Табельный наган с серебряными пулями

Дело номер 38: Розмарин

Для скорости Седьмых взял автомобиль, похоже, из служебных машин ОГПУ — старый, потрепанный «шаррон» грязно-красного цвета, видимо, из национализированных после революции таксомоторов. У авто стоял, привалившись спиной, гражданин в кепке и кожаной куртке. Увидев он, он сплюнул окурок и крутанул заводную рукоятку.

Седьмых немного приврал — он вышел не непосредственно на колдуна, превратившего кур в чудищ и устроившего Куриную войну, то бишь, на Нельсона. Он сумел найти того, кто перенастроил установку профессора Нектарова. А уж от него добиться информации — кому это понадобилось. Он попытался рассказать и подробности, но «шаррон» так тарахтел, что можно было только кричать. Помню, у нас на фронте был трофейный «шаррон», так от него кони шарахались, когда тот заводился.

Пока мы скакали по булыжным мостовым Москвы, я обдумывал то, что пришло нам в голову с Чеглоком касательно Нельсона, вернее — того, что это не просто колдун, а двоедушец.

Это много объясняло.

Скорее всего, тот, царский Нельсон, что в охранке руководил экспедицией — так тогда отделы называли — выслеживая нечисть, колдунов и ведьм, сам понабрался опыта в колдовских штучках. А, может, попала ему в руки книжка, из черных, где описывалось, как двоедушцем стать. Могу поспорить, изначально он был честным служакой… ну, насколько вообще могли быть честными царские чиновники… честно вычищал колдовство, искоренял нечисть, ловил ведьм… Вот только… Как там товарищ Чеглок говорил? С восемьсот четвертого года он? А начальником экспедиции был аж до семьдесят восьмого, когда книжку издали. Когда человеку за семьдесят — он может испугаться смерти. Настолько сильно испугаться, что пойдет на что угодно, даже на то, чтобы стать колдуном-двоедушцем. Ну а дальше все просто — Нельсон захватил себе новое тело… скорее всего, даже не одно: насколько я помню, не очень сильный колдун может вселиться только в тело младенца, ему ведь нужно подавить душу предыдущего владельца, с младенцем это попроще будет, да и крещение дает определенную защиту от всякого колдовского вторжения. Но все равно — даже вселись он в младенца, ему сейчас было бы около пятидесяти, а нашему Нельсону я б, навскидку, больше сорока не дал. Так, что, скорее всего, поднабравшись опыта, Нельсон опять сменил тело. Тут уж не знаю, сразу он в какого-то несчастного огпушника вселился, или же пришел в ОГПУ уже двоедушцем — и пропустили ж такую тварь! Хотя, надо сказать, двоедушец — тварь и впрямь редкая, насколько я пособие помню, их в истории по пальцам пересчитать можно, а способы обнаружения обычных колдунов для них бесполезны. В общем, попал Нельсон в ОГПУ, а, сами понимаете, рулить преступниками Москвы намного проще, когда ты — из тех, кто с ними бороться должен. Вот Нельсон и творил, что хотел, сколько смертей на его совести — один бог знает. Да и есть ли вообще у него совесть. Чего он с преступниками связался — тоже понятно, где еще можно массовые смерти людей для своего жертвоприношения организовать? Для чего ему эта жертва нужна — тоже пока неизвестно, но могу предположить, что этот тип бессмертия ищет, хочет кем-то вроде Кощея Бессмертного стать…

Пока я размышлял, мы уже прикатили на место. Особняк на Малой Никитской, 28. Бывал я возле него, насколько знаю, при царе в нем какая-то купчиха жила, потом в нем ВЧК находилось, а сейчас ОГПУ под какие-то свои нужды заняло.

Возле входа нас ждал незнакомый мне гражданин в форме ОГПУ. Лицо сухое, прям-таки костистое, на голове — залысины, на вид гражданину где-то за сорок. Я поймал себя на том, что присматриваюсь к нему, пытаясь понять — непохож ли он на Нельсона, которого я видел на куриной ферме.

Видимо, такая же мысль пришла в голову и Чеглоку, потому что он достал из папки с материалами по Нельсону, которую взял с собой, листок с рисованным портретом и показал Седьмых. Тот с интересом посмотрел:

— Нет, не из наших. По крайне мере, из тех, кого я знаю. Хотя… — он присмотрелся повнимательнее, — Кого-то очень напоминает, но не могу понять — кого.

Он и мне кого-то напоминает, ничего нового Седьмых не сообщил.

Мы подошли к гражданину:

— Бокия, — протянул тот руку.

— Чеглок.

— Кречетов.

— Ну что, соколы, полетели? — он быстро взмахнул рукой и, не оглядываясь, шагнул к дверям.

— Седьмых… — прошипел я, — Это как? Это же сам товарищ Бокия! Я его по Туркестану знаю!

— Я тоже его знаю. И, что важнее — он знает меня. Я ему рассказал, что происходит и он согласился помочь. Без него нас сюда попросту не пропустили бы.

— Почему?

— Потому что это — специальная лаборатория ОГПУ.

Красноармейцам на входе Бокия показал бумажку пропуска, коротко произнес «Это с мной», и мы двинулись по коридорам. Пока шли, Седьмых вкратце рассказал, что вообще происходит.

Установку по превращению кур в чудищ ОГПУ сразу же забрало себе. Толку от нее, конечно, после того как над ней поработал Хороненко, было чуть, но огпушники надеялись выйти на след того, кто ее переоборудовал. Отдали ее для исследования в специальную лабораторию — где она и канула в неизвестность. Как моль посекла. Опять-таки — никто, в том числе и Седьмых, участвующих в расследовании, вопросов задавать не стал. Не отвечают — значит, не положено. А кому положено — те знают. Служба в ОГПУ быстро отбивает привычку задавать лишние вопросы. А потом к Седьмых обратился руководитель спецлаборатории…

— Профессор Розмарин, — пояснил Седьмых, — к нему мы и идем.

У меня сразу возникло много вопросов, но, после только что прозвучавшего заявления насчет лишних вопросов, задавать я их не стал. Да и Чеглок ухом не повел, видимо, посчитав, что не стоит забегать вперед — все и так расскажут.

Этот самый профессор каким-то образом смог узнать, кто ведет расследование по куриному делу, и обратился к Седьмых с просьбой о тайной встрече. Почему тайной? Потому что, как рассказал он при встрече, именно этот профессор получил установку для изучения и сразу же понял, кто ее сделал.

Он сам и сделал.

Я дернулся, но опять сдержался. Понятное дело, что Нельсон — в ОГПУ, он мог дать профессору задание переделать установку Нектарова, тот ее узнал, понял, что оказался невольным виновником Куриной войны, и решил рассказать о том, что знает. Но наотрез отказывается говорить, кто дал ему это задание, без присутствия сотрудников МУРа.

— Мы-то ему на кой?

— Вот у него и спросите.

Провести в лабораторию ОГПУ двух посторонних не мог ни Седьмых, ни даже сам профессор — охрана ему не подчинялась, поэтому пришлось выходить на кого-то чином повыше.

— Товарищ Бокия как раз подходил. Во-первых, мы знакомы, по одному делу в Таганроге, а во-вторых — он точно не имеет отношения к этому делу. Он всяким колдовством не увлекается, строго по научной линии идет…

Мы пришли.

Бокия коротко стукнул в крашеную белой краской дверь, как в больнице, и тут же раскрыл ее:

— Профессор Розмарин?

— Розмáрин, — мягко поправил профессор, — Я ученый, а не приправа.

Выглядел профессор… ну, как типичный ученый. Я их немного и знаю, так, если посчитать, Нектаров да Вангер, но те, вроде как, ученые нетипичные. Что-то не могу я представить обычного ученого отстреливающего чудищ из карабина с оптическим прицелом, или ввязывающегося в драку с громилами ипподромного «жучка». Так вот — Розмарин был ученым самым, что ни на есть типичным.

Среднего роста, худощавый, с длинными тонкими пальцами, высоким лбом, за которым торчала вверх шапка кудрявых волос, когда-то черных, а сейчас изрядно побитых сединой. На вид ему было лет так шестьдесят… И на Нельсона он не походил… елки-палки, опять я прикидываю…

Розмарин протянул нам руку, тут же выдернув ее, как будто боялся, что рукопожатие сломает ему пальцы:

— Присаживайтесь, товарищи.

Он близоруко сощурился, глядя на нас:

— Глеб Иванович… А это, надо полагать, товарищи из Мура?

— Совершенно верно, — кивнул Чеглок. Внешне он казался спокойным, но я чувствовал, что он весь на взводе, как натянутая струна. Как гончий пес, вставший на след и уже видящий хвост убегающего волка.

Скоро погоня закончится.

— Вы, наверное, думаете, зачем мне понадобилось звать вас всех сюда… — начал профессор.

— Товарищ Розмарин, — перебил его Бокия, — нельзя ли ближе к делу?

— Нельзя, — неожиданно твердо отрезал профессор, — Нельзя, Глеб Иванович, нужно идти, как говорили древние римляне, аб ово усквэ ад мала. Позвольте я продолжу?

Бокия молча махнул рукой.

— Так вот, чтобы ответить на этот вопрос, мне для начала нужно пояснить, чем я здесь занимаюсь…

Я огляделся. Честно говоря, если бы мне не сказали, что это лаборатория — никогда бы в жизни этого не понял. По моим представлениям лаборатория это… ну, как вон у Вангера — бутылочки всякие стеклянные, пузырьки, флакончики, электричество там, собаки в клетках… А здесь — ничего. Как будто в канцелярии какой — всюду стопки бумаг, бумаги, книги, папки… Что они тут исследуют?

— Глеб Иванович, позволите пояснить товарищам?

— Давайте, только быстро.

— Вы находитесь во Второй специальной лаборатории ОГПУ и предупреждаю сразу — рассказывать о том, что вы о ней узнаете, и вообще о том, что знаете о ее существовании — не рекомендуется…

Профессор оставался тем же, с шапкой волос и мягким голосом, но интонации этого мягкого голоса вызывали мурашки по спине. Как-то сразу становилось понятно — не стоит о лаборатории рассказывать.

Не стоит.

— Мы здесь занимаемся исследованиями в области маледиктики…

— Маледиктики? — Чеглок чуть сощурился, — Это же…

— Да, вы, товарищ… э… Чеглок… все правильно поняли, сомневайся я в вашем профессионализме — не стал бы приглашать вас сюда. Мы здесь разрабатываем новые формы проклятий.

Я аж подскочил. Проклятья? За проклятья мы людей ловим и сажаем, а тут какой-то профессор так преспокойно заявляет, что ими занимается?

— Вижу недоумение на лицах товарищей из МУРа, но да — мы занимаемся проклятьями. Просто, в отличие от криминальных личностей, не ради личной выгоды или обогащения. Ради нашей страны. Ради СССР.

— Да какую пользу стране проклятья могут принести⁈ — не выдержал я.

— Досис фацит вененум, как сказал великий Парацельс. Всё — яд и всё — лекарство, вопрос лишь в дозе. Знаете ли вы, что установка Нектарова основана как раз на проклятьях? Мой, увы, покойный коллега смог на чистой интуиции разработать то, что в нашей лаборатории создается на строго научной основе.

— Если во второй спецлаборатории с проклятьями работают, что ж тогда в первой делают? — проворчал Чеглок.

— Может, тебе еще рассказать, что в третьей и четвертой делают? — рыкнул Бокия, — Вы и так слишком много лишнего узнали. Если бы не упрямство профессора…

— Это не упрямство, Глеб Иванович, не упрямство. Товарищи помогут подтвердить или опровергнуть мои подозрения. Но для этого меня не нужно перебивать.

И снова мурашки по спине от мягкого голоса безобидного человека…

— Но, — тем временем неторопливо продолжил Розмарин, — основное назначение проклятий — это оружие. Оружие, поставленное на службу советской власти. У которой, как известно, все еще с лихвой врагов, и в борьбе с ними оружия много не бывает.

— За свою историю человечество разработало много способов как опознать проклятье, так и защититься от него, — произнес Чеглок.

— Совершенно верно! Отличное замечание! Именно над этим мы и работаем — как создать проклятье, которое не опознается ни одним известным способом и при этом надежно сводит человека в могилу. Ну или, например, проклятья мгновенного наложения. В настоящее время, чтобы надежно и с гарантией проклясть человека, необходимо зачитать довольно длинную и сложную формулу. Мы же нашли способ нанесения проклятья на бумагу…

Профессор обвел рукой лабораторию:

— … достаточно разорвать листок с ним — и проклятье настигает цель с надежность и точность выстрела из револьвера!

Погодите… То есть, вот эти все бумажки вокруг нас, это всё — проклятья⁈ Десятки и сотни проклятий, законсервированных как тушенка⁈

Представляете ощущения человека, который пришел в гости, мирно пьет чай и вдруг понимает, что пол и стены помещения покрыты слоем шевелящихся пауков. Которые, вроде как бы пока не обращают на тебя внимания, но главное слово тут — «пока».

Я взмок. Хорошо хоть, только на спине.

— … мы в нашей лаборатории гордились своим трудом, будучи уверены, что работаем на благо страны. И тут выясняется, что одна из наших разработок использована для создания монстров и применена внутри СССР, против наших граждан. Получается, что тот, кто ставит мне задачу — враг? Или же это нелепая случайность, трагическая ошибка? Задать вопрос напрямую я не могу. Более того — я даже не могу назвать вам того, кто поручил мне это задание. В конце концов — я не знаю всех подробностей истории с Куриной войной… Но! Если наши разработки однажды были использованы во зло — существует вероятность того, что они же были использованы во зло дважды. Трижды. Чаще. Поэтому я попросил пригласить товарищей из МУРа, чтобы они развеяли мои сомнения…

Профессор повернулся к нам с Чеглоком. Я еле-еле удержался от того, чтобы не отодвинуться подальше вместе со стулом. Забавный и мягкий человек с забавной фамилией Розмарин был сейчас для меня гораздо страшнее оборотня, упыря, одержимого — от тех, по крайней мере, знаешь чего ожидать и как, в случае чего, защищаться. А здесь — неизвестно. Казалось, что сейчас с тонких пальцев профессора потекут в разные стороны черные струйки проклятий.

— Были ли в вашей практике случаи, когда все, казалось бы, указывало на то, что на человека наложено проклятье, а никаких следов не обнаружено?

Розмарин переводил взгляд с Чеглока на меня и с меня — на Чеглока.

Я усилием воли попытался успокоиться и задумался. Да вроде, как бы и нет… Да и как вообще поймешь, что это проклятье, если само проклятье не обнаруживается? Подумают, что человек заболел или… А как вообще эти научные проклятья действуют?

— Скажите, профессор, — опередил меня Чеглок, — Эти ваши неуловимые проклятья — они вот так же быстро накладываются, как вы описали? Разорвал лист бумаги — и все?

— Нет, — улыбнулся профессор, его губы шевельнулись, как червяки, — неуловимое, как вы выразились, проклятье, можно наложить только в нашей лаборатории, с использованием графических построений…

— Для этого нужен тот, кого проклинают? Или…

— Да нет, достаточно предмета, с которым объект будет контактировать.

— И результат…?

— Смерть, — пожал плечами профессор.

— Мгновенная?

— Ну что вы, это слишком подозрительно. Это будет выглядеть как неопределенная болезнь, не имеющая никакого отношения к проклятьям. Срок такой болезни составит от месяца до полугода, в зависимости от необходимости. Но исход — всегда летальный. Также возможно усиление негативной вероятности, упрощенно говоря — там, где обычный человек, упав, встанет и пойдет дальше, тот, кто попал под наше проклятье, непременно угодит виском об угол стола…

— Подождите, — прервал Розмарина Чеглок, — Вы говорите, что проклятья на предмет накладываете лично.

— Я или мои сотрудники, да.

— Не попадался ли вам, несколько месяцев назад, предмет — небольшая бронзовая подковка?

Я обмер. Неужели…

— Да, — спокойно кивнул профессор, — на него проклятье накладывал я сам, лично. Ухудшение самочувствия в течение полугода и усиление негативной вероятности. Человек, скорее всего, умрет на операционном столе…

Розмарин осекся:

— Вам… вам это о чем-то говорит?

Чеглок повернулся к Бокия:

— Несколько месяцев назад у товарища Фрунзе похитили его талисман, с которым он не расстается. Маленькую бронзовую подковку.

— Фрунзе⁈ — Бокия зашипел, поворачиваясь к профессору, — вы наложили проклятье на замнаркома обороны?!! Да вы в уме?!!

— Я. Исполнял. Приказ! — Розмарин, чеканящий слова, уже совершенно не выглядел ни добрым, ни мягким, ни смешным. Страшным.

— ЧЕЙ?!!! — Бокия уже откровенно рычал сквозь стиснутые зубы.

— Стоп! — Чеглок хлопнул себя по коленям и вскочил, — Ночной девясил. Это тоже ваша работа?

— Ч-что… ну, да? Был приказ обработать партию девясила…

— Давно? Чем?

— Чеглок, не вмешивайся!

— Не так давно. Проклятье на сердечную слабость…

— ЧЕГЛОК!

Бокия вскочил, и секунду они с мои начальником яростно смотрели друг другу в глаза.

— Он убивает Фрунзе! — рявкнул Бокия.

— А ночной девясил пьет Дзержинский! — выкрикнул Чеглок, — А я говорил, я говорил, что с ним что-то не так!

Кому говорил? Дзержинскому? Откуда мой начальник его знает⁈

Тем временем, Бокия развернулся к профессору:

— По чьему приказу вы убиваете руководство страны? Отвечать!

Профессор Розмарин обмяк на своем стуле:

— Кто мне может отдавать приказы… — безжизненно произнес он, — кроме того, кто создал нашу лаборатория…

На секунду все замерли. Потом Чеглок медленно раскрыл папку с материалами по Нельсону, достал оттуда рисунок, карандаш и, так же медленно, как будто не веря тому, что делает, пририсовал к портрету фуражку и петлицы.

Все замолчали.

С бумаги на нас смотрел колдун и двоедушец Нельсон.

Заместитель председателя ОГПУ Генрих Григорьевич Ягода.