Табельный наган с серебряными пулями

Дело номер… очередное… (эпилог)

— А это тебе, чтобы покушать днем, — Маруся впихнула мне плотный сверток из пожелтевшей газеты.

— Да я в столовую зайду… — вяло попытался отбиться я, зная, что моя любимая жена, при других обстоятельствах мягкая и покладистая, становится неуступчивой, как скала, когда нужно позаботиться обо мне. Что тут можно сказать? Приятно…

— Охотно верю. Что ты и впрямь собираешься в нее зайти. Сколько ты уже собираешься это сделать?

— Ну…

— Ты до сих пор не знаешь, где она у вас!

Ну, да, не знаю… Во-первых, с моей женой голодным ты все равно не останешься, а во-вторых — у меня просто нет времени ходить, искать эту столовую. Я вообще не был бы уверен, что она у нас в МУРе есть, если бы не бутерброды с икрой, которые оттуда иногда таскает Хороненко, щедро угощая всех в отделе.

— Степушка… — меня обняли и поцеловали в щечку, — Ты агент уголовного розыска, ты знаешь в Москве все места, где можно купить все, что угодно, от самогона до ручного демона. И ты до сих пор не узнал, где у вас столовая.

— Ну…

— Вот поэтому бери бутерброды и не сопротивляйся. Один с форшмаков…

— С чем⁈ — какое-то подозрительно звучащее название…

— Паштет такой селедочный. Меня Елизавета Аполлоновна научила делать. Очень вкусный!

Упомянутая Елизавета Апполлоновна, она же Грилович, вдова профессора, бывшая хозяйка нашей квартиры, а теперь такой же жилец, как и мы все, сейчас спорила с Оксаной, женой одного из моих коллег, тоже живущих в квартире, какими травами лучше пользоваться, чтобы избавиться от эфирников. Оксана упирала на «очень хорошие» сборы от Моссельпрома, Грилович же заверяла, что всю жизнь пользуется своими собственными составами, рецепт которых достался ей от мамы, а той от бабушки…

— И вообще, Лизавета Упалоновна, — уперла Оксана руки в боки, — вы зачем вчера полы в коридоре мыли? У нас график!

— Вы же меня в него не включили.

— Потому что мы все — девки молодые та здоровые. А вы женщина уже в возрасте, зачем же вам спину ломать?

— Мне неудобно…

— Очень даже удобно!

— … а второй бутерброд — с жареным мясом…

— Ага… — рассеяно кивнул я и спохватился. Пристально посмотрел в лицо своей внезапно засмущавшейся Маруси, — С каким мясом?

— Ну…

— Маруся.

— С зайчатиной, — призналась она.

— Опять чакли приходили?

Вот проныры мелкие. Я с ними познакомился еще тогда, когда они жертв упыря нашли, а потом, после дела о мираге, малый народец, открывший в Москве мясную лавку своего зайцеводческого колхоза, посчитал, что мне обязан и постоянно подсовывал мне угощения. Я отказывался, ругался, пытался их прогонять, но вы пробовали когда-нибудь избавиться от чакли, если они уже решили тебя облагодетельствовать?

— Гони их в три шеи в следующий раз.

— Мне их жалко. Они такими глазками смотрят… — Маруся попыталась изобразить, какими именно, и от этого зрелища я растаял и простил мелких доставал.

— Вот буду покупать у лотошниц бутерброды с вареной колбасой.

— Не вздумай! Кто их знает, что они в ту колбасу пихают!

По Москве ходили слухи, что после Курной войны многие тушки курочудищ — не пропадать же добру — были растасканы по ледникам и мясным лавкам и в городе не было колбас, в которые не добавляли это дармовое мясо. С одной стороны — хоть и гигантская, а все ж таки курица, с другой — стоит ли есть кур, которые ростом выше тебя?

— Шучу — я поймал свою Марусеньку и попытался поцеловать ее посерьезнее.

— Куда, — упиралась она, — Люди же смотрят…

Потом вывернулась, чмокнула меня в губы, и шлепнула кухонные полотенцем:

— Иди уже! Мне тоже на работу пора собираться.

Я утащил с кухни коробок спичек с рисунком горячих коней ахал-теке и надписью «Всероссийская выставка. 1923» — мои-то кончились — весело сбежал по звенящим лестничным ступенькам и вышел на улицу.

Хорошо в Москве летом! Да и зимой тоже. И весной. И даже осенью. В Москве всегда хорошо! Особенно утром, когда солнечные лучи проникают всюду, как лучи золотистых прожекторов.

У меня даже было настроение прогуляться до Петровки пешком, но мимо меня, звеня, прокатился трамвай и я не удержался — разбежался и запрыгнул внутрь. Краском с синими кавалерийскими петлицами подмигнул мне, мол, ловко ты, хромой, бегаешь. Нога уже совершенно прошла, но трость я все еще носил с собой. И привык как-то к ней, да и очень уж удобная штука, как выяснилось. Случись что — можно отбиваться ею, как палкой, а можно, как узнал на собственной черепушке Филька-Черноглаз, перехватить ее за узкий конец и оглоушить, как палицей.

Что нога болеть перестала — за то спасибо моему знакомому шаману, старому Гунзэну, что до сих пор продолжал мне подкидывать при случае полезную информацию. А тут как-то по зиме, он обратил внимание, что я морщусь от боли, когда на ногу наступаю, заинтересовался, выспросил, в чем дело, а потом выругал меня за то, что раньше ему не сказал. Оказывается, моя нога болела не столько от ран, сколько от того, что вместе с ранами в нее еще и чей-то сглаз угодил. Старик Гунзэн поворчал тогда, а при нашей следующей встрече вручил мне сверток с остро пахнущим масляным комочком, наказав мазать больное место. И ты глянь — нога и впрямь прошла. Я остатками еще и ребра смазал, те, что при стычке с демоном поломались, так и те зажили! Хотя ребра, вроде бы, и так зажили, без мази…

А трость — это мне Бачей подарил, бывший мошенник, решивший после заключения стать на путь исправления. Не знаю, надолго ли… Человек он суматошный, жить без азарту ему скучно. Он уже успел попробовать себя в киноискусстве, уж не знаю, чем он там занимался, но исколесил половину Советского Союза и вернулся обратно с подарочной тростью и твердым желанием никогда больше с кинематографом не связываться. А сейчас и вовсе в конструкторское бюро пристроился, которое аэросани для РККА конструирует. Самое то для него, думаю — азарта там хоть отбавляй, на недоделках по снегу носиться почти что на самолетных скоростях…

Я выпрыгнул из трамвая недалеко от Петровки и бодро зашагал по улице, иногда покручивая трость между пальцами, что твой жонглер из цирка. Уж больно настроение у меня было хорошее. И его не испортит даже…

Даже…

Я притормозил. Навстречу мне шла девочка лет восьми-девяти и радостно нализывала розовым язычком сахарного петушка на палочке. То ли заботливо прибереженного с вечера, то ли купленного с утра у какого-то раннего лотошника. Нет, петушков есть на улице — не преступление. Просто девочка очень уж напомнила мне, короткой стрижкой, что ли, Фаню Ершову, ту школьницу, что связалась с неразменным пятаком, а дело закончилось вселением в нее демона и поломанными ребрами у меня… Мало ли Фаня опять за старое принялась, с учетом допущенных ошибок.

— Здравстуйте! — звонко поприветствовала меня девочка, решив, видимо, что раз я так пристально на нее смотрю, то, наверное, какой-то знакомый. И поскакала дальше.

Фух, нет, не она. Обознался. А то у меня аж ребра заныли от воспоминаний.

— Фап-фап! — прогудел автомобильный гудок за моей спиной. По улице катился новенький автомобиль АМО, что начали выпускать в прошлом году на бывшем заводе Рябушинского. Первый советский грузовик, между прочим! На основе итальянского «фиата», конечно, но сделан то нам, значит — наш! Вон, моя Маруся форшмак сделала по рецепту Грилович, так что — этот форшмак уже и не мой вовсе?

Кстати, а чего это они мне гудят? Я присмотрелся…

Аа, это не же не грузовик, это штабное авто, которое заводчане для товарища Фрунзе сделали. Собственно, именно Фрунзе в авто и сидит, вон, фуражку приподнял, со мной здоровается. Приятно, елки-палки, не каждый день с тобой замнаркома здоровается, не каждый…

После того случая, когда Нельсон подсунул Фрунзе проклятый талисман, его здоровье прилично пошатнулось. Здоровье Фрунзе, конечно, не Нельсона же, того патриарх надежно упокоил, с гарантией. Вот, чтобы любимому краскому было проще до службы добираться, рабочие ему этот автомобиль и подарили — с открытым верхом и мягкими сиденьями.

Да, Нельсон тогда много чего наворотил…

После тех событий полугодовой давности мы еще долго пытались разобраться, что произошло, как колдун-двоедушец ухитрился вселиться в товарища Ягоду, что он натворил и, самое главное — зачем? Зачем он творил все, от создания упырей до Куриной войны? Можно, конечно, предположить, что он просто с ума соскочил — кто знает, как на психическом здоровье переселение души из тела в тело сказывается, вдруг да и не очень. Но этому мешало то, что в служебной деятельности, как Ягода, Нельсон себя очень даже толковым и грамотным показал. Одна спецлаборатория по изучению и созданию сложных проклятий его стоит. И ведь таких проектов у него много было… Кстати, меня с Чеглоком сам товарищ Бокия после всего предупредил, что ни в какой лаборатории мы не были, ни про какую лабораторию не слышали и никакой лаборатории не существует и никогда не существовало.

Покумекав, помозговав, поразмыслив, мы с моим начальником пришли к мысли, что все сводится к тому, что Нельсон хотел, так или иначе, организовать смерти людей. В больших количествах. Похоже — эту тайну двоедушец унес с собой на тот свет — что он то ли хотел силой этого множества смертей напитаться, чтобы стать сильнее, как колдун, то ли — и, с учетом его боязни смерти, это наиболее вероятно — он каким-то образом искал себе бессмертия. Не такого, чтоб из тела в тело прыгать, а телесного, чтобы в каком-то одном, однажды выбранном теле, жить вечно.

Хорошо еще, сказал тогда Чеглок, что Нельсон то ли не додумался, то ли не успел организовать как надо, а, быстрее всего — хотел сначала главой ОГПУ стать, чтоб никто не мешал… В общем, с контрреволюцией у нас в стране разговор суровый, чуть что — пожалуйте к стенке, вот и Ягода-Нельсон мог организовать так, чтобы к контрреволюции начали все, что угодно приписывать, людей за малейшее нарушение, за которое и тюрьмы-то много, к расстрелу приговаривать, каждый донос в строку брать, шить дела белыми нитками, а то и просто выбивать признания у невиновных… Страшно представить, сколько безвинного народу мог бы Нельсон положить ради своего бессмертия. Сотни, а может даже и тысячи…

Может, он все ж таки и сумасшедшим был. Как нам рассказал Седьмых — одну свою привычку Нельсон с царских времен сохранил. В бытность свою главой экспедиции в Третьем отделении он за каким-то псом организовал коллекционирование порнографических картинок. Сотнями, тысячами они в охранке копились, кто знает, зачем. Может, Нельсон их любил рассматривать под настроение, а может — и для каких колдовских надобностей. Так вот — будучи Ягодой он это свое увлечение продолжил. Из его рабочего сейфа столько этой похабщины выгребли, мама дорогая.

Сам Ягода, в смысле настоящий, к сожалению, в себя не пришел. Тело живо, душа на месте, но за то время, что Нельсон в его теле обитал, личность разрушилась безвозвратно, в клинике для душевнобольных содержится. Хотя профессор Стравинский обещает что-то сделать, но без особой надежды.

Но — дело Нельсона, при всей своей серьезности, уже, как говорится, история. Полгода прошло, тут и без него в Москве преступники дела продолжают творить, хоть лопатой отгребай.

Банда какая-то появилась, по оперативной информации — с Амура, которая повадилась банки грабить. И что ж, шельмецы творят, нет чтоб по старинке, на извозчике с места преступления сбегать, они на авто уносятся. В ногу со временем бандиты идут, что тут скажешь. Наш отдел это, вроде бы, и не касается, но вот больно ловко они исчезают — автомобиль-то штука приметная, а никто не может сказать, куда он девается. Только от банка отъехал — и как в воздухе растворился. Проверяйте, ОБН, нет ли тут колдовства какого или еще чего.

По игорным залам и казино прошелся шулер. Обошел, гад, все амулеты и заклятья, которых на каждом казино — как звезд на небе. И, главное, никто даже вспомнить не может, как он выглядел. Только и запомнили, что в пенсне. Явно наш клиент.

Хулиганье разбушевалось: избиения, грабежи, бессмысленные поломки городского имущества, одних стекол побили — можно всю Москву застеклить, до изнасилований доходит… Сажать их вроде как неправильно — они ж все из рабочей молодежи, но от безнаказанности творят всякую дурь, накрыли одну шайку, которая в общежитии собиралась демонов вызывать. Вот зачем⁈ Сами не знают — «от скуки»… Тут такие дела в мире творятся, а им скучно! На КВЖД бы ехали, с китайцами воевать, раз заскучали! Нет, это неинтересно — страаашно, китайцы не москвичи, и сдачи дать могут. А нам теперь их проверяй — не собрались ли еще какие придурки чернокнижием развлекаться…

Вот и родные двери МУРа. Пустоватые гулкие коридоры — я сегодня ранняя пташка, чуть ли не первый…

— Здравствуйте, товарищ Кречетов!

А, нет, не первый. Таня Ершова, школьница, которую, вместе с ее семьей, мы у оборотня-белогвардейца отбили. Она в меня после этого случая влюбилась — сама признавалась — но потом, девочка все же серьезная, решила, что ничего у нас с ней не получится и вообще — некогда глупостями всякими заниматься, и на каникулах к нам в МУР пришла. Сказал, мол, хочет после школы в милицию пойти. Вот и бегает теперь в юнгштурмовке с кимовским значком, стажеркой. Жаль, что не к нам, а к экспертам… Эй, не в том смысле, что мне хотелось бы ее поближе к себе, у меня Маруся есть! Просто девочка-то на самом деле толковая.

В отделе я плюхнулся за стол и, прежде чем, взяться за сводки, ориентировки и прочие дела, пробежал глазами забытый кем-то номер «Вечерней Москвы».

Так-так-так…

А, с КВЖД закончено — китайцы подписали мирный договор. Ничего — контры на свете еще много, есть всяким «скучающим» куда силу приложить…

Шкуро выступает в парижском цирке с джигитовкой и акробатическими номерами. Оно и правильно — может, циркач из него выйдет лучше, чем белогвардеец. Пусть считает, что повезло — попадись он нашим войскам, за все свои преступления, не то, что расстреляли бы, повесили б как собаку…

Товарищ Дзержинский встретился с представителями иностранных промышленников по вопросу организации совместных производств. Вот уж действительно — железный Феликс. Он же без шуток не спит ночами, говорит, столько работы, что спать просто-напросто некогда. Чеглок, который, оказывается с ним с дореволюционных времен знаком, рассказывал. Сейчас, правда, Дзержинскому чуть попроще стало — вместо химических или волшебных стимуляторов, он на пилюлях профессора Вангера держится. Профессор до сих пор в Ялте, все какие-то опыты ставит, но для наркома расстарался — сделал антисонные пилюли. Сам профессор уже почти год не спит, говорит, что и не тянет…

Ладно, бог с ними, с новостями СССР и мира, что по нашей работе произошло интересного?

Так-так-так…

О! Старый знакомый. В Ленинграде найден мертвым известный убийца по прозвищу Монгол. Сбежал он тогда от нас с Чеглоком, зарезав своей волшебной финкой несколько человек, да недолго протянул — от пистолетной обоймы в спину ни одна финка не спасет, будь он хоть трижды заколдованной…

Есенин опять доставлен пьяным после очередного пьяного дебоша. Вот неймется человеку — дал бог ему талант поэта, да сверху еще и чародейский дар отсыпал, девчонка рядом с тобой, что влюблена в тебя, как кошка, так ведь нет! Тоже, видимо, «скучно». Чувствую, не протянет он долго… да еще и Бениславскую с собой в могилу потащит. Та еще в тот раз рыдала, мол, мне без него не жить…

Я отложил бумаги и потянулся.

Некогда скучать! Некогда! Работать надо!

Каждый в Советской Союзе на своем месте для общего блага работает: кто на заводе с молотом, кто в поле с плугом, кто на фронте с винтовкой — а кто и с наганом по темным переулкам и задворкам, нечисть людскую и нелюдскую вычищать. Вот мы и чистим.

Хороненко, временами прижимистый, но для своих щедрый, лучший стрелок МУРа…

Коля Балаболкин, бывший беспризорник, весельчак и балагур…

Григорьев, пришедший в наш отдел после гибели своей невесты от рук живого мертвеца-попрыгунчика…

Наш бессменный фелинолог Слава, с подходящей ему фамилией Котов, и великолепный Треф — огромный серый кот, натасканный на нечисть и колдовство…

Наш новый пресвитер — мальчишка, еле-еле из семинарии, поэтому фамилию его никак запомнить и не могу — пока всего боится, но старается, стиснув зубы. Будет из него толк…

И наш начальник — Иван Николаевич Чеглок, человек в деле борьбы с нечистью настолько опытный, что как будто каким нюхом ее чует…

Вместе мы справимся. Мы — и еще сто пятьдесят миллионов.

Я вздохнул. Чтобы справиться — нужно учиться. Потом учиться. И в конце тоже учиться. Иначе никуда ты не годен. Я вздохнул еще раз и раскрыл справочник. А то как я в том деле с Патрикеевной обидно опростоволосился…

Итак, на «Дэ».

«Дока — человек, коий колдуном не является, однако ж от рождения имеет силу, чтобы колдуну противостоять. Сглаза не боится, на колдовской отвод глаз не поддается, невидимое видит…»

Конец