Тренировочный день 8

Глава 17

Глава 17

Комната, выделенная девушке в общежитии Комбината, была небольшой, примерно восемнадцать квадратных метров, стандартная для ведомственного жилья. Свежевыкрашенные стены цвета топленого молока еще пахнут краской — видно, что к осени и к заезду новой смены готовились основательно. У окна, занавешенного ситцевыми шторами в мелкий цветочек, стоит письменный стол из ДСП с характерной светло-коричневой фактурой под дерево. На столе — настольная лампа с зеленым абажуром, стопка спортивных журналов «Физкультура и спорт», несколько книг.

Вдоль стены — узкий платяной шкаф того же гарнитура, дверца приоткрыта, и в лунном свете видны висящие на плечиках спортивные костюмы — красный парадный с белыми лампасами и повседневный синий. На верхней полке шкафа — спортивная сумка с эмблемой «Динамо».

Над кроватью, которая сейчас разобрана и превращена в импровизированное ложе на полу, на стене — целая галерея. В центре — грамота в рамке под стеклом: «Мастер спорта СССР». Рядом — фотографии с соревнований: вот Айгуля с командой на пьедестале, вот в прыжке над сеткой, вот с кубком в руках. Между фотографиями — вымпелы: «Сочи-84», «Минеральные Воды», «Первенство ЦС ДСО Динамо», «Спартакиада народов РСФСР». И конечно же групповая фотография девчат команды «Колокамский Металлург».

На тумбочке у кровати — маленький будильник «Слава» с фосфоресцирующими стрелками, оглушительно тикающий в тишине, стакан с водой, связка ключей. Рядом — сувениры из поездок: керамическая вазочка с видом на «Ласточкино Гнездо», деревянная шкатулка с выжженным изображением Кавказских гор, маленькая статуэтка дельфина из ракушек — типичная черноморская безделушка. Еще там же — фотография в простой деревянной рамке: молодая женщина в национальном узбекском платье держит за руки двух девочек-погодок.

У противоположной стены — небольшой холодильник «Саратов», гудящий время от времени, как полагается холодильникам той эпохи. На нем — электрический чайник и поднос с двумя чашками, в одной из которых торчит ложка.

На полу, прямо на линолеуме с геометрическим узором, лежит матрас, стянутый с кровати. Видно, что устроились наспех — подушки сбились в сторону, одеяло скомкано у стены.

В углу комнаты, у двери — спортивная экипировка: наколенники, специальные кроссовки для зала, сетчатая сумка с волейбольными мячами. На вешалке на двери — легкая ветровка и джинсы.

Через приоткрытую форточку доносится прохладный сентябрьский воздух Сибири, пахнущий уже близкой осенью, дымом из труб ТЭЦ и чуть уловимо — рекой, что течет в полукилометре от общежития. Где-то внизу, во дворе, лает собака, и ей отвечает другая, с соседней улицы.

На подоконнике — небольшой транзисторный приемник «Альпинист», молчащий сейчас, и пластиковый стаканчик из-под сметаны с каким-то зеленым ростком — видимо, попытка сделать казенную комнату чуть более обжитой. В комнате звучит речь девушки, словно бы чистый горный ручей журчит, протекая между камнями.

— … а в детстве я была мелкая. Нет, правда, по росту, когда на физкультуре вставали, я вторая от конца шеренги была. Тогда мы еще в Чиназском районе жили, рядом с Ташкентом, уже потом в Ферганскую долину переехали. — говорит Айгуля и подбрасывает ладонь Виктора на своей ладони в такт словам: — ты бы видел тогда Фергану! Абрикосовые деревья в цвету, столько запахов, фрукты везде, виноград, яблоки, абрикосы, персики, сливы, инжир, гранаты, хурма, айва… арбузы на полях лежат. А через год уже до горизонта — одни хлопковые поля. Деревья вырубили, виноградники выкорчевали и везде — один хлопок. Терпеть его ненавижу. И его запах… ацетоном он воняет.

— Хлопок? — удивляется Виктор, поворачивая голову на бок для того, чтобы увидеть ее лицо. Исключительно лицо, ее глаза… и все остальное тоже, конечно же. В рассеянном лунном свете она лежит рядом с ним на продавленном матрасе, прямо на полу, простыня сползла чуть вбок, открывая взгляду изгибы ее тела.

— Знаешь, вот если бы Франсиско Гойя был бы с тобой знаком и видел то, что сейчас вижу я, он бы нипочем не написал свою «Маху Обнаженную». Он бы ночей не спал, но написал «Айгулю в Простынях». Обнаженную. — говорит он, опустив взгляд: — правда не все видно. Давай свет включим?

— Витька! — Айгуля шутливо бьет его по плечу: — я стесняюсь.

— Было бы чего. Ты сложена божественно. Особенно вот этот изгиб бедра, который…

— Нет, правда, Вить, убери руки, я так не засну! У нас завтра тренировка!

— Поверь мне, я знаю. Я ваш тренер.

— Это называется злоупотребление служебными полномочиями, Полищук… убери руки уже!

— Да ладно… и вообще, почему хлопок ацетоном воняет? Он же не пахнет сильно… ну не должен…

— Зубы мне заговариваешь, Полищук? — Айгуля решительно берет его руку и убирает со своего бедра: — а хлопок я терпеть ненавижу. С самого детства нас на его уборку гоняли. Вся республика как с ума сошла, подавай хлопок и все тут. Четыре миллиона тонн за сезон, потом — пять миллионов, потом — шесть. Мы всю осень и не учились вовсе, а в полях с холщовыми сумками через плечо, под палящим солнцем… и пахнет он ацетоном, потому что его чем-то опрыскивают, чтобы черви не пожрали.

— А. Гербицидами. ДДТ.

— Не знаю уж чем опрыскивали. — девушка пожимает плечами: — да только когда солнце светит, то воняет как будто это не хлопок, а старую тряпку в ацетоне вымочили и во дворе расстелили. Вот так, до самого горизонта — воняющая старая тряпка, жара, сумка плечо оттягивает и руки все в царапинах… у нас из соседнего класса девочка постоянно в обморок на сборке хлопка падала. А ведь раньше в Ферганской долине абрикосы цвели… эх. Как там — «пни вырывайте, щепки сдувайте, асфальту, асфальту сюда подавайте! Вот это будет планета, катись хоть вокруг света на роликовых коньках!».

— Ты и стихи складывать умеешь…

— Не мои. Прочитала где-то. Знаешь, Вить, иногда я боюсь, что люди — вот так все разбазарят, понимаешь? В Фергане из-за этой хлопковой гонки сейчас и абрикосов толком нет. Срубить абрикосовое дерево дело пяти минут, а вот чтобы вырастить… — девушка приподнимается на локте и строго смотрит на Виктора сверху вниз. При этом движении простыня соскальзывает с ее плеча и его глаза невольно отслеживают это событие.

— Витька! — притворно возмущается она и накидывает простыню на плечо: — ты куда пялишься? Я с тобой разговариваю!

— И… для участия в разговоре глаза не нужны.

— Я же волейболистка, у меня грудь не такая большая. Спортсменка. Не смотри, я стесняюсь.

— Было бы чего стесняться. Ты прекрасна. — Виктор откидывается на подушку и закладывает руки за голову, глядя в потолок: — вот если бы у меня такое тело было бы, я бы вот так и ходил голышом, пусть все завидуют. Но в целом я тебя понимаю, да. Знаешь почему символом мира стала оливковая ветвь?

— Потому что… Вить, серьезно. Если ты продолжишь вот так делать, то мы не заснем вообще! Будем до утра заниматься… всяким. А потом завтра на тренировке варенными будем. Маркова и Маслова сразу все заметят. И Лильке твоей сдадут. Убери руки…

— Да я просто погладить. У тебя такая шелковистая кожа… гладкая. И пахнешь ты вкусно.

— Так почему оливковая ветвь — символ мира? Не отвлекайся, Полищук!

— А? Оливковая ветвь, говоришь… вот привязать бы тебя к такой ветке и маслом намазать и картину с тебя написать… ай! Ты чего щиплешься⁈

— Так тебе и надо, кобель ты Витька, вот что! Давай говори про ветку, а то мы с тобой никогда не уснем.

— Хм. Ветка, ветка… а! Точно! Оливковая ветвь — символ мира. Почему? Да потому что в древние времена оливковое масло очень ценилось. Вот, например типичный перекус римского легионера в походе вполне мог составить кусок хлеба, обильно политый оливковым маслом и крепко посоленный для вящего вкуса. И вина, конечно, кувшинчик…

— А у тебя, Вить, как у Валентины Терешковой, всего две скорости — одна, когда ты кобель и глазки масляные, и другая — когда ты лектор в городском планетарии. Ты как тетерев, Полищук, как начинаешь вещать, так ничего вокруг не замечаешь… — усмехается девушка, глядя на него с каким-то странным выражением лица: — тебя хлебом не корми, дай лекцию прочитать.

— Салчакова! Тебя не учили что если ты хочешь высказаться в классе, то нужно сперва поднять руку? — Виктор делает вид что строго смотрит на девушку, поверх воображаемых очков на переносице: — сегодня мы проходим важную тему, она обязательно будет на экзаменах. И… о чем это мы? Ах, да. Завтрак римского легионера! Тяжелым катком прокатились стальные легионы Рима по народам Средиземноморья… именно римские легионы можно назвать первой армией в мире, армией а не вооруженными бандами или дружинами, не племенными формированиями, а полноценной армией. Структура легиона, его дисциплина, способы и методы… — он замолкает, глядя как девушка — тянет руку вверх, как послушная школьница. И конечно же простыня снова спадает с ее плеча.

— Да, Салчакова? — говорит он, пытаясь остаться в роли школьного учителя: — ты что-то хотела сказать?

— Мы про оливковую ветвь говорили, Виктор Борисович! — сверкает глазами девушка: — а вы опять про Римскую Империю!

— Ну что тут поделаешь. Наверное, меня отвлекает то, что ты тут лежишь голая совсем. Ай-яй-яй, Салчакова, в школу и голой…

— Я в простыне!

— Ну под простыней-то голая. — резонно возражает Виктор: — я знаю, что ты голая, сам раздевал. Ладно… что там про ветвь… ах, да! В общем смотри, оливковое масло пользовалось большим спросом и популярностью, но одновременно являлось стратегическим ресурсом. И если враг приходил с войной, то в первую очередь сжигал оливковые деревья. Сжечь дерево дело пяти минут, а вот вырастить, да чтобы оно плодоносить начало — дело десятков лет. Вот потому-то и понятно, что если в этой местности есть оливковая ветка с оливками на ней, значит в этой местности как минимум несколько десятков лет не было войны. Как-то так. Разрушить всегда легче чем созидать.

— Вот-вот. — вздыхает Айгуля и поправляет простыню: — чертов хлопок. Вся республика только и работала на хлопок. Дался всем этот хлопок… неужто простыней в стране не хватает?

— Хлопок это сырье. В первую очередь даже не для простыней…

— Да я знаю. — отзывается девушка: — порох из хлопка делают. Зачем нам так много пороха, Вить? Я вот считаю, что абрикосы нужнее. И… в общем мы как переехали в Фергану так и началось. Я маленькая была, но кое-что помню. Папа агрономом был, жили обычно, но как в Фергану переехали, так у нас сразу и дом появился большой и машина… зеленый такой «уазик». И деньги… много денег. Папа мороженное ящиками домой привозил, мы с сестрой уж очень мороженное любили…

— У тебя сестра есть? Я и не знал…

— … очень мы мороженное любили. А папа привозил. Мог даже проектор привезти из кинотеатра и во дворе фильмы показывать, всех соседей собрать и показывать. — тихо говорит девушка. Замолкает. Виктор глядит в полоток. В новой, недавно выданной комнате общежития тихо. Слышно, как где-то далеко за окном, на улице проезжает машина, по окнам проносится всполох, когда фары мазнули по зданию и снова тишина. Слышно, как тикают часы на стене. Тик-так. Тик-так.

— А потом все как-то сразу прекратилось. — говорит девушка: — все и сразу. Папа ушел и пропал. Машину забрали. Дома стало неуютно, и мы с мамой переехали в комнату у тети Ясмины. Мама начала на поле работать, никогда раньше в поле не выходила, а тут начала. И мы… то есть я и сестра — тоже стали. Начиная с четвертого класса. Три копейки за килограмм хлопка… знаешь я вот сказала, что хлопок терпеть не могу, но с полями до горизонта я ещё могу примириться. Они по крайней мере зеленые. Но вот на «подборе» стоять… знаешь как хлопок собирают? Нет? Когда время приходит, то над полями пролетает «кукурузник», который распрыскивает химикаты. После этого все листья с кустов опадают за сутки. Выходишь на следующий день, а зелени нет. Кусты и белые комочки хлопка на них. И все. Знаешь, говорят если нейтронной бомбой шарахнуть, то людей не останется вовсе, а будут только вот такие комочки… белые и легкие.

— Это не так.

— Конечно не так. Ни разу не видела нейтронной бомбы, но вот в сборе урожая хлопка участвовала каждый год. Пролетает самолет, опрыскивает все ядом, листья с кустов падают. Потом — проходит комбайн и собирает хлопок. Но комбайн это просто машина и часть хлопка он не может собрать. Где-то что-то упало на землю, а что-то — не отодралось от ветки и так далее. Так что после комбайнов запускают нас. С холщовыми сумками через плечо. Обязательно нужно взять с собой флягу с водой, посреди поля воды нет, а назад идти чтобы попить — это несколько километров. Три копейки за килограмм собранного хлопка — столько нам платили. Говорили, что хлопок, который мы собираем — очень низкого качества, потому такая плата. Некоторые девочки клали в сумку камни, собранные на поле, чтобы вес больше был. На некоторых закрывали глаза, принимая хлопок с камнями, но не на нас с сестрой… — она качает головой: — у нас камни не принимали. И вес всегда ниже записывали.

— Это еще почему?

— Не знаю. Тогда я уже понимала, что папа чем-то не угодил Хозяину. Люди, которые против Хозяина пошли… они как правило долго не жили. И к семьям таких людей было особое отношение. Не любили таких в Ферганской долине. Нет, я не то говорю. Не то, чтобы не любили, а скорее боялись. Как будто мы заразные были, понимаешь? — девушка помотала головой, отбрасывая плохие воспоминания: — ладно, хватит воспоминаний на сегодня, а то я опять расстроюсь. И не засну. И завтра варенная буду. Лучше ты мне вот что скажи, Полищук, у тебя с Лилькой что?

— А? В смысле? Все у меня хорошо с Лилькой.

— Ты ей голову морочишь. Женись на ней и все дела. — тычет в него пальцем девушка: — где ты себе еще такую девушку найдешь?

— Да? А вот твой брат говорит, что…

— Ой, давай про Анвара забудем, а? Он вообще не знает, чего творит. Они сюда давно переехали, у него в голове все как у Шико смешалось. Чего ты на меня смотришь? Ну, Шико, роман Дюма «Сорок Пять». Не помнишь? Там еще король у Шико спрашивает, мол чего ты нос воротишь от своих земляков, ты же тоже гасконец. А Шико отвечает, что в Гаскони он гасконец, а в Париже — парижанин. А король спрашивает — а эти? А Шико ему говорит, что в Гаскони они гасконцами не были, а в Париже стали в три раза больше гасконцами. Вот и Анвар у меня — на родине он традиций не знал и не уважал, а сюда приехал и весь такой «традиции отцов», распушился… так что там с Лилькой?

— Все сложно, — отвечает Виктор: — ты же ее знаешь. Ей пока нормально живется, ну я и не пристаю со своими глупостями. Вот если бы я в нее влюбился без памяти и принялся бы стихи писать и серенады под окном петь, то она бы тотчас меня в лес послала бы. За подснежниками, хоть и не сезон.

— Лилька — странная. — кивает Айгуля: — а ты насчет Аринки Железновой в курсе уже? Маслова не рассказывала?

— Не. А что там за сплетни вокруг нашей звезды ходят?

— Ха. А еще тренер. Должен руку на пульсе команды держать и всегда быть в курсе последних событий… ты куда опять лезешь⁈

— Ты же сказала — нужно быть в курсе и держать руку на пульсе. Вот и держу…

— Витька! Там нет пульса!

— Еще как есть.

— Нет, правда, руки убери. У меня есть что рассказать… и вообще, не веди себя на людях вот так!

— Это как?

— Это когда ты своими масляными глазками на меня смотреть начинаешь! Все сразу все понимают!

— Да я на всех так смотрю…

— Неправда! Ты так только на тех смотришь, кого ты мысленно… того! Вот! На Валю Федосееву ты так в жизни не смотрел!

— Кстати. Упущение. Нужно будет на Валю так смотреть… между прочим она очень даже ничего.

— Сотрешься, Полищук. Смотри, задавит она тебя. — насмешливо тычет его пальцем в плечо девушка: — у нее бедра знаешь какие? Как железные!

— Это будет смерть достойная воина. Я сразу в Вальгалле появлюсь и мне почетное место о правую руку от Одина выделят. И все погибшие викинги будут слушать меня с легкой завистью, потому что быть задавленным Валей — это тебе не скучной смертью от топора помереть.

— И снова он включается в режим лектора. Будем говорить о Скандинавских мифах, учитель Виктор Борисович?

— Именно. О мифах и легендах. Итак, Салчакова, настало время познакомить тебя с забавными традициями Скандинавского полуострова с так называемыми ордалиями в честь Праздника Урожая!

— Виктор Борисович, а что это вы делаете такое?

— Не отвлекайся, Салчакова, это будет на экзамене! Простыня эта тут… еще мешается…

— Виктор Борисович, а вы развратник!

— Салчакова, я ученый! Чтобы ты знала, царь любой науки — это эксперимент! Вот и сейчас мы с тобой… поэкспериментируем…

— Ммм… но разве мы не делали это только что?

— Подтверждаемость эксперимента — вот что важно. И потом, если можно туда, то можно и в…

— Витька! Руки убери!

— И… наука ничего не стоит без эксперимента, Салчакова! Неужели ты откажешься от духа исследования? Если бы не этот дух, то Колумб никогда бы не отправился в неизвестность на «Пинте» и «Нинье», если бы не он, то Магеллан остался бы дома, Ермак не собрал бы своих казаков, а человечество до сих пор сидело бы в своих пещерах! Дух исследователя! Любопытство! Смелость! Дерзость! Желание раздвинуть горизонты и шагнуть в неизвестность! Только благодаря этим качествам люди однажды ступят на поверхность других планет! Салчакова — ты же благодарная наследница своих предков, которые никогда не сдавались и всегда шли вперед!

— … ну если только один раз…