Ведьмы.Ру 2

Глава 31 Встречаются родственные души, а еще раскрывается роль харизмы в жизни мужчины

Глава 31 В которой встречаются родственные души, а ещё раскрывается роль харизмы в жизни мужчины

Передо мной стоял страшно красивый парень, у него были ярко красные глаза, тонкие черты лица, длинная коса, которая доходила до пояса и плащ.

Суровая правда о мужской красоте

— Согласитесь, коллега, утро ныне чудесное. За вычетом некоторых мелочей, — Профессор дёрнул ухом, отгоняя особо назойливого слепня. Следовало признать, что козлиное обличье имело ряд преимуществ. То же комарьё оказалось не способно пробить толстый покров шерсти, а на звон их Филин вскоре вовсе перестал обращать внимание.

Да и в целом жизнь не то, чтобы налаживалась, скорее уж успокаивалась?

Или как сказать, чтоб правильно?

Лужок.

Ромашки.

Цветочки. Ночь прошла спокойно, спалось на свежем воздухе так, что Филин прямо и забыл, когда в последний раз отдыхал, чтоб без задних ног и дурных мыслей. И главное, отступило это вот чувство непонятное, которое мучило его с самого суда — безысходности.

— Ага…

— Кстати, вы не ощутили вчера чудесного веяния силы?

— Нет.

— Ах да… вы уже отошли ко сну. Режим, понимаю. Даже козлам, если подумать, нужен режим… — Профессор замедлил шаг, чтобы сорвать пару алых ягодок. — Волчеягодник спеет. Стало быть, ведьма набирает силу… а вот там, видите, проклёвывается? Крайне рекомендую…

Филин наклонился и сорвал пару полупрозрачных листочков, которые сперва растеклись сладостью, а потом обожгли, что язык, что нёбо.

— Вех бледноватый, — пояснил Профессор и потянулся к таким же листочкам слева. — Весьма редкое растение. В десять раз опаснее собрата. Хотя вех ядовитый тоже должен быть, но это скорее к воде надобно…

Он выдохнул облачко тьмы.

— Я… всё? — уточнил Филин, прислушиваясь к себе.

Ощущение, что перец чили пережевал. А вот чтоб спазмы там, конвульсии или чего положено при отравлениях, так нет.

И значит, он не помирает?

— А вот там поганочки молоденькие. Надо будет сказать. Очень хороши в свежих салатах…

— Жабьей слизью заправленных?

— Стереотипы, дорогой мой друг, обыкновенные стереотипы, — поганки Профессор поедал с явным удовольствием. Это он и вправду какой-то козёл апокалипсиса. И главное, самому Филину тоже захотелось. Он осторожно принюхался. Пахли поганки грибами.

Вкусно пахли.

— Природа откликается на силу ведьмы, — даже с набитым ртом Профессор не умолкал. — Этот рост растений противоестетсвенен с точки зрения классической науки. При этом они не просто ядовиты, они содержат в себе силу…

Второе облачко было плотнее и темнее первого.

Филин наклонился и губы сами потянулись к хрупким каким-то будто стеклянным шляпкам. Профессор ладно. Если он древний тёмный артефакт сожрал и ничего, то что ему с поганок сделается? А Филин? Вдруг он не настолько ещё замагичен? Или настолько? Он же тоже артефакты жрал.

Пусть и не древние, но ядрёные.

Треск в кустах отвлёк от мыслей. Филин обернулся, успев, правда, заглотить поганку. На вкус та была солоноватой и хрустящей. Точно. На огурцы малосольные похожа.

— Козлики, — ветку приподняла девица в длинной чёрной юбке, в которой, может, где-то там в городе и нормально ходить, но всяко не по лесу. — Какие милые козлики!

Девица была юна, но явно старалась казаться старше.

Помимо юбки на ней была майка, тоже, что характерно, чёрная. И помада тоже чёрная.

— Какие милые козлики… цыпа-цыпа… — девица приближалась потихоньку, явно с опаскою. И остановилась шагах в трёх. — Идите ко мне, козлики…

— Мне она не нравится, — произнёс Филин.

— Почему?

А вот Профессор разглядывал гостью с интересом, причём отнюдь не лицо, ибо, несмотря на года, девица была вполне себе развита, а тонкая майка степень развития не скрывала, но скорее даже подчёркивала.

— А хлебушка хотите? — она сунула руку в торбу, которую держала на плече. — Свежий… солёненький…

И вытащила пакет с резаным хлебом.

— Идите сюда… вот так… какой ты хороший, мягонький… — ладонь девицы легла на высокий лоб Профессора. — А шёрстка прям шелковая…

Тот аккуратно взял ломоть хлеба с ладони и голову наклонил.

— Никогда такой не видела… а красивый какой…

— Видишь, главное, не обличье, — произнёс Профессор предовольно. — Главное — харизма. Врождённую харизму никакая магия не перешибёт.

— И борода длиннючая…

— А женщины её чуют! Сами ко мне тянутся…

— А ты чего такой скромный? Стесняшка… ой, какие вы… смешные…

И Профессора за ухом почесала. А тот, прикрыв глаза, пробормотал:

— Отличное утро… просто таки замечательное…

Филин приблизился к девице бочком. Шаг. И ещё. От хлеба умопомрачительно пахло хлебом. И запах этот манил, напоминая, что он, Филин, всё-таки не до конца окозлячился.

Или окозлился?

Как правильно-то?

Хотя… у Профессора спросит. Потом. Позже. Профессор, зажмурившись, ткнулся мордой в женский живот и лишь уши его печально подрагивали.

— Лапочка… просто лапочка…

Филин хмыкнул и, наклонившись, слегка боднул Профессора в бок, чтоб не забывался тут.

— Отстань от девчонки…

А получилось протяжное:

— Бу-е-е-е…

— Ну что вы, — Профессор ничуть не обиделся. — Когда ещё представиться возможность приблизиться к существую столь юному и совершенному…

— Она ж ребенок.

— А я козёл. И между нами пропасть.

К счастью.

— Но это же не значит, что я не могу воспользоваться ситуацией и получить толику ласки… — Профессор наклонил голову, позволяя почесать себя за ухом. — В конце концов, в этом нет ничего дурного и тем паче двусмысленного. Да, мифология некоторых народов содержит упоминания, сугубо поэтизированные, о связях юных дев с существами…

— А в рыло?

Пусть у Филина копыта, но это же не значит, что он должен слушать этот бред. А ещё ученый человек. Прав был тренер. От избытка учёности одни проблемы.

— Грубо… кстати, это касается не только греков с их фавнами и в целом страстью к зооморфным формам, но даже и славян. Вспомните легенды о медведях, коих миновали хозяевами леса. Некоторые мои коллеги вполне искренне полагали, что во времена тёмные существовали весьма специфические обычаи жертвоприношений…

— Ну, чего тут? — на тропу вывалился парень в чёрных широких штанах. Слишком уж широких для его тощей фигуры.

— Они милые…

— Я ж говорил, к тебе пойдут…

— Этот вообще ручной. А тот диковатый, вон, смотри, прям с тебя глаз не сводит. И ко второму ревнует, но ко мне не идёт…

— … я тогда ещё спорил, доказывая, что не следует воспринимать всё буквально. Что вероятно имеет место образность, метафоричность. Или на худой конец игра. Скажем, шаман или жрец, облачённый в медвежью шкуру…

— Как он мило блеет, будто говорит. Слушай… а может… ну его?

— Нет, — парень перехватил девушку за руку. — Мы не должны отступать. Покормила?

— Ага… — девушка вздохнула. — А когда?

— Завтра всё решится, вот и… Утром ещё заглянем. Завтра. Надо продолжать прикормку, чтоб привыкали.

— Вот, козлик, завтра мы придём, — она опять провела ладонью по покатому лбу профессора, а потом, наклонившись, и вовсе его поцеловала. — Жди меня тут. Часам к девяти. Ладно?

— М-ме… — сказал Профессор и сел.

На задницу.

Ага, вот вам и метафора с образностью. Но козёл же. Истинный козёл.

Наум Егорович снова уснул.

В принципе, можно было бы выбраться. Ремни, которые его удерживали, это не преграда. Замок тоже. Но… смысл? Незаметно распутаться не выйдет. Если всё так, как он услышал, то охрана на нервах.

К чему тревожить?

И доктор никуда не ушёл. Капельничку прикрутил да сам остался в уголочке, бдить. Ну а что бдение это перемежалось короткими мощными всхрапываниями, так оно бывает.

Наум Егорович почесал ступнёй ступню и тоже глаза закрыл. Засыпал он легко и быстро. Организм, дрессированный годами службы, прекрасно умел пользоваться короткими периодами отдыха. Вот только сон при этом оставался чутким.

Потому шорох Наума Егоровича и разбудил.

Тихий такой шорох.

Осторожный даже.

Наум Егорович повернул голову и поморщился. Рассвело. И судя по всему давненько. Свет пробивался в широкое давно немытое окно, шторы на котором проектом не были предусмотрены. И смотреть на свет было больно.

Поначалу.

Но постепенно глаза привыкли. Наум Егорович повернул голову в другую сторону.

Запрокинул.

Комната.

Явно медицинского назначения. Четыре кровати и, судя по ремням, аккуратно уложенным поверх одеял, пациенты не всегда с пониманием относились к необходимости госпитализации. Стол. Узенькая кушетка рядом. Шкаф со стеклянными дверцами. В глазах чуть мерцает, стало быть, под магической защитой. А ремни, похоже, тоже непростые.

Доктор вытянулся на кушетке, сунув руки под щёку. Ноги его свисали, а губы чуть шевелились. На коротких щегольских усиках поблескивала слюна. И в целом вид у человека был мирный, умилительный даже.

Впрочем, шелест раздавался с другой стороны. Наум Егорович поёрзал, пытаясь чуть ослабить ремни. Разрывать их не хотелось, это вызвало бы вопросы, но шелест не давал лежать спокойно.

Шелестела мышь, которая забралась на стол.

Вроде бы, конечно, ничего удивительного, но… мышь была чешуйчатой. Да и можно ли называть мышью существо, вдвое превосходящее размером среднюю крысу? А ещё облачённое в шлем и панцирь. Причём и то, и другое сияли медью, а заодно уж навевали на определенные ассоциации.

Бред?

Антидот всё-таки не справился?

Мышь поднялась на задние лапы и взгляд её пересёкся со взглядом Наума Егоровича.

Или демон?

Там, в центре, был демон… или менталист? Или демон-менталист? Если такие до сих пор не встречались, то это же не значит, что их нет? В общем, кто там был, не ясно, но мыши ведь наличествовали. Их Наум Егорович сам видел. Правда, в центре обретались не древнеримские, но обыкновенные… ну, в том плане, что обыкновенные потусторонние твари, с земной историей незнакомые. Хотя, может статься, с той поры что-то да поменялось.

Вон у Наума Егоровича поменялось многое. А мыши, если подумать, чем хуже?

Мыш осмотрелся и тонко пискнул. На голос его выглянул другой, который спешно потрусил вдоль стены. Главное, бежал на трёх лапах, четвёртой придерживая сползающий шлем. И первый мышь явно нахмурился. Вот главное, Наум Егорович его прекрасно понимал: его тоже всегда раздражало раздолбайство подчинённых.

Говоришь им. Объясняешь.

Требуешь.

Следишь. А в нужный момент у кого-то то шлем сползает, то сапоги натирают, потому как не по размеру выбраны.

Мыш что-то коротко пискнул.

— Вот-вот, — поддержал его Наум Егорович. — И нарядов пару вне очереди. В следующий раз будет ремешок завязывать.

Сказал и смутился. Потому что выходило, что он вот лежит и с мышами разговаривает. А главное, этот, чешуйчатый, ответил. Пискнул чего-то в ответ и поглядел с интересом.

— Вы это… тут только не буяньте, — сказал Наум Егорович, покосившись на доктора, который продолжал спать крепким сном. И вот совесть же не мучит. — А то у меня задание.

— Пик, — мыш опустился на четыре лапы, потом примерилась и, оттолкнувшись, одним прыжком перемахнула со стола на кушетку.

И снова.

И до Наума Егоровича он добрался довольно быстро.

Вблизи мыш выглядел ещё более странно. Морда вот короткая, типично мышиная, была покрыта мелкими золотистыми чешуйками, которые дальше становились чуть больше и форму обретали четырёхугольную. Чешуйки наслаивались друг на друга, создавая прочную, но при том гибкую броню.

Зачем при такой нагрудник, Наум Егорович не понимал.

Но, может, униформа такая.

С униформой всякое случается.

А вот шлем с короткой красной щёткой был красив. И главное, толково. Издалека видать, кто тут начальство.

— Доброго, — сказал Наум Егорович. — Утра…

— Пик, — мыш прошёлся по краю носилок, остановившись у ремней. А вот зубы у него выдающиеся, и тоже металлом поблёскивают.

— Нет, не стоит. Говорю ж, задание. Внедряюсь… — сказал Наум Егорович, у которого и сомнений не возникло, что стальные зубы с ремнями справятся легко. — А у тебя своё, небось.

— Пи, — мыш кивнул.

— Понимаю. Как служивый служивого… в другой раз бы посидели.

При всей абсурдности мысль не вызывала отторжения.

— Может, и посидим ещё… ты это. Выполняй. А то ж не ровен час, проснётся… — Наум Егорович махнул на доктора. — Оно вам надо?

— Пи-и, — протянул мыш шёпотом.

— Во-во… и это… если вдруг… передай тому, который за вами… менталист он или кто, пусть свяжется. Вот хотя бы через тебя. Есть люди, которые готовы переговорить. Предложить работу. И бояться ему особо нечего.

Мышь склонил голову на бок. Слушает, стало быть.

— Ущербу вы, конечно, нанесли, но это всё решаемо. А вот люди не пострадали. Ну… так-то не сильно. И это хорошо.

Почему-то не отпускала мысль, что Фёдор Фёдорович не откажется расширить штат менталистом… про мышей, конечно, сложно что-то сказать, но, авось, и им при институте найдётся место.

Тем более при кадровом-то голоде.

— Пи, — коротко ответил мыш и, развернувшись, спустился на пол, где, нервно переминаясь с лапы на лапу, его уже ждал подчинённый.

Мгновенье, и оба исчезли.

Даже как-то жаль. Всё компания. Наум Егорович поёрзал. Пробудившееся ото сна тело затекло, ко всему намекало, что у него имеются свои естественные потребности, и что ещё немного, и Наум Егорович рискует опозориться.

Он снова поёрзал.

Вывернул голову, убедившись, что шевеления его остались незамеченными. Так, надо что-то делать, а то ж и вправду нехорошо получится.

И что делать?

Освобождаться нельзя. А что бы сделал Крапивин? Ладно, другой нормальный человек, который бы слышал голоса, обещавшие сожрать его мозг?

Или тот, кто слышал такие голоса, уже не был в полной мере нормальным?

— Помогите! — крикнул Наум Егорович, откашлявшись. — Помогите! Пожалуйста! Кто-нибудь…

Он надеялся, что крик его звучит в достаточной мере жалобно.

— Да, да, — доктор встрепенулся и едва не рухнул на пол. — Уже очнулись? Как вы себя чувствуете?

— Я? — Наум Егорович моргнул и состроил жалобное выражение лица. — Я себя… я… плохо! Где я? Кто я?

Второе, похоже, было лишним. Вон, физия доктора вытянулась.

— Вы, простите, не помните, кто вы?

— Я?

— Вы.

Дурацкий разговор.

— Я в туалет хочу, — проныл Наум Егорович, но получилось отчего-то басом. — И кушать.

— Да, да… конечно… сейчас. Я вас освобожу, Николай Леопольдович…

— Я?

— Вы, именно вы. Николай Леопольдович Крапивин… — доктор дёрнул один ремень, потом второй. Ага, затянули их на совесть. — Сейчас… один момент.

И вышел.

Твою же ж… и главное, этот момент затянулся. И затягивался, заставляя пожалеть, что Наум Егорович отказался от мышиной помощи. Впрочем, когда он уже почти решил попробовать ремни на прочность, доктор вернулся и не один.

Санитаров прихватил?

Выправка, правда, у них военная. Но тем лучше. Предсказуемей.

— Мы сейчас освободим вас, Николай Леопольдович. Вы только постарайтесь успокоиться.

Бесит, когда тебе постоянно твердят, что нужно успокоиться.

— Я спокоен, — мрачно ответил Наум Егорович. И замер. В отличие от доктора, санитары с ремнями справились быстро, что явно свидетельствовало о немалом опыте.

— Не спешите. Вы всю ночь лежали. Может закружиться голова, — доктор вился вокруг. — Обопритесь на Петра…

Санитар в белом одеянии подставил плечо. Плечо было подкачанным, движения — выверенными. И главное, взгляд. Взгляд внимательный, отчего Наум Егорович только порадовался, что собственное его тело от долгого лежания затекло и потому сделалось неуклюжим, ватним.

Как знать, что этот, глядящий, усмотрел бы.

Нет, всё-таки подобные операции надо готовить крепко загодя.

— Ох, — застонал он. — Ноги болят, руки болят…

Он постарался скопировать интонации Вероники Юзефовны, дражайшей тёщи, которая несмотря на возраст и привычку жаловаться, была бодра и полна сил.

— Спину защемило…

На спину Вероника Юзефовна жаловалась особенно часто и с завидной периодичностью. Жалобы эти заканчивались оплатой курса массажа, которого хватало на пару месяцев тишины. Или вот санаторий ещё неплохо помогал. Наум Егорович не был уверен, что от спины, но от дражайшего внимания тёщи — так просто великолепно.

— Вы аккуратненько, не спеша…

Что бы тут ни творилось, следовало признать, что с Капустиным обращались довольно бережно. Скорее как с ценным приобретением, чем заложником.

Наум Егорович сделал шаг и позволил себе повиснуть на могучем Петре.

Вот служил же.

Где?

У кого?

Или из частных структур? Нет, скорее уж из родовых. А значит, эта лавочка под чьим-то могучим гербовым крылом прячется.

— Пётр вас проводит, поможет привести себя в порядок. А потом мы побеседуем. Тут недалеко. Уж простите, место не то, которое должно, а потому ремонт здесь не проводили довольно давно…

— А где я?

— В санатории, — не моргнув глазом, соврал доктор. — Но об этом позже. Вы не переживайте, Николай Леопольдович, мы всё обсудим. Но сейчас вам, верно, хочется не разговоров.

И подмигнул, падла этакая.

Туалет оказался в коридоре. Таком вот длинном узком характерного вида коридоре. На полу плитка. Стены выкрашены в болотно-зеленый и белые двери выделяются на них яркими пятнами.

А на туалетной ни замка, ни засова с внутренней стороны.

Тоже интересно.

Наум Егорович отметил и сероватый унитаз, и зеркало, утопленное в стену, и собственную перекошенную физию, на которой застыло выражение удивлённое и одновременно растерянное.

— Справишься? — поинтересовался Пётр спокойным тоном.

— Постараюсь, — Наум Егорович опёрся на стену. — Руки затекли… где я?

— Док расскажет. А ты давай.

И на унитаз махнул.

Уговаривать себя Наум Егорович не заставил.