Тренировочный день 8

Глава 9

Глава 9

— Мне кто-нибудь объяснит наконец, как это произошло⁈ — Лиза Нарышкина, ученица 8-го «А» класса средней школы номер три города-героя Колокамска — упирает руки в бока: — как такое могло произойти вообще? Мы же с ним договаривались!

— Ээ… — Оксана Терехова оглядывается на своих подруг в поисках поддержки. Но Яна стоит у выхода из беседки, а Инна делает вид что не понимает, о чем речь.

— Я многого не знаю. — говорит Оксана, смирившись с ролью докладчика и ответственного за все плохое в этом мире, включая холокост, геноцид, ядерное оружие и увольнение Поповича из школы. Она разводит руками: — Я слышала что это родители нажаловались на то, что дескать «Виктор Борисович слишком уж запанибрата со школьниками».

— Это все из-за англичанки. — подает голос Инна Коломиец: — директор ей выговор с занесением влепил. За «аморалку».

— Какая «аморалка» еще? — удивляется Нарышкина: — это Альбине-то? Она после того случая с Негативом по школе вся затянутая ходит, даже пуговицы на рубашке не расстегнет.

— Ну… она до этого ходила в «вызывающем виде, порочащем педагогический коллектив». Наверное, это накопительный эффект имеет. Но вообще-то я слышала, что все это не из-за Альбины и ее внешнего вида или там того, что Попович с учениками запанибрата. — говорит Яна, оставляя свой пост у выхода из беседки: — слушайте, а нам точно можно такое? А вдруг кто увидит? И в прошлый раз не очень получилось, в лагере, помните?

— Вот ты, Барыня, совсем ничего не понимаешь. — Лиза садится, но не на скамейку внутри беседки и не на стол, а на перила, которые ограждают беседку и ставит одну ногу рядом со скамейкой: — ничегошеньки. Во-первых, тогда в лагере мы что пили? Бурду какую-то, что Оксанка у отчима стырила и в термосе принесла, а сейчас у нас — вот! — она с гордостью демонстрирует небольшую плоскую стеклянную бутылку в форме фляжки: — настоящее виски! Американское, чтоб вы знали. У отца из бара взяла, все равно не заметит. Такие ковбои носят в кармане джинсов, вот потому такая форма удобная.

— Ни разу виски не пила. — говорит Инна и забирает бутылку у Лизы: — смотри какое красивое…бутылочка словно сувенирная… и на цвет тоже — как карамель. А водка она прозрачная и все. Что же насчет места, Барыня — можешь быть спокойна, наше место. Сюда и не заходит никто почитай, это же не парк. Место глухое, за гаражами и ближе к речке… раньше тут был санаторий для шахтеров, ну когда еще добывали рядом с городом, а потом остались заброшенные здания. — она обвела взглядом окружающий пейзаж.

Беседка, в которой расположились девочки, когда-то была частью благоустроенной территории санатория. Теперь это полуразрушенное сооружение из потемневшего дерева, чьи резные элементы местами обломались или покрылись трещинами. Плющ густо оплел все строение — от основания до самой крыши, превратив беседку в зеленый кокон. Лианы проникли сквозь щели в досках, обвили перила и даже частично закрыли вход, так что приходилось раздвигать листву, чтобы попасть внутрь.

Крыша беседки местами провалилась, и сквозь дыры пробивались солнечные лучи, создавая пятнистые блики на потрескавшемся деревянном полу. Краска давно облупилась, обнажив серую древесину, а железные гвозди проржавели, оставив на досках бурые подтеки.

Вокруг расстилался пейзаж технологического апокалипсиса. В двухстах метрах виднелись скелеты корпусов бывшего санатория — кирпичные здания с выбитыми окнами, из которых торчали остатки рам. Крыши частично обвалились, обнажив почерневшие от времени стропила. Стены покрылись мхом и граффити, а из трещин в асфальте пробивались сорняки и молодые березки.

Между зданиями пролегали заросшие дорожки, по краям которых валялись обломки бетонных плит и куски арматуры. Старые фонарные столбы стояли покосившиеся, с разбитыми плафонами. Где-то вдалеке виднелись ряды гаражей — более новых, но тоже обветшалых, с покосившимися воротами и выцветшей краской.

А за всем этим, сквозь заросли ивняка и кустарника, поблескивала речка — единственное живое, что осталось от прежнего пейзажа. Ее журчание было едва слышно в тишине заброшенного места.

— А во-вторых? — задается вопросом Яна Баринова, в свою очередь садясь на перила беседки: — что там во-вторых?

— Во-вторых?

— Ну ты говорила, что, во-первых, у нас сегодня виски. — напоминает Яна: — даже палец вон на руке загнула.

— А, во-вторых, у меня горе. — говорит Лиза: — мой Витя уволился из школы. И даже ничего мне не сказал!

— Как бы он тебе сказал, если ты вон, в Болгарии на Солнечном Берегу в минималистичном купальнике загорала? — резонно замечает Инна: — куда бы он тебе звонил? На деревню дедушке?

— Ладно. Пусть не мог позвонить. Но написать-то записку мог?

— Вот именно из-за этих записок его из школы и уволили. — кивает Инна: — потому что «запанибрата» это не только когда с мальчишками он воздушных змеев запускает и учит как драться правильно, но и когда он с девочками слишком уж близко… дружит.

— Это ты на что намекаешь? — нехорошо прищуривается Лиза: — Коломиец?

— Да я не намекаю, я прямо говорю. Ты бы к Поповичу лыжи так не намазывала салом, а то вся школа знает, что ты ему глазки строишь. Думаешь его за это по головке погладят? Ладно что уволили… вон ты знаешь, что с Доброй Вожатой произошло? Уголовное дело возбудили же! И это на секундочку девушка была. А ну как Попович на твои авансы поддался бы и зажал тебя в коридоре, да в кладовку свою затащил и на матах спортивных разложил бы, а?

— Ты… ты чего⁈ — Лиза стремительно краснеет и прижимает ладони к щекам: — ты что такое говоришь-то⁈

— Вот-вот. — удовлетворенно говорит Инна, глядя на ее покрасневшее лицо: — вот из-за этого он и уволился наверное. Чтобы ты ему такое лицо не делала.

— Инна!

— А что Инна? Думаешь он железный, что ли? У него совершенно нормальный мужской аппарат и все работает, мы же в тот раз за ним подсматривали. А тут ты такая, на все согласная и несовершеннолетняя. Да для него, ты Нарышкина — это сразу десять лет строгого режима без права переписки в тугих джинсах и своей обтягивающей майке! Между прочим, если бы англичанка в таком в школу пришла, ее бы точно потом уволили… — ворчит Инна и качает головой: — не, сейчас тебе даже лучше будет. Возраст согласия с шестнадцати, никто не мешает тебе его по городу преследовать, разве что его многочисленные девушки против будут. Хотя если они все такие как эта Ирия Гай, то может и не против…

— Не слушай ее, Лиза. — говорит Яна Баринова: — ты чего? Не слушай и не обижайся. Инна просто… ну она прямая. И считает, что вы не пара, потому что разница в возрасте, а еще потому что Виктор Борисович бабник.

— Бабник — это когда комплименты говорит и цветы дарит и глазки строит. А когда у тебя две женских городских команды в любовницах — это какое-то другое определение нужно искать. — ворчит Инна: — вон по тебе Лермонтович с прошлого года сохнет, Лизка. И не только он, в нашем классе трудно найти мальчика, который бы к тебе равнодушен был. Найди себе ровесника. Ну или если вот так уж чешется постарше кого — вон в выпускном кого.

— Лиза, ты главное не расстраивайся. — быстро добавляет Яна: — ну уволился и что? Главное, что жив и здоров и все с ним хорошо. Лиза⁈ Лиза!! — она с округлившимися глазами смотрит как Лиза решительно отбирает плоскую фляжку виски у Инны, откручивает крышку и делает два глотка. Закашивается и вытирает рот предплечьем. Яна тут же бросается похлопать ее по плечу.

— На. — Лиза толкает фляжку ей в руку: — вкус отвратительный, всю глотку обожгла, на, пей.

— Но я… — Яна открыла было рот, но взглянула на Лизу и взяла фляжку. Отпила глоток и прислушалась к своим ощущениям.

— Не так уж и плохо. — сказала она: — но, Лиза, в самом деле — не расстраивайся ты так. Сейчас мы посидим, поговорим… кха-кха! — она откашлялась и передала бутылочку дальше — Оксане Тереховой: — на вот.

— Она ж весит как мешок картошки, ее с запаха вынесет. — говорит Инна: — Ксюха, не пей, тебя снова накроет.

— То есть о ее чувствах ты печешься… — говорит Лиза.

— Ну вот, началось. — закатывает глаза Инна: — да именно, потому что я о тебе забочусь, дура ты такая, я и говорю тебе все это! Мне вообще было бы легче как вот эти две дуры — ничего тебе не говорить, вон, подарочек из-за границы получить и радоваться, какая ты умная и классная, Лиза! И как тебе повезло с Поповичем и что вы скоро поженитесь, заведете детей, купите себе квартиру на Профсоюзной, и ты ему свитер с оленями свяжешь.

— Две дуры?

— Не до тебя, сейчас, Ксюха.

— Девочки, не ссорьтесь!

— Вот скажи, Баринова, если бы я хотела поссориться, а ты со своим «девочки не ссорьтесь» влезла бы — как бы это помогло, а?

— Оксана, не пей!

— Две дуры?

— … так что даже не смей тут говорить, что я о тебе или о твоих чувствах не думаю, дура ты заграничная! Да если бы мне было плевать, я бы и слова не сказала! Думаешь мне охота каждый раз с тобой сраться из-за твоего Поповича⁈ Со своей лучшей подругой!

— Если ты моя подруга, то ты должна меня поддерживать, а ты! Ксюха, дай-ка сюда бутылку!

— Не дам. — говорит Оксана и сдувает волосы со лба: — она меня дурой назвала. И Янку тоже.

— Она это не со зла. — пытается уладить все миром Яна: — она на самом деле так не думает.

— Думаю! — встает и упирает руки в бока Инна: — еще как думаю! Вы все тут дуры! Эта вон решила со своим учителем физкультуры замутить, идиотка! А ничего что это именно твоя мама и пожаловалась, что ты и Попович слишком уж «запанибрата», а?

— Чего⁈ — от лица Лизы отлила кровь и на секунду она стала белой как мраморная статуя.

— Того! — Инна протягивает руку и после короткой, но интенсивной борьбы — отбирает бутылку у Оксаны: — отдай, мне тоже выпить сейчас нужно. — девушка решительно отпивает из горлышка.

— Сильная… — жалуется Оксана и дует на пальцы: — отдавила два пальца, горилла…

— Моя мама… — выдавливает из себя Лиза и садится на скамейку за стол, так, словно ей ноги подрубили: — быть не может…

— Еще как может. — безжалостно режет по живому Инна: — она и устроила все это собрание и жалобу директору написала, да не одну. Штук пять.

— Мама… — бормочет Лиза: — как? И… зачем?

— А ты, наверное, с мамой делишься всем. — предполагает Яна: — у вас же хорошие отношения. Со взрослыми всегда так — ты им доверяешь, а они потом обязательно это против тебя же и используют. Так всегда, сперва говорят «говори правду и тогда ничего плохого не будет, главное, чтобы ты правду сказала», а потом оказывается, что лучше бы молчала вообще. Я вот маме про лагерь рассказала и про то что мы самогонку Ксюхину пили и что подглядывали за Поповичем, так она только посмеялась и сказала что они в юности еще и не такое творили… а потом на родительском собрании все разболтала!

— Так это из-за твоей мамы все узнали про нас⁈

— Она не хотела! Случайно вырвалось. Откуда она знала, что все так воспримут…

— Дура ты Баринова и мама твоя от тебя недалеко ушла, вот нашла, о чем говорить с родителями. — качает головой Оксана Терехова: — если мой отчим узнает, что я у него самогонку сперла, то или убьет на месте или посадит с собой пить… и я еще не знаю, что хуже. Пожалуй, лучше пусть сразу убьем, меньше мучаться буду…

— А… твои родители не узнали? — осторожно спрашивает Яна.

— Мои предки на родительские собрания не ходят. — гордо заявляет Оксана: — они ж прекрасно понимают, что ничего хорошего там не услышат. Это вы все… отличницы, комсомолки, активистки. А я — андерграунд и темная сторона Луны, у меня свое виденье мира. Я может Ван Гог. Непризнанная гений.

— Моя мама меня предала. — говорит Лиза, уставившись в пространство стеклянными глазами: — а ну дайте мне бутылку, мне нужно выпить. Теперь-то я знаю почему взрослые так сильно хотят забыться в алкогольном угаре. Это вовсе не из-за экзистенциального ужаса бытия как Хемингуэй писал, а потому что все вокруг сволочи…

— Так это и есть экзистенциальный ужас бытия — осознавать, что все вокруг сволочи. — тихонько замечает Оксана: — а особенно страшно, когда это близкие люди.

— Предавать могут только близкие. — замечает Яна: — далекие не могут предать, потому что предать — это злоупотребить доверием. А если ты человеку и так не доверяла, то и предать он тебя не может. И вообще, то что твоя мама нажаловалась на Поповича это не предательство. Она просто по-своему за тебя беспокоится.

— Лучше бы нож в спину воткнула. — говорит Лиза и отхлебывает глоток виски из бутылки, закашливается и сгибается пополам. Стоящая рядом Инна — хлопает ее по спине и забирает бутылку.

— Давай сюда. — говорит она, наблюдая как Лиза утирает рот предплечьем: — и хватит тут нюни разводить! Найдешь себе еще таких вот старперов, вон в парке по пятницам и субботам столько таких шарахается, выбирай — не хочу.

— … — Лиза молчит, глядя в пространство.

— Лиза! Ну перестань, ну пожалуйста! — не выдерживает Яна: — Инна! А ты не дави на нее так… видишь же, что с ней происходит.

— Что? — Инна отрывается от бутылки и бросает взгляд на Лизу. Вздыхает. Наклоняется чуть вперед.

— Ладно. — говорит она: — Поповича твоего не из-за этого уволили. И вообще не уволили, а он сам уволился. Потому что директор орал на него кабинете из-за того случая с гранатой в лагере.

— А? — поднимает заплаканное лицо Лиза: — но при чем тут граната?

— Так он должен был заявление написать. И рапорт. И в отчете отразить. Не знаю как, да только тогда Лермонтовича на учет бы поставили, в детскую комнату милиции, понимаешь? А учет в детской комнате милиции — это прощай комсомол, на секундочку. И вообще серьезно. Говорят мама Лермонтовича за него попросила очень, а наш Попович и вступился. А директор сказал — или ты, Виктор Борисович, заявление на Лермонтовича пишешь, или заявление на увольнение по собственному желанию. Ну вот наш рыцарь на белом коне и написал заявление. Как ты понимаешь — на увольнение.

— Получается Попович спас Вовку Лермонтовича. — задумчиво говорит Яна: — получается, что он вроде как рыцарь, но тогда выходит, что Вовка — его принцесса?

— Чего⁈ Баринова!!

— Ой! Да я вовсе не то хотела сказать! — тут же поднимает руки Яна: — в тот раз в лагере он нас всех пытался спасти! И, наверное, тебя в первую очередь! Да, я так и видела в его глазах «пусть я умру, но Нарышкина — останется жить!», скажите девочки? — она оглядывается в поисках поддержки.

— Точно. — кивает Оксана Терехова: — чего он иначе на гранату животом бросился. А представьте была бы она боевой? Разорвало бы его на части и все ради тебя Лиза, так что пожалуйста перестань уже плакать. У тебя глаза красные будут.

— А вот мне интересно, откуда Попович так хорошо про гранаты знает? — задается вопросом Инна: — вот никто даже среагировать не успел, а он уже сообразил. Простой физрук бы растерялся. Значит имел дело с гранатами… но когда? Он же из института тут, в армии не служил. И… ай! — она потирает плечо и бросает уничижительный взгляд на Яну: — да, конечно! Лиза! Точно! Он тебя спасал и все такое…

— Да я поняла уже. — вздыхает Лиза и трясет головой. Выпрямляется с мрачной решимостью в глазах: — я поняла, что он меня не любит. Все, пора мне бросать эту дурацкую идею…

— Неужели?

— Да. Я твердо решила — все. Конец. Баста. Я больше не буду за ним волочиться. Пусть сам потом на коленях приползет!

— Вот! Вот теперь я слышу речь не девочки, но женщины! Молодец!

— Я вот только сейчас к нему домой пойду и все в глаза выскажу!

— О, господи, Лиза…

— Вот только допьем и пойдем!

— Так он же в Москве, на жеребьевке!

— Тогда записку оставлю!

— О, господи, Лиза…