Столичный доктор. Том VIII

Глава 17

ГРАФЪ ТОЛСТОЙ О ВОЙНѢ

«Одумайтесь!»

Опять война. Опять никому не нужные, ничѣмъ не вызванныя страданія, опять ложь, опять всеобщѣе одурѣніе, озвѣрѣніе людей.

Люди, десятками тысячъ верстъ отдѣленные другъ отъ друга, сотни тысячъ такихъ людей, съ одной стороны буддисты, законъ которыхъ запрещаетъ убійство не только людей, но животныхъ, съ другой стороны христіане, исповѣдующіе законъ братства и любви, какъ дикіе звѣри, на сушѣ и на морѣ ищутъ другъ друга, чтобы убить, замучить, искалѣчить самымъ жестокимъ образомъ.

Но какъ же поступить теперь, сейчасъ? — скажутъ мнѣ, — у насъ въ Россіи въ ту минуту, когда враги уже напали на насъ, убиваютъ нашихъ, угрожаютъ намъ, — какъ поступить русскому солдату, офицеру, генералу, царю, частному человѣку? Неужели предоставить врагамъ разорять наши владѣнія, захватывать произведенія нашихъ трудовъ, захватывать плѣнныхъ, убивать нашихъ? Что дѣлать теперь, когда дѣло начато?

Но вѣдь прежде чѣмъ начато дѣло войны, кѣмъ бы оно не было начато, — долженъ отвѣтить всякій одумавшійся человѣкъ, — прежде всего начато дѣло моей жизни. А дѣло моей жизни не имѣетъ ничего общаго съ признаніемъ правъ на Портъ-Артуръ китайцевъ, японцевъ или русскихъ. Дѣло моей жизни въ томъ, чтобы исполнять волю Того, кто послалъ меня въ эту жизнь. И воля эта извѣстна мнѣ. Воля эта въ томъ, чтобы я любилъ ближняго и служилъ ему. Для чего же я, слѣдуя временнымъ, случайнымъ требованіямъ, неразумнымъ и жестокимъ, отступлю отъ извѣстнаго мнѣ вѣчнаго и неизменного закона всей моей жизни? Если есть Богъ, то Онъ не спроситъ меня, когда я умру (что можетъ случиться всякую секунду), отстоялъ ли я Юнампо съ его лѣсными складами, или Мукденъ, или даже то сцѣпленіе, называемое русскимъ государствомъ, которое Онъ не поручалъ мнѣ, а спроситъ у меня: что я сдѣлалъ съ той жизнью, которую Онъ далъ въ мое распоряженіе, употребилъ ли я её на то, что она была предназначена и подъ условіемъ чего она была ввѣрена мнѣ? Исполнялъ ли я законъ Его?

Такъ что на вопросъ о томъ, что дѣлать теперь, когда начата война, мнѣ, человѣку, понимающему свое назначеніе, какое бы я ни занималъ положеніе, не можетъ быть другого отвѣта, какъ тотъ, что никакія обстоятельства, — начата или не начата война, убиты ли тысячи японцевъ или русскихъ, — я не могу поступить иначе какъ такъ, какъ того требуетъ отъ меня Богъ, и потому я, какъ человѣкъ, не могу ни прямо, ни косвенно, ни распоряженіями, ни помощью, ни возбужденіемъ къ ней, участвовать въ войнѣ, не могу, не хочу и не буду. Что будетъ сейчасъ или вскорѣ изъ того, что я перестану дѣлать то, что противно волѣ Бога, я не знаю и не могу знать, но вѣрю, что изъ исполненія воли Бога не можетъ выйти ничего, кромѣ хорошаго, для меня и для всѣхъ людей.

Наверное, я долго стоял, пытаясь сообразить, что происходит. Агнесс вчера отправилась сюда, в госпиталь, вместе с Бурденко. И до сих пор — ни слуху, ни духу.

— Жиган!

Он словно ждал, когда я его позову, выскочил из-за угла, подбежал, натягивая картуз.

— Слушаю, Евгений Александрович.

— Запрягай. Самых свежих. Агнесс Григорьевна пропала. Едем искать.

— Сию минуту. Вы бы перекусили перед дорогой. Когда еще придется? А голодным ехать — последнее дело.

Я кивнул, соглашаясь. Пошел на кухню, помыл руки в умывальнике, вытер их поданным кем-то полотенцем. Сел за стол, и начал есть из стоящей передо мной тарелки. Что ел — даже не понял. Двигался, как автомат: ложка, хлеб, жевать, глотать. Наверное, весть о пропаже Агнесс уже успела разлететься по госпиталю, потому что никто не лез с неотложными делами и срочными вопросами. Даже Михеев с докладом не подошел. Но это я потом уже вспомнил, а сейчас сидел и ел, пока не понял, что тарелка пуста. Тогда я встал и пошел на улицу.

— Всё готово, Евгений Александрович! — Жиган подъехал ко мне. — Куда править?

— В штаб. Оттуда дать запросы по команде, не видел ли кто. Дальше — посмотрим.

Пока доехали, я уже немного не то чтобы успокоился, но пришел в себя. Первоначальная растерянность сменилась желанием действовать.

Кашталинского на месте не было, уехал в войска. Зато имелся начальник штаба, подполковник Одишелидзе. Я попытался пройти в его кабинет, но адъютант буквально повис на мне, не пропуская.

— Простите, ваше сиятельство, но велено никого не пускать.

Вряд ли кто способен остановить меня, я был полон решимости. Даже если потом меня под суд отдадут за то, что помешал деятельности штаба дивизии, но сначала мне надо найти жену. Я этого хлыща в мундире из генеральского сукна по стене размажу.

— Да вы что, поручик, на кулачках со мной драться будете? Немедленно сообщите господину подполковнику, что к нему князь Баталов, по неотложному делу. Я ведь не уйду.

Одишелидзе, наверное, услышал нашу перебранку, и вышел сам. Блин, краше в гроб кладут. Такое впечатление, что он как минимум неделю не спал. Даже щеки отвисли, а темные круги под глазами будто были нарисованы.

— Проходите, Евгений Александрович, — кивнул он.

— Извините, Илья Зурабович, но дело и вправду…

— Верю.

Он пропустил меня вперед, и закрыл за собой дверь.

— Присаживайтесь. Что у вас случилось? Только, пожалуйста, кратко. Забот и вправду невпроворот.

— Пропала жена.

— Агнесс Григорьевна? — встрепенулся Одишелидзе, и в его речи прорезался кавказский акцент. — Когда? При каких обстоятельствах?

— Вчера мы были в медсанбате у Горбунова. Там случилось нападение японцев, и я принял решение сразу отправить жену назад. С ней был помощник врача Бурденко. Сопровождали их драгуны… Сейчас, вспомню… Вахмистр Капленко, первая кавалерийская, с ним двое подчиненных. Было это примерно в три пополудни. Только что я прибыл в госпиталь и узнал, что ни Агнесс Григорьевна, ни Бурденко не вернулись.

— Капленко, — повторил подполковник, записывая фамилию на листке бумаги. — Со своей стороны обещаю полное содействие. Сейчас отправим запросы как в нашу дивизию, так и другие части Третьего Сибирского корпуса. О любых результатах дам знать, как только они появятся.

В штабе делать больше нечего. Это со стороны кажется, что свистнул командир, и все забегали. В жизни всё иначе: пока распорядятся, пока найдут, кто исполнит, пока тот приступит… Я в то время, которое здесь потратил бы на бесплодное ожидание, кое-что другое сделаю.

— Жиган, правь в Первую кавалерийскую. Там тоже медсанбат есть. Узнаем, что у них. Потом госпиталь. И еще…

— Евгений Александрович, — перебил он неожиданно мягко. — Лучше вы к нам поезжайте. Там и отдохнёте, и при деле будете. А я — поищу. Везде спрошу. В случае чего — вашим именем прикроюсь. А что, если в это время как раз весточка придёт? А вас нет…

Я помолчал. Он прав. Жиган везде пролезет, со всеми найдет общий язык. Я своим присутствием и помешать могу. Буду дергать, торопить, а от этого что-то важное пропустить можно.

— Ладно. Поехали.

В госпитале первым делом позвал Михеева. Он пришел, чуть помялся на пороге, будто не знал, с чего начать.

— Докладывайте, Александр Васильевич, что случилось за время моего отсутствия. Движение больных, запасы, происшествия. Как обычно.

Он вздохнул облегченно. Тихо, почти незаметно. Я сам предложил ему модель поведения. Вот он и начал рапортовать.

— Хорошо. Я сейчас переоденусь, минут через двадцать на обход пойдем.

До самого вечера я находил себе занятие: участвовал в перевязках, осматривал поступающих, отвечал на письма. Чем я только не занимался, чтобы минуты свободной не осталось, и не было времени начать жалеть себя.

Когда стемнело, Гедройц тихо взяла меня под локоть:

— Евгений Александрович, хватит. Пойдёмте, поешьте. За день ни глотка воды.

— Следите за мной? И разведенного спирта уже, небось, припасли?

— Да, в смысле нет, наливать не буду. А вот то, что приглядывали — это правда. Вы сейчас в таком состоянии, что можете натворить глупостей.

Я подчинился. Жевал механически, не ощущая вкуса. Даже не вспомнил потом, что ел. Только когда тарелка опустела, понял — надо вставать.

Лег, попытался уснуть. Но ничего не получилось. Я долго ворочался, но сон не шел. Думал выпить полстакана коньяка, но такими темпами и спиться не долго. И обычные способы — типа подсчёта овец — тоже не дали эффекта. Пошел за сараи, начал заниматься гимнастикой. И только когда руки от напряжения начали дрожать, обмылся и лег. Впрочем, сон, поверхностный и бестолковый, продлился недолго, часа полтора, и после этого я уже и не пытался отключиться.

Самое плохое было, что из штаба никого не появилось. Никто ничего не сообщил. Ни один связной не принёс ответа, ни одна бумажка не упала на стол с заветным «обнаружены», «доставлены», «живы». Будто забыли про меня. И Жигана нет… А хотелось хоть каких-то новостей.

Ага, легок на помине. Приехал. Я сначала услышал скрип колес, потом увидел его в открытом дверном проеме. Отставил кружку с чаем, пошел на встречу. Тит заметил меня и мотнул головой. Понятно, никаких результатов. Но я ждал подробностей.

— Был я у драгун, Евгений Александрович. Вахмистра нет. Там сильно не беспокоятся пока, мало ли куда их могло занести. Его непосредственный командир тоже отсутствует. За последнюю неделю через медсанбат проходила одна женщина, повариха опрокинула на себя кастрюлю с кипятком. В госпитале — никого.

— Вообще ничего?

— Сейчас. Я после этого поехал к доктору Горбунову. Там всё началось, у них и узнавать стоило. Верите — самого последнего китайца из прачки расспросил. Кто что видел, как да куда. Узнал только, что вахмистр поначалу был не совсем доволен. Ему сказали, что докторов сопровождать. А как увидел Агнесс Григорьевну, так сразу ус подкручивать начал. Но это дело такое, тут любую жабу красавицей считают, поскольку дам мало, а уж ее сиятельство… Завтра продолжу. Может, найдется кто из тех, что на дороге видел.

— Поешь, отдохни.

— Да я что, а вот лошадки… Но я, Евгений Александрович…

— Верю. Спасибо.

Утром примчался нарочный. Надежда, как всегда, поднялась первой, а вот весточка — оказалась глупее некуда. Высочайший визит. Император, как выяснилось, решил самолично прибыть в наши края. А нам предписывалось срочно подготовить госпиталь к визиту Его Императорского Величества Николая Александровича. Нет, эти цидулки насчет возможного визита царя и раньше приходили, но я их отправлял сразу в корзину для бумаг.

Вот на кой ляд он мне тут нужен? Траву красить и на деревья листочки зеленые клеить? И в обычное время не стал бы показухой заниматься, а сейчас — и подавно. Вон, Дмитрий Иванович Менделеев когда-то наоборот поступил — всякого хлама натаскал из подвалов Палаты мер и весов, чтобы император бочком протискивался, в результате новое помещение выделили. А мы займёмся тем, чем и должны — лечением.

Вообще-то странно, что это так долго держалось в секрете. Слушки ходили, но это дело постоянное. Даже когда я наместником был, государь ожидался на пороге чуть не каждую неделю. Но время шло, и появлялись новые «самые точные» сведения. Но тут — официальное уведомление, даже без «возможного визита». Значит, кто-то готовил, но в тишине. Видимо, ждали пока фронт под Мукденом устоится

А пока поеду в штаб. Раз цидулку про царя соорудили, и по моему вопросу найдется кому информацию дать. Мне жена важнее. А императора я уже видел, даже частично раздетого, без короны — ничего интересного.

Кашталинский вернулся из войск. Проводил совещание. Я сидел в приемной и ждал. Адъютанты и младшие штабные офицеры сновали туда и обратно, и в открывающемся дверном проеме сквозь сгущающийся табачный туман я видел, как возле большой карты появлялись всё новые лица, тыкающие указкой в разные ее части. Эта музыка будет вечной, вспомнил я полузабытую песенку. Первая колонна марширует на адском марше без конца.

Всё кончается, даже плохое. Кашталинский вышел в приемную, увидел меня, подошел, пожал руку.

— Пройдёмте, Евгений Александрович. Не хочу обсуждать это на глазах у всей канцелярии.

И он увлек меня по коридору, придерживая за локоть. Встреченные по дороге штабные замирали у стенок, пропуская нас. Мы свернули в боковое ответвление, пересекли две пустые комнаты и вошли в небольшое помещение, где стоял старенький ломберный стол и несколько разномастных стульев. На столе — самовар, чашки, даже варенье в розетке. Уюта не было, но попытка создать его — ощущалась. Не удивлюсь, если господа офицеры в минуту отдыха здесь и пулю расписывают.

— Увы, ничем пока порадовать не могу. Илья Зурабович доложил о результатах поисков. Нигде никто не видел.

Генерал разговаривал со мной каким-то совершенно не военным голосом, почти домашним. И то, что начштаба по имени-отчеству назвал, тоже вроде говорило о личном отношении к делу.

— Благодарю за заботу, — сказал я. — Мы тоже предпринимаем некоторые усилия. Увы, пока без результатов.

— Знаете… — он сделал паузу, — если позволите, скажу прямо. Отсутствие тел — это уже добрый знак. Агнесс Григорьевна некомбатант. Бурденко — тоже. Японцы, как правило, гражданских из Красного Креста не трогают. Даже при захвате. Так что если попали в плен — мы скоро узнаем. Давайте подождем.

— Еще раз огромная благодарность за помощь, — я встал, не дожидаясь намека от Кашталинского, что времени нет.

— Если бы не завтрашний приезд государя, я бы больше сил на поиски бросил, — развёл руками генерал. — Но, увы…

— Подождите. Завтра? Мне не называли даты.

— Телеграмма пришла меньше часа назад. Из Харбина он уже выехал. Секретность, понимаете. Даже я узнал последним.

Блин, вот только высочайших визитов мне не хватало. Вот теперь всё. Осталось ковровую дорожку постелить и оркестр поставить. У нас горят люди, исчезают врачи, а нам велено удостовериться, что самовар свежий, и трава ровно стрижена.

Я вернулся в госпиталь, и снова попытался занять себя работой. Но подвергся атаке со стороны единственных сотрудников, имеющих на это право. Гедройц и Михеев поймали меня в перевязочной, когда оттуда вынесли очередного пациента. Зашли и прикрыли за собой дверь.

Сбросил перчатки и начал мыть руки. Общественность молчала, и я разговор не начинал. Они пришли, им и надо. Первым не выдержал Михеев. Впрочем, я успел заметить, как Вера слегка толкнула его локтем.

— Вам надо отдохнуть, — выпалил он. — Мы настаиваем!

— С чего бы? — с долей сарказма спросил я, вешая полотенце. — Нам надо готовиться к визиту Его Императорского величества. Вы знаете, что он посетит наш госпиталь?

— С того, что вы ночь не спали, — добавила княжна. — Не упорствуйте, Евгений Александрович. Прекращайте изводить себя. Вы уже отдали все распоряжения. Всё сделано. Пойдите… просто побудьте один. Никаких сложных и срочных операций нет — на фронте затишье.

Я подумал, кивнул, и пошел в свою келью. Присел на край лежанки, и потянулся за стаканом с водой, прикрытым сверху блюдцем — чтобы насекомые не падали. Подумал, и положил рядом открытый блокнот и карандаш. Мало ли что в голову придет.

Закрыл глаза. Подышал глубоко и медленно. Почти сразу стало легче. В голове — пусто. Просто тихо. Никаких голосов, приказов, криков раненых. Будто вся вселенная ненадолго взяла паузу.

Когда открыл глаза, прошло, наверное, минут двадцать. С улицы доносились привычные звуки: кто-то ругался у приёмного, кто-то что-то тащил по гравию. Жизнь шла. Без меня не развалилась.

Посмотрел на каракули в блокноте. Интересно, раньше такого не было вроде. Это что, бензольное кольцо? А что значит эта закорюка? Азот? Тогда кольцо пиридиновое. Так, от четвертой позиции… Кислород? И тут в голове ясно и четко всплыло: гидразид изоникотиновой кислоты. Который и есть изониазид, простое и эффективное средство от туберкулеза. Это сколько же лет я вспоминал эту формулу? Страшно подумать даже. Уже брат царя успел умереть, а я все мучился… Конечно, остается вопрос синтеза, но для этого у меня есть господин Антонов, который после инсулина и крови начал потихоньку бронзоветь. Вот я его сейчас расшевелю!

Схватил листок бумаги, и приступил к раздаче ценных указаний в стиле срочных телеграмм: вещество срочно соорудить, и начать исследования по воздействию на основные группы микроорганизмов, в частности, на микобактерии, открытые Кохом двадцать с лишним лет назад.

Вот и царский визит в пользу пойдет! В свите наверняка найдется кто-то, годный на роль почтальона. Обычному пути я не доверяю. Мало ли кому захочется узнать, а что там интересного я написал.

Затопали чьи-то ботинки. В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, открыли. Михеев. Лицо перекошено, глаза по пять копеек.

— Евгений Александрович! Там… Бурденко!