Табельный наган с серебряными пулями

Дело номер 7: Финский нож

Сцепились мы как-то с моим соседом по комнаты в общежитии рабмила, Витькой Крамским, из отдела убийств…

Нет, не в смысле — задрались, мы с ним жили душа в душу. Не смотри, что Витка аркантропией страдает. Проще говоря — оборотень. А я, после того случая с петлюровцем, оборотней долго на дух не переносил. Знал бы заранее — может, и отказался бы от такого соседа, да только быть оборотнем в Советской России не запрещено, вот никто и не предупредил. А, может, все уже просто привыкли, вот и не подумали, что надо предупредить. В общем, знай я заранее — отказался бы. А так, когда узнал, мы вроде как и сдружились уже… Помню, перед полнолунием ему еще в аптеку за противоядием бегал как-то.

Так вот — сцепились мы с ним по поводу, не поверите, литературы. Казалось бы — где я, бывший рабочий, и где литература? Ан нет — литература, она ж не только из замудреных романов состоит, в которых одно дерево будут три страницы описывать, а от начала до конца предложения можно на буденовском коне скакать, не доскачешь. Рассказы про Ван Тассела, знаменитого сыщика — тоже ведь литература, пусть высоколобые умники и кривятся, мол, дешевое чтиво.

А поспорили мы вот о чем. В книгах Ван Тассел, как известно, до того, кто здесь скрытый упырь или там колдун, кто порчу наводит да кто тетушку в могилу заклятьем загнал — своим методом доходит. Дедуктивным. Посмотрит в свою лупу на пятна на полу, подумает немного, да и скажет, что, мол, убил графиню сын, натравил на нее, скажем, оборотня, что несомненно следует из… И все по полочкам разложит. Мне, помню, в детстве нравилось рассказы про него читать, все хотелось еще до конца самому допетрить, кто ж это графиню-то ухайдокал. Это потом мне больше рассказы про Пита Даггера нравится стали, который не столько умом действовал, сколько револьвером и кулаками. Зато приключений в его рассказах куда как побольше было.

Заявил мне, значит, Витька, что Ван Тассел — буржуйский прислужник, который только и делал, что всяких аристократов да аристократочек из беды выручал, да еще и за немалую денежку. А его метод хваленый, детективный, в жизни не работает. Если б, говорит, эту самую графиню не оборотнем травили, да так, что весь особняк в отпечатках лап, а, скажем, в подворотне приголубил бы здоровый мужик, нанятый на Хитровке за три копейки — черта б лысого этот Ван Тассел кого нашел. А вот он, Витька, нашел бы, потому как ему в отпечатках оборотневых лап возиться ни к чему, он по своим осведомителям пройдется и те ему вмиг намекнут, кто за это дело взялся, да где сейчас те самые три копейки пропивает.

Видимо, Витька рассказы о Ван Тасселе не все читал, а, может, и вовсе не читал, а так, по рассказам других читак пересказывает. Потому как Ван Тассел, конечно, бывало и на аристократов работал, да и деньги с них брал, жить-то ему на что-то надо, но очень часто и небогатых людей выручал, особенно тех, кого ложно колдуном либо ведьмой назвали. И денег с них не брал. Да, честно говоря, Ван Тассел и не только за убийства брался, за все, что угодно, лишь бы ему интересно было. В одном рассказе и вовсе учителю помогал понять, как же ученики списывать-то ухитряются. А что до осведомителей — так у него они тоже были, частенько в рассказах упоминались. Так что того самого убийцу за три копейки он нашел бы точно также, как и Витька — пройдясь по осведомителям. Просто в рассказах этого не упоминали, потому как — неинтересно. А что до витькиного пренебрежения дедуктивным методом — так наши ж агенты им постоянно пользуются, только умными словами его не называют. Вон, далеко ходить не надо — товарищ Чеглок. Тот только взглядом по человеку скользнет — и уже скажет, кто тот, да откуда, да его ли сапоги отпечатались там, где склады потребкооперации подломили. И это при том, что человек перед ним и вовсе босой мог быть.

В общем, сошлись мы на двух вещах: на том, что жизнь все же бывает похожа на рассказы о Ван Тасселе, и на том, что розыск стоит на двух ногах — ум и осведомители. И без любой из этих ног агент — не агент, а так, хромой инвалид.

Огорчало меня только то, что этот хромой инвалид — это я. Нет, умишком вроде как не обделен, по крайней мере, дураком никто, особенно мой начальник не называл. Отчим покойный, бывало, называл, но у него все дураки, кто на выпивку не дает. Ум, вроде, есть, а осведомителей — нема. Оно ведь как — чтобы хорошего осведомителя завербовать, который не туфту[1] тебе всовывать будет, вместо хорошего — дрянь, а ценные сведения рассказывать — тебя преступники уважать должны. А какое ко мне уважение, когда в МУРе меньше года, меня и не знает еще никто? Так, на подхвате у остальных, своих дел раскрыл раз-два и обчелся.

Нет, есть у меня один осведомитель… В смысле, осведомителей у меня — один. Старик-шаман, что на Маросейке живет. И тот, по-моему, чисто из жалости согласился помогать, подкидывать сведения.

То ли дело — товарищ Чеглок. У того, не удивлюсь, если весь преступный мир Москвы в осведомителях ходит. А уж те, что под «трехсотыми»[2] ходят — так и вовсе все, как один. Вот и в этот раз…

— Кречетов? Где остальные?

— На выезде, товарищ Чеглок, — вскочил я из-за стола. Не из дореволюционного чинопочитания, а потому как понятно, что нужно спешить куда-то, Чеглок в наш кабинет не вошел, а буквально влетел.

— Ах ты ж, ёлки зеленые! Бери оружие — и по коням.

— Куда скакать-то, товарищ Чеглок?

— Несгораемый шкаф у Штипельмана на лапу взяли[3]. Золота и украшений на сорок миллиардов совзнаками.

Я присвистнул. Потом спохватился:

— Так, а ОБН тут при чем? Это же отдел…

— Во-первых, — деловито произнес мой начальник, проносясь по коридору бодрым шагом, — не надо участки делить, мол, это мое, таки быть вспашу, а это не мое, хай бурьяном зарастает. Все мы — МУР и у всех у нас одна задача — с преступностью бороться. А во-вторых — так уже получилось, что дело это по самому, что ни на есть нашему профилю. Шкаф у Штипельмана не кто-нибудь, а див вскрывал.

Я присвистнул еще раз. А дело-то все интереснее и интереснее…

Дивы, они, как известно, из Дивного народа — собственно, в честь самих дивов и названного — людьми не являются, хоть и похожи, конечно, и людей ненавидят лютой ненавистью. До такой степени, что в городе ты ни одного из них и не увидишь никогда. Чакли тех же самых, или, скажем, троллей, редко, но увидишь. Див же к человеческому поселению не подойдет и на выстрел из лука. А уж чтобы див ювелиров грабил…

— Вот и Штипельман думал, что его шкаф, на три оборота заговоренный, ни один человек взломать не сможет. Человек и не смог. А див — запросто.

Чеглок на секунду задумался:

— Может, конечно, и не запросто, может, он с этим шкафом долго возился. Но это уже и неважно, золото уже исчезло почти в неизвестном направлении.

— Почему «почти»?

— Потому что мне сказали, где сейчас этот самый див будет золото передавать?

— Сразу и медвежатника и заказчика возьмем… погодите, товарищ Чеглок, не успеваю.

Честно говоря, на хромой ноге успевать за молниеносным начальником ОБН было непросто. Даже с тростью.

— Заказчика мы не возьмем, — «успокоил» меня Чеглок, — уверен, что тварь это хитрая и золото див отдаст не ему в руки, а курьеру-передатчику. Ну, нам сейчас главное — золото не упустить.

— А где передача-то будет?

— В Марьиной Роще.

Кто бы сомневался. После того, как пару лет назад выжгли Хитровку, вся нечисть, как в прямом так и в переносном смысле, туда перебралась. В том лабиринте бараков, складов, полуразвалившихся домов можно не только диву — велету скрыться.

— Опоздали, — констатировал Чеглок, оглядев предполагаемое место встречи вора и курьера, — Див уже ушел.

Я оглядел заулок, в котором мы находились. Узкая щель между кирпичными стенами то ли складов, то ли лавок, даже декабрьский снег сюда почти не задувал. В стенах извивающегося прохода виднелись там и сям разнокалиберные двери, обитые железом, перекрещенные массивными полосами и увесистыми замками, суда по виду, навешанными еще при царе, а то и при его дедушке.

Никаких признаков того, что передача уже состоялась, не было.

— Может, мы просто раньше их пришли?

— Нет, — покачал головой Чеглок, сдвигая на лоб шапку-пирожок из потертого каракуля, — див уже побывал здесь. Запах чувствуешь? Как будто дубовый лист с дерева сорвали и в пальцах размяли.

Я послушно принюхался. Нет, никакого дубового листа среди здешних ароматов не чувствовалось. Подгнившей капустой — пахло, вездесущими котами — несомненно, но ничего иного не ощущалось.

— Ничего не чую.

— Ничего, — Чеглок хлопнул меня по плечу, — опыта наберешься, еще и по следу тебя пускать будем! А пока самому придется.

С этими словами он, чуть пригнувшись, целеустремленно двинулся по заулку, как будто и впрямь принюхиваясь к следу.

— А почему туда? — захромал я за ним, на ходу успевая оббегать взглядом все темные углы и сжимая в кармане шинели рукоять нагана. Марьина Роща же, див с сообщником сильно рискнули, назначив здесь встречу. Тут могли проломить голову за меховую шапку, не то, что за увесистый мешок… или в чем там див золото принес?

— Потому что от того места только два пути. По одному пришли мы, но никто нам навстречу не попался. Значит, курьер ушел сюда.

Я хотел было спросить, куда ж тогда див делся, но в памяти всплыли строчки учебника с описанием различных Дивных народов. Дивы — существа крайне ловкие, предпочитающие перемещаться по деревьям, так что наш, скорее всего, ушел по крышам.

Проход вывел нас в проезд под низким кирпичным сводом. Когда-то здесь, вероятно, были купеческие склады, по этому проходу завозили и вывозили товары, на ночь закрывая решеткой. Вон той, чугунной, что стоит, могу поспорить, лет пять, прислоненная к стене.

— Куда он дальше пошел?

Чеглок не ответил, он шумно втянул ноздрями морозный воздух:

— Кровью пахнет, чувствуешь? Посвети-ка.

Я полез за пазуху и вынул черный кожаный футляр, в котором когда-то носили… что-то. А мы, в ОБН, приспособили для подсветки.

В футляре лежало перо огнептицы. На живой птице оно жгло бы огнем, но сейчас оно, понятное дело, было выдернутым и только светило, похожее на тонкий язык холодного желтоватого пламени. Ну или на светящееся перо из петушиного хвоста.

Затрепетал свет пера — и стало ясно, что курьер, похоже, действительно, зря выбрал для встречи Марьину Рощу.

У стены лежал отброшенный в сторону кирпич измазанный темной кровью, посреди прохода разлилась лужа крови, от которой в сторону выхода тянулась полоса. Оттащили его туда, что ли…? А, нет — судя по следам, курьер, с пробитой головой, нашел в себе силы и пополз к выходу, похоже, рассчитывая найти помощь.

И не дополз.

В неверном свете пера огнептицы стало ясно, что вон та куча под решеткой — не куча, а человеческое тело.

— Это не курьер, — констатировал Чеглок, когда мы перевернули тело.

Да, несмотря на то, что кровавая полоса тянулась поперек проезда точно к покойнику, это был не курьер.

Во-первых, того приголубили кирпичом по голове, а этого истыкали ножом. Пальто было продырявлено минимум в пяти местах, на груди и животе. А во-вторых…

Тело было высушенным, как вобла.

Истончившаяся, пожелтевшая кожа, похожая на страницы старинных книг, туго обтягивала кости лица, делая его похожим на череп, глаза чернели провалами, рот запал внутрь.

— Это не вурдалак, — зачем-то сообщил я, как будто Чеглок сам был не в курсе. Вурдалак высасывает кровь, а не всю жидкость из организма.

— А кто? — тоном учителя на экзамене поинтересовался мой начальник. Он взмахнул пером огнептицы, тени метнулись туда-сюда.

— Не знаю, — растерялся я, — Я не помню созданий, которые обезвоживают…

— А перечень запрещенных к владению зачарованных предметов я кому говорил прочитать?

— Так я прочитал!

— Я имел в виду — еще и запомнить.

— Так я запо…

Я еще раз посмотрел на тело. Погодите-ка… Было в том перечне что-то такое… То, что Чеглок явно уже понял, а вот у меня вертелось где-то на краешке сознания.

— Клинок крови, — подсказал начальник.

— Точно!

Было в том перечне предметов, за владением которыми сразу грозила 313 статья, упоминание о клинках, которые вытягивали из убитого ими жизненную силу, передавая ее хозяину. Только там же говорилось, что это редкость несусветная.

— Ну, не прям уж редкость, — хмыкнул Чеглок, — я шестерых знаю, у которых такие клинки были. Бродяга, Липник, Монгол и… Алмаз, точно. У Лейгера кинжал, а здесь явно ножом поработали, судя по разрезам…

Он для верности поднес поближе к телу перо, рассматривая раны.

— … ну а у Трифона я сам лично его нож конфисковал, когда в Таганку отправлял. Так что мы теперь знаем, кто у нас тут золото таскает. Только вот одна нескладушка, Степа… У простого человека такого струмента, как клинок крови просто быть не может, чтобы его получить, нужно душегубом быть отменным. Такой человек за просто так лошадью работать не будет, да и заставить его сложно.

Я уже понял, что в простеньком на первый взгляд деле — ювелиров подламывали чуть ли не каждую неделю — нескладушки растут одна за другой. Див, которого ни за каких конфеты в город не заманишь, работает взломщиком, убийца по локоть в крови — курьером… Как они вместе-то собрались?

— Не в том вопрос, Степа. Вопрос — КТО их вместе собрал? Но это вопрос важный, но второстепенный. А первостепенный у нас какой?

— Э… Где курьер? Он же с головой проломленной.

— Забудь. Он своим клинком первого попавшегося прохожего уработал, да жизнь из него вытянул, у него из хворей теперь разве что насморк. Клинок крови и не такие раны вылечивает. Да и где курьер — тоже не загадка. Он отправился искать того, кто у него золото умыкнул.

Тот, кто ограбил курьера, явно не ожидал получить такой жирный куш, да и вообще напал на него чуть ли не случайно, судя по выбору орудия ограбления. Увидел прилично одетого человека, который что-то несет, увидел кирпич, в голове сложились да и два, а дальше он раздумывать и не стал. Чпок — и грабитель, одуревший от того, что ему попало в руки, может бежать в любом удобном для него направлении. На все четыре стороны. И догадаться, куда именно — мы не можем… Так бы я сказал еще полгода назад. Но сейчас работа в МУРе, с Чеглоком, приучила меня подмечать самые мелкие детали.

— Найдем грабителя, — еще раз взмахнул пером начальник, — найдем и золото и курьера и клинок крови прихватим. Не дело такой пакости среди людей гулять. Да и с курьером этим хотелось бы потолковать… Какие будут мысли, агент Кречетов?

— След тянется от вон того места, где курьеру голову проломил, досюда ровно, как по линейке. С чего бы покалеченному так сюда стремиться? Может, конечно, он хотел кого-то встретить, чтобы жизнь из него вытянуть, но тут — Марьина Роща, тут по ночам прохожие редко встречаются. Я думаю, он, на остатках сознания, полз вслед за ограбившим его. А, значит, видел его, видел, куда тот пошел. А, значит, пошел он вот за этот самый угол.

— А куда мог отправиться мелкий гоп-стопщик, которому такой фарт привалил?

Я открыл рот. Закрыл его. Развернулся и посмотрел сквозь начавший падать снежок в ту сторону, в какой, предположительно, скрылся грабитель. Туда, откуда доносились музыка и пьяные голоса.

В кабак.

Хотя кабаком то заведение, в которое вошли мы с Чеглоком, назвать было ой как сложно. Я бы сказал, что тут открыли целый ресторан, как бы это не было странно для здешних задворок. С другой стороны — шальных денег у местной публики много, желания красиво их прогулять — еще больше, так отчего бы и нет? Вот и устроили себе место для красивой жизни

Под низким потолком, с которого чуть ли не до макушек снующих туда-сюда половых — которых сложно было назвать «услужающими», просилось именно это, дореволюционное словцо — за круглыми столиками, покрытыми белыми скатертями, сидела… публика. Хотя любого ресторатора, увидь он ее в своем заведении, хватил бы удар на месте. Каких только типажей здесь не было. От солидных бородатых граждан во фраках и бабочках, до одетых чуть ли не в лохмотья. Серый твид сменялся матросской формой, купеческая поддевка — лохматым овчинным полушубком, накинутым на голое тело, сукно солдатской шинели — хромовой кожей. В глаза бросались брошенные на столы, небрежно заткнутые за пояс, валяющиеся в тарелках — пистолеты, револьверы, маузеры, наганы, браунинги… Удивительно, но при этом в кабаке — все ж таки рестораном это я назвать не мог — было тихо и мирно. Нет, в дальнем темном углу кому-то били морду, но вполне спокойно, я бы даже сказал — деловито. То ли шулера поймали, то ли решали накопившиеся вопросы по привычной схеме. То там то сям мужскую компанию разбавляли дамочки различной степени приличности и одетости. В дальнем углу — другом, не том, в котором дрались — одна из таких уже танцевала на столе в кружевных панталончиках. На дощатой сцене, обрамленной темно-красными бархатными шторами, извивалась похожая дамочка, в обтягивающем платье, с таким декольте, что того и гляди, она вывалится из него целиком. Дамочка что-то шептала, изображая пение.

В общем, мы с Чеглоком на здешнем фоне не выделялись вот вообще никак. Впрочем, подозреваю, сунься я сюда один — и меня выкинули бы на улицу, не пустив в общий зал. На входе стояли два громилы, прям как из песенки, такие здоровенные, что можно было б заподозрить в них примесь троллей крови, если бы тролли с людьми скрещивались, конечно. Однако Чеглока, с его всегдашним выражением «Я купил этот город!», они пропустили, ничего не спрашивая.

Мы прошли к стойке, за которой, по привычке всех трактирщиков, протирал стаканы — честно говоря, и после протирания мутные — мордатый тип в ярко-красной рубахе, с вислыми усами, из-под которых поблескивали золотые зубы. Он молча налил нам в граненый стакан водки и двинул к нам. Чеглок, так же не говоря ни слова, выцедил свой стакан, крякнул, бросил типу бумажку и они негромко заговорили:

— Я человека ищу.

— Выбирай. Тут людей полно, вот если б ты хюльдру искал — вот тогда б заганул загадку…

— Мне коровьи хвосты без всякой нужды…

Я делал вид, что отпиваю из стакана — ну и сивуха! — тем временам посматривая, чтоб к начальнику никто не подошел со спины. А то мало ли — сунут заточку и всё…

Певичке на сцене надоело шептать, и она запела громче и даже, на мой пролетарский слух, красиво:

Меня отвлекли от приобщения к искусству. Рядом со мной на высокий стул подсела девица, одна из тех, что сидели на коленях у посетителей, визжали и всячески веселились.

— Мужчина, огоньку не найдется? — спросила она меня, растягивая слова, как будто пропевая их. Вроде бы и симпатичная, если бы не худое бледное лицо, аж скулы выступали и не темные круг вокруг глаз, явно не от косметики.

— Мужчина? Ау!

Я, чтобы не привлекать к себе внимания, достал из кармана спичечный коробок с надписью «Наркомлес. Главспичкапром» и чиркнул о серный бок. Лучше б, наверное, отказал — дамочка заинтересовалась «галантным кавалером» и принялась тормошить меня вопросами. А мне общение с ней ни в какой бок не впилось — во-первых, я здесь по службе, мне не до болтовни с женским полом, а во-вторых, даже будь я на отдыхе и не будь у меня моей Марусеньки — к этой «красотке» я б и палкой не притронулся. Понятно, чем она себе на жизнь и жемчужные бусы зарабатывает, да к тому же — я успел посмотреть в ее глаза. Зрачки приобрели форму восьмерок и медленно вращались в радужке. Это уже даже не кокаин, это сказочная пыльца. Ее еще пыльцой фей называют, но это ерунда — у фей никакой пыльцы нет. Эта дрянь позволяет человеку видеть все вокруг в этаком радужно-сказочном мире, цветастом и волшебном. Вот и сейчас она вполне может видеть вместо меня принца в раззолоченных доспехах или еще какого рыцаря. Штука забавная, по первому разу, только потом, чем больше ее употребляешь, тем меньше то, что ты видишь, похоже на настоящую реальность. Сказочная пыльца — путь в дурдом, без вариантов.

— Кого, говоришь, ищете? — усмехнулся трактирщик, блеснув золотом.

— Человека, — терпеливо вздохнул Чеглок, — Высокий, плечи широкие, каштановые волосы до плеч, короткая борода. Или среднего роста, худощавый, лицо узкое, бритое, на левой скуле — шрам от ожога. Или среднего же роста, широкоплечий, чуть сутулится, глаза светлые, опять же борода, темно-русая. Или опять высокий, волосы черные, кудрявые, нос горбинкой.

— Так ты одного или четырех ищешь?

— Одного. Кто-то из них мог сюда войти, не так давно.

Трактирщик внезапно перестал улыбаться и наклонился вперед всей своей тушей:

— А я тебе что, агент, за людями следить? Ты кто такой, чтоб ходить тут вынюхиваааай!

Чеглок мгновенно ухватил его за вислый нос и сжал, как клещами:

— Я — Чеглок, — вежливо и с улыбкой произнес начальник ОБН МУРа, — И если ты не хочешь, чтоб я прямо сейчас вычистил твой пчельник[4], лучше отвечай.

Дамочка раскрыла было рот — красивый, надо признать — но тут же икнула, испуганно глядя на меня. Вернее, на предмет в моей руке.

На спичечный коробок.

— Молчи, — произнес я, честно пытаясь скопировать вежливо-угрожающие интонации Чеглока, — а то…

Со стороны выглядело так, как будто я просто предлагаю даме спички, а уж чем ей этот коробок казался… Главное — она точно не может понять, чем я ей угрожаю и, зная особенности пыльцы, подозревает, что чем-то серьезным. А понять, что я не буду размахивать здесь оружием… Людям, способным это понять, хватает ума не садиться на волшебные наркотики.

— Внимательнее смотри, — прогундосил трактирщик, осторожно щупая свой посиневший нос. С этими словами он постучал пальцем себе по виску… а, нет, это он на глаз показывал. В котором вращались восьмерки зрачков. Тьфу ты, он сейчас не пойми что вместо настоящей внешности видит, понятно, что по описанию никого опознать не сможет.

— Шалый! Шалый! — выскочил из узкого коридорчика, ведущего к туалетам, половой с рыжими, прилизанными волосами, — Там в курсальнике Стеклянного замочили!

Рыжий немного приврал — тело лежало не в туалете, а в умывальне, прямо под раковиной, в которую из рыжего крана продолжала бежать вода. Человек в перешитой шинели лежал ничком, на спине расплывалось темное пятно, из кармана торчала рукоятка нагана, рядом валялся на боку кожаный саквояж, из которого по доскам пола рассыпались блестящие металлические инструменты. Фомка, лапка, тройножка… Набор матерого медвежатника, взломщика несгораемых шкафов.

— Ну, теперь мы хоть знаем, в чем курьер нес… — он бросил быстрый взгляд на навострившего уши рыжего полового, — … краденое.

Ну да. В саквояже. Картина ясна — неведомый нам пока курьер зашел в туалет, увидел человека с саквояжем, заподозрил, что это — его, недолго думая, пырнул медвежатника ножом в спину, проверил содержимое, бросил его и вышел… Постойте…

Мы с Чеглоком посмотрели друг на друга. Потом повернулись к замершим у двери в туалет трактирщику с половым. Но вопрос, который задал мой начальник, был неожиданным. Я думал, что он спросит, кто только что выходил из туалета, а задано было:

— Кто спрашивал о людях с саквояжем?

— Меня — никто, — буркнул трактирщик, вытирая вспотевший лоб, — Леня ж с меня теперь спросит, он же со Стеклянным…

— Меня спрашивали, — поднял взгляд половой.

— Кто? — сощурился Чеглок.

— Семен какой-то. Высокий, но чуть сутулится. Глаза светлые, борода короткая, одет в пальтуху с воротником и котелок…

— Монгол… — протянул начальник, — Он сразу в туалет прошел?

В туалет начали ломиться нетерпеливые и трактирщик остался организовывать «уборку». Мы с половым вышли к выходу в зал.

— Неет, не сразу… Я ему сказал, что троих видел: Стеклянного, только его не видно было, наверное, сразу в курсальник пошел, Петьку-Приправу, стоперкой промышляет, да вон еще тот фрайер, который на углу бусый спит… Он сразу к фрайеру и пошел.

За маленьким столиком на краю зала и впрямь сидел, опустив длинный нос к груди, человечек в потертом френче, с накинутым на плечи пальто. Под ногами валялся открытый саквояж.

Открытый?

Мой начальник присмотрелся:

— Что-то для пьяного он слишком не дышит.

И впрямь, когда мы подошли поближе, оказалось, что типу во френче уже ничего в этой жизни неинтересно. Чеглок отодвинул ворот пальто — под ним на груди чернела рана. В саквояже белели какие-то бумаги, золота там, понятное дело, не было.

— Подошел, ткнул финкой, глянул, что в саквояже, понял, что это не его — и ушел. Не глядя ни на людей вокруг, ни на что. Точно, Монгол, его повадка. Плохо. У остальных хоть какие-то тормоза есть, а Монголу что убить, что поздороваться. Правда, Алмаз был бы еще хуже, тот мало того, что берегов не имеет, так для него убийство — это развлечение. Так, Рыжий, как твой Петька выглядит?

— Ну так — молодой, чернявый, усики тонкие носит, под Макса Линдера… Зуб у него еще платиновый сделан… Только нет его здесь, не смотрите. Он вон за тем столом с одним гайменником сидел, а сейчас ушли куда-то…

— Мимо нас не проходили. Второй выход есть?

— Вон там. А… вы вообще — кто?

— Прохожие.

— Понятно…

Скрипнула дверь черного хода, открылся вид на задний двор. На кучи непонятного в темноте мусора, сломанные ящики, бочки без дна, крыс…

И два трупа, лежащих посреди двора валетом.

Один — ничком, заколотый в спину, второй — лицом вверх, с перерезанным горлом. Его пальцы еще сжимали наган. Достать успел, а выстрелить — уже нет. Лихо… С одним ножом, не раздумывая, против вооруженного человека…

Саквояжа поблизости не было.

С неба продолжал сыпать легкий снежок, сослуживший нам в этот раз добрую службу — он успел замести все следы… кроме последних. От двух тел к забору тянулась цепочка отпечатков ботинок.

— Степа, за мной.

Мы протиснулись в дыру в заборе и сразу увидели его. Широкоплечий мужчина, в пальто и котелке. С саквояжем в руке. Он уходил по улице, спокойным шагом, как будто только что за несколько минут не убил пятерых.

— Монгол, — негромко сказал Чеглок, — Стоять.

Тот замер, поднял руки и оглянулся:

— Чеглок.

— Он самый.

— А ты что ж, теперь, на побегушках? Фикс[5] хозяину таскаешь, как песик тапочки?

Монгол, нисколько не уязвленный его словами, пожал плечами:

— Бывают люди, которым и послужить незазорно, Чеглок.

— Вот, как раз про этих людей ты мне и расскажешь.

— Нет, легавый, не расскажу. Мне еще пожить охота, а там такой человек, что и из Иры меня достанет.

— С чего ты на блатную музыку перешел, Монгол? Ты же не жиган, культурный человек, в кадетском корпусе учился…

И это упоминание его прежнего состояния Монгола нисколько не вывело из себя:

— Темпора мутантур эт нос мутамур ин иллис, — непонятно произнес он.

— Ну, вот для тебя времена в очередной раз и поменялись. Давай, свою финку из кармана доставай, наземь урони и ногой в нашу сторону-то и подтолкни.

Вот тут Монгол явственно дернулся:

— Откуда про нож мой узнал?

— Тело, тобою осущенное в проулке нашли. Так и догадались, кто тут шкодит.

— Эх… Специально ж никого в буктире не сушил, чтоб не поняли. Но там уж другого выхода не было…

— Это ты потом в МУРе расскажешь. Нож на землю, Монгол, если не хочешь на простреленной ноге скакать.

Он медленно, осторожно полез в карман пальто и двумя пальцами достал нож.

Нет, не нож. Длинный, узкий предмет.

Расческу.

Чеглок выстрелил, не целясь, я замер, не понимая, что не так, Монгол успел коротким взмахом руки бросить расческу на снег.

И больше я его не видел.

В одно мгновенье прямо перед нами поперек улицы вырос лес. Полу-деревья, полу-кусты, колючие, искривленные, переплетенные друг с другом так, что и палец не просунешь. Не то, что ствол револьвера, как тут же убедились мы с начальником, подскочив к зарослям, в оставшейся надежде хотя бы задержать Монгола. Я вспомнил, что это такое — зачарованный лес, он вырастает из брошенного наземь предмета, обычно как раз гребешка или расчески, и держится не так долго.

Но достаточно для того, чтобы Монгол от нас ушел.

Вот так я узнал еще одно отличие рассказов о Ван Тасселе и реальной жизни.

В жизни сыщикам не всегда везет.

От начальства мы оба получили нагоняй, за упущенное золото, за упущенного дива, за упущенного Монгола и до кучи — за убитого начальника секции из Моссукна, того типа во френче, которого походя зарезали в воровском ресторане.

— Плохо, что мы упустили Монгола, — произнес Чеглок, отпивая глоток горячего чая из жестяной кружки и с хрустом откусывая от осколка сахарной головы. Нам на паек выдали колотого сахара, — Но есть и хорошее.

— Что уж тут хорошего…

— Не скажи. Есть у меня подозрение, что видели мы Монгола в последний раз. Его хозяин страсть как не любит, когда на его след выходят. Он такие следы рубит вместе с ногами. Что мы, когда Монгола все-таки поймаем, не смогли от него узнать, кому он служит.

— А если все ж таки оставит его в живых?

— А тогда еще лучше. Тогда мы будем точно знать хотя бы одного человека Нельсона.

— Кто такой Нельсон? — не понял я.

И Чеглок, чуть помявшись, произнес:

— Степа, ты же читал рассказы про Ван Тассела?