужденно, но коротко ею взмахивая, будто выписывая острием мелкие буковки, то на Каррико, ожидая, когда же он наконец скажет то, зачем они сюда пришли.

— Ну давай же! — воскликнул он, словно тихо иронично-угрожающе промурлыкав. — Или я все скажу. Ты же знал, куда мы идем и что их тут двое. Что на тебя вдруг напало? Задумался, как к кому обращаться?

Каррико всем корпусом повернулся к нему и энергично кивнул.

— Ну да! — воскликнул он с потешной ноткой отчаяния.

— Прекрати паясничать, — сказал я с напускной суровостью. — Все свои! Так что случилось и к кому ты, собственно?

— Вот-вот, — подхватил Мержи. — Ты к старому капитану или к новому?

— Давайте сделаем вид, что пока мы здесь все вместе, ничего не изменилось, — предложил я. — Для меня Мержи тоже навсегда останется капитаном. Давай, дружище, выкладывай, что у тебя там! Не просто же так ты примчался сюда пулей.

Каррико шумно выдохнул и с трагическим видом нам поклонился:

— Реймс и Труа захвачены! Я привез приказ выступать в поход.

— Что?.. — выпалил я изумленно.

— Захвачены? — переспросил Мержи. — Кем это захвачены? Как?

— Хранителями, — нетерпеливо сказал Фонтаж. — Так они себя называют! Власть в городах захвачена ими, города объявлены независимыми республиками!

— Ох ты черт! — Мержи восхищенно прищелкнул языком.

— Да тебя расстрелять мало, Каррико! — воскликнул я полушутя, но наполовину уже всерьез. — И ты молчал?..

— Я запыхался, — невинно пояснил лейтенант.

— Выступать в поход! — выдохнул я. — Блестяще!..

— Ну не прямо же сейчас… — вставил Каррико.

— Что значит — не сейчас?

— Буквально… Командует походом генерал де Ла Рош-Шарди. Так что как он скажет, так и будет пора.

— Ясно, — я кивнул. — То есть, мне срочно надо домой…

— Зрите в корень! — обрадованно кивнул в ответ Каррико. — Мы только что оттуда. А я тем временем всех подниму, и все будут готовы. Теперь уже ждем приказа от вас. И выступаем, как только, так сразу!

— Я выступаю с вами! — вставил Фонтаж.

— Славно, — сказал я.

— Быстро все… — заметил Мержи, повернувшись ко мне со странным волнением. Разве не именно об этом мы говорили лишь несколько минут назад.

— Не то слово.

— А вы не с нами? — почти жалобно спросил его Каррико.

— Может быть, позже, — ответил тот сдержанно.

Каррико перевел жалобный взгляд на меня.

— Бросил он нас! — вздохнул он печально. — Одних! На произвол судьбы!

— Справимся, — ответил я. — И тогда он, может, даже вернется. Ну что ж, пора так пора!

Каррико, похоже, повеселел от моих последних слов и отвесил мне картинный поклон. Все мы пожали друг другу руки, Мержи пожелал нам удачи. Вид у него был задумчивый и колеблющийся, но проводил он нас с улыбкой.

Едва скатившись с лестницы и выскочив на улицу, Каррико птицей взлетел в седло и, бодро помахав нам шляпой, умчался вскачь, высекая искры из мостовой. Не то, чтобы в этом была какая-то особенная необходимость — судя по его словам, пока еще не было, но Каррико всегда легко воодушевлялся.

— Ну что ж… — пробормотал Фонтаж меланхолично и в то же время как-то просветленно. — Как мы там шутили про «пару деревень»? Не ожидал, что «деревнями» будут Труа и Реймс!

Я расстался и с Фонтажем, и почти так же быстро как Каррико понесся к дому, раздумывая, когда же про эти новоявленные республики стало известно на самом деле. Верно ли, что отец ничего не знал утром, когда мы с ним разговаривали?

Ощущение повисания в воздухе и неведения в последнее время не было случайностью и иллюзией. Я думал, что во всем повинен сам — не понимая чего-то или не желая вникать. Это, отчасти, тоже… Я пытался это исправить. И только сейчас осознал, что наверняка со всеми сейчас происходит то же, не только со мной, не только потому, что я был на время выведен из строя. Никто из нас не видит полной картины того, что мы делаем. Может быть, кроме одного — для кого картина наиболее полна. Но должно быть, каждому он что-то недоговаривал. Почему? Потому что с каждым может случиться то, что вчера чуть не случилось со мной. В таком случае любая мелкая недоговоренность может стать спасительной. А узнаем мы о чем-то чуть раньше или чуть позже — не имеет большого значения. И все же, от этой мысли коробило. Если мы не знаем всего, как же не наделать ошибок? Наверняка не предвиделось, что я спонтанно уеду из дома, предполагалось, что буду дожидаться приказа на месте, чего я делать не стал. Может быть, я сейчас позарез там нужен, а вместо этого отправился на прогулку и еще ждал, пока Каррико соизволит что-то сказать толком. А ведь если бы Каррико все знал и понимал, он бы тянуть не стал. Хотя в дороге он и не тянул, по нему было видно, и по лестнице мчался пулей. А незнание — что уж там… Если есть такая необходимость, значит, есть. Как для всех прочих, так и для нас, но для всех в разной степени…

Первой в доме мне встретилась бледная и встревоженная, с горящими глазами, Диана.

— Привет!.. — пробормотал я, пытаясь проскочить мимо к кабинету отца.

— Поль, погоди!

Диана была в доме. Отец тоже. Сомнительно, чтобы она не знала, важна сейчас скорость или не важна. И если нет… да и похоже, что и ей не терпится сказать что-то важное, что мне знать необходимо.

— Что такое? — спросил я настороженно.

— Не знаю толком, но ничего хорошего, — сказала она. — Рауль пропал.

— Что значит, пропал? — не понял я. — Когда он успел пропасть? Когда мы возвращались, было почти утро. Он был с нами. Ушел наверняка не так давно и просто не успел вернуться. Может, и не знает, что надо возвращаться. Что за горячка?..

— Ты не понял! — мрачно сказала Диана.

— То есть, известно, что с ним что-то случилось?

— Нет…

— Тогда?..

— Нет!

— Что?!

— Он оставил записку!

— Записку?

— Всего четыре слова: «Простите, я должен попробовать». Его слуга передал ее отцу совсем недавно, когда его стали искать, чтобы передать новости, все думали, что он еще дома.

— Ох ты черт… — я тяжело оперся на лестничные перила. И вдруг с изумлением и ужасом почувствовал, что вряд ли у меня достанет сил от них оторваться и сделать еще хоть шаг.

— Отец в ярости. Знаешь, как это у него бывает — холодное бешенство. Смял записку и ушел к себе. Мебель, конечно, не ломает, но у него подозрительно тихо.

— Понятно, — я кивнул.

— И он тебя ждет.

— Понятно… — повторил я. — Я как раз шел к нему. — Видно, чтобы выслушать все о том, куда это я делся, почти так же как Рауль.

Отец был в комнате один и сидел за столом, сжимая ладонями виски. На меня он посмотрел устало.

— Входи.

Я вошел.

— Когда в поход? — спросил я.

— Позже, — ответил он. — Садись.

Похоже, не время было спрашивать, когда он об этом узнал. Смятая записка была разглажена и лежала у него на столе. Увидев, что я смотрю на нее, отец коротко вздохнул.

— Ты знал об этом? — он задавал этот вопрос мне.

— О том, что он ушел — нет.

— А о том, что он собирался сделать, он говорил?

— Нет.

— А мне — да.

— Ты знал, — констатировал я. — Как и многое другое.

Он помолчал. Атмосфера была предгрозовой. Но ни грома, ни молний пока не было. Может, и не будет.

— Он делился своими мыслями. Очень осторожно. Очень условно. О том, что быстрее и легче всего было бы подобраться к Клинору в одиночку, не узнанным.

Мы помолчали.

— Ты тоже так думаешь? — спросил он напрямик.

— Конечно, — признал я.

— И?

— Он наш единственный настоящий специалист по «смирне». Лучше бы это был кто-то другой.

— Понятно, — сказал он холодновато. — Ты тоже собирался.

— Конечно, нет, — возразил я. — Разве что подвернулся бы удобный случай… — Он слегка дернулся, будто я его чем-то уколол, но сдержался. — Может быть, у него и получится. Это ведь Рауль. Никто никогда не знает, что у него на уме.

— Иногда на уме у него совершенно сумасшедшие вещи. Он знает, что Клинор отлично защищен. Шансы подобраться к нему незамеченным он сам оценивал невысоко. Но если и пойти на это, он считал, что это должен быть только он сам.

— Почему? — вырвалось у меня, хотя этот вопрос стоило бы задать самому Раулю.

— Именно потому, что он знает больше остальных о «смирне» и значит, это его моральный долг, потому что он может попытаться в том случае, если все провалится, заблокировать некоторые сведения в собственной памяти самогипнозом.

— О господи, бред какой… — пробормотал я. — Неужели эти безумные непроверенные теории повод выдавать себя на блюдечке? И какой еще моральный долг? Он сам это сказал?

— Да, сам. И конечно, услышал в ответ, что это бред. После чего о подобном уже не заговаривал.

— Да с такими мыслями он точно не подойдет к нему незамеченным!..

— Что-то мне подсказывает, что он и не собирался.

От этих слов по моей спине прошел мороз.

— Ты что же, думаешь?..

— Что он любитель экспериментов. В том числе, на себе.

— Этого у него всегда было не отнять… — Я подумал об отце Франциске. Тот случай не мог не повлиять на Рауля. Как и все прочие, за которые он чувствовал себя в ответе. В этом веке, или в двадцать седьмом, или в бог знает каком еще.

— Думаю, тот эксперимент, что он когда-то на себе поставил, не прошел для него даром. Что-то у него в голове осталось еще с тех пор.

Я только вздохнул.

— Все эти его предостережения о том, что не чувствуешь опасности, не можешь принять все всерьез — он говорил о том, что чувствовал сам, сам прекрасно понимал. Я думал, он предостерегал потому, что знал, в чем опасность, а на деле, все это действовало на него куда сильнее, чем на всех нас. Он действительно знал, что это, и на что может стать похоже. Тот ужас он не забыл. Но он ведь сам говорил, что бороться со смирной невозможно!.. Так какой еще самогипноз?

Мы минуту молча смотрели друг на друга.

— Похоже, он его уже применил, — сказал отец.

Я опустил голову.

— Опасная штука.

— Верно.

— И именно поэтому ты стараешься всем хоть что-то недоговаривать. Может быть, всем в разной степени? — Он промолчал, только тихо вздохнув. — Ну что ж, пусть так и будет. Но и растерянность и «подвешенность в воздухе» толкнули Рауля на риск.

Я поднял голову и посмотрел ему в глаза, его взгляд стал жестче.

— Это не тот фактор, который должен толкать на риск.

— Но не зная точно, не строить догадки и не импровизировать невозможно.

— Не заблуждайся, — сказал он. — В точности я не знаю ничего. А на то, что вы будете строить догадки и импровизировать, я могу только надеяться.

— Как импровизирует Рауль?

— Может быть, даже так, — он мрачно и уверенно кивнул. — То, чего я не знаю, может быть очень плохо, а может быть неожиданностью не только для нас. Даже если это очень плохо, это не значит, что в какой-то момент все еще не может обернуться к лучшему.

— Но пока — их снова может стать двое.

— Именно так. А нас уже шестеро.

— И Рауль знает гораздо больше наших уязвимых мест, чем Клинор может себе вообразить.

— Совершенно верно.

— Но ты знал, зачем сегодня приезжал Пуаре.

— Знал.

— И знал точно, где я вчера был. Встречать меня — это была вовсе не идея Жанны, а твоя.

— Но она лучше знала, что тебе действительно грозит опасность и где именно лучше тебя искать.

Я только вздохнул.

— Так когда выступаем? И надеюсь, ты не будешь скрывать — куда?

— Немного позже, — сказал он. — Выпей пока кофе, у тебя такой вид, будто ты скоро упадешь.

— Папа! — воскликнул я.

— ? — Он поднял взгляд и посмотрел на меня почти так же кротко и невинно как Каррико.

— Я прекрасно все понимаю, но давай не будем считать заранее, что все кончено!

В его глазах отразилось почти потрясение. И я уверен, что искреннее. Сознательно — конечно, искреннее.

— С чего это ты взял?..

— Ни с чего. — Я поднялся и оперся рукой о спинку стула. — Ни с чего… — повторил я. — Просто с одним таким человеком я сегодня уже виделся. Ты пытаешься все удержать в одиночку. Я знаю — почему. Потому что так надо. Приходится. Но это еще не отделяет тебя от нас. Я верю в то, что ты знаешь, что делаешь, и рассчитываешь все правильно. И не требую, чтобы ты поступал иначе и даже что-то объяснял — надо будет, докопаюсь сам. Надеюсь на это! Оттого, что ты пытаешься все удержать в одиночку, ты сам одиночкой еще не становишься!

Он тихо усмехнулся в усы. В глазах искорками заплясало веселье.

— Я мог бы сказать тебе то же самое, — сказал он. — Или Раулю, или любому из нас. Даже Клинору. Все делают что-то, о чем приходится только догадываться. Потому что все очень ненадежно. И в каждом плане есть бездна слабых мест.

— Ты знаешь, о чем я! Ни к кому другому этого нельзя отнести в такой мере.

— Знаю, — спокойно признал он.

— Но насчет Труа и Реймса…

— О них можешь всерьез не беспокоиться. — Я посмотрел на него с изумлением. — Это только отвлекающий маневр. Но он позволит нам выдвинуть войска ближе к его замку. Он провел там много времени в последние годы, и сколько бы баз в Париже он ни ликвидировал, ту, что в собственном доме, он не захочет потерять. Следя за нами здесь, ее он пока не тронул. Если мы двинемся туда прямо, то спровоцируем его на спешку и рассредоточение, но если войска будут небольшими, с которыми, как бы ему казалось, он мог справиться, и выйдем мы не все, это будет идеально, какое-то время он будет только присматриваться и выжидать. Завтра вы выйдете по дороге прямиком на Труа, но затем, не входя в город, двинетесь дальше — не в его замок, а в наш собственный. Это поблизости, и нам тоже стоит укрепить тылы. А кроме того — было бы и впрямь неплохо увести сейчас несколько отрядов из города и вообще перенести действие в другое место, чтобы разрядить обстановку.

— Разрядить обстановку?

— Пока не поздно. Иначе Клинор может снова использовать ее против нас, устроив любую удобную диверсию, чтобы всем стало не до него. Тем более теперь — если он узнает то, что знает Рауль и поймет, что мы здесь практически безопасны и ничем серьезным грозить ему не можем. Париж пока не останется в безопасности. Тебе будет лучше забрать с собой наших девушек.

— Ты думаешь, там им будет безопасней, чем в городе?

Он склонил голову.

— Вполне возможно. Кроме того, их исчезновение вызовет у него меньше опасений. И вопрос даже не в этом — если действия переместятся туда, они больше будут нужны там, чем здесь, а чем дальше, тем передвижения станут опаснее — когда он будет лучше понимать, что происходит. Но когда он станет лучше это понимать — он постарается удержать свои позиции, и нам не придется гоняться за ним по всему миру.

— Понятно…

— И тебе пока, возможно придется продолжать быть мной.

Я посмотрел на него вопросительно.

— По некоторым признакам, Клинор продолжает считать, что ты это я. Ему так удобнее.

— Хотел бы я знать, кто тогда я, по его мнению… — усмехнулся я.

Отец пожал плечами.

— Кажется, у вас с Фонтажем всегда было что-то общее, — обронил он небрежно.

И я вдруг снова запнулся, пораженно на него глядя… «Я выступаю с вами», — сказал сегодня Фонтаж. Это что же, тоже было подстроено? Отец тихо рассмеялся, глядя на меня, похоже, он был искренне позабавлен.

— Нет, — ответил он напрямик. — Я этого не подстраивал. Пришло в голову, когда он вызвался ехать с вами. Клинор и впрямь может подумать и такое.

— А как же Рауль? От него-то он все узнает.

— Если Рауль действительно попадется. Но вдруг ему повезет или он, подумав хорошенько, еще вернется. А если нет… он может узнать о его попытках самогипноза и не поверить ему в таких мелочах. Человеческая способность постигать истину — очень избирательная вещь.

— Не выйдет, — сказал я решительно, — ведь это ты у нас командуешь парадом и походом. Он не может не понимать, что это означает.

— Он может убедить себя, что мы с тобой поменялись ролями для пользы дела. Вряд ли он поверит, что мы никак не пытались спутать следы.

— Да, это вряд ли…

— Ну что ж, сегодняшний день уйдет на подготовку, — продолжил он. — А выступите вы завтра на рассвете. Чуть позже выйдет Огюст с отрядом Таннеберга. Затем и я…

— А с кем отправится Готье? Или — должен же будет кто-то остаться на всякий случай в Париже?

— Я бы предпочел, чтобы он вышел с Огюстом, последнему требуется некий стабилизатор. Но возможно, к нам еще кое-кто присоединится. В Париже останусь я. По крайней мере, до какого-то момента. Возможно, Готье понадобится мне здесь. Посмотрим. Может быть, еще вернется Рауль, если услышит новости.

— А если он не вернется и если справится, тогда, надеюсь, наши масштабные действия будут ни к чему…

— Ты забываешь про Реймс и Труа. А может быть и другие города. Пороху накоплено достаточно, запалы подведены. И даже обезглавленное чудовище умрет не сразу.

— Да, разумеется…

— И еще будет много скверных последствий, что бы мы ни делали. Но если мы не будем этого делать, будет хуже.

— Знаю.

— Ничуть не сомневаюсь, что знаешь.

— Ну что ж, тогда пойду поприветствую «вверенную мне часть», надо же посмотреть, как там теперь обстоят дела!..

— Стой.

— ?..

— Сперва тебе придется отдохнуть. Способности Изабеллы к химии чудеса творят, но я не хочу, чтобы ты слишком привыкал к этим чудесам. Отправишься туда вечером. Каррико отлично справится сам, насколько мне известно, все войска в городе пока еще в полной боевой готовности.

— Да, конечно… — Именно в этом я и убедился вечером.

Дела в отряде перед гипотетической войной во Фландрии обстояли неплохо. Много было новых солдат, мне незнакомых, но многие еще отлично меня помнили и хоть сожалели, должно быть, в глубине души, о старом командире, приняли меня «на ура», с немалой подачи, конечно, бойкого Каррико и просто наслышавшись о моих последних подвигах во время Варфоломеевской ночи. Даже и впрямь разгулявшиеся обо мне скверные слухи моих старых и новых сослуживцев только радовали и придавали их радости веселую остроту. Все ведь относительно, и пусть для врагов мы будем самым ужасным злом. Кое-что, конечно, понадобилось уладить перед отъездом, но ничего трудного или серьезного, все было готово заранее.

Рауль, разумеется, не вернулся.