Ведьмы.Ру 2

Глава 19 О пользе голосов и важности своевременного приема пищи

Глава 19 О пользе голосов и важности своевременного приёма пищи

В давние времена царя били челом

О нелегкой судьбе царей

Квартирка Крапивина выделялась среди прочих серебристой дверью, цвет которой происходил от фольги, уложенной в два слоя. Над дверью висела пара видеокамер, а шесть замков намекали, что к вопросам безопасности хозяин отнёсся со всею серьёзностью.

— Зар-р-раза, — буркнул Наум Егорович, нервно озираясь. Его бесило всё.

Он ведь не разведчик.

Не внедренец.

Не та у него подготовка. И знания не те. И… да, всё верно. Искать кого-то, более подходящего, времени нет. Сестрица Крапивинская ещё утром отбыла. И наружка уже доложилась, что действительно в санаторий этот. А ещё, что за отбытием этим не они одни наблюдали.

В квартире воняло пылью и пригоревшим маслом. Была она, некогда просторная, ныне сплошь заставлена шкафами и иною мебелью, разномастною, пошарпанною, будто подобранною на ближайшей свалке. Наум Егорович дверь прикрыл и хмыкнул, обнаруживши изнутри помимо замков ещё и дополнительный.

И цепочка имелась.

И задвижка, такая, массивная, которой скорее в сарае место.

Крапивина приняли, когда он пошёл скандалить к соседке, которая по просьбе Фёдора Фёдоровича затеяла особенно активную уборку. Наум Егорович и уточнять не стал, с чего вдруг соседке посреди недели убираться. По взгляду её видно, что человек она не простой, очень даже в вопросах культуры разбирающийся, а что на пенсии давно, так иную культуру и пенсией не выдавишь.

Фёдор Фёдорович, однако, этакое нарочитое невнимание заметил и сказал:

— Просто повезло. Наш внештатный консультант.

А Наум Егорович кивнул.

Повезло — стало быть, повезло. Главное, что тут, на квартирке, которая, в отличие от этой, была чиста и светла, прям на зависть, пациента и успокоили. И ключики изъяли, и одежду. А Науму Егоровичу подправили обличье.

— Вы, главное, не нервничайте, — сказал ему Фёдор Фёдорович, пока над Наумом Егоровичем трудился молоденький парнишка с не по уставу лазоревыми волосами. — Даже если связь пропадёт.

Парнишка, несмотря на волосы и три серьги в левом ухе, работал быстро и умело. И вот уже собственная щетина потянулась, превращаясь в слегка засаленные космы Крапивина.

— … вести вас будут. Сигнал экстренной эвакуации подадите… впрочем, тут сами разберетесь, когда. Расчётное время прибытия группы — десять минут. Камера будет срабатывать на запись автоматически.

Камера в глазу вызывала зуд и желание достать. Не то, чтобы сильно мешала — полупрозрачная плёночка, с виду неотличимая от обычной линзы сама по себе не ощущалась — но вот само осознание того, что это камера, нервировало.

— Возможно лёгкое покраснение, но у Крапивина аллергия в медкарте значится. Так что внимание обратить не должны. Работает она от вашего собственного энергополя.

А запись идёт на микроблок, который под волосы вшили.

Чудо техники.

Аудио тоже писать будут, уже через капсулу, которую в ухо всадили и кожу срастили, и теперь даже сам Наум Егорович не был уверен, что эта капсула наличествовала.

— Вероятно, на первом этапе вас попытаются обработать медикоментозно, — Фёдор Фёдорович кивнул хозяйке, подавшей чашечку с чаем. — Однако бояться не стоит, даже если ощутите эйфорию или иные эффекты воздействия. Антидот новейший. Справится.

Антидот вкалывали прямо в кости. И об этой операции Наум Егорович честно хотел бы позабыть.

— С ментальным воздействием хуже. Будем надеяться, что блоки выдержат…

Тоже новейшие. И неощутимые в отличие от камеры, которая всё-таки чесалась. И перед глазами всё плыло. И тянуло взвыть, причём в голос, и потребовать немедля вернуть всё взад.

Он согласен служить.

Жизнью там рисковать и прочее. Но не так вот, чтоб в шкуре другого человека.

— А теперь самое сложное, — Фёдор Фёдорович отхлебнул чаёк. — Вы… Наум Егорович, безусловно выдающийся человек. Я читал ваше досье. Восхищён и… поверьте, без награды вы не останетесь. Однако здесь и сейчас от вас потребуется совершенно иное. И возможно, вам будет тяжелее, чем когда бы то ни было. Не физически. Я говорю о моральной стороне. Помните — ваша задача — собирать информацию. А значит, вы не должны вмешиваться. Даже если очень хочется. Даже если кажется, что так будет правильно, но… в крайнем случае — вызывайте спецгруппу.

Прям благословение.

На том всё и закончилось. Соседка ещё что-то там покричала, а после, выпустив Наума Егоровича на лестницу, громко хлопнула дверью:

— Сумасшедший! — рявкнула она так, что услышали все семь этажей. А может, и голуби.

— Сама дура! — Науму Егоровичу было неловко оскорблять женщину, но Крапивин себя не сдерживал. И потому оставалось лишь надеяться, что его поймут правильно.

Он бегом спустился в уже свою квартиру и так же спешно запер замки. И вот теперь озирался, пытаясь сообразить, а дальше чего.

Тихий шелест за спиной заставил обернуться.

Никого. А такое вот ощущение, что кто-то на кухне был. Квартирка-то у Крапивина просторная, четыре комнаты, одна из которых завалена железяками. Какие-то полуразобранные компы, ноутбуки и телефоны. Паяльник. Инструмент, к которому и прикасаться страшно, потому что выглядит он больно хрупким. Тут же — приборы явно сложные, а что делают — не понять.

— … слышим… — шепоток раздался откуда-то сзади. — Следим за тобой!

Что следят, в этом Наум Егорович не сомневался. Но на всякий случай присел и сгорбился. Оглянулся воровато.

Никого.

Он на всякий случай подёргал все замки. И засов задвинул.

И цепочку не забыл.

Вторая комната почти пуста. Разве что матрац лежит на полу. А вот стены обклеены широкими полосами фольги. И не пищевой. На полу сетка мелкая, как и на потолке. А вот над дверью висят будто подковы, но подключённые к очередному аппарату. Причём рабочему. Вон, огонёчки помигивают, переливаются.

— … спрячешься… — донеслось снова.

Огонёчки замигали поярче.

— … всё равно мы найдём тебя. Мы видим тебя, — шепоток нарастал и Наум Егорович крутанулся. Вот… вот ему сказали, что мол, надо вести себя естественно. А как? Вот какое поведение будет естественным для конченного психа?

Хотя, конечно, тут уже вопрос, можно ли считать Крапивина ненормальным. Если он в такой обстановочке жил, то ясно, что крыша подтекать стала. Вот Наум Егорович здесь полчаса находится, а уже бежать охота.

— … ты будешь нашим…

— Буду, буду, — проворчал Наум Егорович и, сгорбившись, побрел к углу комнаты. Окно в ней имелось, но тоже было завешено фольгированною шторой. А ещё, дополнительно, и доскою закрыто. Наличие фольги на доске уже и не удивило.

— … лучше сдайся… сам приди… — шепоток доносился откуда-то слева. И если отрешиться от того, что сам этот голос, тихий, шелестящий, какой-то потусторонний, вызывал ужас, то источник его можно было определить.

Микрофон? Скорее всего.

Кто поставил?

А тут вариантов немного. Сестрица дорогая. Сама ли додумалась, или подсказал кто, но в квартире бывала лишь она, в этом Фёдор Фёдорович был уверен. Крапивин даже сантехников при прорыве трубы не впустил, самолично ликвидировал, благо, руки у него росли из нужного места.

Анализ сделать стоит. Ну не может быть такого, чтоб подобное сходство на пустом месте возникло. Правда, если вдруг роднёю окажется, то тоже не понятно, что делать.

— … мы должны заглянуть в твой мозг… мы подчиним твою волю…

— Обойдётесь, — Наум Егорович окинул комнату взглядом.

Микрофоны… да, пожалуй, микрофоны поставить несложно. Они ж есть совсем махонькие, воткнёшь в тот же матрац или под него и готово. А вот камера если, то дело другое.

Сетка на потолке плотно прилегала к серебристым стенам.

Нет, камеру сюда сложнее воткнуть. А вот обнаружить её проще. Крапивин же точно сумел бы сопоставить одно с другим. Наум Егорович, конечно, больше по силовым операциям, но на месте злодеев рисковать не стал бы.

Тем паче сестрица должна была докладывать о происходящем.

Так что…

Он ещё раз огляделся.

— … ты чувствуешь нашу силу… ты чувствуешь нашу волю…

— Нет! — взвизгнул он тоненько, потому как мало ли, вдруг в обе стороны передача идёт. — Вы не заставите меня…

Душу резануло фальшью. Ну не актёр Наум Егорович. Совершенно не актёр. Оставалось надеяться, что на той стороне подвоха не ждут и в целом-то не обладают особыми познаниями в актёрском мастерстве.

— Я не позволю…

— Ты наш, ты наш…

Интересно, это запись стоит или кого-то посадили нашёптывать? С записью проще, но человек и подыграть может, момент поймать правильный.

— Сдайся, сдайся…

— А вот хрен вам! Хрен! — получилось, кажется, лучше.

И Наум Егорович бочком выскочил из спальни.

Ещё одна комната. Зал, похоже. Старый, будто в прошлое попал. Ковры на стенах. Ковёр на полу. Стенка, помнится, модная когда-то. Науму Егоровичу родители такую на свадьбу поднесли. И Евдокиюшка потом ещё вздыхала, что не получится забрать на Севера, куда его почти сразу после свадьбы начальство спровадило. Потом была Тверь, потом — юга с их степями, жарой и плантациями мака, очень полюбившегося местному населению. И совсем не потому, что оно выпечкою баловалось.

Чего только не было.

Пока служил, пока возвращался, то и мода сменилась. А стенка так и стоит у родителей. Правда, матушка всё обещает её отдать, наследством, мол… ладно, эта была такой же, только пыльною. И хрусталь внутри тоже не блестел. Вон, рог лежит.

И хрустальные стопочки по три штучки в стороны от рога. За ними бокалы низенькие и широкие, ну а дальше — для шампанского, узкие. Полный комплект.

И фарфоровая рыба-графин разявила рот, заткнутый золочёною пробкой.

Это ж прям даже не матушкино, это у бабули Наума Егоровича такое было.

— Ты не сможешь вечно сопротивляться… — шепоток здесь был громче, яснее. Ага… и определялся чётко. Вон, в букете пластиковых роз прячется. Букет засунули в хрустальную же вазу. — Ты наш… твой мозг принадлежит…

Прикусив язык, Наум Егорович вышел. А вот четвёртая комната заперта. Сестрицы? Похоже, что да. Следы её присутствия обнаружились на кухне.

Яркая скатерть.

Занавесочки, прихваченные широкими завязками. Современные жалюзи. Газовая панель. И пустой квадрат из-под духовки. А сама где?

Микроволновка с разбитой дверцей.

Наум Егорович пошевелил ею.

— Ты сходишь с ума, — сказал голос изнутри. — Признай это. Тебе мерещатся голоса, которых нет. Ты придумал…

— И что мне делать? — поинтересовался Наум, озираясь.

Холодильник древний. А на столе, прикрытый салфеткой, обед.

— Сдаться. Вызвать врачей.

— Не хочу!

— Врачи помогут. Они дадут лекарство и не будет никаких голосов.

Какая ответственная шизофрения. И главное, совет-то разумный.

— Нет!

— Тогда пообедай. Ты сегодня не завтракал.

— Откуда ты знаешь?

Странно говорить с голосом из микроволновки. А ещё с этого голоса станется Наума Егоровича раскусить. Вдруг он с Крапивиным знаком куда ближе, чем тот шепоток?

— Знаю. Я всё про тебя знаю, — голос опять перешел на шипение. — Скоро они придут. Поешь. Надо поесть…

Какой настойчивый.

А вот и обед. Выглядит ничего так. Борщец и плошечка со сметаной к нему, чёрный хлебушек, посыпанный тмином. Красота. И пюрешечка с котлеткой на второе.

Салат из свеклы с чесноком.

А ещё компот.

Кольнула совесть: готовили явно не для Наума Егоровича.

— Кушай, пока ты кушаешь, я их не пущу.

— Спасибо.

— Ты сегодня решил пообщаться?

Ага, то есть, прежде Крапивин общения избегал.

— Так… да… как-то вот… не знаю, — Наум Егорович зачерпнул ложку. Борщ хороший, почти как у Евдокиюшки. — А не надо?

— Наоборот. Надо. Ты перестал убегать от проблемы. Это начало пути к выздоровлению. Ты же хочешь выздороветь?

— Хочу.

— Тогда кушай.

Вот интересно, куда и чего подсыпали? Иначе откуда такая нечеловеческая забота о режиме питания. В котлеты? Нет, в мясо сложно. К тому же его жарят, а это не всегда полезно для лекарств. В пюре тоже. А вот борщ — вполне. И чесноку в него положили, что говорится, от души.

Никак пытались заглушить привкус.

— Кушаю я, кушаю, — Наум Егорович покосился на раковину.

Нет. Мало ли. Вдруг да квартиру осмотрят, найдут борщ… так что есть придётся. Ладно, одна надежда, что антидот всё-таки сработает.

— Ложечку за маму… ложечку за папу, — продолжал изгаляться голос.

— Помолчи.

— Тогда они придут…

А вот накрывать стало уже после того, как Наум котлету доел. Чего? Не пропадать же добру. И компотик сладенький, из сухих яблок да с изюмом, он такой очень даже любит.

Сначала прошла дрожь по пальцам.

И резко в пот шибануло.

Судорога дёрнула ногу.

— Плохо… — выдохнул он. — Что со мной? Что…

— Это они, — уверенно произнёс голос. — Они до тебя добрались. Ты должен бежать!

И главное, сказанное вполне себе соответствовало собственным Наума Егоровича желаниям. Бежать. Немедленно бежать. Прочь. Куда? Не важно, главное…

Он вскочил, и с грохотом упала табуретка.

— Дверь…

— Лучше в окно.

Третий этаж? Хотя… не так высоко, чтобы разбиться.

— Я боюсь!

— Нужно. Ты же хочешь спастись?

— Оно заперто! — собственный голос прозвучал на редкость плаксиво. — Заперто!

— У тебя есть табуретка. Разбей. Возьми и размахнись.

Инструкции — дело хорошее. Заодно и ясно, чего от Наума ждут. Он очень надеялся, что запись всего этого непотребства идёт. И что голос на ней будет слышен хорошо, потому как… нет, он не псих.

Совсем не псих.

Просто…

Когда такое вот, то поневоле начнёшь в себе сомневаться.

— Я не смогу, не смогу…

— Ты должен. Они уже идут за тобой! Они заберут тебя! Они вскроют твой череп и вытащат твои мозги!

И голос демонически расхохотался, чем ненадолго выбил в реальность. Так, паника искусственная, лекарствами подстёгнута, но надо соответствовать. И Наум Егорович, подхватив табурет и запустил им в окно с воплем:

— Нет!

Стекло разлетелось, табурет вывалился — Наум Егорович очень надеялся, что там, во дворе, было пусто.

— Ну же, спасайся! Чего ты ждёшь! Они уже здесь! Они вскрывают твою дверь! Беги же, беги…

Чтоб вас…

Вот никогда-то разведка Наума Егоровича не привлекала. То ли дело силовые операции. Приказ получен. Планы есть. Остаётся провести инструктаж и вперёд. И если кто из окон прыгает, то точно не сам Наум Егорович.

Ну и ему случалось, конечно, но тоже согласно плану и с пониманием происходящего процесса. А не это вот всё.

— Я бою-ю-юсь, — заныл он, забираясь на подоконник. Внизу покачивались мягкие ветви дерева. А к подъезду подруливала уже машина скорой помощи.

Оперативненько.

— Давай! Спасайся! — голос, кажется, начал терять терпение.

— Я… спасите! — Наум Егорович оттолкнулся от подоконника и сгруппировался в воздухе. Ветви хлестанули по лицу, по рукам, что-то больно ударило в рёбра, замедляя падение, а уже у самой земли оно и вовсе почти остановилось.

Артефакт?

Ну да, им же Крапивин живым нужен.

— Спасите! — возопил он снова, пытаясь подняться на четвереньки. — Помогите! Меня хотят похитить…

— Кто? — халат на докторе сиял белизной. Да и сам доктор словно с плаката о пользе и важности прививок сошёл. В общем, прям идеальный. И вот Наума Егоровича под локоток подхватил. — Кто вас хочет похитить…

— Господи… — выбежала соседка, всплёскивая руками. — Что творится… что здесь происходит?

— Вот, поступил вызов, что гражданин не в себе. А мы тут рядышком находимся.

Ага. Прям даже очень рядышком, если явились, как Сивка-бурка.

— Я… со мной всё в порядке, — Наум Егорович дёрнулся было, но доктор приобнял его второй рукой, и тут же Наум Егорович ощутил укол.

— Конечно. Вы ведь случайно упали?

— Д-да…

Что за дрянь вкололи, Наум Егорович не знал, но ощутил, как тело становится вялым. Ноги подкашиваются.

— Психоз, — это доносилось издалека. — Налицо попытка суицида…

— Да, да… — соседка кивала и что-то там ещё говорила, кажется, про то, что Крапивин в последнее время совсем с ума сошёл. Он и прежде-то был человеком сложным, необщительным, а теперь вот.

— … опасность для себя и окружающих… госпитализация…

Наума Егоровича подхватили и бережно уложили на носилки. А что пристегнули надёжно, так это, надо полагать, для собственной его безопасности.

— … всенепременно свяжемся…

Машину тряхнуло.

— Что встал? Заводи, поехали, пока тут не набежало… — голос доктора изменился. — Что? Спит, голубчик? Как он вообще, целый?

— Да что ему станется, — ответил кто-то. — Псих же. А они живучие.

— Всё равно. Проверь, чтоб без повреждений. Не хватало, чтоб он по дороге на тот свет отъехал из-за какого-нибудь разрыва селезёнки…

Заботливые, однако.

Глядишь, и зачтётся. Ну, потом, на суде.