Трудовые будни барышни-попаданки 5

Глава 40

— Кто производит обыск? По чьему распоряжению?

И как я могу быть такой спокойной? Однако могу.

— Генерал-губернатора. Приехал военный отряд, едва вы отчалили. Всем велели никуда не ходить, приглядывали. Я только через час, а то и больше сумел выбраться. До села добежал, взял у мужика коня. Деньги оставил в залог — товарищи дали, поскакал. Пока с мужиком рядился, видел, как курьер раньше меня в город промчался. Сам я во весь опор скакать не мог — коняга не приучена, да и я не очень.

Интересно, к кому курьер? Как бы ни вышло, не забыть спросить, сколько отдано в залог, вернуть мужику коня, а парню и друзьям — деньги.

— Павлуша, конь еще может скакать?

— Рысью, наверное.

— Тебе надо поехать в МВД, найти Михаила Федоровича, сказать ему.

Права ли я? Может, правильно забыть про царские зубы и помчаться на пароходе к мужу?

— Эмма Марковна, нет нужды мне искать Михаила Федоровича, — тоскливо сказал Павлуша.

Дверь во дворце была открыта. И я увидела целую процессию, идущую к крыльцу.

Впереди шагала вдовствующая императрица Мария Федоровна, поддерживаемая служанками, ее скорость определяла скорость всей группы.

Чуть поодаль рядом со своим адъютантом шествовал временщик всея Руси — Аракчеев. Неподалеку поспешал старец — Василий Ланской, начальник супруга. Ну а дальше всех — генерал-губернатор Санкт-Петербурга Милорадович с группой военных. Среди них был и мой муж. Не сразу и понять — в сопровождении или под конвоем.

Не считая Миши — весь комплот.

Ретироваться было бессмысленно и странно. Поэтому я осталась на месте, чтобы через минуту сделать подобающий книксен:

— Добрый день, ваше императорское величество.

— Госпожа Шторм, вы здесь? — не здороваясь произнесла супруга Павла I и добавила, чуть повысив голос: — Верно ли, что по-вашему предложению великий князь Николай Павлович был погружен в сон для произведения хирургической манипуляции?

— Это было бы невозможным без явно проявленной воли его императорского высочества и одобрения придворных медиков, участвовавших в операции, — спокойно ответила я.

— Вы не ответили на мой вопрос! — еще резче сказала царская вдова.

Группа сопровождения уже достигла входа. Вслед за царицей в вестибюль вошел Аракчеев; Милорадович встал рядом, а остальные застыли. Заметила еще одну персону — духовное лицо, отставшее от остальных.

Миша ободряюще улыбнулся, но радостной улыбка не была.

— Да, — ответила я чуть громче. — Именно я предложила надежную, эффективную и действенную методу, дабы избежать страданий его императорского высочества.

Как-то двусмысленно вышло. Будто собачку усыпили.

Между прочим, Николай Палыч, когда обсуждали операцию, сказал: хорошо бы, чтобы маменька не узнали. Как же, «не узнали»! Дворец сына — да без агентурной сети любящей маменьки?

— Эмма Марковна, его высочество проснулись, все хорошо! Ой, простите!

Василиса прибежала на верхнюю площадку и увидела делегацию.

— Проводите меня к его императорскому высочеству! — велела Мария Федоровна и чуть ли не побежала по ступенькам.

Вообще-то, экс-царицу можно понять. Это Якубовича мы взяли на слабо, а царевича уговорили с упором на этот успех. Про «сонные операции» Мария Федоровна слышала. Но одно дело слышать, а другое — узнать, что новация применена на родном сыне.

Василиса ушла сопровождать вдовствующую императрицу, я пошла было следом. Но остальные визитеры устремились вверх по лестнице. Наверху ко мне подошел Милорадович.

— Эмма Марковна, лучше всего, если мы сейчас найдем выход из этой ситуации, — сказал он. — Пройдемте в оранжерею.

Мы направились в зимний сад на втором этаже. Да, пальмы, кактусы и прочие тропические произрастания должны успокаивать. Но сейчас…

— Эмма Марковна, — продолжил генерал-губернатор, когда мы подошли к окну, — поступили донесения, что в вашем поместье могут обретаться вещественные доказательства по уголовному делу о незаконном изготовлении государственных ассигнаций. Был проведен обыск, и он подтвердил эти сведения.

— Ваше высокопревосходительство, Михаил Андреевич, — сказал муж чуть прерывистым тоном, — разве вы не получили вчера донесение о происшествии — краже, совершенной в моем ведомстве?

— Да, донесение, видимо, было отправлено, — немного смущенно ответил Милорадович, и я поняла, что граф читает депеши не очень своевременно.

— Я также уведомил непосредственного начальника. Не так ли, Василий Сергеевич? — обратился супруг к Ланскому, и по смущению того я поняла, что вельможа екатерининских времен тоже не читал донесений, ни вечером, ни утром.

— Михаил Андреевич! — сказала я резко. — Вам известно, сколько фальшивых ассигнаций было обнаружено в МОЕЙ усадьбе?

Милорадович подозвал адъютанта, тот протянул конверт. Генерал-губернатор вскрыл его над столиком — выпали несколько отдельных бумажек и три неразрезанных листа — на каждом четыре пятидесятирублевки.

— Тысяча сто рублей ассигнациями, — произнесла я, пересчитав. — Михаил Андреевич, я могу подписать чек, по которому в ближайшем банке будут выданы десять тысяч. Вы опытный, сведущий человек, вы знаете цену людям и вещам. Вы прекрасно понимаете, что я имею большие, постоянные и легко проверяемые доходы, поэтому мне нет нужды связываться с таким противозаконным промыслом! Почему вы не сообщили моему мужу о поступившем на него доносе, чтобы выяснить, кто был источником клеветы и подбросил выкраденные фальшивые деньги?

На Милорадовича было печально смотреть. Если бы на него так давил мужчина, он бы нашелся что сказать. А вот как ответить женщине — не знал.

— Донесение было доставлено, — раздался голос Аракчеева, — в собственную его императорского величества канцелярию, коей заведую я в отсутствие его императорского величества. Посему мне непозволительно было дозволить министерское расследование.

Говорил временщик как диктор, но все равно ощущалась легкая заминка. Все же не мог не помнить, из какого неприятного положения мой супруг вызволил его прошлой осенью.

Увы. Дело официально предано забвению, компрометирующие документы не сохранились, да их и не было.

Кстати, хорошо бы Василисе не попасться на глаза Аракчееву. Кто его знает, не захочет ли он отыграться за прошлую неудачу. «А давайте-ка мою холопку ко мне в карету».

И я не смогу защитить человека, который мне доверился! Первую женщину-анестезиолога — в дворовые девки.

От этой мысли слегка сдавило сердце, и я оперлась о подоконник.

— Я тоже получил подобное донесение, — раздался старческий глас Ланского, — и согласился с Алексеем Андреевичем, что расследование должно начаться безотлагательно.

Ишь ты, старый хрыч, служебное донесение не заметил, а донос прочитал!

— Поэтому я бы счел наилучшим выходом из сложившейся ситуации…

— Господа, оставьте нас наедине с госпожой Шторм! — услышала я повелительный голос.

Вдовствующая императрица уже не рысила, а передвигалась тихим уверенным шагом. С ее лица исчезла тревога, зато появилась строгость и властность. Да, жизнь жены царевича при дворе Екатерины Великой даром не проходит — на голове тень короны.

Присутствующие, включая моего супруга, отошли. Впрочем, царица намекнула жестом — недалеко.

— Ваше императорское величество, вы убедились, что манипуляция прошла успешно и ваш сын в добром здравии? — спросила я.

— Да, — коротко сказала Мария Федоровна, — медики подтвердили это. Но я не намерена говорить с вами о медицине. Ответьте, — голос царицы стал чуть тише, — почему вы стараетесь войти в доверие к моим детям? Почему вы вмешиваетесь в дела, которые не должны входить в сферу ваших интересов⁈ Почему вы поехали в Варшаву, чтобы говорить с великим князем о престолонаследии⁈ Кто дал вам полномочия лезть в дела, которые не касаются и более высокородных особ⁈

«Никто не дал; все это сделала по глупости и своевольству, в коих извиняюсь». Так, наверное, следовало ответить.

Но я сказала иначе:

— Ваше императорское величество, если вы спросили меня, имею ли я право на ответ?

Удивленная царица кивнула.

— Ваше императорское величество, мне понятны ваши материнские чувства. Я тоже мать, и мои дети в том возрасте, когда они не способны сами защитить себя в опасных обстоятельствах. А они могут воспоследовать при нынешнем положении дел: тайных, частных договоренностях о судьбе престола, неизвестных большинству жителей империи…

Пригляделась. Среди мужчин появились два ребенка — двое Саш. Взрослые их деликатно оттерли — не детские разговоры. А ведь одному из Александров в реальной истории предстоит быть убитым взрывом террористической бомбы.

Слегка ошарашенная царица молчала, я продолжила.

— Ваше императорское величество, простите, но в своих поступках я исхожу из интереса как Российского государства, так и своих детей, и ваших детей, и внуков. Смута, Жакерия, новая пугачевщина опасны всем, и долг каждого подданного — предотвратить эти опасности.

Ох, Эммочка, не распустила ли ты язычок? За такое его урезали даже при Елизавете Петровне.

Однако моя патетика лишь дала повод собеседнице усмехнуться.

— Долг каждого подданного — помнить свое место, — властно-презрительным тоном ответила царица, — а также заботиться о своей семье. О своих детях я позабочусь сама. Вы хотите еще что-то сказать?

Лучше бы она воздержалась от последней фразы.

— Ваше императорское величество! — произнесла я громко, так что голос донесся до мужчин. — Важный совет, важная просьба! Если его императорское величество соблаговолят нынешней осенью поехать на юг, то… то им лучше было бы воздержаться от этого поступка, как очень опасного для здоровья и даже для жизни. Не отпускайте сына в южную поездку!

Лицо царицы побледнело, а в глазах обозначились тучи. Но молнии не вылетели. Многолетний опыт убедил ее, что лучше ограничиться сарказмом.

— Так вы решили сменить роль политика на роль пророчицы? Сейчас это в моде. Хочу напомнить: лжепророчества не только делают посмешищем самозваную Кассандру, но и могут послужить источником серьезных опасностей. Что скажет на это служитель Господа?

Духовная особа приблизилась. Эту персону я лицезрела впервые, но догадалась — архимандрит Фотий.

— Не должен находиться у тебя прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых! — возгласил самый модный проповедник в этом сезоне.

— Да, Михаил Федорович, — сухо хохотнул Аракчеев, — не должна находиться у вас сия прорицательница-ворожея.

Ох, зря он так!

— А у вас, Алексей Андреевич, — сказала я, стараясь подражать возвышенному тону архимандрита, — не должна находиться известная и дорогая вам особа, имеющая привычку прижигать щипцами горничных и засекать без вины, тиранить и шпионить. Или находиться, но избавиться от этих немилосердных привычек. А ежели не избавится… — Сделала паузу и добавила еще громче: — … то Успение она, может, и отпразднует, а вот до Покрова будет отпета и погребена.

Честное слово, лицо Аракчеева сперва побагровело. Но когда я предсказала судьбу его любовницы — на миг побледнело. Как же можно держать в кулаке всю империю и так дорожить этой дрянью-садисткой!

Потом Аракчеев опять перешел в стартовую позицию гнева. Но сдержался. В присутствии вдовствующей императрицы на несдержанные эмоции монополист она.

Царица глядела с легкой презрительной улыбкой. Не только на меня, но и на Аракчеева. Кто любит этого выскочку, кроме царя?

Молчание прервал Милорадович:

— Как подтвердит его высокопреподобие, Бог троицу любит. Может, у вас, любезная Эмма Марковна, в запасе есть еще одно прорицание, относительно происшествий в городе, вверенном моему попечению?

Мне захотелось сказать, что наиболее значимое происшествие до конца года — вооруженный мятеж, жертвой которого станет генерал-губернатор Санкт-Петербурга. Но не стала. Насчет этой истории просто мечтала стать лжепророчицей — предотвратить ее.

Но если его сиятельство господин губернатор желает пророчества, касаемого городских происшествий, — получит. Не выходит у меня из головы сентябрьская дуэль.

— Если так хотите, — сказала я с почти искренней усталостью продавщицы, которой необходимо отпустить товар до закрытия магазина, — если хотите, то запомните: в том же самом месяце, несчастном для Алексея Андреевича, в городе произойдет дуэль между Черновым и Новосильцевым, одинаково гибельная для обоих юношей. Впрочем, образумить несчастных еще не поздно.

— Какая дуэль? — растерянно спросил Милорадович. — Разве они уже не помирились?

Что же касается Аракчеева, опять услышавшего о несчастье в своем доме, он опять гневно взглянул на меня. И опять сдержался.

И вновь воцарилось молчание, нарушенное вдовой-императрицей.

— Все три прорицания, — с усмешкой произнесла Мария Федоровна, — следует признать пустыми и никчемными. Надеюсь, непрошеная… докторесса, докторисса, докторка, в вашей переносной аптечке имеются успокаивающие снадобья. Сейчас они нужны именно вам. Не скрою, вы сделали многое, чтобы вывести меня из душевного равновесия. Но все же я предпочту дать законный ход этой странной и некрасивой истории. Прощайте, госпожа Шторм.

Развернулась и пошла. Что любезно с ее стороны — властным кивком велела следовать за ней Аракчееву. Архимандрит Фотий взглянул на меня с интересом, но тоже предпочел удалиться.

Ко мне приблизились Ланской, Милорадович и супруг.

— Михаил Федорович, — тихо произнес старый вельможа, — сожалею, но в этих обстоятельствах вы не можете оставаться моим помощником. Я непременно уведомлю государя о произошедшем, но вы не можете ожидать его воли, пребывая в нынешней должности.

Вздохнул и удалился — роль сыграна.

— Михаил Федорович, — сказал Милорадович, — после произошедшего… после всего произошедшего, — добавил он, сделав паузу, и я поняла: подразумевался сиюминутный диалог меня и императрицы, — вам невозможно оставаться в столице. В том числе в вашем пригородном имении. Это касается и вашей супруги, вам надлежит отбыть в ее нижегородское имение, так как…

Милорадович на миг замялся.

— Так как своего имения у меня нет? — непринужденно спросил Миша.

— Сегодня вечером будет подписано официальное предписание, поэтому я бы советовал вам уехать без административного принуждения, — продолжил Милорадович.

— Михаил Андреевич, позвольте спросить. — Спасибо. — Где были обнаружены подброшенные улики?

— В географическом атласе на журнальном столике, — чуть промедлив, ответил генерал-губернатор. — А сейчас рекомендую вам удалиться. Пожалуйста, — добавил он чуть умоляюще, — не дразните гусей!

— И гусыню, — почти шепотом сказала я.

Милорадович хотел разгневаться. Но вместо этого усмехнулся и показал на лестницу — ступайте.

— Мушка, — непринужденно сказал Миша, — а ведь Лизонька очень хотела в Голубки.

— Да, дорогой, — согласилась я.