Табельный наган с серебряными пулями

Дело номер 17: Талисман замнаркома

Чистка Москвы от всякой нечисти продолжалась. Как и от той, с которой боролся наш ОБН, так и от обычной человеческой нечисти, грязи, гнили, которая неизвестно откуда и повсплывала на седьмом году советской власти. Казалось бы — надежно ее выжег священный огонь революции, так ведь нет — дрянь оказалась живучей, пронырливой, изворотливой. Как заклеймил ее в своих стихах мой любимый поэт Владимир Маяковский «Вылезло из-за спины РСФСР мурло мещанина». Да ладно бы — мещане, от тех ничего хорошего и ждать не приходилось. Ладно, преступники всех мастей, воры, колдуны, грабители, убийцы — тех тоже долго перековывать придется, пока поймут, что не прежний режим и можно зарабатывать на достойную жизнь честным трудом. Но, елки-палки — даже среди рабочих, передового отряда человечества — и то такая гниль прорастает, что диву даешься. Особенно среди молодежи — глядят на Запад, пропитываются капиталистическим духом, подражают тому Западу, что твои обезьяны. Мол, там эпоха процветания, там небоскребы, огни, музыка, танцы, а у нас только работа до упаду. Не хотим работать, хотим сбиваться в шайки, да по улицам бродить, прохожих задирать. Да ладно — задирать, творят такие вещи, что в голове не укладывается! Лабазы поджигают, рельсы мусором заваливают, крушения устраивают. До убийств доходит, до изнасилований! А ответ на все один «Мы хотим хорошо жить!». Так для этого работать надо! За тебя добрый дядя тебе красивую жизнь не построит.

Если уж такое среди рабочих творится, то про всех остальных и говорить нечего, там уже не то, что гниль проступила, там, кроме гнили ничего уже не осталось.

Вон, далеко ходить не надо — вдову профессора Гриловича таки ж уплотнили. Оставили ей, ввиду заслуг покойного мужа, две комнаты, большие, светлые, а на остальные ордера раздали. С одной стороны — вроде и правильно, все ж таки жилья в Москве на всех не хватает. А с другой — уплотнение-то это пробил, да я думаю, не за просто так, тамошний управдом, Медунец. Он давно уже на эту квартиру зубы вострил, что твой упырь, так уж ему поперек души она стояла… А почему стояла, это я потом узнал.

Откуда? Там нам с Марусей именно на комнату в этой квартире ордер и выдали.

— Как — ордер? Почему — ордер? На каком основании?

— На основании решения Моссовета, товарищ Медунец. Выделить площади под проживание семейных сотрудников МУРа, в настоящий момент жильем не обеспеченных.

Управдом переводил взгляд с моего лица на ордер, зажатый в руке. Бумажка тряслась, как будто я эти комнаты не по закону получил, а лично у него из глотки вырвал.

— Как же это… Это же…

Маруся, посчитавшая, что вопрос исчерпан, шмыгнула в выделенную нам комнатку, в которую мы уже составили немудреные пожитки. Сколько там их у нас, мешок у меня, да два узла у Маруси. Когда нам добро наживать было…

На лестничной площадке зашумели, я развернулся к выходу, с интересом рассматривая новоприбывших.

— Коля! Коля! Неси сюда! — орала краснолицая женщина в белом платке, увешанная мешками, узлами, тюками, так, что из-под них только и видно было, что голову — сверху и тумбообразные ноги — снизу.

— Вон туда неси! — распорядилась она, указывая на дверь моей комнаты, — Здеся Оксану с Мироном поселим, а тама — мы с тобою. Ну а Ленка со своим…

Из своей комнаты на этот шум выглянула бледная от испуга жена профессора. Тетка налетела на меня, стоявшего посреди коридора, и остановилась:

— Посторонись, дай пройти, не видишь — люди! Расщеперился тута!

Она попыталась столкнуть меня с дороги, но не тут-то было.

— Вы куда это, гражданочка, планируете пройти?

— Вона туда! — она ткнула толстой рукой в сторону моей комнаты, — Я тама жить буду, с мужем и дитями! Двигай!

Она снова пихнула меня своими пожитками. За ее спиной в дверь квартиры просачивались кругломордый тип в побитой молью енотовой шубе, какие-то упитанные детки, лет восьми-десяти на вид, деваха, судя по красному лицу — дочка тетки, здоровяк с туповатым выражением на лице… И все что-то тащили, так что коридор за несколько минут был перегорожен, как улица в революцию — баррикадой.

Тетка тем временем напирала, пытаясь согнать меня с места, но я уперся и не пропускал:

— А документы на проживание у вас имеются, гражданочка?

— Не твово ума дело! Пшел вон отсюда!

— Гражданин, — деловито обратился ко мне тип в шубе, — в самом деле, не мешайте людям заселяться.

— Хотелось бы все ж таки уточнить, на каком основании производится заселение?

— Я, гражданин…

— Не твово ума дело! — перебила мужа тетка, и начала отходить, похоже, собираясь снести меня с разгона, — У меня здесь брат управдомом, кого хотит, того и селит, понял!

— Правда? — я приподнял бровь (искренне надеясь, что получилось так же выразительно, как у актеров в театре), и посмотрел на прижавшегося к стене рекомого «брата-управдома». Тот, судя по выражению лица, был крайне раздосадован ситуацией и тихонько молился, чтобы все закончилось. Зря — Бог жуликам не помогает.

— Уж будьте заверены, — тип в шубе снял шапку, далеко не такую шикарную, как шуба, и вытер платком лысину, — так что попрошу на выход. Мирон! Покажи гражданину, где выход.

Увалень двинулся ко мне, заранее протягивая руку, толщиной в железнодорожную шпалу, видимо, чтобы ухватить меня за шиворот, как кутенка.

Я вздохнул и достал из кармана наган.

— Милиция!!! — тут же заверещала тетка, — Убивают!!! Милиция!!!

— Милиция уже здесь! — рявкнул я, и отвернул воротник на шинели, показывая значок, — Московский уголовный розыск! Ваши документы!

Что произошло, вы, наверное, и сами поняли. Медунец, желая уплотнить квартиру Гриловича, вовсе не за бездомных радел. Он, жук-таракан, планировал, пока суть да дело, вселить в освободившиеся комнаты свою родню из Киева, быстренько ее прописать, а потом как-нибудь выжить вдову с ее квадратов. Дело-то нехитрое, не выдержит долго тихая пожилая женщина в одной квартире с хамоватыми бабищами. Только я тоже не два года по третьему, еще в первый приход, когда тело профессора осматривали, понял, что тут ожидается, да за какие такие пряники управдом тут бьется. Сказал о своих соображениях Чеглоку, тот — начальнику МУРа, в общем, вдову таки уплотнили, но вселили к ней не саранчу из Киева, а сотрудников милиции. Так что ожидается у нее, в ее бывшей квартире, вместо содома с гоморрой — тишь, гладь, да божья благодать.

Жили мы тихо и складно, правда, врать не буду, в этой же квартире мы с Марусей первый раз и поругались. Да ладно бы — из-за чего серьезного! Из-за чулок! Помните, я на премию полученную, решил свою жену порадовать и купил ей чулки фильдеперсовые. Торжественно ей вручил — а Маруся возьми да и обидься. Мол, зачем было такой дорогой подарок делать, она девушка простая, ей бы и обычные шерстяные подошли, в крайнем случае — фильдекосовые. А фильдеперс носят только жены нэпманов, да их любовницы да еще эти… дамочки, которые на жизнь французской любовью зарабатывают. Я тоже разгорячился, голос повысил, оно и понятно: хочешь жене приятное сделать, а тебя твоим же подарком, от чистого сердца сделанным, и попрекают. В общем, обиделись мы друг на друга сильно и надолго. На четверть часа, не меньше. А потом как-то и помирились. Понятное дело, в семейной жизни без того, чтобы не поругаться — ну никак. Как шутил наш Хороненко — бабе нужно покричать. Непокричатая баба склонна к тоске и всяким глупостям, а покричит всласть — вроде как и отпускает ее. Так что мы с Марусенькой из-за чулок поругались, а потом с их помощью и помирились. Сначала чулки как-то сами собой на ней оказались, потом, опять-таки само собой — кроме чулок на ней ничего и не осталось, ну а потом покричала она как следует. В подушку, само собой, чтоб соседей не будоражить и в зависть их не вгонять.

А если кто насчет французской любви вспомнил… Вы нам как-нибудь расскажите, что ж это за любовь такая. А то ни я ни Маруся не знаем.

В общем, на примере управдома Медунца и его родни сами видите — гниль растет и ползет по людям, как плесень по картошке в сыром подвале. Даже и поверишь в то, что неуловимый Нельсон, которого товарищ Чеглок выслеживает — что-то вроде сатаны, который всю эту гниль по Москве и рассеивает. Хотелось бы поверить… Да только, знаете ли, поработав в МУРе, понимаешь — людям, для того, чтобы свое гнилое нутро показать, никакие демоны с сатаной не нужны.

А вот с Нельсоном этим самым дело-то внезапно сдвинулось!

Адорф, ученик профессора Гриловича и его же убийца, в ОГПУ на допросе раскололся. Не сам он решил изобретение профессора себе присвоить. Не сам. Товарищ Седьмых, заскакивающий к нам иногда по старой памяти чайку попить — все сушки погрыз — рассказал, что подтолкнул его к этому некий иностранный агент, вернее всего — англичанин. Мол, подошел к нему, к Адорфу, значит, как-то в коридорах института человек, что-то спросил незначащее, слово за слово — разговорились они, и Адорф как-то выболтал ему, что, мол, профессор-то, какие-то лучи смерти изобрел, хвастался, мол, намедни, небось награду получит большую от советской власти. А за что ему та награда? Подумаешь, лучи смерти — любой бы придумал, если б всякие царские интеллигенты от пролетариата свои знания не скрывали. Тот человек подумал, усы погладил, да и намекнул, что, мол, надо у Гриловича его изобретение… забрать. Как в ОГПУ не бились — не стал Адорф признаваться, что с самого начала собирался профессора мочить. А если подумать — что он, молча смотрел бы, как его изобретение за свое выдают? Мигом бы понял, что это его любимый ученик чертежи стянул и молчать бы не стал. Вот и решил действовать, по наущению английского агента. Хотя и клянется, что тот от него ничего не требовал, но, понятное дело — это пока. А потом, когда чертежи лучей смерти уже были бы похищены — тут-то бы его англичанин и взял за чувствительное.

— А с чего решили, что он англичанин-то? — спросил я, так, больше из любопытства.

— Так он представился этому Адорфу. Нельсон, мол.

Товарищ Чеглок аж подпрыгнул. Нет, натурально, подскочил на стуле, да так, что Седьмых поневоле за кобуру схватился.

— Нельсон⁈

— Нельсон… Знакомая фамилия, что ли?

Ну, надо думать, что по советской Москве люди с фамилией Нельсон толпами не ходят. Так что очень даже может быть, что вышли мы на след неуловимого врага товарища Чеглока. По крайней мере — хоть внешность известна стала. А если сейчас Адорфа как следует допросить — то и еще чего выясниться может.

Могло бы.

— Как умер⁈

Ну да. Умер Адорф, прямо в камере. Нет. Не с собой покончил. И не убили. Просто умер, ни с того, ни с сего.

— На проклятья проверяли?

— Нет, ждали, когда товарищи из МУРа нам эту замечательную идею подскажут! Конечно, ни проклятий, не яда — ничего.

В общем, все, что мы получили — это описание внешности Нельсона. И то, знаете ли, хлеб, до сего момента и того не было.

Товарищ Чеглок склонился над столом, гипнотизируя бумажку, на которой Седьмых своим мелким разборчивым почерком набросал, как выглядит Нельсон со слов Адорфа.

— Лет тридцати трех-тридцати пяти. Рост ниже среднего… Адорф говорит, что с него ростом, но он сам — с сидящую собаку. Худощавый. Лицо длинное, худое. Глаза карие. Волосы темные, на голове залысины. Носит усы на окопный манер…

Короткие усы щеточкой, что под самым носом, многие на фронте в Империалистическую носили. Ухода за ними меньше, противогаз надевать не мешают, а усы — все же усы. Так что примета эта не из особых. Вон, товарищ Котовский, знаменитый комбриг, и тот такие носит. И вообще — усы и приклеить можно. От шубы какой шерсти настричь, да и приклеить. Но все же, все же…

— Ладно, — Чеглок аккуратно сложил бумажку и спрятал в карман, — Посмотрю, где этот усач еще появлялся. Если меня будут спрашивать…

— Товарищ Чеглок? — в кабинет шагнули двое военных, в шинелях и суконных буденовках с синими звездами.

— Он самый.

— Вас просят прибыть к заместителю наркома по военным и морским делам. Товарищу Фрунзе.

Знаменитый командарм выглядел так, как и должен выглядеть советский командир, в отличие от царских генералов. Никакой золоченой мишуры на мундире и эполетах, Никаких орденских звезд и цветных перевязей, никакой золоченой мишуры на мундире и эполетах, да, собственно, и самого мундира с эполетами не наблюдалось. Товарищ Фрунзе встретил нас в небольшом скромном кабинете, в простой гимнастерке, перетянутой узким ремешком. Я почему-то ожидал увидеть на нем «Красное знамя», полученное им еще за Колчака, но, видимо, замнаркома был человеком скромным и не хотел постоянно тыкать всем в лицо своим геройством. Да и вообще — раньше я видел его только издалека, на коне, в папахе, с бородой, так что внешность его мог представить только по мутным фото в газетах. В жизни же товарищ Фрунзе обладал округлым лицом, роскошными усами — бороду он, видимо, сбрил — и веселыми глазами, глазами открытого и душевного человека.

Он не погнушался встать из-за стола, обтянутого зеленым потертым сукном, поздоровался с нами за руку:

— Товарищ Чеглок, товарищ…?

— Кречетов, мой помощник.

— Товарищ Кречетов. Ну, меня вы, наверное, знаете? — мелькнула в глазах искорка смеха.

— Наслышаны, — серьезно кивнул мой начальник. Настолько серьезно, что сразу становилось понятно — он шутку принял и поддержал.

Два безымянных кавалериста, привезшие нас в Штаб РККА, молча сидели на стульях у двери. Потому как узкий диванчик заняли мы с Чеглоком, а больше мебели в кабинете и не было. Не на стол же к Фрунзе им садиться?

Что-то жизнерадостность замнаркома меня немножко на несерьезный лад настраивает… Надо бы собраться, навряд ли он нас сюда позвал байки о войне потравить. Что-то случилось, что-то наверняка серьезное…

— К делу, товарищи агенты. Сразу хочу предупредить — дело у меня к вам характер носит такой… щекотливый… Вроде как даже и не дело, а так, личная просьба… Очень уж вопрос вроде бы несерьезный…

Тут товарищ Фрунзе коротко выдохнул, как перед сабельным ударом, и рубанул напрямую:

— Вещь у меня пропала, товарищи. Прошу вас ее найти.

— Что за вещь? — деловито спросил Чеглок, — Вид, приметы? Когда украдена?

Фрунзе погладил подбородок, похоже, по привычке, оставшейся от ношения бороды:

— Вот какая закавыка, товарищ Чеглок… Она вроде как и не украдена вовсе?

— Потеряна?

— И не потеряна…

Я, слушая их разговор, несколько растерялся. Пропала, но не украдена и не потеряна — это как? Сломана, что ли? Так мы вроде бы не мастера по ремонту… кстати, чего?

— Товарищ Фрунзе, — я подавил желание поднять руку, как в школе, перед вопросом учителю, — Что за вещь-то?

Михаил Васильевич — о, вспомнил его имя-отчество — в отличие от школьного учителя, на вопрос с места ругаться не стал, снова потер подбородок.

— Был у меня талисман один, с детства он у меня… Сразу скажу — не волшебный он, как, к примеру, тумар, а просто так, памятная вещица. Подковка маленькая, из бронзы отлитая. Вот такого размера.

Судя по расстоянию между пальцами Фрунзе, подковка подошла бы разве что коту. Да те и без подков топают иногда, как будто у них копыта…

— Всю жизнь она со мной, и Сибирь прошел я с ней, и Крым, а вот в Москве она возьми, да и пропади.

— Так, может, украли ее все же? — спросил Чеглок, — Мало ли, может, кто и подумал, что волшебный это талисман, удачу приносит, да и позавидовал…

— Я б тоже так подумал, товарищ Чеглок, у нас тут… — Фрунзе кашлянул, — В общем, есть у меня, среди моих людей…

Слово «моих» он подчеркнул голосом, как бы говоря, что это не просто люди, доставшиеся ему в подчинение, а прямо-таки — ЕГО люди, возможно, прошедшие с ним те самые Сибирь и Крым. Люди, которым он доверяет, как себе.

— … есть те, кто заговором на поиск краденого владеет.

Есть такие заговоры, встречаются и люди, что ими владеют. Были бы они ценным подспорьем в нашей работе, да вот только, во-первых, заговор этот чаще всего работает тогда, когда СВОЮ вещь ищут. Вещь, украденную у родственника — уже так-сяк, у соседа или односельчанина — со скрипом. А вещь незнакомца — считай, что и не найдет. Были у нас такие заговоры, в сборнике для служебного пользования НКВД, да толку от них почти не было. Ну а во-вторых — воры, они тоже не дураки, и свои заговоры имеют, на сокрытие украденного. Так что тут — сила на силу, дока на доку, кто кого переколдует. Хотя… Если это — люди Фрунзе, то для них такой поиск — считай, что личное дело. Должны были найти.

— Да вот только, видите ли, в чем дело… Когда Макар попробовал мою подковку найти…

Один из сидевших у двери коротко наклонил голову в буденовке, как бы давая знать, что вот он — этот самый Макар, и да, он пробовал вещь искать. В моей голове внезапно и не к месту всплыло воспоминание, что буденовки сначала фрунзевками называли, потому что они впервые в его войсках пошли. А потом как-то все на Буденного съехало.

— … не получилось у него ничего. Причем, по словам Макара, так не получилось, как будто не крал ее никто.

Еще один недостаток всяких заговоров — они чересчур конкретные. Заговорят тебя от свинца и железа — пуля обойдет, сабля соскользнет, зато камнем брошенным голоу проломит и мяу сказать не успеешь. Нацелен заговор на поиск краденого — и, скажем, потерянное или забытое нипочем не найдет.

— И на поиск потерянной вещи заговор тоже использовался. Опять не сработало, как будто и не терялась она вовсе.

Да, вот теперь хитрушка понятна. Как в той сказке — не голая и не одетая, не пешком и не верхом… Не украдена и не потеряна. И нету. Как исчезла?

— Рекомендовали вас, товарищ Чеглок, как человека сведущего во всякой чертовщине. Ну не могу понять, куда ж мой талисман делся⁈

— Домового просили?

— Просили, не вернулась.

Чеглок потер подбородок, явно заразившись этим движением от Фрунзе.

— Где последний раз видели?

— На Лубянке, как раз перед зданием ОГПУ. С замнаркома НКВД встречались, по служебным вопросам.

— Ну, навряд ли замнаркома у вас ее стибрил, — пошутил Чеглок.

Замнаркома у замнаркома украл подкову… Карл у Клары украл кораллы… Ерунда какая-то… Я сидел молча, ломал голову, но так и не смог понять, куда же исчез талисман.

— Что делать будем, товарищ Чеглок? — спросил я, когда мы, отказавшись от доставки обратно в МУР, шли вдоль по Пречистенке.

— Что делать, что делать… Искать будем, Степа. Товарищ Фрунзе, конечно, уточнил, что он не требует и не приказывает, а просто просит, но, знаешь… Не хочется его огорчать. Может, эта подковка, все, что у него от матери или там от отца осталось, может, воспоминание о первой любви, может, друг перед смертью подарил… Вроде и пустяк, и грош этой вещичке цена, а для него — дороже некуда. Сам понимает, что со стороны смешно выглядит, но не может себя пересилит, сердце не на месте. А нам, советской милиции, надо, чтобы наши руководители нервничали и беспокоились? Нет, не надо.

— Да я ж не против, товарищ Чеглок!

Я и вправду не мог и подумать, чтобы искать эту подковку из какого-то чинопочитания или лизоблюдства. Просто товарищ Фрунзе он… ну, хороший человек. Хорошим людям надо помогать. Как-то так.

— Только как ее искать, если она вроде и не украдена и не потеряна.

— У меня тоже пока никаких мыслей на этот счет нет. Одна есть, но она мне не нравится… В общем, думай, а пока думаешь, мы как раз до нужного места доберемся.

— До какого это?

— До Дубовой улицы.

— А что там? — не понял я, все еще в мыслях о пропавшем амулете Фрунзе.

— Там, неуч, сельскохозяйственная академия имени товарища Тимирязева.

— Туда-то нам зачем?!! Фрунзе туда не заезжал!

— Зато Нельсон заезжал. Извозчик!

Да, последнее время мы почесали частым гребнем всех, кто в окружении профессора Гриловича видел или мог видеть худого невысокого гражданина с усиками-щеточкой. И выяснилось, что, помимо прочего, этого человека видели в сельскохозяйственной академии, входившим в кабинет профессора Нектарова.

— Да, был такой, — подтвердил профессор, немолодой уж человек, с сединой, проступавшей в короткой аккуратной бороде, с длинной гривой волнистых волос, делавшей его похожим на музыканта или священника — Очень моими исследованиями интересовался, очень любознательный молодой человек, очень.

— Какими исследованиями? — насторожился мой начальник. Да и я тоже: до сих пор ничем мирным и безобидным неуловимый Нельсон не интересовался. Уголовники, грабежи, убийцы, лучи смерти…

— Повышение привеса кур.

— А? — дружно спросили мы с Чеглоком. Куры и Нельсон — это последнее, что мы связали бы вместе.

— Кур, — вежливо повторил профессор, — Куры, знаете ли, товарищи, это самый быстрый способ напитать белком наших рабочих и крестьян. Плодятся они быстро, растут тоже быстро, несут яйца, а с помощью моих исследований, я надеюсь, их привес и яйценоскость увеличатся еще больше! Так вот…

— Herr Nektarov, ich habe immer noch keine Lösung… — в кабинет профессора, кстати, намного более просторный, чем у Фрунзе, заглянул молодой человек лет двадцати с небольшим, с приятным округлым лицом, круглыми, поблескивающими стеклами пенсне и тонкими фасонистыми усиками.

— Einen Moment, Herr Himmler, ich komme gleich zu Ihnen.

Дверь закрылась.

— Так вот, товарищи…

— Кто это был? — перебил я его.

— Где?

— Да вот, сейчас заглядывал.

— А, Генрих. Это товарищ из Германии. Интересуется разведением кур, но, между нами, таланта у него к их разведению нет.

Германии? Одной из примет Нельсона называли непонятное произношение, вроде бы как нерусское. Или просто иностранное.

— Товарищ Чеглок…

— Не он это, Степа. Усы не той модели, ростом он повыше будет, лицо не той формы… Не подходит под описание.

— Нет, — вмешался профессор, — разумеется, это не он. Генрих — один из наших сотрудников, а тот, кого вы ищете — директор совхоза «Красный Луч», Нельсон, Александр Семенович.

— Адрес, адрес своего совхоза она вам не называл⁈

— Да как-то к слову не пришлось… Куриная ферма там у него…

— Спасибо, Олег Иванович, очень вы нас выручили, до свидания… — Чеглок ловко подхватил меня под локоть.

— Товарищ Чеглок, — сказал я уже в коридоре, — ничего не понимаю. Куры-то ему зачем⁈

— Теперь, Степа, и я ничего не понимаю. Убийства, грабеж и — и куры! Где связь?

— Не знаю.

— И я не знаю. День загадок прям сегодня… Ладно, поехали в МУР, может, там что поймем.

— Товарищ Чеглок! — остановил нас на входе дежурный, — Вам просили передать!

Он протянул клочок бумаги, на котором химическим карандашом было начеркано: «Звонили от Фрунзе. Ничего искать не надо, все нашлось».

— Вот этого я и боялся!

И, развернувшись, он бросился из здания:

— Кречетов, за мной! Надо успеть!

— Да что случилось-то? Талисман нашелся? Так это ж и хорошо!

Чеглок остановился, так, что я прохромал лишнюю пару шагов, развернулся и серьезно посмотрел на меня:

— Если сам нашелся — это хорошо. А если не сам, если его вернули, то очень, очень плохо.

Я открыл рот — и со стуком его захлопнул. Загадка неожиданно разрешилась. Что значит, если вещь пропала, но ее не украли и не потеряли?

Это значит, что ее взяли, чтобы вернуть.

Кто другой, может и не понял бы, что в этом такого опасного, да только во время работы в МУРе, я на такое насмотрелся, что понял, в чем дело, почти тут же.

На вещь, пока она была в чужих руках, могли наложить проклятье.

Правда, если подумать, то с тем же успехом ее могли банально отравить, но я ведь не просто в МУРе работаю, я — в ОБН, поэтому первое, что приходит в голову — это зловредное колдовство.

Проклятье. Наложенное на товарища Фрунзе. Агентами мирового капитала, разумеется, кому еще он мог встать поперек горла.

Успели мы вовремя. Просто потому, что товарищ Фрунзе, несмотря на свой жизнерадостный характер, излишней верой в человечество не страдал, и тоже заподозрил неладное, когда узнал, что в почтовый ящик штаба РККА подкинули пакет с запиской «Прощения просим, не знали, чье это, возвращаем с извинениями». Нет, жиганы действительно могли вернуть украденное, если выяснялось, что обокраденный — какой-то известный человек. Может, от тщеславия, а может и от страха, что украденное у известного человека будут искать гораздо тщательнее, чем у какого-нибудь нэпмана. Только, вы же помните — не крали ее. Значит, специально взяли, чтобы потом вернуть. Правда, товарищ Фрунзе заподозрил отраву или крошечную адскую машину, про проклятье ему в голову не пришло — он же не в ОБН служит — но, так или иначе, взять подковку в руки он не успел, до нашего прибытия.

Только, знаете что? Не было на ней ничего. Ни яда, ни проклятий. Ничего. Просто бронзовая подковка.

Так и не поняли, зачем ее забирали и почему вернули. Действительно, день загадок какой-то.