Ведьмы.Ру 2

Глава 29 Где случается подростковый бунт вкупе с запоздалой сепарацией

Глава 29 Где случается подростковый бунт вкупе с запоздалой сепарацией

Вот он подходит к ней, когда она готовит обед, и обнимает ее. Кастрюля выпадает у нее из рук, он подхватывает ее, и, целуя, несет к себе в комнату.

История о любви и мужском коварстве

Данила нервно расхаживал взад и вперёд. А потом вперёд и взад. И изо всех сил сдерживал себя, чтобы не посмотреть на часы.

Рано ещё.

Алёшка обещал подъехать к полудню. А он всегда отличался пунктуальностью. И это бесило. И вообще всё в нём всегда бесило.

До трясучки прямо.

Рубашечки белые, которые Лёшка носил едва ли не с пелёнок, причём как-то умудряясь не пачкать и не мять. Брючки со стрелками. Туфли.

И главное рожа эта, серьёзная.

И сам он…

Брат?

Нет, это в голове не укладывается. Чтоб он вот и…

— Эй, — Данилу окликнули, и он обернулся. — Привет, бродяга…

Сегодня Лёшка был без рубашки.

В смысле, предпочёл футболку. Ярко-красную с чёрным черепом. Из черепа торчали крыла, а под ним растянулась надпись готическим шрифтом. Данила моргнул, пытаясь уложить написанное в голове.

И джинсы драные.

И кроссовки.

— Ты и сам-то…

— Есть немного, — то ли братец, то ли кузен голову наклонил. И в ухе блеснула капля.

— Ты что, ухо проколол?

— Ага, — Лёшка повернул голову. — Две дырки.

Вторая была выше, и в ней виднелось скромное серебряное колечко.

— Ещё татуху набить собираюсь…

— Эм… у тебя всё нормально? — Данила собирался спросить о другом. Вот категорически о другом, он даже речь пытался готовить, про себя проговаривая то одно, то другое. Всё, конечно, было не тем, что надо, но…

— Да, как сказать. Я из дому ушёл! — Лёшка произнёс это радостно. И улыбнулся во всю ширь. И как-то так, как никогда не улыбался иначе.

— Так понимаю, тебя надо поздравить?

— Ага, — кивнул он. — Кофейком угостишь?

— Угощу… а чего вдруг?

— Да… — Лёшка провёл рукой по волосам, поднимая светлые прядки дыбом. А раньше он всегда укладывал, прям волосок к волоску. — Такое вот… задолбало.

— Объяснил, — хмыкнул Данила. — Ладно, и вправду не тут… кое-что произошло. Точнее оно раньше произошло, но я недавно узнал. Короче, оно дерьмовое и тебя касается.

— Чтоб какое дерьмо меня и не коснулось, — Лёшка хмыкнул. — Пошли, тут одна кафешка есть, неподалёку… а ты, вижу, ничего так. Заброшенным и потерянным не выглядишь. Слушай, а если я волосы в красный цвет покрашу, мне пойдёт?

— Лёха, ты…

— Ты ж красил!

— Красил. Мне было четырнадцать!

— Вот… а мне скоро двадцать пять, и я не красил! Уши не пробивал. Даже никогда не напивался толком.

Лешка, которого воспринимать в подобном обличье было тяжело, сунул руки в карманы.

— Не обижайся, но мне кажется, что твой подростковый бунт немного запоздал, — сказал Данила, чувствуя в себе острое желание тоже волосы покрасить.

А что, прикольно.

Лёха в красный. А Даниле можно в жёлтый. Или в синий? А Стасу тогда зеленый достанется? Нет, это несерьёзно и вообще…

Кафешка была маленькой, даже не кафешка, а одно из тех заведений, которые выстраиваются в ряд на фудкорте. Но кофе делали, а к нему имелись пышные булочки, рогалики и кренделя, щедро посыпанные маком. По утреннему времени на фудкорте было относительно пусто, и получилось занять столик в углу.

— Хорошо, — Лёшка хлебнул кофе из бумажного стакана и счастливо зажмурился. — Мама никогда не разрешала мне покупать кофе в сомнительных заведениях… и фастфуд. И в целом.

— Ты поэтому из дому ушёл?

Вот как сказать человеку, что его мамаша — та ещё змеюка? Что она менталист и в головах копается? И что явно имела планы Даньку со свету сжить? Оно ж правда истинная и сказать надо бы, но почему-то язык не поворачивается. Тем более что нынешний Лёшка почти и не раздражал.

Может, в рубашках дело? И бесил не Лёшка, а они?

— Да… сложно всё, — кузен разломил крендель пополам. — Всегда было сложно, а теперь вообще будто с цепи сорвалась.

— В смысле?

— Как ты ушёл, она праздник устроила. Представляешь? Торт испекла. Она умеет вкусные торты печь.

— Да, отец всегда говорил, что она хорошая хозяйка.

— Ага. Идеальная. Только… ты бы знал, до чего душно жить в чужом идеальном хозяйстве… — это было сказано не Даниле. — Отец дома давно почти и не появляется. У него давно женщина есть. Фактически у неё и живёт. Развестись не разводится, уж не знаю, почему. Мама делает вид, что ничего не знает, хотя знает всё распрекрасно. Но для всех вокруг мы должны быть идеальной семьёй. Мелкий… предпочёл поступать за тридевять земель, чтоб только подальше. Ну а мне без вариантов. Было… я ж надежда и опора.

Он дёрнул шеей.

— Ты меня всегда бесил, — сказал Лёшка.

— Это вообще-то моя фраза. Это ты меня всегда бесил.

А ведь Данила брата хотел. Чтоб настоящего. Чтоб не было в доме так пусто и одиноко. И одно время даже к родителям приставал с этими вот глупостями. Мама отшучивалась, но потом Данила увидел, что она плачет.

И понял, что из-за него.

И вместо брата стал просить собаку.

Собаку, впрочем, тоже не купили.

— А я чем? — искренне удивился Лёшка.

— Идеальностью своей. Вот как ни придём, так вы… ты… такой весь из себя наглаженный, напомаженный…

— Сам ты… напомаженный!

— В белой рубашечке.

— Я их ненавидел. Чтоб я ещё раз надел когда… — Лёшка впился в крендель зубами. — Мне из-за этих рубашек жизни не было. Туда не ходи. Сюда тоже нельзя. Сок? Ни за что, обольёшься. Чай? Тоже обольёшься. И без воды потерпишь, а то даже от неё следы видны. Пирожок? Руки будут жирные и пятна останутся. Садится только на стул и с прямой спиной, иначе одежду помнёшь. Но лучше вообще не садиться, а стоять, причём ровно и у стенки, чтоб осанка выпрямлялась.

— Серьёзно?

Вот как-то Данила никогда не думал, что из-за обычных рубашек может быть столько неприятностей. Чтоб ему дома отказали сока налить? Или пирожка какого? Да даже если бы он взял и измазался, это ж ерунда, это ж помыться можно.

И переодеться.

Небось, в шкафу рубашка не одна.

— На улицу нельзя, я там бегаю и могу упасть. Одежда порвётся. А я поцарапаюсь или побьюсь… я один раз из дому сбежал. На дерево залез. Хотел, как ты… ты рассказывал, что птичье гнездо нашёл.

— Не помню, — искренне признался Данила.

— Вот… и я захотел. Я тогда свалился.

— Я не виноват!

— Нет, конечно. Да и ничего страшного, так, пара царапин. Ты бы знал, сколько было упрёков. И мама слегла. Она всегда отличалась слабым здоровьем…

— Твоя мама? Да на ней, по-моему, пахать можно! Извини…

Всё-таки хоть и змея, но матушка. Скажи Даниле про маму кто-то что-то плохое, он бы терпеть не стал. Он бы в рожу лица ударил. Аргументом.

— Да ничего… это я теперь понимать стал. А тогда… тогда виноватым себя чувствовал. И боялся, что она умрёт. Постоянно боялся, — Лёшка опустил взгляд. — Она ведь всё для нас делала… дом вела, работала, чтобы мы не знали бедности. Тянула. Толкала. Говорила, что нужно пользоваться шансами, если они предоставились. А мы вот ленивые и безынициативные, и без неё…

— Пропадёте?

— Точно… а тут… я просто увидел, как она на кухне кружится, прям в вальсе… ну, тогда, когда тебя отвёз. Я и вернулся, чтобы поговорить. Мне вот бабушка, которая её мать, домик оставила. Я думал тебе предложить, ну, на время, но как-то… не знаю. Дом ведь простой, а ты к другому привык. Ещё бы обиделся… и решил, что если с ней поговорю, а она с дядей Антоном, то он тебя простит. Он ведь к ней прислушивается…

Прислушивается, конечно.

И причина тому есть. Только снова язык будто прилип.

— А она прямо вся сияет. И я понял, что не будет она просить. И надо было про дом сказать. Тебе. Хотя теперь самому пригодился. Тоже странная история. Ну, то есть не то, чтобы тайна, но вот… мама мне всегда говорила, что родители её из дому выгнали, — Лёшка пил кофе, глядя куда-то в сторону. — И что она с восемнадцати лет одна живёт, без семьи, без поддержки. Потом отца встретила. Помогала ему в люди выйти. Он ведь слабый сам, безынициативный и вообще… Но я не про него. С год назад где-то звонок вдруг. Просьба о встрече. Моя бабушка, стало быть… в общем, я и не хотел встречаться поначалу, но как-то… не знаю, почему. Она ещё попросила маме не рассказывать.

Лёшка вытянул руку.

— Если татуху набить, как думаешь?

— Думаю, тебе сперва надо успокоиться.

Самому стало странно, что это он, Данила, советует.

— Ну да… так вот, я помню, что приехал. Потом чай пили. Потом вроде как разговаривали о чём-то, а о чём — хоть убей… всё вязкое, странное. И муть какая-то… и очнулся, а старушка мне, мол, уснул я. Устал, наверное. И попросила в следующий раз с братом приехать. Мол, хочет и с ним познакомиться. Но только чур матери ничего не рассказывать. Я и промолчал. Странно так. У нас заведено, что каждый вечер ужинаем семьёй и рассказываем, как день прошёл. И вроде как всегда, только… такое… ну… младший честно докладывает, матушка кивает. Отец как обычно не пришёл. А у меня в голове опять та муть… и когда начал рассказывать, то про дела, про работу. А про то, где днём был, соврал. Представляешь?

— Не очень.

— Я никогда не мог ей соврать. Даже если хотел. Просто не мог и всё, — Лёха сцепил пальцы. — А тут вдруг… и главное, тогда вдруг понял, что докладываем только мы с мелким. А она слушает. И что сам этот ужин, он странный донельзя. Что это всё на представление похоже, в котором мы за кукол. На следующий день я мелкого после школы подобрал, сказал, что повезу его на объект, что надо к делам приучать… а сам — к бабке. Она меня встретила, кивнула, а потом велела пойти погулять. И я пошёл гулять…

Менталист.

И дар, получается, наследственный?

— А вернулся через час. И чай мы пили. А потом нам по папке вручили. Документы. Мне на дом этот, а мелкому, стало быть, на квартиру. И ещё счета…

— А она… ничего не рассказывала? Твоя бабушка?

Потому что наверняка не просто они там чаи распивали.

— Нет. Сказала, что мы пока не готовы слушать. И так странно добавила, что нужно время, чтобы вернулась ясность мышления. Вроде как… — Лёшка щёлкнул пальцами. — Что годами кривым росло за день не выправить. Да, точно… сказала, чтоб к ней пока не заглядывали. Месяц по меньшей мере. И чтобы вели себя обыкновенно.

Точно менталист.

И куда более опытный, чем Людмила. И выходит, что та покопалась не только в Данькиной голове.

— И вы не приезжали?

— Я собирался… как-то… неправильно бросать её. Всё-таки пожилая женщина. И одинокая. Нет, не из-за квартиры там или дома… тогда это было ерундой. У семьи ведь деньги были на пяток таких квартир… просто вот.

И Данила поверил.

Потому что он тоже приезжал к бабушке просто вот. Пусть у неё характер не сахарный и в высказываниях она не стеснялась, и ладила, пожалуй, лишь со шпицами своими да Данилой, но… просто вот.

И иначе не скажешь.

— А через неделю мне позвонили. Скончалась она. На следующий же день после встречи. Кровоизлияние в мозг.

— Сочувствую.

Бабушка умерла от инфаркта. И ведь не такой старой, если разобраться, она была. А вот сердце не выдержало. И доктор ещё сказал, что дело не только и не столько в возрасте. Просто порой в сердце скапливается слишком много всего, вот оно и начинает захлебываться.

— Спасибо, — серьёзно ответил Лёшка. — Оказалось, что она довольно давно болела. Онкология. И стадия такая, что… в любой момент. Вот… она была профессором. Преподавала в университете. Представь? Её муж, мой дед, погиб ещё до моего рождения. А ещё она знала, что умирает. И оставила подробные распоряжения о похоронах и прочем… вот.

Лёшка замолчал и сгорбился.

Кофе он так и не допил. Сидел, глядя в стаканчик, думая о чём-то своём. Потом вздохнул.

— Главное, другое… понимаешь, с каждым днём будто… что-то менялось. Во мне. И вокруг меня. Ощущение, что всю жизнь спал, а тут вдруг начал просыпаться. И видеть. И не то, чтобы я хотел видеть, оно само получалось. И то, что видел, оно было неправильным. Душным. Тяжёлым. Будто меня насильно засовывали в чужую историю, заставляли отыгрывать роль…

— И ты взбунтовался.

Если старушка была менталистом, то… то что она сделала? Сняла закладки, поставленные матушкой Лёшки в его голове? Защиту возвела? Или ещё что?

И как бы спросить помягче.

— Сперва как-то вот… вроде как обычно. Но не как обычно… ну, извини, не знаю, как это объяснить!

— Не психуй.

— Я не психую… точнее стараюсь. Как… знаешь, тоже… я раньше спокойным был, а тут вот… короче, не перебивай. Я съехать подумывал. Ну… невмоготу там стало… даже квартирку нашёл. Зарплата ж неплохая. Хватило бы на жизнь точно. И снял… но решимости не хватало, что ли? Мелкий первым заявил, что сваливает. Прямо вот за ужином. Вилку отложил, сказал, что задолбало его в кукольном домике жить. И что мы все психи, а он так не хочет. Ещё сказал, что поступать будет не туда, куда мама его поступить планировала, а в совсем другое место. И на курсы записался. Подготовительные. И подработку нашёл, на лето вот. Мама за сердце, а он только смеётся. Обозвал манипуляторшей. И заявил, что с него хватит, наелся уже… она обвинила, что папа его настроил. Ему скандал закатила. Такой дурдом.

— Я не знал.

— Ещё бы… это ж для своих. А для всех остальных у нас милая идеальная семейка, — улыбка у Лёшки получилась кривая. — Она потребовала, чтобы отец карточки мелкий заблокировал… ну, типа, побегает и вернется. А мелкий ответил, что он лучше на помойке будет жить, чем вот в её доме.

А ведь с младшим кузеном Данила почти и не общался. Нет, виделись, встречались, но как-то вот издали. Привет, пока… хотя с чего бы ему душевные разговоры заводить.

— Он и телефон выкинул, когда мама заявила, что у него ничего своего нет, только ею подаренное. Вот и выкинул. И ноут оставил. Всё оставил. Ушёл с одной сумкой… правда, телефон я ему новый купил. И с деньгами помог. Дал на билет и первое время. А там и бабулину квартиру я по доверенности сдал. Да и батя подкидывает.

А про отца он мягко произнёс.

И…

Или промолчать?

Нет, оно всё равно всплывёт, но… но если не от Данилы? А то получится, что он добивает остатки чужой семьи.

— То есть связь держите?

— Ага… маме не сказал. Она запретила его имя называть. Сказала, что раз он такой неблагодарный, то у неё нет сына.

— Это как-то…

Данила попытался представить, что ему нужно сделать, чтобы от него родители отказались. Отец… ну да, выпер. Но ведь за дело. А мама… надо бы ей позвонить и сказать, что он, Данила, дурак. И всегда дураком был. Особенно, когда стал считать себя взрослым и крутым, и потребовал, чтобы она его не беспокоила лишний раз.

Мол, надо будет, сам наберет.

А теперь вот…

— Я тогда решил чуть отложить уход. Ну, потому что побоялся, что её совсем накроет… она ж переживает. Наверное. Я думал, что переживает. А она… когда мы вдвоём остались, то стало совсем тяжко. Эти ужины. Расспросы, больше похожие на отчёты. И наставления. С кем встречаться. Кому и что говорить… твоему отцу я должен был каждый день звонить. Ты не подумай, дядька — классный мужик…

Кулак зачесался.

— Но какого? На кой ему каждый день звонить? И подарки… ладно, один раз, но чтоб каждую неделю?

— Какие подарки?

— Коньяк какой-то хитровывернутый. Я ж не пью, совсем в этом не разбираюсь, — Лёшка пожал плечами. — Мама откуда-то привезла и типа я должен был как от себя. Раз подарил. Другой… на третий отцу отнёс, а то ж как-то оно странно выходит.

Очень странно.

Прям до того, что Данила с трудом на месте сидит.

— А она разоралась, когда узнала. И как-то некрасиво так. Будто конец света случился… ну бутылка, так и что? Их хватает. А отец типа такой не достоин.

— А… в этой бутылке что-нибудь было? — у Данилы руки заледенели.

— В смысле?

— Там… типа насекомого? Паука там. Многоножки.

— Сдурел? — Лёшка уставился с удивлением. — Это ж элитный коньяк. Какие многоножки?

И можно ли выдыхать с облегчением? Или…

— Мы тогда поругались крепко… я уж совсем решил уходить, а она позвонила, попросила прощения. Сказала, что погорячилась и всё такое… вроде опять неудобно. Получается, что она старается мирно жить, я же вот фигнёй маюсь. Пока думал и гадал, ты вон… учудил.

Данила кивнул.

Учидил. Ещё как учудил. Хотя… может, оно и к лучшему. Если б не это вот учуждение, он бы, может, так и маялся дальше дурью, пока не домаялся бы до тихой изолированной палаты. Интересно, а со Стасом вышло бы перестукиваться, через стенку, скажем?

— Дядька в расстройстве… мне вон центр отдал… отдал было.

— А теперь что?

— Ничего. Тем же днём и закрыли. И нам доступ тоже. Что-то там изучают. А когда закончат — не понятно. Ты это… позвонил бы отцу. Он переживает.

— Ага, прям извёлся весь.

Получилось не то, чтобы резко, скорее уж обиженно, будто он, Данила, маленький ребенок, который на родителей дуется. Конфету не дали.

А дело ж не в этом.

И под укоризненным взглядом Лёшки стало совсем неловко.

— Так с матерью-то чего, — уточнил Данила. — Раз ты из дома уходить не собирался.

— Не собирался, а оно как-то… говорю ж, вчера пришёл, а она торт испекла. И по кухне вся прямо порхает. Кухарку отпустила. Прислугу всю. Сама на стол накрыла. Скатерть особая. Серебро. Мы его только по праздникам и доставали. Сервиз фарфоровый, который вроде как исторический и больше хранить, чем пользоваться… а главное, вроде всё красиво и мирно, но мне до того жутко стало, что… — Лёшка поёжился. — Как вспомню, так прямо… я у неё, мол, что за праздник. Даже как-то вот прикидывать стал, не пропустил ли чего важного. У меня-то и в календаре отмечено, ну, на всякий случай.

А вот у Данилы ничего не отмечено.

Он вообще не особо в праздниках разбирается, так то.

— А мама улыбается. Говорит, садись за стол. Мол, время пришло… я сел. Она подаёт… я ем. Она смотрит.

— Лютый ужас.

— Не издевайся. Она никогда так не смотрела раньше… знаешь, такой взгляд… я и описать не могу. Будто она свихнулась, причём давно. Но ем… а она выдохнула и давай щебетать, что всё складывается лучше некуда. Что ты сам во всём виноват и вообще давно пора было понять, что ты ни на что серьёзное не годен.

Правда.

Только всё равно обидно.

— И стало быть, мне нужно пользоваться моментом. Я и спросил, типа, как пользоваться

— А она

— А у неё план на двадцати листах. Клянусь. Все имена. Должности. И на каждого в корпорации досье. Кто и чем увлекается, к кому и как подъехать, чтоб симпатию вызвать. А на кого надавить. Мелкие грешки и средние…

Лёха затряс головой.

— И по её мнению я должен был… как это… налаживать контакты. Со многими она уже. Отметила лояльных, а вот остальные… но это ж всё, это бред. Ладно, быть управляющим над торговым центром, и то стрёмно. А тут же ж совсем другой уровень. Не мой. У меня ни опыта, ни знаний, ничего. Я ж не дурак, я понимаю, что корпорацией управлять — это совсем другое. Да и… не особо хочется, положа руку на сердце.

Лёха заглянул в стакан.

— Ещё по одной? — предложил Данила.

— Если угостишь. А то я, признаться, со вчерашнего на ногах… ночь не спал. Только погоди. Я спрашиваю, на кой это. А она мне, мол, ты не вернёшься. Она этого не допустит. И у дядьки, значит, вариантов не останется, кроме как меня ввести в дело.

— А ты?

— А что я. Я ответил, что он, может, ко мне хорошо относится, но не настолько, чтобы в совет директоров пихать. Туда и тебя не пустили-то, так-то если.

Данила кивнул.

Не пустили.

Он как-то заикнулся, что, мол, неплохо бы. Как наследника и прочее… а отец ответил, что для начала наследнику надобно мозгов набраться. Или, если уж с ними тяжко, то хотя бы опыта.

— А она так… засмеялась… жутенько. Мол, что не всё так однозначно… что, если он не захочет, найдутся другие варианты… что…

Отцу надо звонить.

И спрашивать про это пойло, потому как подарочки от такого человека принимать нельзя. А главное, вот отец всегда говорил, что Данька бестолочь. А сам он, выходит, умный. И Данька ведь искренне верил, что умный. Восхищался. Но выходит, что и восхищаться там нечем, и ума…

Или дурь — это семейное? Просто у бати она устоявшаяся и авторитетом прикрытая.

— В общем, она заявила, что ты не вернешься. Что дело времени. Мне бы промолчать, но я полез спрашивать. А она велела мне заткнуться. И так рявкнула. Она никогда не повышала голос, а тут… тут… у меня прям башка заболела.

— Это не от голоса, — всё потихоньку выстраивалось.

А главное, исчезло не только восхищение отцом, но и зависть. Это ж Даниле, считай, повезло. У него одна закладка, а вот Лёшка с этой змеищей пожил… чудо, что у него свои мозги хоть какие-то остались.

— Да?

— Я… потом расскажу. Слушай, а тебе есть где жить?

— Так… говорю ж, дом бабка оставила. Правда, я до него пока не добрался. Кстати, будешь смеяться, но он там же, куда я тебя отвозил. В смысле, в том же садовом товариществе.

Смеяться не хотелось.

— Я ж, как башка заболела, что-то резкое ответил… что не надо на меня орать, иначе и я сбегу. Она сказала, что запрещает. Я… ну, в общем, сказал, куда она может запреты послать. И что её умирания на меня тоже не действуют, потому что я давно знаю, что здоровье у неё покруче моего. И вообще… она заявила, что выгонит из дому. Я сказал, что сам уйду. Она спросила, мол, куда, если карты заблокирует и с работы выставит. Я и сказал про бабку. И про дом… про квартиру… в общем, выложил, как есть. Может, и не стал бы, но голова сильно болела.

— И?

— И она прямо побелела. А потом швырнула в меня тортом. И завизжала, чтоб убирался, чтоб ноги моей… короче как-то так.

— Так… — эхом повторил Данила. — Слушай, а ты не знаешь, где твоя бабка преподавала? Ну, раз она профессор, как ты сказал.

— А… выяснил. Лекции читала. По мифологии вроде. В каком-то Институте культуры.