Тени под сердцем неба

Глава 11. Сквозь вечность

Повозка скрипнула, сдвинувшись с места. Никто из четверых не заговорил.

Байсюэ сидела неподвижно как статуя. Яохань, несмотря на усталость, внимательно наблюдала за дорогой, но то и дело поглядывала на богиню, при этом её пальцы то и дело сжимались и разжимались. Казалось, она хотела о чём-то спросить, но никак не решалась, а Байсюэ никак не реагировала на её нервозность. Цзяньюй молча потягивал вино из маленькой фляги, периодически бросая настороженные взгляды в чащу, как будто ждал второго акта безумного боя. Даже Юншэн был тише обычного — он твёрдо управлял будто бы расслабленно, глаза были прикрыты, но спина – слишком прямой для человека, который отдыхает.

Время тянулось вязко. Дождь, несмотря на тёмные низкие тучи, так и не пошёл, как будто те странные существа испугали само небо. Они рассчитывали прибыть к закату — но бой выбил их из ритма. Ворота близлежащего города показались лишь в начале ночи.

— Здесь недалеко есть одно место, — наконец проговорил Юншэн, легко, но без привычной насмешки. — Называется «Журавль в тумане».

Цзяньюй вскинул бровь.

— Мы же были в таком же заведении, когда возвращались в Школу. Неужели оно и здесь есть?!

— Удивительно, как они всегда находятся в нужном месте, — подтвердил Юншэн.

— А кто их владелец? — осторожно поинтересовалась Яохань.

— Кто-то, кто любит секреты.

— Вроде тебя, да? – пробурчал Цзяньюй.

Юншэн усмехнулся, не открывая глаз.

Впереди среди теней медленно проступали очертания здания — деревянные крыши, мерцающий фонарь у входа, и знакомый силуэт журавля, выведенного белилами на потемневшем дереве. Тот самый «Журавль в тумане», только в новом месте.

Вопросов становилось всё больше, а вот ответов так и не прибавлялось.

После ужина молодые заклинатели разошлись по своим комнатам без лишних слов. Яохань так и не решилась поговорить с Байсюэ, хотя несколько раз пыталась, но каждый раз задерживала дыхание и продолжала трапезу молча. Цзяньюй тоже был нетипично молчалив, только пожаловался, что их весь день преследуют птицы: то мертвые, то нарисованные на вывесках, то с хрустящей корочкой — на стол подали курицу.

***

Во внутреннем дворике «Журавля в тумане» казалось было тише, чем в мире вокруг, хотя где-то в глубине сада перекликались цикады, как напоминание, что жизнь не замирает даже глубокой ночью.

Байсюэ вышла прогуляться. Богам не нужно было спать для восстановления сил — только если они сами того хотели.

Тучи, наконец, рассеялись, и небо было ясным и чистым. Луна смотрела вниз, как безмолвный свидетель — холодная, неподвижная, яркая. В её свете Байсюэ казалась бесплотным призраком. И всё же, не успела она сделать и нескольких шагов, как замерла.

— Ты ждал, — произнесла она не оборачиваясь.

Юншэн сидел на скамье под старым деревом, почти сливалась с ночной темнотой.

— Я всегда тебя жду, — ответил он. — Даже когда ты забываешь.

Она медленно повернулась к нему, прижала ладонь к груди и мягко посмотрела в ответ.

— Сегодня, — сказала Байсюэ, — я вспомнила…

Юншэн встал и подошёл ближе. Они остановились в полушаге друг от друга — два силуэта, белый и чёрный. Воздух между ними дрожал как натянутая струна. Байсюэ чуть склонила голову и сделала всего один шаг. Но этого оказалось достаточно. Лишь ткань её платья коснулась его, Юншэн, словно больше не мог держать в узде ни память, ни боль, ни себя самого. Он заключил её в объятия так, будто хотел впитать её в себя, растворить в собственном дыхании. Байсюэ вздрогнула — и сама прильнула ближе, позволив себе быть слабой только на несколько ударов сердца.

Он опустил подбородок ей на макушку. Её волосы пахли вечерней прохладой и дымом благовоний, которыми пропитался постоялый двор.

— Так много жизней, — тихо сказала она. — А ты всё ещё здесь…

Байсюэ подняла к нему лицо, и Юншэн уже не мог отвести взгляда. Он не дал ей закончить мысль. Он коснулся её щеки, так осторожно, как касаются лепестков бутона, боясь нарушить его форму. Пальцы скользнули к подбородку, приподняли его чуть-чуть — достаточно, чтобы их губы встретились.

Поцелуй не был мягким — он был жадным, долгим, ненасытным — ничего от сдержанности, которую они оба хранили всё это время. В нём слились тоска и отчаяние, и жажда близости, которую ни время, ни перерождения не смогли вытравить. Это была уже не просто близость — это была молитва. Бессловесная. Горячая. Безвозвратная. Миг, украденный у вечности.

Её пальцы сжались в ткани его одеяний, прижимая его ближе. Он провёл ладонью по её спине, по изгибу талии.

Она откинула голову, на миг разорвав поцелуй, но только для того, чтобы вдохнуть, — а он, не дожидаясь, вновь накрыл её губы своими. Снова, и снова, и снова. Каждый поцелуй — клятва, которую он приносил каждую жизнь.

— Ты знаешь, что будет, если план не сработает, — прошептала она сквозь поцелуи, её голос дрожал, но губы всё ещё были горячими от их прикосновений. — Я забуду тебя снова.

— Я буду ждать и помнить за нас обоих, — пальцы сжались в её волосах, а дыхание сорвалось с губ. — Всю вечность. И ещё одну, если понадобится.

Слёзы обожгли её глаза, но не пролились, она просто уткнулась лбом ему в грудь. Впервые за долгое время позволила себе чувствовать, просто держаться за тепло рук, за голос того, кто помнит всё, что она забывала.

— Прости, — прошептала она. — Мне так больно от мысли, что ты снова будешь смотреть на меня — а я узна́ю тебя, буду говорить с тобой, но не буду помнить о своих чувствах к тебе.

— Всё, что нам нужно сделать, чтобы этого не повторилось — победить.

Юншэн обнимал не богиню. Он обнимал женщину, которую любил больше жизни. И если бы в эту ночь рухнули небеса, они бы поцеловались и под их обломками.

***

Иногда память — это не благословение. Это проклятие.

Юншэн знал это лучше всех. Он не просто помнил. Он был Памятью. Богом-хранителем истин, которые не должны были исчезнуть. И всё же теперь ему казалось, что было бы легче забыть. Но он вспоминал, даже если не хотел.

В небе пылали разломы. Тела умирающих богов обращались в пепел, прежде чем касались земли, а души гасли в пасти Пустоты. Противостоять ей не мог никто. И тот, кого Юншэн считал братом, открыл ей путь в этот мир.

Совет богов собрался в последний раз. Их стало мало. Слишком многие пали. Оставшиеся приняли решение:

— Мы создадим существо, не обременённое нашей болью и нашими страхами. Существо, в котором будет сила всех нас, — сказал Небесный император. — Только став единым пламенем, мы сможем противостоять Пустоте.

И он обратился к Юншэну:

— Нам нужны будут силы всех богов. Но ты — останешься. Мы создадим величайшее оружие, но ему будет нужен хранитель памяти, чтобы рассказать, кем мы были, и что с нами стало.

В тот момент сердце Юншэна надломилось. Он опустил голову, чувствуя, как на языке застывает медная горечь утраты. Но с Императором спорить не стал.

— Я понял, — произнёс он.

Он не присутствовал во время проведения ритуала, но о его завершении сразу узнал. Свет Небесных чертогов погас. Бесконечные храмы, мосты света, волшебные сады рассы́пались в прах. Голоса богов затихли.

Юншэн шагал по опустевшей вершине Алтаря Небесного Очищения — последнему из уцелевших священных мест на Небесах. В центре стоял саркофаг. Снаружи — никаких замков или печатей. Последний оставшийся бог подошёл ближе. Его ладонь легла на камень почти невольно, и будто бы что-то отозвалось изнутри. Крышка сдвинулась.

И тогда он увидел её.

Обнажённая, безымянная, прекрасная. Кожа светлая, как лунный камень, волосы — как водопад инея. Она лежала с закрытыми глазами, но даже сейчас в ней чувствовалась сила, от которой дрожали остатки неба.

И пока он размышлял, что делать дальше, она открыла глаза.

Светлые золотистые глаза, в которых не было ничего. Ни прошлого. Ни воспоминаний. Ни боли.

— Кто я? — спросила она.

И Юншэн впервые понял, насколько жестоко это всё. Живое существо, единственным смыслом существования которого станет битва. И месть.

Он опустился на колени и обнял её.

— Ты — всё, что у нас осталось, — сказал он.

Тогда она не знала, что будет называть себя Байсюэ. Не знала, что влюбится в него. Что пройдёт через кровь, огонь и смерть. И что всё это повторится ещё не один раз.

Но в тот момент между ними не было ничего, кроме одного взгляда. И этого было достаточно, чтобы зажечь искру в сердце.

Навеки.