Столичный доктор. Том VIII

Глава 2

ВОЙНА. Горцы — партизаны

Проникшее въ газеты извѣстіе о сформированіи отряда горцевъ для партизанской войны на театрѣ военныхъ дѣйствій, получило осуществленіе: на дняхъ, по словамъ газетъ, изъ Петербурга выѣхали полковникъ л.-г. коннаго полка князь Ханъ-Нахичаванскій и полковникъ л.-гв. гусарскаго Ея Величества полка Плаутинъ непосредственно на Кавказъ, для сформированія бригады изъ горцевъ Кавказа. Часть расходовъ они берутъ на себя.

ЛОНДОНЪ. Газеты полны вымышленныхъ враждебныхъ Россіи извѣстій. «Daily Express» передаетъ на основаніи телеграммы изъ Чифу совершенно невѣроятное извѣстіе, что русскіе покинули Портъ-Артуръ уже 27-го февраля. Газета добавляетъ, что подобное сообщеніе уже получено изъ Токіо и Шанхая.

Наш «экспресс», как его тут же окрестил неунывающий Жиган, тащился на юг со скоростью ленивой черепахи. Состав был сборным — платформы с рельсами, бревнами, какими-то ящиками под брезентом, несколько вагонов с углем и наша теплушка, сиротливо приткнувшаяся в хвосте. Паровоз был старый, чадил безбожно и на каждой горке, казалось, испускал дух, останавливаясь для долгой, мучительной передышки.

Дни сливались в однообразную череду тряски, холода и паровозных гудков. За крохотным, заиндевевшим окошком нашей теплушки тянулся унылый маньчжурский пейзаж — голые, продуваемые всеми ветрами сопки, редкие рощицы кривых деревьев, замерзшие русла рек и поля, покрытые грязным, слежавшимся снегом. Но главным элементом этого пейзажа была война.

Бесконечной вереницей тянулись на юг, к Мукдену, воинские эшелоны — с пехотой, набившейся в товарные вагоны так плотно, что, казалось, там нечем дышать; с артиллерией, грозно торчащей из-под чехлов; с кавалерией, где лошади беспокойно били копытами в своих стойлах. По разбитым проселочным дорогам, идущим параллельно железке, ползли обозы, тащились маршевые роты, утопая в грязи и снежной каше. А навстречу, на север, тек другой поток — вереницы беженцев, опасающихся японцев.

На станциях, где мы подолгу стояли, пропуская встречные составы или ожидая заправки паровоза водой и углем, царил неописуемый хаос. Солдаты высыпали из вагонов, разминая затекшие ноги, бежали за кипятком, обменивались последними новостями и слухами. Воздух был пропитан смесью запахов махорки, дешевой водки, немытых тел, конского пота и едкого дыма солдатских кухонь. Я видел перевязочные пункты прямо на перронах, где фельдшеры и сестры милосердия, часто без элементарных условий, пытались оказать помощь больным и обмороженным. Санитарное состояние войск, даже здесь, в относительном тылу, было удручающим. Глядя на эту скученность, грязь, недостаток чистой воды, я с тоской думал о том, какой урожай соберут тиф и дизентерия еще до того, как солдаты доберутся до передовой. Единственное светлое пятно во всем этом была мысль о том, что хотя бы сифилис удалось победить за то время, что прошло с момента «изобретения» серного укола. Медикам — меньше забот.

Агнесс переносила тяготы пути стоически. Она устроила в нашем утлом жилище подобие уюта: варила чай на маленькой чугунной печке, которую раздобыл Жиган, читала мне вслух или просто сидела рядом, молча давая понять, что она здесь, со мной. Иногда на станциях она помогала сестрам милосердия — подавала бинты, поила раненых водой, и делала это с такой естественной грацией и состраданием, что даже самые загрубевшие солдаты смотрели на нее с благодарностью.

Жиган же был в своей стихии. Он метался по перронам, исчезал в толпе, возвращаясь с добычей — то связкой сушеной рыбы, то мешком угля, то банкой сгущенного молока. Умудрялся доставать сведения о продвижении нашего эшелона, «ускорял» сцепку вагонов после стоянок, находил общий язык и с железнодорожниками, и с военными комендантами, и с местными китайскими торговцами. Как ему это удавалось — оставалось загадкой, но без его энергии и пронырливости наше путешествие затянулось бы на недели.

Наконец, на исходе пятого дня пути, вдали показались массивные, зубчатые стены древнего города. Въезжали мы медленно, состав долго маневрировал на забитых путях сортировочной станции и вот наконец паровоз издал финальный свист.

Мукден. Говорят, самый старый город в мире. Кто-то называл даже возраст семь тысяч лет. Надо бы поспрашивать старожилов, они точно помнят те времена. Сердце Маньчжурии, бывшая столица империи Цин, а теперь — главная база русской армии и арена для грядущей решающей битвы. Огромный, раскинувшийся на многие версты город, обнесенный толстенной каменной стеной с высокими сторожевыми башнями. За ней виднелись изогнутые крыши храмов и дворцов, теснились бесчисленные фанзы старого китайского города. А вокруг — целый новый мир, построенный русскими. Широкие, хоть и немощеные улицы Нового города, административные здания из красного кирпича, казармы, бескрайние ряды складов и пакгаузов, военные лагеря, раскинувшиеся на многие мили вокруг.

Станция Мукден-Главный представляла собой бурлящий котел. Здание вокзала — длинное и приземистое, больше напоминало лабаз какого-нибудь купца второй гильдии. Зато вокруг бурлило человеческое море. Солдаты, офицеры, чиновники, китайские кули, торговцы, редкие европейские женщины, сестры милосердия, военные врачи — все смешалось в одну шумную, многоязыкую толпу. Пахло угольным дымом, лошадьми, порохом, какой-то кислой китайской едой. Город жил лихорадочной, напряженной жизнью в ожидании большой крови.

Нас встретил запыленный прапорщик из комендантского управления, который, проверив мои бумаги с печатью Красного Креста и подписью Воронцова-Дашкова, выделил пару подвод для багажа и указал адрес здания, отведенного под госпиталь.

Ехали через город, в так называемый поселок, где был дом наместника, офицерское собрание, и разная административная мелочевка.

Экзотика вокруг так и пёрла. И не только зрительно — все эти лавочки-близнецы, заполонившие фасады всех без исключения зданий на Большой улице, быстро примелькались. И не воплями китайцев, которые, казалось, тихо разговаривать совсем не умеют. А запахами. Французы придумали славное слово «амбре», но оно слишком слабо подходит для этой вони. С трудом представляю, какую дрянь здесь варят и жарят, но местные едят ее с огромным удовольствием. И грязь… Пожалуй, таких грязных людей у нас ни на Сенном рынке, ни на Хитровке не встретишь. Подозреваю, что за этими прилавками спокойно ползают сальмонеллы и шигеллы размером с небольшого щенка.

Здание оказалось… одним разочарованием. Небольшой двухэтажный дом из серого кирпича, затиснутый между огромным интендантским складом и какой-то артиллерийской мастерской. Раньше здесь, по словам прапорщика, помещалась китайская почтовая станция, но теперь большая часть комнат была занята «канцелярией по учету конского состава и фуража Третьей Восточно-Сибирской стрелковой дивизии». Оставшиеся помещения были темными, сырыми, с выбитыми стеклами и требовали капитального ремонта. Разместить здесь полноценный госпиталь, даже небольшой, было немыслимо.

Жиган, оглядев предоставленные «хоромы», лишь хмыкнул.

— Жулье интендантское… Лучшее место под свою контору захапали. Ничего, ваше сиятельство, пока вы тут с начальством любезничаете, я посмотрю, что есть вокруг. Должны же быть пустующие дома купцов или храмы какие… Договоримся!

И он исчез в лабиринте улиц Нового города.

— Это недоразумение, — сказал я холодно прапорщику, который уже собирался откланяться. — Это помещение совершенно не подходит. Мне выделен мандат на организацию госпиталя Красного Креста на сто пятьдесят коек. Прошу немедленно предоставить мне другое, соответствующее масштабу задачи здание. Оповестите коменданта гарнизона, что я буду ждать его решения здесь.

— В городе нет мест! — прапорщик испуганно на меня посмотрел. Понятно, этот юнец ничего не решает. Я решил не ставить все на одну «лошадь» — Жигана и задействовать админресурс.

Поехали тащиться в штаб. Там я нашел коменданта гарнизона и повел себя с ним, как настоящий барин. Начал козырять связями в Питере и маньчжурской армии, как говорится, «колотить понты». Меня уже немного знали в войсках благодаря наместничеству, так что удалось выбить разрешение занять под госпиталь любое пустующее здание. А тут и Жиган подоспел.

— Есть тут… на окраине… бывший буддийский монастырь, — нашептал он мне. — Его хотели под склад реквизировать, да монахи шум подняли, жалобу наместнику писали… Пока стоит полупустой. Места там много, но… состояние, боюсь, плачевное. И от города далековато.

— Показывай, — распорядился я. На безрыбье и рак рыба.

Монастырь оказался внушительным, но, увы, сильно потрёпанным. Несколько массивных каменных корпусов, соединённых крытыми переходами, просторный двор, обнесённый высокой стеной. Пыль, копоть, выбитые стёкла, обрывки солдатских шинелей, следы недавнего военного постоя… Но главное — место. Много места. Стены прочные, крыши целы. Печи! Даже дрова в старом сарае нашлось — не всё растащили. В этих краях, где всё топят кизяком, это равносильно кладовой с золотом.

— Берем, — сказал я прапорщику. — Выписывайте ордер на немедленное занятие. И распорядитесь о выделении хотя бы десятка солдат для первоначальной расчистки.

Повернулся к Жигану:

— Работы — непочатый край. Вся надежда на тебя.

Хитрованец не расстроился.

— Стены толстые, опять же, место святое — авось, поможет! Рабочих найдем, материал подвезем! Через неделю тут будет не госпиталь, а картинка!

И работа закипела. Жиган с неукротимой энергией взялся за дело. На следующий день во дворе монастыря уже гудела толпа нанятых китайских рабочих, которые выносили мусор, вставляли стекла, чинили крыши. Откуда-то появились доски, печки-буржуйки, котлы для кухни. Солдаты, выделенные комендантом, не столько работали, сколько мешали, но создавали видимость военного присутствия. Агнесс с нашими немногочисленными слугами занялась уборкой тех помещений, что предназначались для жилья персонала и для первых палат.

Через пару дней начали прибывать первые сотрудники, направленные распоряжением Красного Креста. Первая — сестра Надежда Волконская. Высокая, строгая, лет сорока пяти, в сером платье и безукоризненно белом апостольнике, с проницательным взглядом и царской осанкой. В сопроводительных бумагах мелькали формулировки вроде «с согласия Её Императорского Величества», «уполномочена Главным управлением…». Сразу было ясно — дама не из простых. Волконская, но из какой ветви — не стал спрашивать. Показывать любопытство перед такими — себе дороже. Стало даже интересно, как она попала на фронт.

Волконская сразу оценила масштаб разрухи и объем предстоящей работы.

— Да поможет нам Господь, — сказала она, перекрестившись и глядя на меня. — Будем трудиться, князь. Порядок и чистота — прежде всего. Без этого и медицина бессильна.

Затем появился вольноопределяющийся медик Борис Лихницкий — румяный юноша с горящими глазами, только что со студенческой скамьи, полный энтузиазма и желания «служить Родине и науке». Он смотрел на меня с таким благоговением, что мне стало неловко.

— За честь почту работать под вашим руководством, ваше сиятельство! Я читал ваши статьи… Нас в университете учили по учебникам Баталова!

— К делу, Лихницкий, к делу, — прервал я его. — Работы хватит на всех. Принимайте аптечное имущество, если его привезут. В чем у меня есть серьезные сомнения.

Поставки шли через пень-колоду, мешали все кому не лень. Я вёл список всех «вредителей», с обещанием доложить Марии Федоровне. Помогало, но вяло — до Петербурга далеко, а местное начальство сидит в соседнем кабинете.

После Лихницского прибыло еще несколько фельдшеров, переведенных из армейских лазаретов — угрюмых, неразговорчивых мужчин, привыкших к военной службе. Среди них был и некто Петр Зубов, рекомендованный как толковый и опытный. Агнесс взяла под свое крыло двух санитарок, приехавших из России, — молоденькую институтку Варвару и вдову лейтенанта средних лет, решивших посвятить себя уходу за ранеными.

Я распределял обязанности, пытался навести хоть какой-то порядок в этом хаосе, осматривал помещения, планировал размещение операционной, перевязочных, палат для тяжело- и легкораненых, инфекционного отделения… Голова шла кругом.

Вечером второго дня, когда я, совершенно измотанный, стоял посреди будущего операционного зала — большой комнаты с высоким потолком, где рабочие как раз заканчивали белить стены, — я услышал за спиной знакомый хрипловатый голос:

— Эк вас угораздило, Евгений Александрович! Монастырь под госпиталь… Оригинально!

Я резко обернулся. Передо мной стоял кряжистый, невысокий человек лет пятидесяти, в шинели, с обветренным, но хитрым лицом и знакомыми смеющимися искорками в глазах. Бритый подбородок, густые усы… Сомнений быть не могло. Михеев. Доктор из питерской скорой!

— Александр Васильевич! Ты⁈ Какими судьбами?

Михеев расплылся в улыбке. Мы обнялись.

— Да вот, за длинной деньгой погнался. Позвонили из столичного Красного креста, предложили послужить. Думал, думал, потом решился. Семьи у меня нет, никто не всплакнет если что. Добрался до Харбина, а тут слух прошел — сам князь Баталов, светило наше, госпиталь Красного Креста открывает! Радость какая. Так что вот, принимайте пополнение! Опыт имеется, руки помнят!

Я искренне обрадовался. Михеев был специалистом от Бога. Такую практику прошел в скорой…

— Рад тебя видеть, Александр Васильевич! Очень рад! Ты мне здесь как воздух нужен будешь! Назначу тебя Помощником начальника госпиталя по медицинской части. Под твоим руководством будет штат старших докторов — коллежские и статские советники. Числом трое. Два хирурга плюс терапевт.

— А младшие врачи?

— Тоже трое ординаторов.

— Уже приехали?

— Пока нет, сам жду.

— А кто начальником по хозяйственной части?

— Ты его знаешь, Жиган.

— Ого! Помню, лично зашивал после покушения. Этот справится.

— Супруга моя будет отвечать за медицинских сестер и санитарок, пожалуй, это все — я развел руками — Дальше квадратное катай, круглое носи.

— Ну это завсегда так было в медицине. А в военной и подавно. Ладно, справимся.

Не прошло и нескольких дней, как территория у ворот нашего госпиталя-монастыря превратилась в подобие пристанционной площади. Видимо, слух о появлении большого количества «фангуй» (как нас тут называли) с деньгами, пусть и больничных, быстро разнесся по окрестным китайским деревушкам. Едва рассветало, как у входа уже располагались неизменные торговцы в синих ватных куртках и штанах.

Они сидели на корточках перед своими корзинами, разложив товар: все те же семечки и орехи, каменные печенья, сушеные фрукты сомнительного вида, иногда даже какие-то коренья, которые они на ломаном русском пытались выдать за чудодейственное лекарство. Гигиена, разумеется, была понятием относительным — все это пересыпалось грязными руками, лежало на земле. Но спрос был — и среди нашего младшего персонала — хотя я приказом по госпиталю прямо запретил что-либо покупать — и среди солдат из соседних частей, заглядывавших проведать товарищей или просто поглазеть.

Торговля сопровождалась привычным гвалтом:

— Э, доктол! Кусай семка! Халосая!

— Липьёска! Чисая-чисая! Пьят копэк! Твоя мадама кусай нада!

Особенно выделялся один типаж, здоровенный мужик с наглым взглядом, торговавший какими-то подозрительно желтыми лепешками.

— Подходи, князя! Шибко саладка! — ревел он, вращая глазами. Наблюдая за ним, я невольно подумал, что с такой глоткой и жизненной силой ему бы окопы рыть, а не лепешками тут торговать.

Неизменно появлялась и стайка вездесущих ребятишек. Завидев русского в форме, они подбегали, облепляли его и наперебой лопотали: «Копэка дай! Кусай хосю!». Жалкое зрелище, но ставшее уже привычным фоном. Интересно, сколько из них переживет эту войну?

Нередко у ворот собирались и просто зеваки — местные китайцы, привлеченные необычным зрелищем госпиталя «белых дьяволов». Они стояли чуть поодаль, молчаливые, внимательные, с непроницаемыми лицами. Однажды я заметил, как несколько таких наблюдателей буквально вперились взглядами в первую госпитальную красавицу, сестру милосердия Варвару Михайловну Трубину. Она очень подружилась с Агнесс, а вот отношения с Волконской у нее не сложились.

Варвара, молодая блондинка с тонкой, почти прозрачной кожей, голубыми глазами была крайне непривычная к такому бесцеремонному вниманию. Тут же заметно смутилась.

Пара фельдшеров из новых, куривших у входа — Зубов и Гришин — решили это по-своему «обыграть».

— Эй, соседи! Шанго? — крикнул Зубов одному из китайцев, кивая на покрасневшую Варвару. — Барышня наша, красивая?

Китайцы, как по команде, заулыбались, обнажая кривые зубы, и закивали:

— Эге! Шанго! Шибко карсиво! Халосая!

Сейчас они выдадут ее «замуж» — подумал я, выходя следом на крыльцо. Фельдшеры люди грубые, имеющие дело со смертью каждый день. Надо помочь.

— Зубов, вам заняться нечем⁈ — цыкнул я на заводилу — Сейчас же идите на госпитальный склад, там завхоз сортирует постельное белье. Поможете ему носить тюки.

Пока я разгонял фельдшеров, Варвара поспешно скрылась внутри. Разочарованные китайцы начали расходится. Я уже тоже собрался было вернуться в кабинет, как раздался скрип полозьев и взволнованные голоса. У ворот остановились сани, на которых лежало несколько тел в военной форме.

— Ваше сиятельство — знакомый кучер поклонился мне — Вот, доставил солдат. Без сознания. Говорят, тиф…

Госпиталь ещё не был готов. Белили стены, пилили доски, варили чай на походной кухне. Но война ждать не будет. Она не спрашивает, готов ли ты. Она просто приходит. Вот как сейчас — в санях, на промёрзшей подстилке.

— В приёмное! — скомандовал я. — Зубов, Гришин! Вернулись — и в перевязочную! Волконскую ко мне! И чай, к чёрту, в сторону — начинаем работать!

Начало положено. Только это было не начало. Это была середина. Война вошла в наши двери. И теперь — она останется с нами надолго.