Табельный наган с серебряными пулями

Дело номер 29: Куриная война

Ветка качнулась неправильно.

И я, долго не размышляя и не пытаясь осознать, в чем именно заключалась эта неправильность, выстрелил из нагана навскидку, раз и другой, прямо в куст калины.

Зашипело, как пробитый котел у паровоза, куст пошел рябью, и на его месте возникло и рухнуло на траву, пачкая ее переливающейся и меняющей цвет кровью, тело чудища. Бронированные глаза вращались во все стороны, тварь подыхала.

Ну и подохла, конечно.

— Молодец, Степан, — хлопнул меня по плечу товарищ Чеглок, — Знал я, кого с собой в разведку брать.

После чего, не меняясь в лице и не целясь, выстрелил с левой руки.

Посреди небольшой травяной проплешины соткалось из пустого воздуха еще одно чудище, задергалось, шипя и подыхая.

— Ну, вроде все.

И наш маленький отряд двинулся дальше, по узкой проселочной дороге, вилявшей между полями и рощицами. Где-то там, через версту, она, дорога эта, выходила к дворам села Щукина, где находились куриные, мать их, фермы совхоза «Красный Луч».

Села, из которого расползлась эта нечисть.

Хорошее было лето, слова ни скажу, спокойное. Нет, понятное дело, что в ОБН, как и в МУРе вообще, спокойствие — понятие относительное, как выражается Иван Христофорович. То, что для муровца — спокойствие, для обычного гражданина может выглядеть как пожар во время потопа. Но так, как я все ж таки агент угро, то для меня лето было спокойным.

Правда, мне сильно мешали ребра, сломанные демоном неразменных пятаков, вселившимся в одну девочку-школьницу. Товарищ Чеглок тогда как в воду глядел — и впрямь сломаны оказались и как раз два ребра. Так что месяц мне пришлось дома кантоваться, соблюдать покой и тугую повязку. Когда перелом более или менее прошел, по крайней мере, я начал дышать спокойнее, врачи-живодеры грозились отправиться меня в санаторий «Сосновый Бор», что я там, значит, мимо сосен с тросточкой фистикулировал и дышал полной грудью целебным воздухом. Но тут уж я взбунтовался — сколько можно, в самом-то деле⁈ Я, значит, буду воздухом дышать, целебным, а там без меня мои товарищи задыхаются⁈ Выписывайте!

Врач поворчал, но все же бумажку мне выдал, о том, что я здоров и могу приступить к своим служебным обязанностям. При условии, дописал-таки мерзавец, соблюдения спокойного режима. Ну, что я могу сказать — режим у меня спокойный был. По-муровски, но спокойный же!

Насчет «задыхаются» я приврал, конечно. Меня коллеги частенько навещали, то Балаболкин забежит, то Хороненко заглянет, тыквенных семечек принесет, якобы очень при переломах, полезных, да еще и какой-то бабкой на здоровье заговоренных. Чеглок за месяц один раз был, но это и понятно, уж у начальника-то ОБН дел всегда выше крыши. Григорьев заходил, тот, у которого покойник-попрыгунчик невесту убил, мы с ним даже как-то сдружились. В общем, коллеги у меня бывали и я точно знал, что, видимо, от летней жары, нечисть, колдуны и ведьмы взяли себе отпуска и мирных граждан почти и не беспокоили. Может, быть даже, уехали на какие-нибудь ведьминские курорты, не знаю, на берега болот, где загорают в шезлонгах при свете луны под кваканье лягушек. Так что в отделе было спокойно.

Спокойно, но — по-муровски.

Так что, когда я вышел на службу, мне нашлось чем заняться.

То изгонять из квартиры невесть откуда приблудившуюся татарскую кикимору-бичуру. Понятное дело, что татар в Москве не так уж и мало, но бичура-то — нечисть лесная, а вот подишь ты, завелась посреди города. Так-то вроде и безобидная, вреда от нее разве что спать не дает, шумит, хихикает, да вещи прячет, однако ж — нечисть. Да и Азхара, татарина, к которому она привязалась, пожалеть можно — он совсем недавно жену в дом привел, так что посторонний женских смех ему без всякой надобности. Ну, это кикимору мы быстро спровадили — она медведей боится, так что достаточно было Витьку Крамского из отдела убийств позвать, да попросить обернуться ненадолго. Визгу было, зато бичура пропала, как не бывало. Разве что ребята долго Витьку подкалывали, что, может, он в медведя и обернуться не успел, как кикимора испугалась. Для оборота-то догола раздеться нужно…

То, был случай, девушку еле спасти успели. Красавицей была, вот ее подружка одна заклятая к своему мужу и приревновала. Была ли тому причина или ей только казалось, то не наше милицейское дело. А вот порчу наводить, да еще и не какую-то там на прыщи или косоглазие, а сразу на смерть — вот этого делать не стоит. Тут тебе сразу 302 статья, часть 4 в чистом виде. Правда, пришлось поковыряться, порча-то хитрая оказалась, все думали, что девчонка просто хворь какую-то подцепила, вот и лечили, пока одному врачу в голову не пришло, что дело-то, кажись, не по их профилю.

То ведьму брать пришлось. Да не простую, вроде молоденькой дурочки, которой еще в радость по ночам голенькой летать или деревенской бабки, что только и может молоко у чужих коров воровать. Нет, эта была матерая, еще при царе за ведьмовство на каторге побывавшая, и при советской власти привычек не изменившая. Когда мы с Григорьевым за ней пришли, сразу поняла, что да как, черным порошком нам в лицо дунула, мы и охнуть не успели. Нет, понятное дело, что против табельных крестов, в соборе НКВД освященных, ведьмина порча нипочем, так ведь, пока мы глаза протирали, на нее оковы накинуть не успели. А ведьма, не будь дурра, колесом перекинулась и рванула вдоль по улице. То-то потеха, елки-палки, несется по Вышеславцеву переулку колесо от грузовика, между прохожими виляя, а за ним два агента с наганами бегут сломя голову.

Это не считая всякой мелочевки, вроде призраков, домовых, сглазов и воровства. Так что лето проходило спокойно. До самого августа.

Пока война не началась.

Все пошло от Смоленской губернии, Сычевского уезда. Кто там первый с ящерами столкнулся, про то история не сохранилась. Подозреваю, первый эту встречу не пережил. А те, что пережили, рассказывали примерно одно и то же.

Откуда ни возьмись, на людей выскакивало… Чудище. Ростом чуть повыше человека, но какое-то… несуразное. Стоит на двух мощных лапах, и когти на них — не дай бог, как кинжалы, а передних лап считай, что и нет, как ручки у младенца. Морда вытянутая, костяная, как клюв у попугая. Только у попугая в клюве такого набора острых зубов нет — руку перекусывала, как голодный батон. Глаза красные, шкура толстая, коричневая, в черных пятнах, как у налима, сзади — хвост, как у ящерицы, только потолще, и не такой длинный.

В общем, когда такое чудо из каких-нибудь придорожных кустов выпрыгивало, как-то даже поначалу и страха у людей не было, только недоумение, мол, что это за ерунда такая? Правда, долго это недоумение не держалось — твари эти оказались лютыми и не людей бросались, недолго думая. Кому голову откусывали, кому живот ударом когтей располосовали, а убежать от нее — попробуй убеги. Разве что кому отстреляться удалось, да до телефона добраться. А что по телефону скажешь? Мол, спасите-помогите, на меня какие-то двуногие ящерицы нападают? Посмеются и скажут в следующий раз закусывать поплотнее. Ну, милицию отправят разобраться, что там за белая горячка по проселкам бегает. Вот тут и выяснилось, что это не выдумка, когда трупы первых застреленных тварей притащили. Губернское начальство почесало за ухом, да и отправило отряды милиции с приказом «разобраться и ликвидировать».

Да только тварей этих становилось все больше и больше, нападали они целыми стаями, милиционеры им уже были на один укус, и людей они начали убивать уже целыми деревнями.

Сычевский уезд тогда мало не обезлюдел.

Тем временем, трупы первых застреленных чудищ попали ученым для исследования. А ученые — это такие люди, их хлебом не корми, только дай распотрошить какую зверушку поинтереснее. Поначалу они эти созданий ящерами окрестили, мол, оченно уж они похожи на древних вымерших ящеров-динозавров. Еще какое-то название упоминалось, в честь совсем недавно открытой породы этих вымерших, длинное такое, что-то с велосипедами связанное. Но потом, после потрошения и исследования, ученые пришли к однозначному выводу — это не каким-то чудом воскресшие динозавры.

Это куры.

Понятное дело, что куры обычно редко вымахивают до саженного роста и еще реже начинают охотиться на людей. Но эксперты, распотрошившие трупы чудищ — как огпушные, таки наш муровский Ивано Христофорович — в один сон клялись, что это — самые что ни на есть обычные куры. На которых воздействовали чем-то магическим. Что не сделало их ни нежитью, ни нечистью, для убийства чудищ не нужны были серебряные пули, достаточно было обычных. Иван Христофорович называл их каким-то ученым словом… что-то с мутовкой связанное… а, мутантами. Мол, магическим воздействием у них внутрях, в хромозомах, что-то поменяли, поэтому выросло… вот это вот.

В общем, с этим курино-мутовочным нашествием легко бы справились части Красной Армии. Мы беляков и интервентов прогонили по спине мешалкой, так что уж каких-то кур-переростков разогнали бы, даже не вспотев. Да вот беда — не та уже Красная Армия. Нет, красноармейцы — как были ребятами героическими, так ими и остались. Да вот только демобилизовали их, еще в прошлом году. Когда война закончена — такая огромная армия Советскому Союзу уже не нужна. А та, что осталась — по большей части вдоль границ стоит, под Смоленском частей не так уж и много. И снимать с границы войска — тоже не выход. Кто знает, сами собой эти куры в чудищ превратились, или же это провокация, чтоб в ослабленное место ударили какие-нибудь поляки или эстонцы?

Ну, естественно, советская власть не долго размышляла над тем, что же делать, как же быть. Красноармейцев демобилизовали, понятное дело, но они же не на Луну улетели и за год оружие в руках держать не разучились. Объявили добровольную мобилизацию, «для борьбы с природной угрозой» — и добровольцы мигом загнали чудищ за Можай… фигурально выражаясь. Я и сам на призыв отозвался было, только сначала по шапке получил от Чеглока, мол, Степа, твои чувства понятны, да только кто, елки-моталки, за тебя бандитов и колдунов ловить будет? А потом еще и от врача, который напомнил, что я на туркестанских фронтах раненый, в сражении с демоном переломанный, поэтому… какая еще война, товарищ Кречетов⁈ Кефир вон пейте. Только теплый и осторожно, а то горло застудите.

В общем, разогнали курочудищ без меня. А вот совсем истребить без меня не получилось. Нет, не потому, что без меня не справились, а потому, что, на подступах к селу Щукино, новые чудища объявились.

Не такие здоровенные, как те, что из кур, да только со своими неприятными особенностями. Они, сволочи, невидимыми становились. Вернее, не то, чтобы совсем невидимыми, по словам экспертов, которые и этих зверушек распотрошили, а как же, эти были изменившимися… хамелеонами. Такими мелкими ящерками, которые цвет шкуры менять умеют, чтобы их незаметно было. Посади его на зеленый лист — этот хамелеон зеленым станет, посади на лист бумаги — белым, на шахматную доску — красным… потому что узорам хамелеоны подражать все же не умеют. В смысле — обычные не умеют. А эти, измененные, узор на шкуре изображали так, что только держись, в двух шагах не различишь. Да еще и, на манер обычных хамелеонов или чукотских чертей-келэ, язык изо рта выбрасывали, что твой аркан. В общем, потеряли мы тогда нескольких бойцов, и решили, что овчинка выделки не стоит. Окружили гнездовье гигантских кур и хамелеонов так, что не то, что курица, муха не проскочит — и чего-то выжидали. Там товарищ Тухачевский, заместитель начштаба РККА, что-то придумал, вот и ждали, пока его придумка реализуется.

Все ждали, и мы, в ОБН тоже ждали, своими делами занимались.

Пока к нам товарищ Нектаров не постучался.

— Значит, — выслушал профессора Чеглок, — вы думаете, что это не случайная мутация?

— Совершенно исключено, товарищ, совершенно! — Нектаров мял в руках носовой платок, — Это совершенно точно целенаправленное воздействие, что однозначно следует из…

Дальше последовала такая ученая «музыка» высокой пробы, что ей-богу, жиганов проще понять было бы. Лично я понял только предлоги и слово «совершенно».

— Понятно… — протянул Чеглок, по интонациям которого было совершенно… тьфу, привязалось же… было точно понятно, что он ничего не понял. Кроме, наверное, слова «совершенно». И предлогов.

— Понятно, товарищ Нектаров. Только к нам-то в МУР вы зачем с этой информацией пришли? Вам вы с ней в ОГПУ или в Штаб РККА надо. Или вы подозреваете, что в этом кто-то конкретный виноват?

— Да!

— Кто?

— Я.

Мы с Чеглоком переглянулись. Коля Балаболкин присвистнул.

— Это… простите… чистосердечное признание?

— Да, то есть нет.

— Товарищ Нектаров… — потер висок Чеглок, — а попонятнее вы не можете объяснить?

И рассказал нам профессор, что работал он над проблемой повышения прироста кур, в смысле — увеличения их массы. В этом месте мы притормозили товарища Нектарова, попытавшегося было подробно рассказать нам о том, какая это была бы полезная для народного хозяйства затея, и как пролетариат наконец-то был бы вдосталь накормлен куриным мясом, в бульонах и котлетах. Притормозили и свернули на более близкую к теме дорожку.

В общем, профессор Нектаров, побившись безуспешно традиционными способами повышения куриного привеса, перешел к нетрадиционным. К магии.

Магия — вещь универсальная, многое позволяет. Да только чем больше она позволяет — тем больше тебе придется расплачиваться. В нашем случае маг-установка профессора со кронным названием «КУН-1», «Куриный Ускоритель Нектарова», действительно увеличивала рост кур, вылупившихся из обработанных ею яиц. Куры за считанные дни вымахивали до размера приличных индюков. Да вот только вместе с ростом пропорционально увеличивалась и агрессивность. На максимуме курица становилась реально опасной для человека. Профессор, не будь дураком, понял, что ТАКОЕ выпускать нельзя и долго возился с установкой, чтобы устранить эту побочку. И в конце концов — устранил. Вставил в установку некий предохранитель, который несколько снижал рост кур, зато полностью исключал увеличение агрессивности. Все проверил, все перепроверил — и отправил для испытаний в Смоленскую область. Село Щукино. Совхоз «Красный Луч».

— Ваша установка лучами, что ли, яйца обрабатывала?

— Что? А, нет, там несколько иной принцип, заключающийся…

— Погодите, — вмешался я, — А вытащить этот самый предохранитель можно?

— Н-нет, — несколько неуверенно ответил Нектаров.

— Нет или нет? — уточнил Чеглок.

— Случайно — точно нет. Он находится внутри установки и надежно закреплен.

— А намеренно?

Профессор замолчал. Потом обвел нас взглядом:

— Именно поэтому я и пришел к вам. Мне кажется, что кто-то намеренно изменил настройки КУН-1. И в результате появились эти монстры. Я не стал обращаться в ОГПУ потому что… потому что боюсь, что это меня обвинят в происходящем бедствии. А вы… вы можете помочь мне подтвердить мою невиновность.

— Каким, интересно, образом?

— Мы с вами отправимся туда, и я лично проверю, что произошло! — профессор встал со стула.

Вот так мы и оказались здесь, на проселке посреди полей и невидимых чудищ.

Мы — это профессор, Чеглок, я и Хороненко. Профессор — потому что только он разбирается в своем подели, Чеглок — потому что он главный, я — потому что единственный из отдела, кто воевал, Хороненко — потому что он был лучшим стрелком не только отдела, но и всего МУРа. При своей внешности лысоватого сельского мужичка, он навскидку попадал из нагана в подброшенную монету. Понятное дело, что мы все были вооружены, даже профессор смог удивить, явившись в хорошем охотничьем костюме и с карабином. Причем своим собственным карабином, с которым Нектаров успел пройти несколько экспедиций в не самых населенных и не самых дружелюбных к людям местах.

Через оцепление нас пропустили без вопросов. Отряду муровцев нужно попасть на населенную чудищами территорию? Значит, надо, люди взрослые, явно не для развлечения идут. Краском, проверив наши бумаги, только проворчал что-то вроде: «Ходят и ходят тут…».

И вот мы здесь.

Возможно, мы бы и не поехали сюда, в конце концов, можно было дождаться решения куриного вопроса от товарища Тухачевского и там уже без проблем рассмотреть установку. Вот только ждать мы не хотели.

Во время обсуждения профессор произнес фразу со смыслом, мол, кто станет специально перенастраивать маг-установку так, чтобы она выводила монстров? И в этот момент мы с Чеглоком одновременно вскинулись и посмотрели друг на друга. Нам обоим одновременно вспомнился человек, который вполне мог устроить это безобразие и который несколько месяцев назад живо интересовался «безобидной» установкой.

Нельсон.

Возле длинного здания, белевшего саманными стенами — той самой куриной фермы, откуда расползались чудища, бестолково слонялось туда-сюда несколько из них. Пусть из них и сделали злобных ящеров, а мозги явно куриные остались.

— Чего они здесь бродят? — прошептал Хороненко, — ни людей уже не осталось, ни еды, ничего…

— Да кто ж их знает, — пожал плечами Чеглок, — Спрашивать не будем. Профессор.

Нектаров, как и все мы лежавший в траве, приник щекой к прикладу своего карабина.

Щелк! И одна из тварей рухнула наземь, забившись с конвульсиях. Щелк! И вторая упала рядом.

Надо признать, профессор, хоть и интеллигент интеллигентом — одна его борода, да грива поповская чего стоят — а стрелял лучше меня, так что балластом в нашей исследовательско-расследовательной экспедиции отнюдь не был. По его словам он даже брал призы а соревнованиях, до революции. Вот тебе и куриный профессор. Интеллигенция, она разная бывает.

— Вон, смотри! — ткнул пальцем Хороненко.

И точно: бестолково мечась, как переполошенные куры, чудища налетели на притаившегося в засаде хамелеона. Тот перестал притворяться травяным холмиком, недовольно замерцал оттенками багрового, а потом притих и снова начал зеленеть.

Профессор понятливо перевел ствол карабина. Щелк! Вот и нет больше хамелеона.

Оставшиеся чудища, не сумев обнаружить виновника смерти своих товарок — звуки выстрелов они, своими куриными мозгами, с этими смертями не увязали — судя по всему, заподозрили друг друга в предательстве и сцепились в схватке, только кровь и клочья во все стороны полетели. Ящеры катались по земле, щелкая зубастыми пастями и полосуя кривыми когтями. Наконец, самый сильный — или самый везучий — одолел второго, воздвигся над ним, поставив лапу на труп, издал торжествующий звук, до смешного похожий на «кукареку!»…

Щелк! А вот и чудища закончились.

— Эх, жаль, — проговорил Хороненко, когда мы осторожно продвигались п дверям на ферму — столько мяса зазря пропадает.

Профессор поморщился.

— А что? — продолжил Хороненко, — после павшей конины, что в гражданскую есть доводилось, что нам какие-то куры-переростки? Сами ж говорили, что они из кур сделаны, значит, считай, курятина. Вот с этого окорока, — он пнул ногой ляжку валяющегося чудища, — знатная б смаженина с чесноком получилась. А еще с нее можно б холодца наварить…

Взгляд профессора изменился, он явно начал задумываться над тем, как бы всех этих перебитых чудищ переработать на мясо для питания рабочей, чем вхолостую закапывать в землю или сжигать.

Внутри фермы протянулся длинный темный коридор, освещаемый только светом, падавшим с противоположного конца, где находились бывшие помещения для содержания кур. Сейчас, судя по видимым на полу обломкам и соломе — пустые. А судя по сапогу с растерзанным в лоскуты голенищем, людей тут тоже больше не водилось.

Одни чудища.

Которых здесь, впрочем, тоже уже не было. Пусто.

Вдоль коридора тянулся ряд дощатых дверей, выкрашенных бурым суриком. Профессор остановился возле одной, на которой белели кривовато выведенные кисточкой буквы «Лаборатория».

Здесь.

Мы осторожно открыли дверь и заглянули внутрь. Большое помещение, в одном из углов которого тихо гудела установка, похожая, одновременно на радиопередатчик, судовой двигатель и печку-буржуйку. В, квадратном проеме белели яйца, аккуратно разложенные в проволочных лотках.

Нектаров сразу же бросился, к своей установке, мы вошли следом. Профессор лихорадочно осматривал ее, хватаясь то за один непонятный мне предмет, то за другой.

— Да что же…? Да как…? Да это же…?

Он повернулся к нам:

— Это не неправильные настройки! — вскричал он, — здесь вообще всё переделано! Это не ошибка, это диверсия!

— Сверху! — крикнул Чеглок.

Мы не успели.

Пыль и паутина в углу над установкой сгустились, зашевелились — прыгнули на профессора и откусили ему голову.

Почему мы не подумали, что хамелеоны могут прятаться и внутри здания? И пусть мы изрешетили его из четырех наганов — профессора, чьё обезглавленное тело упало рядом с установкой, это уже не могло спасти.

Я опустил револьвер, посмотрел на погибшего Нектарова, поверх которого упало тело хамелеона, заливавшее его разноцветной, переливающейся кровью. Потом перевел взгляд на гудящую установку.

А почему она до сих пор работает?

Нет, не в том смысле, что она должна была развалиться после смерти создателя, как замок Кощея, после того, как его убили, нет. С момента появления чудищ, которые, надо полагать, первым делом перебили всех работников фермы, прошло уже несколько недель. Батареи никто не меня, яйца внутри тоже не менял. Установка давно должна была остановиться, а яйца — стухнуть.

Какой отсюда вывод?

Кто-то продолжает с ней работать. Кто-то заряжает батареи, меняет яйца. Кто-то продолжает создавать всё новых и новых чудищ.

Кто-то, кто до сих пор находится на ферме.

То ли у меня слух меньше оглушило выстрелами, то ли я просто стоял ближе к двери, но удаляющиеся шаги услышал только я.

Выскочил в коридор. Одна дверь открыта! А все были закрыты! И в дальнем конце коридора — темный силуэт.

Я вскинул наган, но выстрелить не успел. Силуэт быстро взмахнул рукой, как будто что-то бросив в меня, и перед моими глазами погас свет. А потом опять зажегся.

Я больше не находился на ферме. Передо мной тянулся низкий сводчатый коридор из потемневшего от времени кирпича. На слизких стенах чадили факелы. Я дотронулся до невесть откуда взявшейся стены. Холодная и противно-мокрая

— Рра, — послышалось за спиной.

Я резко обернулся. Коридор тянулся в обе стороны, но было и одно отличие. Передо мной стояли два чудища.

На ящеров они не походили нисколько, скорее — на огромных, вставших на задние лапы жаб: бугристая кода, огромные выпученные глаза, широченная пасть, усеянная мелкими острыми зубами.

— Ррра, раа, рра? — проговорила одна из жаб.

Проговорила! Они явно разумны! А раз так — с ними можно попробовать поговорить и понять, где это я.

— Кто вы? Где я? — хотя, по правде, я не надеялся, что они меня поймут.

Жабы переглянулись. Одна из них проворчала что-то успокаивающее, поскребла лапой желтую грудь, а потом…

А потом я потерял сознание.

Надо мной, посреди разноцветных пятен, плавали лица Чеглока и Хороненко.

— Ну как ты, Степа? Узнаешь нас?

— Товарищ Чеглок…

— Ну вот, пришел в себя.

— А где… Где я был?

— А вот это, конечно, вопрос, Степа. Выскочил вдруг в коридор, мы за тобой, а ты с ошалелыми глазами стенку трогаешь. А потом поворачиваешься, наган на нас направляешь и спрашиваешь, вы кто, мол, такие.

— Я был в каком-то коридоре. Стены из кирпича, мокрые, скользкие, факелы… И две огромные жабы, которые на меня рычали.

— Понял, Хороненко? — толкнул того в бок начальник, — Жабы мы с тобой. Рычащие.

— Так… — я сел, обнаружив себя на полу фермы, и потер лоб, — Это что… Иллюзия была?

— Соображает… — усмехнулся Хороненко.

— Но там же всё по-другому было! Я стены трогал, они мокрые!

— А, нет, не соображает…

— Да ладно тебе. С по-настоящему качественной иллюзией, которую от реальности не отличить, Кречетов явно не сталкивался. Редкость это неимоверная, их еще в восемнадцатом веке запретили.

— Так этот колдун, что, с восемнадцатого века сохранился? Второй Кощей?

— Да нет, конечно. Запретили — не значит, совсем исчезло. Воровство с допотопных времен запрещено, ан воруют же. Но что колдун этот матерый и опытный — тут сомнений нет. Не будь у меня под рукой склянки со святой водой — уж и не знаю, чтоб с тобой делали. И вообще, Степа, будешь освящение табельных крестов пропускать — сошлю в постовые! Будешь красными палками махать, извозчиками руководить.

Да, табельный крест должен был меня от иллюзии защитить. Только регулярное освящение я не пропускал никогда. А это значит, что колдун нам попался, не просто опытный, а ОЧЕНЬ опытный. И, самое главное — я его видел. В тот короткий миг между тем, как он повернулся к свету и тем, как на меня пала иллюзия.

Невысокий. То ли в плаще серого цвета, то ли в шинели, этого я не разобрал. Худощавый, лицо узкое, цвет волос под фуражкой не разобрал, цвет глаз тоже, но, вроде бы темные, может быть, что и карие. Усы щеточкой, как у товарища Котовского. В общем, полностью соответствует описанию Нельсона, которое покойный Адорф дал. Нельсон это, к гадалке не ходи, он, зараза, это всё устроил. Но, самое главное — отчего-то мне это лицо знакомым кажется, как будто я его уже где-то видел… Но где?

— Сбежал наш колдун, — хлопнул себя по коленям Хороненко и встал, — что делать-то будем? Просто так эту машинерию не оставишь, он же продолжит ящеров разводить. Хотя… Есть у меня одна мыслишка…

Он заглянул в помещение, откуда выходил Нельсон, с непонятной надписью «Инкубаторий»… Выскочил, ругаясь и давя ногами пищащих ящериков, которые бросались на него, пытаясь прокусить сапоги. Затоптав последнего, Хороненко заглянул в остальные помещения, нашел увесистый заступ и, судя по звону и грохоту, несколькими ударами превратил установку покойного профессора в высокохудожественную кучу железного лома и стекольного боя.

— Ну вот, — удовлетворенно произнес он из-за двери, — Хай теперь попробует снова ее запустить. А пока пробует, красноармейцы ящеров перебьют и досюда доберутся. Без постоянного пополнения чудищ у них это быстро получится.

Эх… Я кашлянул и начал подниматься, пачкая рукав гимнастерки в побелке. У Хороненко всё просто — преступление пресечено, что колдун сбежал, так и пес его заешь, потом поймаем. Он не знает, что это был неуловимый Нельсон, который, похоже, ставит своей целью не просто манипуляцию преступниками Москвы, а, кажется, точнее, не кажется, а уже наверняка — организацию массовых убийств. А зачем ему это — кто ж разберет, может он из манияков, которым жизнь не мила, если они не придушили очередную блондинку в черных чулках. Кому и зачем еще могут понадобиться смерти в таком количестве?

Кха!!!

Я поперхнулся. Потому что вдруг понял — ЗАЧЕМ. И, посмотрев на моего начальника, я убедился — он тоже это понял. Массовые смерти — это же…

Жертвоприношение.