Зверь лютый Книга 39 Валькирия

Fr 9

Глава 792

Фигня. Я сопроматом для драккаров не занимался - может, и не оторвёт. А вот то, что нас развернёт бортом к волне - очевидно. Тогда всем… как «для седых пирамид». В смысле: вечный покой.

- Верещага! Руби канат!

Мне далеко, по пляшущей палубе… не успею. Гридень ближе, канат ползёт по планширу возле него.

- Руби! Все потонем!

Парень смотрел на меня совершенно растерянно. Как же так? Там же друг закадычный! Боевой товарищ. Брат, по сути. Он же утонет! Своими руками убить брата?!

- Руби! Приказ!

Я-то имею представление о том, что будет когда форштаг дёрнет. Хоть какое-то. Ребята - нет. Приказ звучит как… как убийство.

На войне цель любых приказов - убийство. Либо прямо - «огонь», либо через несколько промежуточных этапов - «приступить к приёму пищи...».

У меня тут вся жизнь - война.

Верещага вытащил нож и, с мокрым лицом, кажется, не только от брызг морской воды, полоснул по канату.

А фиг там. Хорошие канаты делают нынче свеи, крепкие.

Ухватившись левой за канат, Верешага натянул его, и, не то молясь, не то ругаясь, принялся пилить ножиком.

Факеншит. Сейчас будет второй покойник. Мачта с парусом отстаёт, сейчас форштаг натянется. А он уже надрезан. Будет рывок. Верещага держится за часть верёвки, которая к мачте. Его дёрнет и он вылетит.

Нет, успел. Успел отпустить. Подрезанный канат лопнул и упал в море. А Верещага сел на корточки под борт и расплакался, бестолково вытирая мокрыми рукавами мокрое лицо.

Кучка мусора из мачты, паруса, верёвок и человека ещё несколько секунд была видна по левому борту. Там снова взметнулась рука, лицо с распахнутым в крике ртом… и нас вынесло через гребень очередного вала.

Это была не единственная жертва. Чуть правее, в том месте, где только что стояла мачта, схлынувший поток морской пены открыл знакомый мне подол женского платья. Только что под ним находилась ягодица, которую я игриво ощупывал. Пена стекла и обнажила тело. Без головы.

Мачта в момент падения, выворачиваясь из матч-фишерса, разорвала его по линию пропила. Кусок бруса попал по няньке княжны, которая считала, что основание мачты самое безопасное место на корабле. Попал в голову. Размозжил. Превратил в бесформенную лепёшку из костей, мозгов, крови. Быстро промываемую бешеным потоком уходящим с корабля воды.

Утратив руль и парус драккар сделался добычей волн.

«На воздушном океане,

Без руля и без ветрил,

Тихо плавают в тумане

Хоры стройные светил».

Лермонтов - хорош. Но неправилен: «океан» - не воздушный, «тихо» - не здесь. Да и мы сами «светилами»... ещё не.

Маяковский лучше:

«На эфирном океане,

там,

где тучи-борода,

громко плавает в тумане

радио-белиберда».

Верно. Только не радио-.

Корабль был безнадежно и бесстыдно оголен. Судно, совсем недавно крылатое, грозное в своем стремительном беге, стало теперь совершенно беспомощно. Вся оснастка была сорвана и пришла в полную негодность. Точно окаменев, оно без сопротивления подчинилось яростному произволу волн. В несколько мгновений парящий орел превратился в ползающего калеку.

Порывы шторма ежеминутно возрастали, приобретая чудовищную силу. У бури - исполинские легкие. Она беспрестанно нагнетает новый ужас, сгущает мрак, хотя он как будто и не допускает, по самой своей сущности, никаких градаций.

Мы неслись по воле волн. Так носится пробка, перескакивая с гребня на гребень. Казалось, каждую минуту она может перевернуться, как мертвая рыба, брюхом кверху.

Единственное, что спасало драккар от гибели - прочность корпуса, не давшего ни малейшей течи. Сколько ни трепала буря, все доски обшивки, кроме части двух верхних поясов возле кормы, были на месте. Не было ни одной трещины или щели. И это не имело значения, ибо вода свободно переливалась сверху. Кораблик прыгал по волнам в какой-то дикой пляске. Палуба судорожно вздымалась и опускалась, как диафрагма человека, которого тошнит. Казалось, судно всячески старается изрыгнуть ютившихся в нём людей.

Люди тоже пытались веси себя как судно, в смысле: изрыгнуть. Увы, завтрак давно прошёл. В смысле: по пищеводу. В смысле: в обе стороны. Не в силах ничего предпринять, страдальцы только цеплялись за обрывки снастей, за доски, за самые незначительные выступы на всем, что еще оставалось после катастрофы.

- Чёртово Гюго! Чёртова буря! Чёртовы драккары! - Что, Ваня, испугался? - Да! Факеншит! До… до печёнок! И дальше.

Я! Такой весь из себя! Единственный! На весь мир! Болтаюсь! Как… тряпичная старая игрушка. Какая-то тупая, безмозглая, без… бесчувственная волна… сила природы, мать её!, вдарит. И… буль-буль. Со всей уникальностью и богатым внутренним миром. Может, и не сильно богатым, но очень мною любимым. А ей - пофиг!

Хренов романист-романтик! Его описания хорошо читать сидя на диване у камина! У-тю-тю, а давайте я вас чуть-чуть испугаю. Стра-ашной темнотой, голосом урагана, ледяными градинами посреди лета… Слова подберу, эпитеты расставлю… романтически-волнительно, трепетно-тревожно, возвышенно-возбуждающе…

Хреново Гюго! В буре всего этого нет! Есть волна в морду. Это самое главное, самое яркое впечатление. Так впечатает… Всё остальное - насквозь промокшая задница, постоянные рвотные позывы - слабее. Качка, которая таскает тебя по кораблю, как… как в проруби. А уж всякие там волны, красоты пейзажа, умные мысли насчёт ночи… Это вообще не здесь - это там, у камина, в тёплом и сухом!

Не будет классик романтизма описывать как это: волной по морде. И, не успел отфыркнуться - следующая. Не романтично. Врёт он всё!

- Спокойно, Ваня. Ты же нагибатор-трансформатор-выпрямитель!

- В смысле?

- В смысле: нагибаешь окружающих, трансформируешь общество, выпрямляешь ист.процесс. И при этом материшься. В смысле: гудишь. Ты готов к прощанию с собственной жизнью?

- А фиг вам! Я не настолько вежливый! Пусть она сама первая прощается! Я ещё ей ручкой вслед помашу!

- У тебя истерика. Дай себе пару пощёчин. Придумай про бурю, про близкую смерть какую-нибудь... скабрезность, сатиру, стишок…

- Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя...

- Уже лучше. Пушкин как якорь - хорошо.

Когда сознание захлёстывает паника, когда личность расползается на безусловные рефлексы как ветхая тряпка в кислоте, очень полезно найти «якорь». Что-то ассоциативно связываемое. Одной стороной - с текущей ситуацией, другой - с чем-то хорошо знакомым, приятным. Годится всё - но искренне, инстинктивно, без размышлений, поскольку мысли паника смыла.

«Отче наш». «Бьётся в тесной печурке огонь...». «А на горке две красотки. У них юбочки коротки». «Вихри враждебные веют над нами. Тёмные силы нас злобно гнетут...». Или вот - Александр Сергеевич.

Пару строчек, куплет, который можно бездумно повторять. Забивая этой бездумностью, механистичностью самые первые, ещё не формулируемые, выплески паники.

Теперь можно вспоминать уже осознаваемо:

- Сократа помнишь? Выступая на суде после оглашения смертного приговора, сказал: «Я ухожу, чтобы умереть. Вы же останетесь, чтобы жить. А что из этого лучше, человеку неизвестно».

Во. И древние греки полезны. Чтобы помереть спокойно.

Я очень испугался. Об этом не принято говорить. И - неприятно. Но - очень. Если бы подобное случилось в начале моего пути здесь - просто умер бы. От страха. По счастью, прошедшее десятилетие в «Святой Руси» здорово укрепило мою нервную систему. Ледяные ванны, душ Шарко и средневековье - закаляют нервы. Заразился от местных… можно сказать - стоицизм, но точнее - пофигизм. Им-то легче - они православные. А мне…

Я ж понимаю: что благостные картинки царства божьего, что эти ужастики от Гюгы… Реальность будет сильно отличаться. Вот и посмотрю. Или нет. «А что из этого лучше, человеку неизвестно».

Внутренний диалог на фоне захлёстывающей паники не перевёл меня в приступ азарта и энтузиазма. Наступила отупелось.

***

«Миру угрожает глобальное потупление» - не скажу за весь мир, а на меня уже.

Однако, адреналин продолжал бурлить в крови, требуя бежать сразу во все стороны. И тупость сменилась креативностью. Своевременно.

« - Серьёзное отношение к чему бы то ни было в этом мире является роковой ошибкой.

- А жизнь - это серьёзно?

- О да, жизнь - это серьёзно! Но не очень…».

«Не очень» - позволило выскочить из ступора.

***

Драккар почти не испытывал килевой качки - грозный признак агонии.

Потерпевшие аварию суда подвержены лишь боковой качке. Килевая - судороги борьбы. Только руль может повернуть судно против ветра.

Как я уже докладывал, наш руль ушёл с рулевым в широкое море. Но это неважно: максима, сообщённая классиком - неверна.

Во время бури, особенно во время снежной бури, море и мрак сливаются воедино и образуют одно неразрывное целое. Туман, метель, ветер, бесцельное кружение, отсутствие всякой опоры, невозможность выправить свой курс, сделать хотя бы короткую передышку, падение из одного провала в другой, полное исчезновение видимого горизонта, безнадежное движение вслепую - вот к чему свелось плавание драккара.

И тут… оба-на.

Переитить, перекурить и переосмыслить: ураган внезапно утих.

Ветра не стало. Смолк бешеный вой бури. Без всякого перехода, без малейшего ослабления смерч в одно мгновение куда-то исчез, точно провалился в бездну. И не сообразить было, куда он девался. Вместо градин в воздухе опять замелькали белые хлопья. Снова медленно падал снег.

Одновременно с этим - ибо последняя фаза бури похожа на первую - наступила полная темнота. Все, что удавалось разглядеть, пока снежные тучи еще клубились в небе, снова стало невидимым, бледные силуэты расплылись, растаяли, и беспредельный мрак опять со всех сторон окутал судно. Эта стена непроглядной ночи, это сплошное черное кольцо, эта внутренность полого цилиндра, ежеминутно сокращавшаяся, окружила драккар и суживалась со зловещей медлительностью замерзающей полыньи. В зените - ни звезды, ни клочка неба: давящий, низко нависший потолок тумана. Как бы на дне глубокого колодца.

На дне «глубокого колодца» не бывает «низко нависших потолков». И туманов в колодцах я не видал. Над родниками или прудами - пожалуйста. А вот в колодцах… Может, у Гюго какие-то особенные?

Все было объято безмолвием, тишиной и глубоким мраком. Ветерок, еще разгуливавший в облаках, не производил никакого шума. Густой рыхлый снег падал чуть-чуть косо. Могильная тишина.

После взрывов дикого отчаяния, пережитого экипажем, беспомощно носившемся по волнам, внезапное затишье казалось невыразимым счастьем. Люди решили, что настал конец испытаниям. Всё вокруг нас и над нами как будто молча сговорилось спасти. Вернулась надежда. Всё, что за минуту перед тем было яростью, стало теперь спокойствием. Измученные люди вздохнули, наконец, полной грудью. Они могли выпустить из рук обрывок каната или обломок доски, за которые до сих пор цеплялись, могли подняться, выпрямиться, стоять, ходить, двигаться. Неизъяснимое чувство покоя овладело ими.

Часа через три-четыре забрезжит заря, нас заметит и подберет какое-нибудь судно. Самое страшное осталось позади. Самое важное достигнуто: удалось продержаться на воде до прекращения бури, "Теперь уже конец".

Да, пришел конец. Но не тот, на который мы надеялись.

Прежде у нас был парус. Ветер гнал нас вперёд, драккар обгонял волны. Он прыгал по ним, как горный козёл по скалам. Без паруса ветер давил на поднятые борта на носу и корме. У драккара, как я уже… они одинаковы. Работают как штормовые трисселя. Не путать с трусселями.

Нас развернуло бортом. И тут ветер стих. Безветрие давало тишину, покой, умиротворение. И отсутствие направления. Только волны как прежде катились с юго-запада. Любой сильный вал мог перевернуть нас. Каждая волна всё полнее наполняла водой.

Как я уже объяснял - драккар не тонет. Не потому, коллеги, о чём вы сразу…, а потому что деревянный. Его нужно набить камнями, чтобы он утонул. Даже залившись по планшир водой, он будет, если нет балласта, всплывать - положительная плавучесть. Может развалиться, перевернуться… человека может смыть волной. А плавучесть у человека хуже дубовой. И ещё человеку, почему-то, нужен воздух. Который он постоянно портит, но, при отсутствии, умирает.

«Теперь - конец».

Увы, у русскоязычного человека прямой перевод этой французской фразы вызывает, в силу ассоциативного богатства языка, ощущение не завершения всего, а предчувствие начала. Начала хорошо знакомого, приятного, даже и бурного процесса.

***

«От комплиментов до алиментов бывает много приятных моментов».

***

Согласитесь, трудно быть философом на русском, рассуждать «о конце» мироздания, при таком исконно-посконном круге ассоциаций.

Вместо того, чтобы стоистически принять неизбежное, как драматически сделал экипаж у Гюгы, я набрал воздуху и заорал:

- Твою…! Вы… ля… ля… и ля! А ну…! ...и вычерпывать!

Смысл моего вопля состоял в том, чтобы сдвинуть в сторону доски палубы и выкинуть оттуда камни балласта.

Драккар сам по себе, хоть кучкой щепок, но плавает. Почти всё внутри корабля - тоже плавает само по себе. Дерево и тряпки, еда и люди. Тянет вниз только металл и камень. Камень - сейчас выкинем. А металл… я ж не взял серебро у Сигурда? - Во-от.

В процесс включилась вся команда.

Фигня. То, что делают два десятка мужиков изо всех сил, уничтожается волной за мгновение. Воды становится больше. Но процесс притормаживается. Когда мы умрём - мы сделаем это с чувством выполненного долга. Довольно скоро.

Бортовая качка - предвестник переворачивания, гибели. В этом я Гюго верю. Надо возвращаться к килевой. А чем? Паруса нет, руля нет…

Тут мне следовало бы издать обычный рефрен:

- Чёртово средневековье! Как чего-то надо - его всегда нет!

На глаза попались валяющиеся под лавкам вёсла. Картинка только что произошедшей гибели Шипули… мачта с парусом в воде, отстающая от кораблика... неизбежный рывок форштага, связывающего корабль и «плавающий тормоз»…

Как я уже говорил, отупение трансформировалось не в смирение, а в соображение.

- Охрим! Две пары на вёсла!

Оказавшийся рядом один из пулемётчиков ошарашенно спросил:

- Мы… чего? Гребсти будем?

- Нет. Табанить.

Потребовалась пара минут, прежде чем четыре весла были высунуты в сохранившиеся порты, максимально опущены в глубину вод и заклинены попавшимся под руку обломками. Отпускать нельзя, но гребцам подмога. Когда организованный таким образом «плавучий тормоз», заработал, драккар вспомнил, что у него нос и корма не одинаковы и развернулся к волне задницей.

***

Ничего нового: какой-то русский путешественник 18 в. описывал, как в Обской губе при сильном встречном ветре гребцы опустили за борт кроны срубленных деревьев. И течение реки повлекло лодку против ветра.

***

Люди были в восторге, они смеялись и хлопали в ладоши. Это, конечно, истерика, но я и сам был очень доволен.

Во я какой! Ванька-лысый - мореплаватель сведущий.

Мда… Когда играешь с провидением помни - все тузы на той стороне.

Шторм внезапно изменил направление. На противоположное.

Итить! Любить и переворачивать! Да сколько ж можно! Не любит меня метеорология. В смысле: наоборот. «Любит». И весьма изощрённо.

Внезапные причуды моря непостижимы: это бесконечное "а вдруг". Когда всецело находишься в его полной власти, нельзя ни надеяться, ни отчаиваться. Необъятному угрюмому морю свойственны все черты хищника. Оно то выпускает острые когти, то прячет их в бархатных лапах. Иногда буря топит судно походя, на скорую руку, иногда как бы тщательно обдумывает кораблекрушение, можно сказать - лелеет каждую мелочь. У моря времени достаточно.

Северо-восточный ветер начался вихрем. Крупные градины, величиною с мушкетную пулю и не уступавшие ей в твердости, казалось, готовы были изрешетить судно. При каждом крене градины перекатывались по кораблю, как свинцовые шарики. Драккар, терзаемый сверху и снизу водной стихией, чуть виднелся из-под перехлестывавших через него волн и пены.

Люди хватались за что попало. После каждой очередной встряски они с удивлением оглядывались, видя, что никого не унесло в море. У многих лица были исцарапаны разлетавшимися во все стороны щепками.

К счастью, отчаяние во много крат увеличивает силы человека. В минуты смертельного страха пальцы женщин превращаются в настоящие тиски; молодая девушка способна вонзить свои розовые ноготки даже в камень.

Мда… Гюго, наверное, знал про женские ногти.

«Розовые ноготки в камне»… там и остались… Это так волнительно!

Вначале ветер и волны несли нас на северо-восток. Потом ветер исчез, и мы зацепились вёслами за волны. Мы тормозили, но двигались в том же направлении. Тут ветер ударил в лицо. Ветер и волны пытались тащить нас в разные стороны. Эти силы разорвали бы нас на части, но ветру мало за что было зацепиться на корабле. Зато он мог управлять волнами. После относительно короткого периода сутолоки, когда волны пытались бежать в обе стороны одновременно, а «дубовый конь» изображал молоденького жеребчика с веткой колючек под хвостом, режим движения восстановился: ветер и волны погнали нас одну сторону, на юго-запад.

Легко отделались: один вывих руки, один сильный ушиб головы, два утопленных весла и семь метров четырнадцатого пояса у бывшей кормы, сломанного по гребные порты. Выше в прошлый раз снесло.

Фигня. Гребцы и вёсла есть. Просто пересесть туда, где борт ещё не обломало.

Морская буря развлекала нас всеми силами. На микроуровне - переходом от снежинок к градинам всё большего размера. На макро: то южный ветер, то штиль, то ветер северный.

«Владимирский централ, ветер северный

Этапом из Твери, зла немерено».

Вот там-то - «да», «зла немерено». А тут-то… фигня. Законы природы.

«Господь изощрен, но не злонамерен».

Волны менялись: вздымаясь все выше и выше, они становились короче.

Нагромождение валов свидетельствует о близости земли.

Откуда знаю? - Я?! В море?! Дальше пляжа - никогда! Поэтому имею представление об изменении волн при их выходе на мелководье.

Кораблекрушение - высшая степень беспомощности. Находиться близ земли и не быть в состоянии достигнуть ее; носиться по волнам и не иметь возможности выбрать направление; опираться на нечто кажущееся твердым, но на самом деле зыбкое и хрупкое, быть одновременно полным жизни и полным смерти; быть узником неизмеримых пространств, заточенным между небом и океаном; ощущать над собою бесконечность сводами темницы; быть окруженным со всех сторон буйным разгулом ветров и быть схваченным, связанным и парализованным - такое состояние подавляет и рождает возмущение. Кажется, слышишь издевательский хохот незримого противника. Тебя сковывает именно то, что помогает птицам расправить крылья, а рыбам свободно двигаться. На первый взгляд это ничто, а между тем это все. Зависишь от того самого воздуха, который колеблешь своим дыханием, от той самой воды, которую можешь зачерпнуть в ладонь. Набери полный стакан этой бурной влаги и выпей ее, и ты ощутишь только горечь во рту. Глоток ее вызывает лишь тошноту, волна же может погубить. Песчинка в пустыне, клочок пены в море - потрясающие феномены; всемогущая природа не считает нужным скрывать свои атомы; она превращает слабость в силу, наполняет собою ничтожное и из бесконечно малого образует бесконечно великое, уничтожающее человека.

А Гюго-то - диалектик! «Переход количества в качество», «единство и борьба противоположностей»… Прямо скажу: гегельянец. Но как романтично изложено!

Море сокрушает нас своими каплями. Чувствуешь себя его игрушкой.

Игрушкой - какое страшное слово!

По научному: «выученная беспомощность». Гюго такого словосочетания не знал, но уже боялся.

Дежавю. Я снова торчу в обнимку с бревноголовым драконом, который теперь задница, пытаясь разглядеть что-нибудь в кромешной тьме. Меня снова кто-то дёргает за штанину. Но мне уже пофиг: штаны насквозь мокрые.

Почему мокрые? - Странный вопрос, коллеги. Потому что вокруг море. И в корабле уже тоже.

- Там! Впереди! Берег!

Бедная княжна Машенька. Стоило ли так напрягаться? Насколько я помню географию, у нас впереди везде берег, весь юг от востока до запада. Вопрос не в наличии берега, а в его отдалённости. Ничего не видно. Хотя волны… но это может быть локальная отмель.

Морская волна имеет глубину. Подходя к берегу она цепляет подошвой дно. Подошва отстаёт, а гребень обгоняет. Получается красивая картинка падающей волны с пенным гребнем, столь любимой иллюстраторами русских сказок и ценителями серфинга.

- Оп-па!

Кораблик рыскнул по горизонту, одним веслом стало меньше. От неожиданного движения уходящей из-под ног палубы княжна полетела навзничь за борт. Но не преуспела: от Ваньки-лысого, как от мафии, ещё никто не уходил. Пойманная за платье, она была прижата к моей груди.

- Ты куда? Мы ж не договорили.

Совершенно невоспитанный ребёнок! Даже «спасибо» не сказала. А сказала:

- Там! Я вижу! Тёмное. И там (она ткнула пальцем в соседнюю точку южного горизонта).

Она удивлённо посмотрела на меня сверху:

- А между - пусто.

Коллеги, я понимаю круг ваших ассоциаций к фразе «а между - пусто», но мне было не до того. Понятно, что в конце всех нас накроет. Именно этим. Но сам процесс… может быть занимателен.

В голове копошилась какая-то мысль. Копошилась-копошилась и выкопошилась:

- А ты чего? В темноте видишь?

Я держал Марийку на руках и она, рассматривая меня сверху, удивлённо спросила:

- А ты чего? Не видишь?

Мысль о том, что твои собственные таланты не являются общераспространёнными - кажется странным. Это ж так нормально видеть в темноте, обладать абсолютным слухом, чертить без линейки, стрелять на звук…

Есть у меня здешний знакомец - бывший запойный гридень Ивашко. Ноктоскопун. Или - ноктоскопец? Как правильно - мы так и не выяснили. Но память о таланте осталась.

Как-то он нынче? Отправился в Саксонию с Герцогиней. Там, в Саксонии, много тёмных мест. Замки феодальные, души человеческие… ноктоскопирует, поди.

Восторг от разнообразия человеческих талантов пришлось временно отставить.

- Ткни пальцем в между. Понял. Левый борт! Суши вёсла!

Ураган слабел, а орать я могу с детства. Гребцы вздрогнули и выдернули вёсла из воды. Нас развернуло. Теперь уже и я различал два тёмных пятна потемнее и тёмное пятно чуть светлее между ними. В последний момент успел приказать поднять вёсла и правому борту.

Нас приподняло и… да коллеги, вы правы: и опустило. Но не вниз, а вперёд. Очередная, особо грозная волна уже нависала чёрно-белым гребнем над дубовой головой «козла залива», но её подошва приподняла нас и заелдырила… я бы даже сказал - зашпындорила, хотя правильнее - запиндюрила... куда-то в просветление. Нет, не моё, а горизонта.

Скрип, треск, удар. Драккар попал во что-то твёрдое. Твёрже морской волны, но не гранит. Все полетели вперёд. Который у нас сейчас зад. В полёте я успел вывернуться и упасть на спину.

Факеншит! Эти скамейки…

Тут мне на грудь приземлилась Марийка.

Факеншит два раза.

Это-то ничего - ребёнок же. Но едва она откатилась в сторону, как раздался новый треск. Следующая волна приподняла кораблик, протащила чуть вперёд, а мне на грудь упала дубовая голова змея.

- Ы-ых, - сказал я. Ибо более сказать было нечего.

Много я чего понаделал в этих двух жизнях, но ни драться с драконами, ни обниматься с ними прежде не приходилось. Даже с деревянными. Следует ли объятия с драконом считать зоофилией? А с его деревянным изваянием - дендроманией?

Лежу я с ним нос к носу, разглядываю зубки трёхдюймовые… Талант! Какой талант резчика! Какое внимание к натуре! На левом клыке даже кариес выгравирован.

- Вуйк! Вуйк! Ты живой?

- Отстань, ребёнок, я в печали.

Однако, надо вставать. Интересно, какой сегодня день? Судя по силе нежелания переходить в вертикальное положение - понедельник.

Мне стало страшно ещё в начале, едва небо потемнело. Я старательно скрывал страх, ерничал и излучал оптимизм. Теперь мне стало ещё и больно. Везде. И это снова придётся скрывать.

Всё-таки, коллеги, повторюсь: панцирь надо носить не снимая. Не от ножа, так от скамейки.

Охая и ахая шёпотом - полной грудью не вдохнуть - я выдал ряд команд. Как оказалось - относительно разумных. Чисто случайно: несколько последующих волн были небольшого размера. Мы успели срезать остатки снастей и привязать их к заднице дракона и её окрестностям.

Ой, к ахтерштевню.

И, по колено в воде, чувствуя, как откатывающаяся волна вырывает песок из-под ног и пытается утащить в море, смогли продёрнуть кораблик ещё на десяток метров.

Ну и куда это мы попали? Спопадировали… Тьфу-тьфу-тьфу… не дай бог.

Какие-то песчаные холмы, мы в ложбинке между ними, всё мокрое.

Похоже на клипер «Ястреб» у Станюковича в Дуэ. Только нам уголь не нужен, а винта с самого начала не было. А так сходно: ветер, берег, ложбина.

Вытащили из корабля всякое барахло. Главное - ту здоровущую палатку. Понятно, что поставить её на таком ветру не получится. Но чуть дальше и выше нашли узкую лощинку, накрыли пологом, прикопали края, подняли центральные стойки и, отрыв посредине яму, запалили костёр. Сухого - ничего. Но зиппы мои… работают. А дальше, отплёвываясь и плача от дыма, можно запалить мелкие щепки от недавнего «хряка волн».

Ой, от «вепря», конечно.

Народ отогревается, начинает шутить и веселиться. Возле-смертная эйфория. «Вот пуля пролетела и ага!». Смешно.

Недолго - выдохлись.

Факеншит! А этот…! А ему хоть бы что! Всю бурю проспал в кожаном мешке. Сухой, блин!

Я про Казика. У нас три человека погибли, десяток с травмами, корабль сломался, вляпались неизвестно куда, а ему хоть бы хны! Интересно: для чего ж его судьба так бережёт? Чтобы я его лично прирезал? Ну почему так не справедливо! Шипуля - нормальный, добрый, честный парень. Погиб. А это… средоточие мерзостей - живое.

Буря постепенно слабела, волны ещё доставали до драккара, но уже не пытались утащить его обратно в море.

Пришёл, чуть не плача, завхоз:

- Хлеб. Вымок. Весь.

- Пить солёную воду нельзя. А вот хлеб… Поджарь на костре, будут солёные сухарики. А бочонки с водой где?

- У-уплыли.

Мда… Закономерно: «положительная плавучесть».

- Собери дождевую воду. Видишь, как полог палатки провис. Каждому по котелку. Пусть пьют и писают.

Морской водицы наглотались все. Теперь бы промыть почки. Солёность Балтики невелика, близка к человеческой, а уж здесь, в заливе, возле устья реки… Авось не помрём.

Мда. «Авось» - последнее слово, которое я слышал от нашего кормщика. Ныне покойного. Как бы не повторить.

В углу, в густом едучем дыму от сырых дров, тихо ругались пулемётчики:

- Куда ты стакан дел? Всё есть, а стакана нет. Если потеряли - Воевода шкуру спустит.

«Стакан» - это не то, про что вы подумали - стальной запирающийся цилиндр. В нём хранят прокладки.

Снова - нет. Коллеги, ну что вы всё про одно? Пневмопулемётам тоже нужны прокладки. Кожаные.

- Всем отдыхать. Утро вечера мудренее.

***

«Нас тупило утро».

Сильно тупило. Что, после такой ночки, естественно.

***

Утро после бури должно быть ясным и солнечным. Не у нас.

Ветер продолжал нести клочья туч, из которых периодически срывался дождик. К вчерашним травмам добавились насморк и кашель. Отчего розовый посапывающий Казик вызывал всё большее раздражение.

Пара бойцов, посланная на рекогносцировку, вернулась с неприятным известием: впереди вода. Что там дальше - не видать.

Медбрат, который Казика «поддерживает в надлежащим состоянии», виновато сообщил:

- Три всего осталось. Дозы. Успокоительного. Вторая упаковка… всё в море… сегодня вечером и завтра утро-вечер. И всё.

«И всё». Продолжительность жизни Великого Князя Краковского Казимира II Справедливого ограничивается завтрашним днём. После чего придётся от успокоительного перейти к упокоительному.

«Но для чего тащить во мрак

Нам эту жертву смерти?

Покойник был такой дурак,

Что засмеют нас черти!».

А уж тащить подобное на Русь - и вовсе ни к чему.

Постепенно небо поднималось, дела исполнялись. Что дальше? У нас троих надо на носилках нести. Носилки сделать - не забота. Кораблик восстановлению не подлежит - палок много. А вот куда идти - непонятно.

За полосой дюн начинается болото. Не мангровые заросли как в тропиках, но тоже… гадко. Песок, вода, тростник. На высоких местах пятна мхов, кое-где кустарник.

Болота в дельте Вислы имеет имеют имя собственное - Жулавы. Не путать с Жулянами под Киевом. Позже здесь построят 17 тыс. км. каналов, дамбы, отожмут у моря кусок дна. Пока похоже на днепровские или донские плавни, но в более мерзком климате.

Лезть в эти болота… над которыми комарьё стеной… не зная точного курса...