Ветвь оливы

III. «Лев рыкающий»

Внезапно что-то резко и сильно надавило мне на грудь, сплющив легкие. Протестующе встрепенувшись, я с напугавшим меня самого хрипом втянул воздух, когда тяжесть отпустила. Надо мной, очень близко, склонилась встревоженная Диана с дико горящими широко распахнутыми глазами. Как же ей, черт возьми, шел кружевной воротник!..

— Что ты делаешь? — прохрипел я оторопело.

— Непрямой массаж сердца, — выпалила она. — Только начала! Мне показалось, что ты не дышишь. Наверное, тебе нельзя было засыпать.

— Вы что, издеваетесь? — возмутился я.

Линор провела подрагивающей рукой по лбу. Я кашлянул.

— Сестренка. Это тебе надо заснуть. В следующий раз лучше пришли ко мне Мишеля!

— В следующий раз надаю тебе по щекам, чтобы быстрее прилила кровь к голове! — Кажется, она была не так уж плоха как мне показалось. Просто запаниковала.

— О боже, кажется я попал в лапы к живодеру? — пошутил я.

— Зато, может, в следующий раз будешь хоть немного осторожней!

— Ди! Знаешь, что такое несчастный случай? Они всегда происходят неожиданно!

— Ха! В драке, в одиночку, с сотней хранителей посреди Варфоломеевской ночи, с не полностью восстановленной памятью! Это ты называешь неожиданностью?!

— Ну… да!.. — Я огляделся. — А где Жанна?

— Спит. Имей совесть. Она просидела с тобой всю ночь.

Верно. Ночь давно кончилась. В окно лился гнусный бледный свет, в котором вся комната казалась несвежей. Кому, в конце концов, понравится, лежать в постели среди бела дня?

— Угу…

— И не строй мне глазки. Что ты хочешь сказать?

— Кто-нибудь вернулся? Что слышно? Где Клинор?

— Понятия не имею.

— Как это?

— С тех пор как Огюст отправился в Лувр, ни от кого никаких известий.

— О Господи…

— Лежи смирно, дурачок! Еще немного, и я сама за ними отправлюсь!

Я вздохнул.

— Не надо. Только не сегодня. Отправь Мишеля, он будет в большей безопасности. Мы знаем кто такой Линн, и ему, стоило только обратить на нас внимание, уже ясно, кто мы такие. Даже здесь можно ждать нападения.

— Мы знаем, — проворчала Диана. — Только поэтому мы здесь.

Я нахмурился.

— На что ты намекаешь? Я что, руки вам связываю? Верни мне Мишеля, и делайте, что считаете нужным!

— Заткнись!

— Черт возьми, вот это стиль светской беседы!..

— Помолчи хотя бы пять минут! Плохих известий пока тоже никто не принес. А если б были, не сомневайся, уже бы принесли. И не говори мне под руку, мне надо сделать тебе перевязку!

— Только не так как «непрямой массаж сердца»!

— Поль!..

Я рассмеялся. Диана тоже.

— Знаешь, — сказала она, — почему-то я, несмотря ни на что, чувствую себя счастливой. В нашем случае, все вспомнить, это то же самое, что выйти из небытия, очнуться от тяжелого сна. И такое ощущение… все это время мы все же считали именно этот мир и это время своим, хотя уже знали, что существуют другие — для нас самих существуют. Но это было какое-то условное знание. И чтобы выжить и не сойти с ума, нам было легче и удобней оставаться людьми этого времени. Только узнавшими что-то новое. А вот теперь все иначе! Ты тоже это чувствуешь?

— Еще бы… — пробормотал я. — Потому что, кажется, теперь именно это гораздо важнее для выживания.

Исключая только одно — Жанну. Она может провидеть будущее, но она не из будущего. И не даст мне забыть о настоящем.

— Прошлое, будущее, — Диана пожала плечами и наморщила лоб. — Мне немного жаль ту команду, что пришлось прихватить с собой из нейтрального времени. Такое потрясение, и почти никакой роли.

— Зато им наверняка интересно, — улыбнулся я. И их мы хотя бы спросили, согласны ли они нам помочь, хоть вопрос был очень условный. И разве это плохой способ скоротать небытие, в котором они должны были оказаться, как и все остальные?

— Мы говорим так, как будто их нет? — в голосе Дианы появилась вопросительно-коварная нотка.

— Это начал не я. И мы оба знаем, что это не так. Мы никогда не переносились в чужие мозги в полном сознании, и не только в своем. Если даже считать, что они отошли на второй план, им по меньшей мере остается роль наблюдателей, как нам когда-то. И вряд ли это им не интересно, раз они так на нас похожи, что только с ними у нас был шанс не потерять память окончательно.

— Раньше не хотелось с тобой об этом заговаривать, но наверное, это вызывает некоторую неловкость?

Я посмотрел на нее и улыбнулся.

— Только не зверей.

— Не буду, — пообещал я. — Знаешь, сколько бы я ни пытался предупредить Жанну, что я изменяюсь, и что я теперь другой человек, она мне не верит. Может, просто не хочет. А может, она понимает в чем-то больше нас.

— Ты думаешь, что тут может быть задействовано пресловутое переселение душ?

— Вряд ли. Скорее вот что — каждая вещь, каждое событие существуют почти в бесконечности вариаций. Как и мы сами. И что такое время? Движение в этих вариациях в определенном направлении. И в каком-то смысле мы одновременно существуем практически во всех временах, в разных видах. А если брать в самом крупном масштабе — мы всего лишь одно существо, существующее одновременно во множестве собственных проявлений. Всегда. Даже мы с тобой — единое целое!..

— У тебя бред! — решительно сказала Диана.

— Заговаривать о таком вообще точно уж бред, — согласился я, посмеиваясь. — Но для какой-то части меня это такая свежая мысль! «В одну и ту же реку мы входим и не входим, существуем и не существуем!..»

— У Гераклита тоже был бред!

— Еще какой! Этот бред у нас жизнью зовется! Ай!..

— Извини. — На этот раз Диана была серьезна.

— Ничего, я знаю, что ты не нарочно. Ну и что там?

— Довольно паршиво. Взгляни сам.

— Мда… ну что, будем ампутировать?

— Хорош уже смеяться!..

— Как там ваш госпиталь?

— Разбежался понемногу, или развезли. Помимо смертей на месте, тяжелораненых было мало. Спасибо.

— ?

— По твоему приказу многие хранители все же ушли сами, не обращая внимания на происходящее. Столкновение произошло по недоразумению.

— Я же говорил — несчастный случай.

— Ну хорошо. Тут я с тобой соглашусь.

— Конечно, если бы не пришло в голову посылать за подкреплением, ничего бы такого не случилось, но нужно же было подстраховаться…

— Может, хватит уже оправдываться?

— Ну разумеется…

— Как ты думаешь, сколько времени тут успел пробыть Линн?

— Должно быть, несколько лет. — Я мельком вспомнил, что мне снилось — нудные события пятилетней давности. Для нас — пятилетней. А фактически…

— А Нейт? С ним совершенно точно ясно, что не больше месяца, или тебя бы уже и в живых-то не было. Зарегистрированная точка перемещения относилась к нему. Но мы понятия не имели, что они могут перенестись в разное время. Линн, должно быть, подозревал, что мы все-таки можем найти способ отправиться за ними и таким образом спутывал следы.

— По-видимому. А то, что мы ничего не понимали и никак на него не реагировали в эти две недели, сбило с толку его самого. Он решил, что приманка не сработала за ненадобностью, и все в порядке. Если бы мы все помнили, мы должны были выдать себя раньше.

— И все же трудно назвать это везеньем.

— Можем и это назвать несчастным случаем. А ведь мы могли сразу понять, кто он. Да, теперь он втрое моложе, но ведь все равно похож чертовски, и если сложить все признаки…

Диана задумчиво нахмурила бровки.

— Как ты думаешь, это сходство — идеально подобранный двойник или, может быть, хуже?

— Хуже?

— Собственная генетическая копия. Самая настоящая.

— Может быть. От него такого вполне можно было ожидать.

Диана фыркнула, сердито покачав головой:

— Сам себе доктор Фауст!

— Ну а кто бы от такого отказался в его возрасте?

— Папа, — сказала Диана не раздумывая, хоть в этом времени он вовсе не был ей отцом, но это все равно была чистая права.

— Уверен что да, но дело в цене. Как бы ни была хороша копия, это только копия. Даже наше сознание. Для нас оно есть. Но фактически — его нет, как всего нашего времени. Как нет и самого Линна.

— Все относительно, — сказала Диана. — Мы мыслим, следовательно, существуем. Если нет ничего большего, значит, есть то, что есть, и оно реально.

— В любом случае, у нас не было другого выхода, кроме как использовать идеальных двойников, если такие найдутся. Нам все равно выбирать не приходилось, как бы даже ни было опасным сходство.

Диана не ответила. Я решил, что она сосредоточилась на том, что делала, и не стал мешать, но она вдруг сказала очень странным голосом:

— На самом деле, выбор был, по крайней мере, для него. Он мог бы быть тобой.

— Прошу прощенья, что?..

— Ты — почти настолько же идеальный двойник для него, как и для себя самого. Вы очень похожи, но тут еще и пограничный вариант… Теоретически, он мог занять твое место. Но разумеется, только теоретически.

— Но ведь то, что он старше, тоже дает ему свои преимущества. Его авторитет, то, что еще ничего не вспомнив, мы ждали, что руководить будет он…

— Это если все будет хорошо. А если не будет, то жить ему осталось не так долго, и разумеется, он предпочел, чтобы «лишние» годы достались тебе, а не ему.

— Подожди… но то, что ты сейчас сказала… — перед глазами у меня заплясали черные мушки. — Ведь если бы он был мной, это дало бы ему больше времени для маневра в случае неудачи!..

— По меньшей мере.

— Почему вы не сказали тогда этого сразу?!

— Потому что он так решил. Ты мог бы оказаться кем-то еще, и даже с продолжительностью жизни было бы все более-менее в порядке, хоть тут она все равно куда меньше чем там, но двойник мог быть не идеальным, и это в меньшей степени был бы ты. Меньше шансов все вспомнить.

— А может быть, и больше шансов оказаться в положении Нейта, которого двойник подмял под себя… Понятно…

— Так что постарайся в следующий раз сильно не рисковать, — снова напомнила Диана. — Чтобы это не оказалось зря. — И хоть, кажется, мы уже договорились, что это был несчастный случай, возразить я ей не смог. Я вообще ничего не мог сказать довольно долго.

Диана закончила перевязку и снова посмотрела мне в глаза.

— Извини, не надо было тебе этого говорить. Только сейчас — я как будто не могу сдержать того, что вспоминаю.

— Ничего. Но теперь я, кажется, понимаю…

— Понимаешь?..

— Я зверски хочу пить.

— Неудивительно.

— Только не вино!

— Есть лимонад. — Диана отошла на минутку к туалетному столику, налить воды из серебряного кувшина и отрезать ломтик предусмотрительно припасенного цитруса. — Воду хорошо прокипятили, я сама проследила!

По комнате разнесся свежий, будто похрустывающий запах, очень знакомое чувство, будто только что… и я ярко вспомнил сон, который не был сном — в последнее время их все чаще подменяли обрывки настоящих воспоминаний. То, что было пять лет назад, по счету, которого больше нет.

— Спасибо… — Я вернул ей бокал. В голове прояснилось. — Нейт вчера оговорился. Сперва он назвал меня «доктор Гелион», и только потом «Эрвин». Он знал меня лучше чем Линн, и вряд ли так бы ошибся, если бы у него не было причины. Клинор знал, что мы идеальные двойники для самих себя и наблюдал за нами. И вероятно, ожидал, что отец будет мной. Естественно, некоторые глупые поступки всего лишь уверили его, что он в безопасности и ничего не произошло. В моем облике он ждал именно его. Думал, что отец поступит так же как он — не станет рисковать своим временем.

— Почему же тогда он ничего против нас не предпринял?

— Наверное, он ждал, когда мы станем тем, что мы есть. Идеальные двойники — отличная приманка — значит, нас не нужно будет искать где-то еще. А выждав достаточно… возможно, он и предпринял — прислав сюда Дизака, чтобы стереть последнее воспоминание о нас, подвести черту. Быть может, это была не личная инициатива зарвавшегося помощника.

— Ох, черт… — вздохнула Диана.

— Изабелла ведь держит сейчас оборону?

— Да. На всякий случай.

— Хорошо. Хоть бы знать, как там остальные.

В дверь осторожно поскреблись. Довольно знакомо.

— Мишель, — сказал я, пристально взглянув на створку.

— Он давно сюда рвется.

— Так пусти его наконец. Все волнуются, а мы только множим поводы.

Диана посмотрела на меня задумчиво и пожала плечами.

— Думаешь, это ему поможет? Теперь все окончательно встало с ног на голову. Войдите! — сказала она громче.

Мишель несмело открыл дверь, покосился на Диану с подозрительным испугом и жадно уставился на меня, пытаясь определить, не грозит ли мне немедленная прискорбная погибель. Почти поспешно закрыв за собой дверь, он быстро поклонился и прошел вперед, будто теряя по дороге перья — вид у него был взъерошенный. Правда, вид у Мишеля всегда взъерошенный, но вот такой растерянный — далеко нет. Темные как у сурка глаза блеснули, перебегая с меня на Диану и обратно.

— Как вы себя чувствуете, ваша милость?! — выпалил он скороговоркой.

— Хорошо, Мишель, не беспокойся.

Вместо этого Мишель привстал на цыпочки, вытянул шею и плавно скользнул еще ближе.

— В самом деле? Вы уверены?..

Его глаза нехорошо загорелись, и я понял, что сейчас случится — не владея собой, он вцепится мне в руку, чтобы посмотреть, все ли там в порядке, и сделала ли Диана все так, как надо.

— Стой, Мишель! — прикрикнул я, и он остановился, вздрогнув. На его лице появилось беспомощное обиженное выражение. — Не пугай меня так, — сказал я куда мягче, — поверь, со мной все в порядке.

— Но… — он непонимающе моргнул. Еще бы. Прежде он у нас считался самым искусным медиком, а теперь его не подпускают к собственному хозяину на пушечный выстрел. Что тут подумаешь?

— Что ж, если хочешь, можешь, конечно, взглянуть. Только полегче.

Мишель посмотрел на свежую повязку и заколебался. Так я и думал.

— В следующий раз можешь сделать это сам.

— Правда?..

— Конечно.

Он почти улыбнулся, если только это была не судорога, и снова растерянно посмотрел на Диану.

— Простите, я не знал… — пробормотал он, покраснев. — Но я видел вчера… вы и правда весьма искусны. — И даже более чем он. Разве это не должно было оказаться для Мишеля ударом?

— Чему только не учат в монастыре, — праздно пофилософствовал я. — Просто прежде у нас не было шанса узнать, чему именно.

— Да, вероятно, — с некоторым скрипом согласился Мишель. Диана снисходительно улыбнулась. — И все-таки, мне кажется… — он замялся, стоит ли ему объявлять себя более опытным и сведущим, и я решил, что пора в некотором смысле разрубить «гордиев узел».

— Скажи, Мишель, ты не замечал за мной в последнее время каких-нибудь странностей?

— Э… — Мишель кряхтнул, его взгляд на мгновение стал паническим. Диана тоже повернулась к нам обеспокоенно.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я. Ты не мог ничего не заметить, пусть не считал себя вправе об этом заговаривать.

— Ну, может быть… не знаю… Но ведь не какой-нибудь заговор, не приведи господи, верно?.. — пролепетал он.

Я засмеялся и покачал головой.

— Ты сам знаешь, что дело не в этом.

— Поль… — Диана попыталась меня остановить. Без особенной надежды.

— Может быть, тебя это напугает. А можешь назвать это озарением.

— Поль!..

— Одно могу тебе сказать, это не связано ни с одним из видов магии. — Диана в картинном отчаянии прикрыла глаза рукой. — И все же, если тебе будет не по себе, дружище, то, как тебе кажется, может быть, ты достоин чего-то большего, чем быть моим слугой? Почему бы тебе действительно не стать ученым?

— Вы хотите меня прогнать? — лицо Мишеля напоминало круг камамбера, что было ему несвойственно.

— Отнюдь нет, мне будет жаль с тобой расстаться. Но я не хочу мешать тебе получить то, чего ты заслуживаешь.

— Но мне интересно с вами!.. — вырвалось у Мишеля, и он тут же, словно мысленно заткнул себе рот кляпом.

— Интересно?

Он закивал с несчастным видом.

— Почему?

— Сам не знаю… Но что-то… ведь происходит очень необычное, правда?

— Правда…

— И если это не магия, то это как-то связано с наукой?..

— Совершенно верно.

— Но как?

— В том-то и дело, что не совсем с нашей наукой. Ты и сам прекрасно понимаешь.

— Но мне и прежде было интересно…

— Еще бы, столько материала для изучения после каждой дуэли… — пробормотала Диана, явно начиная веселиться.

— Но мы не можем обо всем рассказать, потому что это не принадлежит этому месту и времени, и то, что не ко времени, может очень многое разрушить, этого нельзя допустить.

— Наверное… — кивнул Мишель.

— Поэтому, нам придется все это сдерживать. И в себе и… в других.

Глаза Мишеля стали круглыми как блюдца. Потом он моргнул и стал вдруг выглядеть как обычно.

— Что-то из другого места и времени проникло в наш мир? И мы вчера боролись именно с ним?

— Браво, Мишель!

— А как вы об этом узнали?

— С нами, скажем так, поделились знаниями. Объяснить, как это произошло, мы не сможем, даже если захотим.

Диана в стороне сделала вид, что беззвучно аплодирует.

— Поделились? А!.. — Мишель соображал быстро. — Поэтому вы теперь можете драться сразу с дюжиной, а госпожа так искусна во врачевании?..

Диана нахмурилась, уперев руки в боки. «Не только во врачевании!» — с радостью заявила бы она, если бы хотела погрязать в этом безумном разговоре.

— Да, — я приподнял брови. — В частности. Только затем, чтобы это остановить.

— Понятно… — вид у Мишеля был ошарашенный, но не слишком. Возможно, на какую-то четверть он подозревал, что я его просто разыгрываю, это его бы тоже успокоило. — Что ж, хорошо, тогда я… — он вопросительно оглянулся на Диану.

— Мой брат вне опасности, — подтвердила она. — И в следующий раз ты можешь убедиться в этом сам. Но иногда нам нужно время переговорить в стороне от чужих ушей. Не думай, что ты не нужен, мы только хотим оградить от опасности как можно больше людей. И еще — я не всегда смогу быть рядом с ним. Ты ему еще понадобишься.

Мишель серьезно кивнул:

— Конечно, ваша милость!

— Вот и прекрасно, Мишель. Я должен поблагодарить тебя за то, что было ночью. Ты прекрасно сработал, особенно у дома адмирала!

Мишель искренне улыбнулся, почти лукаво сверкнул глазами, немного поплясал на месте, еще раз поклонился и выскользнул за дверь.

— Какого гомункулуса?!.. — раздалось оттуда через минуту. Дверь снова распахнулась, Мишель вскочил в комнату, закрыл дверь и, запыхавшись, прикрыл ее спиной.

— О боже мой… я забыл! Сержант Фортингем! Он желает видеть вас. Что мне ему сказать? — немного ошалев от всего происходящего, вел он себя потешно.

— Фортингем?.. — И похоже, не в настроении, судя по рыку за дверью. Ночью мы с ним оказались на одной стороне. Но друзьями мы не были никогда. Интересно, зачем это он пожаловал? Я поймал тревожный взгляд сестры. Но может быть, это известие, которого мы давно ждем? — Впусти его, — сказал я решительно.

Мишель открыл дверь, за которой преданный было забвению гость шумно переминался с ноги на ногу и сопел, верно, обдирая ненароком плечами стены в коридоре.

Диана чинно отошла за столбик кровати. Мишель остался в дверях, на всякий случай сверля затылок сержанта подозрительным взглядом, а Фортингем, бряцая амуницией, протопал на середину комнаты и остановился как вкопанный, озадаченно ощетинив усы и вытаращив глаза, будто у него кончился завод. Я поглядел на него выжидающе. Заодно прикидывая в уме сто один способ убить неосторожно подошедшего сукиного сына подушкой, если окажется часом, что это не мирный визит.

— Прекрасное утро, — приветствовал я, запоздало вспомнив, что вообще-то, давно уже день.

— Кхм! — энергично каркнул Фортингем, выразив одновременно согласие и сомнение, с отчетливым скрипом поклонился Диане, и как будто задумался, зачем он вообще явился. — Вот что… Утро, — снова некстати вставил Фортингем. — Гхм, — еще раз попробовал голос, проверив, не застряло ли у него чего-нибудь в горле. — Должен признать, между нами были некоторые разногласия.

— Э… верно, — осторожно признал я.

— Гхм!.. Думаю, имело место некоторое непонимание…

Я вопросительно поднял брови:

— А… вот как?

— Да… Да! — повторил он, уверенно рыкнув.

— А…

— Так вот. — Фортингем сделал последний шаг вперед и резко протянул руку. — Забудем старое? — спросил он хрипло, и на последней ноте его голос сел.

Я подавил рефлекторно-насмешливое желание спросить его: «не правда ли чудесен мир, сотворенный Господом?» В конце концов, я никогда не относился к нашей вражде серьезно. А теперь, для разнообразия, похоже, не относился и он. Стоило ли вести себя при этом как последняя сволочь?

— Хорошо… Почему бы нет. Конечно, — я изумленно оглядел его зависшую рядом угловатую и узловатую кисть, похожую на диковинный древесный корень, и пожал ее здоровой рукой. — Вы прибыли вчера… очень вовремя, — дипломатичное замечание, учитывая, что я думал об этом на самом деле, но это были мои проблемы.

— Уф! — исторг из себя Фортингем с заметным облегчением и даже довольно надулся в ответ на «вовремя», гордо зарумянившись и закрутив ус, чертовски напоминавший жесткую черную проволоку. Будь он покрыт радужными перьями как павлин, они бы распушились и начали вовсю переливаться… Зря я подумал про радугу, сразу вспомнилось, какого теперь цвета моя рука под повязкой. Впору пугать слабонервных.

— Гхм! — громогласно завершил обращение в павлина Форттингем и снова откашлялся, топчась на месте. — Вы его все-таки прищучили, мерзавца! А я-то грешным делом думал, вы того же поля ягода что он, а что от вас пока покойников поменьше, так только по молодости, а как в силу войдете… — Фортингем душевно понизил голос. — Так ведь вошли уж! Куда больше? А все ж не то. И славно. Славно, скажу я вам! Туда ему и дорога! — он еще раз хорошенько тряхнул мою руку, так что у меня слегка клацнули зубы, наконец отпустил ее, расшаркался и изобразил что-то вроде реверанса, повернувшись к Диане.

— Мм, скажите-ка, Фортингем! — переведя дух, я поймал его если не на слове, то на неожиданном дружелюбии. — Есть какие-нибудь известия из Лувра, и о том, что происходит сейчас в городе?

— Есть разумеется! — Фортингем воодушевленно воздел мохнатые брови. — Мы давим этих гадов! Знать бы еще, откуда они взялись. Это определенно заговор! — Экая проницательность. — Говорят, они пытались проникнуть в Лувр и похитить или убить короля и его братьев! Какая возмутительная наглость!..

— Чудовищная! — посочувствовал я. — Но никто не пострадал?

— Нет, хвала Господу! Хотя они и проникали тайными ходами! Король, слышно, немного занемог от таких волнений. Но теперь-то внезапность потеряна, и кто бы за этим ни стоял, ему трудно будет скрыться!

То есть, все еще ничего определенного, кроме одного — король занемог. Значило ли это, что он все-таки отведал адской смирны? На самом деле, не исключено, что он даже мертв. Пока ясно только, что он сам и был одним из заговорщиков. Но на каких условиях? Может, узнав об «истинных целях» своих соратников он и впрямь занемог от волнения — не исключено. Или огорчился, что его цель не достигнута, если исходил из иллюзии, что все это затеяно исключительно для укрепления его собственной власти в ущерб другим главам всех существующих партий.

— Благодарю вас, Фортингем!

Фортингем еще раз громко крякнул, посоветовал «так держать» и, бодро погромыхивая, затопал прочь. Я задумчиво посмотрел ему вслед.

— Вот стоит только всерьез кого-нибудь убить, и в тебе начинают видеть великого гуманиста и опору законопослушного общества.

Диана тихонько невесело рассмеялась, вернувшись из-за кроватного столбика.

— А на самом деле ведь и правда — одного поля ягоды. Бравому шотландцу и не снилось, насколько.

— Да уж.

— Правда, в последнем качестве он знал его не больше двух недель. И вряд ли знал хорошо. А в том смысле, в котором говорил — все верно. Все же относительно. Зато теперь и я думаю о нем лучше.

— О Дизаке?

— О Фортингеме! Не такой уж он и зануда, как ты рассказывал.

— Все относительно, — проговорил я рассеянно.

— О чем ты думаешь? — спросила Диана.

— Об этом препарате, который использует Линн. Судя по действию и еще смутным воспоминаниям Рауля, это же пресловутая «адская смирна». Смертельно опасная. Достаточно применить однажды, и то, что внушено человеку в первые минуты действия, уже не вытравить из него каленым железом. Никогда. В нашем тридцать шестом все мы были генетически защищены от нее, но здесь… Как он мог?

Диана покачала головой и присела на стульчик у туалетного столика.

— Не знаю… При его стремлении к идеальности… Просто невероятно.

— Прямо история Люцифера — светоносный идеальный ангел, который став одержимым собственной идеальностью, стал способен только на зло.

— И как только мы такое проморгали?..

Я поглядел на Диану молча. Отвечать что-то не захотелось. И не потому, что я мог бы сказать: «я знал». Моя неприязнь к нему была субъективной. И ни о какой настоящей опасности я не подозревал. Значит, говорить тут было не о чем.

— И ведь если в тридцать шестом веке у нас была генетическая защита, то — если он и правда собственная генетическая копия, эта защита есть и у него. А у нас нет, — продолжила Диана.

— Совершенно верно. Сколько замечательных перспектив сразу!.. — И окончательное подтверждение, что именно копия, а не двойник, последнее было бы слишком опасно, если что-то вдруг выйдет из-под контроля.

— Просто идеально, — буркнула Диана. — Что ж, пойду поделюсь стратегическими соображениями с Изабеллой.

Далеко она не ушла. В дверь снова постучали. Едва распахнув ее, Диана радостно вскрикнула, но вместо того, чтобы кинуться Раулю на шею, как ей, судя по ее движению, захотелось в первое мгновенье, она попятилась.

— Все в порядке, я еще не нахожу, что этот мир прекрасен, — меланхолично заявил Рауль, предваряя ее вопросы. — И я зверски устал, а хранители плохо понимают, что это такое.

Диана вздохнула с облегчением, впуская его в комнату.

— Рауль! — по его виду можно было заключить, что наши неприятности только начинаются, но я был рад видеть его, по крайней мере, живым и невредимым. Выглядел он так же как всегда — после ночи, проведенной то ли в разведке, то ли под чьими-то окнами и в темных переулках, в которых остались чьи-то недвижные тела, нарвавшиеся ненароком на свою Немезиду. — Как там все?

Он глянул на меня похоронным взглядом.

— Смотри-ка, а мне наврали, что ты при смерти.

— Иди ты к черту! Что происходит? Вы его не нашли. Но хоть живы все? — Мог бы и не выходить из себя — если Рауль еще способен острить, значит, живы. Хоть он у нас и мастер ложных впечатлений, есть и для него какие-то границы.

Рауль пожал плечами.

— Более-менее. Мы с Готье ненадолго вернулись, вас проведать.

— Спасибо, — сказала Диана с каким-то зловещим сомнением. — Если ты немедленно не скажешь, что с остальными, мы с Изабеллой сами отправимся их проведать!

— Все в порядке! — тоном самой невинности заверил Рауль, поискал глазами стул, нашел его, выволок в середину комнаты и сел на него верхом, с глубоким вздохом. Потом некоторое время переводил взгляд с одного из нас на другого. — Да, я все помню, — сказал он. — Потрясения сильно подстегивают память, не правда ли? Иногда. Бывает, что забываешь, чего не следует, но бывает, что вспоминаешь…

Диана согласно терпеливо вздохнула. Рауль улыбнулся ей и на мгновение прикрыл глаза, опершись всем весом на спинку стула. Потом тряхнул головой, будто проснувшись, и снова поглядел на нас. Взгляд его стал ясным, ничуть не сонным.

— Паршивые дела, на самом деле, — признался он. — Вы же поняли, что за штуку он использует?

— Да, — кивнул я.

Рауль, а вернее Фризиан, был у нас по ней самым большим специалистом. Теперь я знал, почему ему стало скверно в молельном доме хранителей, куда мы сунулись на разведку. Ему хорошо были знакомы и разлитый по всему дому запах и действие вещества, которое так пахло, хоть он еще этого не осознавал.

Когда-то он изучал период, в котором это вещество использовали направо и налево — в недоброй памяти двадцать седьмом веке. Сперва — для облегчения страданий безнадежно больных, ведь препарат вызывал невероятное чувство силы и легкости и избавлял от чувствительности к боли, без видимого затуманивания разума, если использовать его без внушения, хотя, может, уже тогда это было только прикрытием и разработчики преследовали свои цели. А потом средство очень быстро покинуло пределы клиник, его использовали в своих целях кто попало, превращая в безнадежно больных всех, до кого могли дотянуться. В интересах сугубо личных, в интересах большой политики, в интересах корпораций или в интересах ограбления ближайшего банка. Закончилось все истреблением чуть не половины человечества — другой половиной. В целях самозащиты. Лишь позже генетики нашли способ сделать людей невосприимчивыми к этому веществу. Последующим поколениям ничего не грозило — благодаря тотальным генетическим модификациям, в числе многих модификаций по другим случаям, давно превратившим нас в несколько иной биологический вид, нежели тот, что прежде. Что ж, эволюция и так никогда не стояла на месте, просто изменения стали происходить быстрее и искусственней.

Движимый научным любопытством, Фризиан некогда оценил действие препарата «на самом себе». В виде обычной психоматрицы захватить с собой нужные генетические модификации он был не в состоянии. На это он и рассчитывал. Но на что бы он ни рассчитывал, результат ему не понравился. Он не любил вспоминать об этом «бесславном прошлом» человечества, пребывавшем теперь в глубоко сомнительном будущем.

— И конечно, вы прекрасно знаете, как она действует на любого, неважно, как он к ней до этого относился…

— Да! — не выдержала Диана. — Так что с Линном? Вы знаете, где он и что предпринимает? Вижу, что нет! Но что вы сделали, чтобы это узнать? И что у нас с королем?! На нем использовали адскую смирну или нет?

— А, — сказал Рауль, подняв палец. — Именно к этому я и клоню… Полагаю, вам интересно все, что происходило со вчерашнего вечера? Лучше будет начать по порядку.

— Salutant! — выпалил встречавший нас в условленном месте Пуаре.

— Salute, — поправил я методично.

Теодор даже не отмахнулся. Он был взвинчен, хотя вряд ли догадывался, почему именно.

— Вас только двое? — озабоченно спросил он, будто пытаясь разглядеть кого-то за нашими спинами.

— Тонко подмечено, — с досадой проворчал Готье, перестав оглядываться.

— А где Шарди?

— Это мы тебя собирались спросить, — заметил Готье, прищурившись.

— Ты, конечно, имеешь в виду старшего? — догадался Пуаре.

— Разумеется.

— А-а… — вздохнул Теодор, поскучнев. — Я должен проводить вас к королеве. Он там.

К королеве… Я знал, что речь не о ней, но от самого слова в сердце что-то кольнуло. А потом — повеяло холодным безразличием. Все мы изменились, и мир вокруг изменился, все системы координат провалились к туркам. То, что казалось великим, стало мелким, то, что могло быть фантазией, одной из многих, бесследно растаявших поутру, стало вдруг реальностью, а реальность поутру — развеялась. То, что было верой, превратилось лишь в причудливый старинный казус, один из многих.

И положа руку на сердце — оно и к лучшему. От королев всегда одни неприятности. От каких бы то ни было.

Но к какой-то из них мы все равно попадем. И неприятности все равно неизбежно случатся.

— К королеве-матери? — уточнил я вкрадчиво.

— А к какой же еще? — простодушно удивился Теодор.

— К настоящей, к примеру, — предположил я риторически.

— Это к какой?.. — еще больше удивился он.

— К жене короля.

Теодор фыркнул, сообразив, что я над ним подшучиваю, и встряхнулся как пес, выбравшийся из осенней заводи.

— Я нынче сам не свой. И шуток не понимаю. Будто какой-то нарыв зреет. Вроде бы ничего, но все носятся с такими лицами, будто их застали за кражей казны.

Мы проходили по пустым, гулким, перекликающимся отголосками эха залам и тесным узким переходам, набитым хламом, что выкидывают из зал, делая вид, будто во дворце полно места.

— Да неужто? — иронично подначил Готье.

— Ни за что не поверю, что вы в этом не замешаны! Нет, ни о чем не спрашиваю, — добавил он сокрушенно. — Наверняка скоро все выяснится. И возможно, я не хочу знать этого раньше… но черт возьми, ни черта не разобрать, что творится! Позапирались все по углам и шушукаются! Хоть бы уж прирезали кого, может, легче бы стало.

— Погоди-погоди, — обманчиво добродушно пообещал Готье. — Кого-нибудь да прирежут. Скоренько. Еще не обрадуешься.

— А в чем штука? — быстро спросил Пуаре, цепко уловив будто бы обозначившееся желание Готье сказать нечто большее, как будто он проговорился, позволив себе намекнуть, что ему что-то известно.

— Думаю, что штука у королевы, — сдержанно ответил я, с самым благочинным видом, на какой был способен, так что заподозрить, что я имею в виду нечто неблаговидное, было решительно невозможно.

— Неважно, — проворчал Готье. В конце концов, он не имел ни малейшего намерения проговариваться. Многозначительные намеки звучали в последнее время на каждом углу. Сейчас все такие проницательные и глубокомысленные. Тем паче на словах.

Запущенный коридор, в котором мы оказались, что-то мне настойчиво напоминал. Кругом — ни души. Мы перемещались в пыльном и гулком пространстве как последние выжившие муравьи в вымершем муравейнике — в одном из тех катаклизмов, после которых в море находят целые суда без всяких признаков команды и пассажиров на борту.

— Припоминаю, — проговорил я, оглядываясь. — Однажды я припрятал тут парочку бездыханных тел. Любопытно, их нашли?

Готье покосился на меня с неодобрением. Пуаре и бровью не повел. Первое ничуть не значило, что мне поверили, а второе — что не поверили.

Лувр — один из известнейших «домов с привидениями». Завернув за угол, всегда рискуешь оказаться где-нибудь в Бермудском треугольнике. А какие твари могут ночью и средь бела дня вылезать из темных углов, и вовсе представить трудно. Если бы я однажды всерьез не перебрал, то мог бы поклясться, что видел блуждающий от стены к стене в полумраке черный мохнатый шар с человеческой рукой, держащей горящую свечку.

Но в кое-каких случаях я уверен точно. Как в том, что однажды в укромной пустующей комнате, куда забрел сугубо по личным делам, выискивая уголок для одной серьезной беседы, наткнулся на двух-трехдневный труп, восседающий в старом кресле у стены. Мертвые глаза поблескивали из щелок в почернелых веках как старый мрамор, губы распухли и напоминали откормленных синих червей, а в шее распахивался еще один неприглядный рот. Но когда я зашел снова примерно через час, его уже не было, остался только запах, да и тот невнятный — этакие запахи случаются в самых обычных местах. Разве что и эти места не так просты как кажутся и неподалеку от них время от времени испускают дух хотя бы крысы.

Мы остановились у неприметной двери, обитой так же как стена и почти сливающейся с ней. Пуаре толкнул слегка рассохшуюся створку.

— Так-так, — я едва удержался, чтобы не присвистнуть. Выходит, та самая комната. Я пристально глянул Теодору в спину. Будь покоен, друг мой, о том, как меняются времена и люди, мне известно. И если здесь происходит что-то не то и пойдет не так, как мне понравится, кому-то не останется времени насладиться произведенным впечатлением. Не останется времени даже на лишний вдох. Кое-какая власть над временем у нас все еще есть. Не все безраздельно принадлежит ему одному. Хотя бы и потому, что что-то неизвестное получило власть над нами, пусть мы еще и не понимаем, что оно такое. Зато мы знаем, как распорядиться малым временем, чтобы причинить множество разрушений и оставить множество жертв.

Украшенная черепами Кали, танцующая на мертвецах — мое темное подсознание только и ждало, чтобы вырваться на свободу, чтобы сплясать. В некотором смысле, это забавно — иметь возможность оценивать себя со стороны — насколько близко уже подходил когда-то к безумию, насколько подходишь сейчас. Есть в этом что-то умиротворяющее — безумие не только внутри тебя и не только снаружи.

В комнате было темно, тихо и пусто. Что ж, танцы откладываются. Хорошо. Ночь и так уже близко.

И чем ближе она была, при мысли о ней, я чувствовал странное раздвоение. К тому, что произойдет, я наполовину не испытывал никакого отвращения. Его ощущали, похоже, все кроме меня. Впрочем, не совсем «кроме». Да, я тоже его ощущал, но только — наполовину. А наполовину… идея казалась мне почти привлекательной и бодрящей. Все же, многие получили бы по заслугам. Конечно, как всегда, пострадает множество невинных. Но они и так всегда попадают под колесо, при каждом его обороте, а мир все продолжает вертеться, и только, когда рушатся все законы, бывает возможно дотянуться и до крупной дичи, до той, которая действительно всего этого заслуживает. Весь вопрос в цене.

А еще вопрос в том — что же именно важно. И ответ — то, что сиюминутное уже перестало быть важным. И лишние жертвы не нужны. И неважны сиюминутные счеты — важны только те, что затрагивают нечто большее.

То же, что я не чувствую отвращения… возможно лишь то, что я не верю в то, что это непременно произойдет. То, что это уже отодвинуто на второй план. И чрезмерная честность с самим собой. Все мы всегда ощущаем сразу множество противоречивых чувств и стремлений, которые тянут нас в разные стороны, порождая, в итоге, всего лишь обыденную стабильность. В чем-то ложную — жизнь далека от статики, все живет, движется, развивается, расширяется, как вселенная, подталкиваемая множеством самых различных сил, разрывающих целое изнутри.

У моих друзей, должно быть, проблемы не меньше. Если рассматривать с той точки зрения, что нам теперь доступна и несколько парадоксально естественна, они такие же профессиональные убийцы как я. Если убрать весь лоск и мишуру. Звучит, наверное, даже скучно. Можно подумать, весь наш мир не таков. Эта ночь только доказала бы, что именно таков. И еще докажет. Но вот в чем ирония — мы можем посмотреть на себя самих со стороны. Потому что мы уже были кем-то другим. Заслуженная шутка со стороны неведомых сил? Заслуженная расплата за грехи?

Я вернулся мыслями в обшарпанную темную комнату, в которой мы находились. Мало ли, от кого тут еще придется избавиться.

— Скажи-ка мне, Теодор, — проникновенно говорил Готье в потемках, сквозь короткие повизгивания кресала. — Почему мы плутаем вокруг да около такими странными маневрами?

— Нас должно видеть как можно меньше народа, — ответствовал Теодор. — Это приказ.

— Королевы? — полюбопытствовал я.

— Полагаю, да. — Он не стал уточнять, должно быть, в отместку за то, что и мы не расщедрились на ответы.

— А король? — как бы невзначай спросил Готье.

— Не уверен, что мне стоит это знать, — рассеянно ответил Пуаре, подобрав со старого кресла, того самого, в котором я некогда видел мертвеца, только что зажженную свечу, и энергичным толчком в стену открывая потайную дверцу, из-за которой потянуло гнилью и сыростью как из склепа.

— Надеюсь, привидений не боитесь? — хитро осведомился Пуаре, и первым нырнул в потайной ход. Мы последовали за ним в узкий тоннель. Теодор беспокойно топтался впереди, и Готье, понимающе кивнув, закрыл за нами дверцу, потянув за кольцо, вделанное в нее с этой стороны. Дверь закрылась с явственным щелчком. Итак, мы оказались в нутре каменного зверя. Нутро было обширным и разветвленным, круглые дыры вели в разные стороны. Пламя свечи колебалось в холодном сыром воздухе, а желтые блики плясали вокруг, отражаясь в потеющих вечной влагой низких сводах.

— Лепота… — сказал Готье.

— Чувствую себя крысой, — проворчал Пуаре, сворачивая влево. — Осторожнее, глядите под ноги. Тут в полу есть дырки.

Совет был хорош. По дороге мы обошли несколько черных провалов, как будто кто-то что-то здесь эксгумировал, по крайней мере, трудно придумать, почему еще могилы не засыпали и не накрыли надгробиями.

Наконец мы остановились в одном из тупиков. В стене было выбито углубление — ниша с полочкой, на которой лежал маленький серебряный молоточек, забытый здесь каким-то крошкой гномом. Теодор постучал молоточком в дальнюю стенку углубления, держа его двумя пальцами — не слишком-то ему было удобно обращаться с такой мелочью.

Он положил молоточек на место, и мы стали ждать. Ждали мы недолго. Вскоре часть стены медленно и почти бесшумно подалась нам навстречу, открывая проем в помещение, освещенное свечами. Мы вошли в небольшую комнату, убранную в богатых, но сдержанных тонах. Дверь закрылась за нами, став с этой стороны туалетным столиком с зеркалом в простой черной раме. Свет, проникавший сквозь толстые переплеты маленьких окон, был тусклым. Горящие в канделябре свечи бросали на все теплые янтарные блики.

Они были здесь: королева-мать, принц Генрих, он же герцог Анжуйский, командир дворцовой стражи Нансе, наш старый друг Фонтаж, нередко выполнявший поручения Таванна и, разумеется, граф Шарди. Оттого, что он был жив-здоров, мне как-то сразу полегчало. Таванн отсутствовал, и по тому, как Теодор принялся потерянно оглядываться, можно было заключить, что в последний раз он видел его в этой комнате. Но присутствовал тут еще и Медина, и пожалуй, из всех присутствующих он выглядел самым бледным и взволнованным, перещеголяв в этом даже смертельно серьезного, сосредоточенного Фонтажа, который невероятно светлым цветом кожи наделен от природы. Наверняка он задумывался, насколько далеко заходят его полномочия как посла, и признаться, я сам об этом задумался. Не был ли он тут лишним?

Фонтаж отошел от стены, должно быть, именно он открыл нам скрытую дверцу.

— В городе еще спокойно? — деловито спросил обернувшийся и окинувший нас пристальным взглядом принц.

— Совершеннейшим образом, — невозмутимо ответил Готье. — И все хранители исчезли с улиц, как и их зеленые ветки.

— Прекрасно, — кивнул герцог. Можно было подумать, что он понимает, что творится. У мадам тоже был чрезвычайно умудренный вид.

— Господа, возможно, для вас это новость, — ровно проговорила королева-мать, — но вы только что говорили с регентом Франции. Мой старший сын внезапно занемог сегодня днем. Весьма тяжело и прискорбно. Хотя об этом пока никому не известно.

Краем глаза я увидел, как Пуаре потрясенно открыл рот.

«Господи Боже!..» — было написано у него на лице. Можно было подумать, он услышал не «внезапно занемог», а «скоропостижно скончался». В конце концов, мне показалось, что я тоже услышал что-то подобное. Но мне удалось сдержать свои чувства. Разве что… «Теперь ее и впрямь не назовешь настоящей королевой», — подумал я и пристально оглядел лица присутствующих. За исключением растерянного Мендосы, все они были непроницаемы. «А кто же теперь поедет в Польшу?..» — промелькнул у меня в голове еще один праздный вопрос.

В передней звякнул колокольчик.

— Прошу вас, Нансе, — промолвила королева.

Нансе удалился, послышались знакомые голоса. Затем в дверях возник король. За ним со странным видом, крадучись, следовал Таванн, будто отрезал Карлу путь к отступлению. Медина нервно коснулся лба, будто смахивая выступивший пот. Для дипломата он был нынче что-то уж очень нервозен.

Все встали. Атмосфера накалилась и зазвенела как тысяча сигнальных нитей, будто вот-вот произойдет убийство. Но ведь тут были и мать и брат предполагаемой жертвы. И вообще, должен заметить, цареубийство чрезвычайно вредное для здоровья хобби. Но чертовски бодрящее!..

Король резко остановился на пороге. Он явно не ожидал, что здесь будет столько народу. На лице Таванна, напротив, возникло что-то похожее на улыбку — в самом краешке искривившихся губ. В глазах мелькнуло удовлетворение и пропало. Стало быть, он знал, когда мы здесь появимся. Каждый шаг был просчитан.

На лице короля неожиданно тоже возникла хитрая полуулыбка. У меня вдруг зачесался язык, но я удержал его за зубами. Единственное, что я вдруг почувствовал, это что на самом деле в комнате нас только трое. А все эти так называемые союзники на самом деле понятия не имеют, на чьей они стороне. Это было не откровение, всего лишь острое ощущение, как чувство опасной игры, плотное, которое можно резать ножом.

— Так что же, вы решились, матушка? — с усмешкой промолвил король. Его глаза, казалось, с удовлетворением отметили присутствовавшего здесь бледного Медину. Присутствие Таванна он ощущал как надежную стену за спиной. На которую можно опереться, а не на ту, что отрезает путь.

— Да, сын мой, — ласково отозвалась королева. — Признаю, что вы были совершенно правы. Мир — это дар божий.

На лице короля мелькнуло изумление, его глаза еще раз быстро обшарили комнату, останавливаясь на каждом из присутствующих кроме Таванна и Нансе, стоявших сзади, но король не счел еще нужным оглядываться.

— Что это значит?

— Что войны не будет, — хладнокровно произнесла его мать. — Ни с католиками во Фландрии (Медина при этих словах задышал ровнее), ни с протестантами во Франции.

Лицо короля потемнело от гнева.

— Какого дьявола?!..

— Не правда ли, чудесен мир, сотворенный Господом? — все так же спокойно осведомилась королева Екатерина.

— Что? — король вытаращил глаза. — Да какого черта?!..

Он был готов слышать эти слова из любых уст, и они прозвучали бы для него как желанный пароль. Но не из уст собственной матери, да еще заявившей только что, что войны не будет.

— Сын мой, — торжественно произнесла королева-мать. — Вы только что спасли свою душу, жизнь и корону. Вы все еще истинный король Франции…

— Не может быть! — воскликнул я. — Именно так она и сказала?.. И он сказал именно это?! Так значит, он в полном порядке?

— Совершенно верно, — кивнул Рауль невозмутимо. — Пока что.

— Отлично! И что же дальше?..

— Король был так ошарашен и выбит из колеи ее словами, и тем, как затем все его снова почтительно поприветствовали, что сел и принялся с тревогой и вниманием выслушивать ее доводы, перемежающиеся внушениями и предостережениями от черной магии. Она назвала пару имен, которые ничего не сказали нам, но должно быть, сказали ему, бросила несколько странных намеков, сослалась на некие обстоятельства, и он действительно ее слушал.

— И к этому-то ты вел, намекая все время о каком-то цареубийстве?.. Ну, знаешь!

— Извини, — откликнулся Рауль с легким ехидством, — у нас все было не так остросюжетно, как ваши уличные кавалерийские бои. Исключительно психологическое напряжение. Поначалу, по крайней мере.

— Но что же там происходило на самом деле?

— Приятель, для меня самого это тайна, покрытая семью мрачными печатями. Ты прекрасно понял, что все это — только верхушка айсберга. Но иногда хватает и воздействия на верхушку, чтобы перевернуть всю махину. Главное, правильное воздействие в нужной точке.

— Спасибо, очень вразумительно, — заметила Диана. — Если только ты не издеваешься.

— В мыслях не было, — как-то двусмысленно проронил Рауль. — Не знаю даже, рад я, что дело обошлось без дворцового переворота, или раздосадован. Герцог Анжуйский, похоже, не очень горюет. Все же его мать достаточно ясно дала понять, что на старшего ее сына можно рассчитывать лишь с оглядкой — с оглядкой на нее и на ее второго сына, который, если что, сразу же подхватит выпущенные бразды. Но это знание не для всех. Теперь, внешне, продолжает править король, но на самом деле, править будет операционный штаб, в составе герцога, королевы-матери, маршала Таванна, и вашего… то есть, твоего отца, — поправился Рауль, снова подметив своей оговоркой, что прекрасно помнит наше далекое будущее.

— Потрясающе, — пробормотал я, покачав головой, глядя в потолок. — Ну хорошо, не то, чтобы совсем непонятно, зачем и как его туда занесло, но только этого не хватало!..

— А Нансе? — уточнила Диана. — Он ведь тоже был там.

— Он всего лишь верный цепной пес, — сказал Рауль. — Но ясное дело, подтверждение, на чьей пока стороне гвардия — это дорогого стоило. В конце концов, мы с Готье тоже там присутствовали не более чем для моральной поддержки. И Медина — тоже ведь ясно, что он всего лишь свидетель. И он должен знать, с кем тут по настоящему нужно иметь дело.

— Эх… — сказал я.

— Разумеется, — кивнул Рауль.

— Но дело ведь этим не кончилось — что было дальше?

Рауль пожал плечами.

— А дальше Таванн взял на себя небольшую военную реформу в Лувре, с помощью Нансе и проверенных людей, в числе которых были мы с Готье, а также Пуаре с Фонтажем, которые совершенно честно почти ничего не понимали — только в общих чертах. Произошло несколько довольно кровавых эксцессов, пока мы выясняли, сколько хранителей находилось в составе дворцовой стражи. А пока мы их выявляли, особенности их поведения производили на нормальных пока еще людей столь неизгладимое впечатление, что никого не приходилось всерьез убеждать и уговаривать, все были достаточно напуганы и готовы действовать безо всяких подсказок. А техника была проста как мир, и вызвала сумасшедший охотничий азарт, захвативший участников целиком. Ведь было теперь так понятно, где свои, где чужие. Да еще настолько чужие! А потом чужаки стали пытаться проникнуть целыми отрядами. Но небольшими, менее ста человек каждый, и отрядов было не более четырех. Но их ведь уже ждали, все были подготовлены и взбудоражены. Теперь можно считать, что ночь все-таки удалась. Париж все равно завален мертвецами, и особенно Лувр. Пусть на этот раз это была совершенно честная самозащита.

— Славное Варфоломеевское утро, — протянул я. — Кругом «натюрморты»… Так что Клинор?

Рауль прищурился.

— Понятия не имею. Хотя есть основания полагать, что в Лувре он был и приглядывал за тем, что творилось, но улизнул незамеченным. Он понял, что не просто все пошло не так — мы здесь, и пришли вершить возмездие. А в каком плачевном состоянии наша память и насколько минимальны наши возможности, не знал. И не рискнул столкнуться в открытую. Предпочел отступить. Окажись он на виду… он знает, что мы бы ни перед чем не остановились.

Я кивнул.

— А потом?

— А потом мы навестили и разворошили его особняк… Но веришь ли? Кто-то постарался раньше нас. В доме почти ничего не было кроме стен. Видно, он послал целую армию все убрать до того, как мы туда вломимся.

— И вы не застали там никого и ничего?

— Никого. И ничего предосудительного кроме обычной мебели. По крайней мере, то, что можно было бы отыскать быстро, не простукивая все стены. А поутру дом и вовсе сгорел.

— Сгорел? — Я не был уверен, что понял правильно. Подожгли ли его «мы» или кто-то из хранителей по приказу самого Клинора.

— Да. Можно, конечно, списать на неумелое мародерство наших сторонников, но думаю, на самом деле Линн решил таким образом замести оставшиеся следы. Кстати, помнишь, как выглядел его дом?

— Достаточно обычно. Если не считать выпуклых стекол в переплетах — потрясающе смотрелось под лучами солнца.

— Верно. Но я имею в виду — внутри. Первый этаж с круговой анфиладой. Семь зал, убранных каждая в свой цвет радуги — расположенных как лепестки цветка, и еще одна, восьмая, в центре. Что-нибудь напоминает?

— Мм… Не совсем точно… «Маска Красной Смерти»? Дворец Просперо? — удивленно переспросила Диана.

— Именно. Хоть зал немного больше чем в той сказке — и в точности по семи цветам, обозначенным сэром Исааком Ньютоном.

— Кроме восьмой. Она черная? С эбеновыми часами? — поинтересовался я.

— Нет. Абсолютно белая. С люстрами, украшенными хрустальными подвесками.

— О…

— Но все равно ясно, откуда он взял мотив, правда?

— Да, в стиле ему не откажешь…

— Значит, все затягивается, — вслух высказала мою мысль Диана.

— Что ж, не все сразу. По крайней мере… Приятно, если не быть, то хотя бы чувствовать себя живым. И его грандиозное наступление мы все-таки сорвали, явно напугав его до колик. Уже неплохо.

В коридоре опять послышалась какая-то возня. Дверь распахнулась, и в комнату дружно ввалились Готье и Мишель, таща огромную корзину с цветами — пунцовыми розами и гвоздиками вперемешку с веточками лавра, перевитыми разноцветными лентами. Судя по тому, как Рауль вскочил со стула и остекленевшим взглядом уставился на композицию, он был еще не в курсе, что это за безобразие. Воздух в комнате стал резко сгущаться — кто-то для верности обильно полил цветы духами.

— Что это? — выдавили мы с Дианой в один голос.

— Угадайте с одного раза! — весело предложил Готье, которого в самом отдаленном будущем, которое мы могли припомнить, звали Олафом. — Горячий привет от Королевы Мая!

— Какой еще май? — возмутилась Диана, с ужасом созерцая чудовище современной флористики и выразительней некуда наморщив нос. — Август на дворе!

— А боярышник-то цветет… — зловеще заметил Готье.

— Герцогиня де Ла Гранж, — вздохнул я обреченно и невольно закашлялся.

— Она! — обрадовался Готье. — Говорил же — угадаешь с одного раза. Помнишь, как она ненавидела беднягу?

— А я здесь при чем? Я еще не умер, чтобы меня заваливать цветами.

— Помереть — дело нехитрое, — он небрежно пожал плечами, копаясь в корзинке с видом бывалого криминалиста. — Там есть еще кое-что кроме пышной ботаники. Во-первых, письмо… хотя, судя по толщине, скорее целый роман, во-вторых, вот эта коробочка — сейчас проверим, не бомба ли там…

Но сперва Готье снова сунул нос в розы и подозрительно принюхался.

— По крайней мере, никакого лампадного масла, — заметил он придушенно, протирая слезящиеся глаза.

— И на том спасибо…

— А нельзя было все это проверить в стороне от скопления народа? — сквозь зубы поинтересовался Рауль. — Не смешно. Теперь там и правда может быть бомба или даже что-нибудь похуже…

— Не дрейфь, на самом деле я уже все проверил, мин нет, — усмехнулся Готье и чихнул, затем извлек из цветочного стожка продолговатый футляр, обтянутый алым бархатом, и смахнул с него прилипший листик. — Поглядим теперь вместе?

— Давай уж…

Готье открыл фигурный, но не потайной, золотой замочек и поднял крышку.

— Та-дам! По-моему, вполне прелестно!.. — он бережно, как ценную бабочку, извлек из футляра изящный стилет в парчовых ножнах.

— Черт… — пробормотал я мрачно. — Она в курсе, что я убил его кинжалом?

— А какая разница? — удивился Готье, извлекая стилет из ножен и поворачивая его к свету. Отличная крепкая, чистая сталь. Действительно, просто хорошая вещь. Готье тихо хмыкнул, и сунул мне вещицу ближе мне под нос. — Посмотри на щиток.

На щитке под простой и изящной витой рукоятью был выгравирован герб — шесть безантов или шаров-пилюль, расположенных как кончики шестилучевой звезды. На верхнем — совсем мелкими штрихами, скорее угадывались, чем были видны, изображения лилий.

— Герб Медичи?

— Вот и я так подумал. К чему бы это?

Я едва удержался, чтобы не пожать плечами. Очень хотелось, но сейчас было бы неразумно.

— Она как-то рассказывала о своей бабушке, у которой был роман с Лоренцо Великолепным.

— Ах вот как… — загадочно проговорил Готье. — Стало быть, семейная реликвия. Ну, ты точно здорово ее обрадовал!

— Спасибо, — сказал я сдержанно.

— А письмо читать не будешь?

— Не сейчас.

— Ты, кажется, чем-то расстроен?

— Да нет, просто… — Может, мне следовало прыгать от радости и торжествующе потрясать головой врага? — Он был все-таки одним из нас.

Готье пожал плечами. Его серые глаза стали холодными и жесткими как северные фьорды.

— По-моему, вернее было бы сказать «одним из них».

— Смотря из кого это — «из них».

— Готье, — негромко и предупреждающе вмешалась Диана. — Думаю, он устал, пойдемте, я вам сама все объясню.

— Конечно, — кивнул Готье, положив стилет снова в футляр, а футляр рядом со мной.

— Не забудьте эту грядку, — напомнил я. — Лавры можете отправить на кухню. Диана, а с цветами, я думаю, вы разберетесь, с Изабеллой и с Жанной.

— Разумеется, — сказала Диана, — будем надеяться, что духи скоро выветрятся, в любом случае, если разделить на три охапки, концентрация будет не такой чудовищной.

И чудо современной флористики наконец покинуло мою комнату, вместе со всем обществом. Запах духов, к сожалению, остался, хотя Мишель предусмотрительно приоткрыл окно. Поразмыслив, я решил, что это было все-таки издевательство — я же никуда не могу отсюда уйти. По крайней мере, в ближайшее время, пока тут и висит этот, с позволения сказать, аромат. Вот и еще один повод призадуматься о том, как бы поскорее снова оказаться на ногах.

Даже если предполагалось, что я устал, это еще не означало, что меня можно не кормить.

Вскоре вернулся Мишель с блюдом, наполненным аппетитными кусочками мяса, запеченного в сыре со специями и яблочными ломтиками, и постарался впихнуть в меня как можно больше. Получилось у него совсем неплохо, и вот теперь меня действительно стало клонить в сон, несмотря на беспокойство. Но тут же выяснилось, что меня ждал еще один непредвиденный визит. И пожаловал ко мне ни много, ни мало, священник. Которого, к тому же, можно было смело назвать другом семьи. Отец Франциск из прихода Сен-Дени — славный плотный пожилой человек, похожий на гигантскую престарелую белку с забавными круглыми темными глазами и белесыми редкими волосами, давно не нуждавшимися в искусственной тонзуре. И сейчас его очень интересовало, отчего же, находясь уже больше недели в Париже, я еще ни разу не наведался к нему на исповедь. Нельзя сказать, чтобы когда-нибудь прежде я навещал его аккуратно, но похоже, отец Франциск беспокоился просто по-дружески. Когда-то мы имели с ним несколько весьма увлекательных долгих теософских бесед. Но на исповедь я был сегодня категорически не настроен. По счастью, отца Франциска быстро удалось убедить, что дело это несрочное, да и последние события интересовали его, как и меня, куда больше чем рутинные дела.

— Должен признать, — сокрушенно проговорил отец Франциск, немного картинно понурившись над стаканчиком с вином и тарелочкой с кусочками сладкого пирога, что то, что приходит мне на ум в последнее время, слишком сумбурно и вызывает смятение у меня самого. А пастырю это никак не пристало.

— Что же вызывает в вас такое смятение, отец мой? — вежливо полюбопытствовал я.

— Не правда ли, чудесен мир, сотворенный Господом?.. — поинтересовался отец Франциск, и я невольно глянул на дверь и мельком подумал о бархатном футляре со стилетом, припрятанном под углом подушки. Священник хитро поглядывал на меня искоса.

— Отрицать подобное, конечно же, глупо… — ответил я осторожно.

— Хвала Господу! — подхватил священник, энергично кивнув и закусив кивок кусочком пирога. — Вы не поверите, сын мой, сколько прихожан начинали подобными странными словами свою исповедь. И это вместо того, чтобы сказать прямо: «отпустите мне грехи мои, ибо я грешен!»

— Прошу прощенья, но как же тайна исповеди? — напомнил я.

Священник развел руками.

— Но что поделать, раз они затем не исповедовались и не каялись в грехах?

— Что же они делали, в таком случае?

— Проповедовали! Пытались проповедовать, по меньшей мере. А поскольку, как говорится, никто не ставит свечу под спудом… я не нахожу необходимым оставлять это в такой уж строгой тайне. Хвала Господу, они еще не были слишком назойливы! (Хотя слышал я от братьев и иное). Я принимал первых из них за чудаковатых нечестивцев, съехавшихся сюда в дни мира. Но когда стали приходить давно знакомые люди из моего же прихода, это сильно меня… обеспокоило.

— Я вас искренне и всецело понимаю.

— О, нисколько не сомневаюсь, что понимаете!.. — отец Франциск, волнуясь, отхлебнул вина. — Но все же, поначалу это казалось так безобидно!

Я поощряюще вздохнул.

Отец Франциск прожевал кусочек и проглотил.

— Насколько верно то, что я в сердце своем одобряю происходящее? — проговорил он вдруг тихо. — Не страх ли это перед неведомым? Не крик ли с иными: «распни его»? Не потакание ли львам на римской арене? Не правда ли, второе пришествие должно стать страшнее первого, и принести с собою Страшный суд?

Он, как будто, спрашивал всерьез.

— Все же, крайне сомнительно, что оно суждено нам в скором времени… — попытался я его утешить.

Отец Франциск неуверенно поводил пальцем по столу, расталкивая случайно оброненные крошки.

— Откуда вы знаете, сын мой?

— Его ждут уже слишком долго.

Не поднимая головы, священник, как будто, хитро улыбнулся в складочки своих щек.

— А что вселяет в вас такую веру? Не прорицатели ли и толкователи сновидений?

— Нет, — сказал я холодно. Подобный намек на Жанну меня взбесил.

— Мне вовсе не угодно испытывать… ваше терпение, — снова вздохнул священник, — уверяю вас, сын мой. Но поистине странные вещи творятся в мире. И я не раз слышал от этих людей ваше имя!

— Мое имя?

— Несомненно, ваше! И подумайте только, от чего меня предостерегали!..

— От чего же?

— От того, что вы не человек, сын мой.

— А кто же тогда? — поинтересовался я. — Единорог?

— Немного хуже, — признался отец Франциск не без смущения. Он прекрасно понимал, что мелет чепуху, но конечно, тревожился, в чем, собственно, и честно признавался.

— Если только немного, то это, кажется, не так уж страшно, — попробовал я свести все к шутке.

Отец Франциск горестно вздохнул, сложил вместе пухлые ладони, а потом поскреб в затылке.

— На самом деле, гораздо хуже. Эти люди ни много, ни мало, назвали вас князем тьмы, который явился на землю и ходит повсюду аки лев рыкающий… — он замолчал и перевел на меня пристальный взгляд своих проницательных водянистых глазок.

— В самом деле? — переспросил я, менее риторически, чем собирался.

— А в иной раз, один человек назвал вас, прости господи, сразу Люцифером.

Как Дизак вчера ночью. А я-то думал, что он импровизировал.

— Вы уверены, что не хотите исповедаться? — с фальшивой благожелательностью поинтересовался отец Франциск. И глядя мне в глаза, вдруг переменился в лице, побледнел и задергался.

— Абсолютно уверен, — сказал я, подумав, что мне совершенно неинтересно, что он там увидел в моих глазах. Мне всего лишь захотелось, чтобы он убрался прочь со своими глупостями. И вдруг понял, что бархатный футляр давно уже не под углом подушки, а у меня под рукой, и я даже успел отомкнуть замочек. Задергался священник не потому, что что-то увидел, а потому, что вопросительно нагнувшись вперед, вытащил из-под края сутаны пистолет и какая-то часть его личности еще пыталась осознать этот поступок. Крупные капли пота на его лбу выступили не оттого, что в комнате было жарко. Он поднял пистолет дрожащей рукой, но едва дуло поднялось на уровень моего сердца, дрожь прекратилась. Глаза омертвели. Скорее всего, отдачей пистолет отбросит вверх, и пуля попадет мне в голову. А может, он попадет и туда, куда целится — после адской смирны рука становится не в пример тверже…

«Какого черта?.. — подумал я. — Я же все равно не хочу его убивать».

И пока он взводил курок, не открывая футляр, швырнул его в ствол пистолета.

Любого легкого толчка в этот момент должно быть достаточно. Грохнул выстрел, перекошенное лицо священника заволокло дымом.

Послышались испуганные вскрики и топот за дверью. Она с треском распахнулась прежде, чем осатаневший отец Франциск кинулся меня душить. Готье и Мишель набросились на него сзади, схватив за руки, а подбежавший Рауль, подобрав валяющийся на полу пистолет, с размаху опустил его тяжелую рукоять священнику на макушку. Тут же столкнулись в дверях и подоспевшие Диана и Изабелла. Отец Франциск почти не заметил удара, и Рауль, плотно сжав губы, ударил еще несколько раз, прежде чем тот соизволил потерять сознание.

— Не скучно у тебя тут… — прохрипел Готье, опуская на пол грузное тело.

Рауль потрогал сонную артерию жертвы и, чертыхнувшись, с досадой вцепился себе в волосы, отшвырнув пистолет.

— Черт побери!..

Готье тут же понял, в чем дело, быстро отстранил Мишеля, выхватившего было бесполезный флакончик с нюхательной солью и, положив священника на пол ровнее, стал помогать Раулю предпринимать реанимационные меры. Хотя не думаю, что оба отлично себе представляли, что делать, если тот вдруг опомнится. Меня это тоже не слишком занимало и я пытался, как и Мишель, давать советы, но как бы то ни было, через несколько минут, Рауль сдался и сел на пол, переводя дух.

— Мертв!..

Кто бы мог подумать… В его-то возрасте и столько ударов по голове… Нет, что-то не так. После адской смирны отец Франциск должен был стать не только практически бесчувственным, но и более жизнеспособным.

— Сердце не выдержало, — сказал я. И Рауль и Готье уставились на меня так, будто у меня самого с головой было плохо. Рауль подобрал с пола и недоуменно поднял повыше злосчастный пистолет. Я нервно махнул здоровой рукой. В сон меня не клонило уже давным-давно. — Это было еще до вас. Что-то случилось. Его начало трясти, когда он только схватился за оружие. Какой-то внутренний конфликт.

— Какой еще конфликт? — буркнул Рауль. — Если ему было приказано тебя убить, у него бы уже не было никакого конфликта!

— А вы заподозрили, что с ним было что-то не так? Видимо, нет, раз пустили его сюда.

— Верно, — сказал Готье. со вздохом выпустив коченеющую руку. — Он был таким же как обычно.

— И на пароль не отозвался, так? — и сколько их еще может быть, не отзывающихся. И особенно, среди друзей, на которых теперь начнется настоящая охота…

— Никакой реакции.

— Он не похож на других хранителей. Индивидуальная тонкая программа, в которой могло быть какое-то внутреннее противоречие…

— Я знаю, какое противоречие! — Рауль, поморщился и ударил себя по лбу. — Он просто тебя не убил! И раз он не мог этого сделать — это ввело его в неразрешимый конфликт и убило. Вот, что случилось!

Все потрясенно замолчали, глядя на безжизненное тело добродушного священника. Мишель вдруг громко шмыгнул носом и по столбику кровати ополз на пол.

— Господи боже… — с ужасом прошептал он. — Он же был, был…

— Он был очень хорошим человеком, — глухо подтвердил Готье.

— Что же нам теперь делать?..

— Убрать тело… Наверное, доставить к нему домой. И никому лучше не знать, что произошло на самом деле. Как никому не стоит знать, во что его превратили…

Мишель сильно вздрогнул.

— Отец Франциск! Священник! Мы убили священника?..

Рауль мрачно и зловеще покачал головой.

— Если тебе так нравится считать, то все равно, не «мы», а я! — заявил он. — А теперь, давайте займемся делом.

Отца Франциска подхватили под мышки и поволокли прочь. Диана и Изабелла молча расступились, пропустив похоронную процессию, и вошли в комнату.

— Безумие! — пробормотала Диана, растерянно оглядываясь — на столе все еще стояли остатки недоеденного гостем сладкого пирога, на полу валялись опрокинутые стулья и распахнутый бархатный футляр с выпавшим стилетом.

Изабелла покачала головой, посмотрела на дыру в спинке кровати и, подойдя, смахнула с моей подушки выбитые щепки.

— Похоже, Линн все еще здорово заблуждается на мой счет, — заметил я.

Надо же было хоть как-то скрыть свое потрясение.