Столичный доктор. Том VIII

Глава 10

ПЕТЕРБУРГЪ, 7 мая. Изъ всеподданнѣйшего отчета министра путей сообщенія видно, что пропускная способность Сибирской дороги, доведенная съ 20 апреля до пяти паръ сквозныхъ поѣздовъ, въ началѣ лета будетъ равна одиннадцати, а въ концѣ — тринадцати.

БЕРЛИНЪ, 8 мая. Изъ Харбина телеграфируютъ въ «Berliner Tageblatt»: 'здѣшнимъ военнымъ судомъ только что приговоренъ къ смертной казни одинъ японскій полковникъ и одинъ японскій капитанъ, пытавшіеся, переодѣтыми въ китайское платье, разрушить желѣзнодорожное полотно.

ПАРИЖЪ. Король Эдуардъ склоненъ къ вмѣшательству въ русско-японскій конфликтъ. Ходятъ слухи, что во время пребыванія своего въ Копенгагенѣ онъ предпринялъ въ этомъ направленіи нѣкоторые шаги. Въ высшихъ дипломатическихъ сферахъ полагаютъ, что вмѣшательство произойдетъ послѣ побѣды русскихъ войскъ на суше, причемъ Манчжурія отойдетъ окончательно къ Россіи, а Корея будетъ находиться подъ японскимъ протекторатомъ. Симпатіи англійскаго народа по отношеніи къ Россіи увеличиваются подъ вліяніемъ желанія скорѣйшаго достиженія мира.

Совещание в штабе проходило в здании бывшей миссии. Два балла из пяти по пригодности и комфорту. Стены облупленные, столы разномастные. Генералы сидели по кругу, некоторые пили чай, звякая подстаканниками. Ну и курили как паровозы. Открытые форточки с табачным дымом не справлялись. И ведь не скажешь ничего — я не председатель, приглашенный докладчик.

Только вошел, начал высматривать место, Кашталинский поднялся и подошел ко мне.

— Князь, — сказал он сдержанно. — От всей души благодарю. Поручик Волков… я очень дружен с его отцом… Спасибо.

Пожали руки и разошлись.

Совещание как совещание. Как обычно — про свои нужды и так знаю, а чужие мне неинтересны. Первая колонна марширует, и так далее.

Дошла очередь и до санитарных потерь. Сначала строевики отчитались, превращая на лету убитых в статистику. Потом пригласили и меня.

— Господа, — начал я. — Постараюсь ваше время не отнимать. У всех забот много. Вы здесь все заинтересованы в сбережении жизни солдат и офицеров. Недавно генерал Куропаткин разрешил использование металлических шлемов в зоне боевых действий. Накануне я увидел раненого, рядом с которым такой шлем лежал. И в нем застрял осколок. Не долетел до головы. Сегодня я получил справку о потерях из этого полка, — я помахал в воздухе листочками, что выбил из подполковника. — В два раза отличаются данные о потерях от ранений головы. Повторяю — вдвое. Какие еще нужны аргументы? Стоимость стальной каски, производство которых можно наладить в любом сарае — совершенно мизерная, рубля два, наверное. Обучить солдата, а тем паче офицера, стоит намного больше. Подумайте.

Я прошелся глазами по лицам. Кто-то заерзал. Кто-то насупился.

— Это не теория. Не мнение. Факт. И он говорит нам вот о чём: когда вы экономите на стальной каске, вы убиваете солдата. Не метафорой — по-настоящему. Разрушенный череп, быстрая смерть, или тяжелые увечия в лучшем случае. А каска…

Повисла тишина. Кашталинский тяжело вздохнул, отставил чай:

— Продолжайте князь. Вижу это еще не все.

— Не все. Позвольте напомнить о белых гимнастерках. Прекрасно смотрится на строевых смотрах, согласен. Но на позициях… Господа, солдаты уже начали мазать форму грязью, красят ее какими-то самодельными красителями. Потому что понимают, какую удобную цель представляют. Как говорят, жить захочешь, еще и не так раскорячишься. Так может наше интендантство озаботится этим вопросом? Оставить белую форму для нахождения вне полосы соприкосновения с противником, а полевой вариант сделать более незаметным? Уверен, это существенно снизит потери личного состава.

Где-то в углу закашлялся кто-то из интендантов. Один из молодых штабистов опустил глаза. Они что там, уже начали подсчитывать, сколько будет стоить окраска гимнастерки и какая сумма после этого мероприятия двинется в направлении их карманов?

Кашталинский сидел спокойно, почти равнодушно, будто речь шла не о спасении тысяч людей, а о выборе вина для пикника. Потом тихо сказал:

— Ваша позиция принята, князь. Я донесу её до командования.

До Куропаткина? А почему его нет тут с нами? Так-то мне и в Мукден не тяжело скататься. После того как побывал под артиллерийским обстрелом, невысокий уровень чинопочитания у меня еще больше упал. Так и дно пробью — аккурат к высочайшему визиту. Но Кашталинскому хамить не стал, коротко поблагодарил за внимание, сел.

Возвращаясь с совещания, я поймал себя на странном ощущении: злость ушла, а усталость осталась. В голове лениво крутились обрывки мыслей. Я вспоминал грустный доклад подполковника Данилова — мы с ним пересеклись уже за чаем.

Говорил командир полка об атаках японцев. «Как заведённые, князь, — сокрушённо качал он головой. — Без воплей, без размахивания флагами. Просто молча идут. Иногда кричат „Банзай“. И ведь не остановишь. Пока половину не выбьют, не повернут. Переступают через своих, и дальше прут. И ведь если взять каждого отдельно — соплей перешибить можно. Крестьяне в основном, всю жизнь на рисе и водорослях каких-то. А вместе соберутся, хоть караул кричи».

Я тогда спросил, наивно:

— Что, и пулемета не боятся?

Подполковник горько усмехнулся:

— Невозможно проверить. В нашем полку нет ни одного. У нас и артиллерия — две старых трёхдюймовки, от переплавки спасли, наверное. Зато у японцев по штату семнадцать пулеметов! — тут Данилов поднял палец вверх, призывая меня оценить степень огневой мощи противника. — На дивизию. Что остается? Только надеяться на трофеи.

Вот вам и «великая армия». Вот вам и подготовка к войне. Пролюбили все полимеры. А я ведь в «колокол начал бить» уже давно, пилил мозг Сергею Александровичу. И все без толку. «Да с кем там воевать-то, дикари». А ничего, что первый японский император сильно подревнее наших всех помазанников будет?

Наверное, я очень уж глубоко погрузился в медитацию, чуть не сполз с седла, меня успел толкнуть Жиган.

— Вот, Евгений Александрович, говорю, железку строят. Вот те на! Вот думаю, это же от Мукдена тянут?

— Какую железку?

В голове у меня, видать, из-за дремы, возникла сцена из фильма про Павку Корчагина, где комсомольцы, вместо того, чтобы тянуть узкоколейку в Боярку и спасать киевлян от неожиданно наступившей зимы, начали собирать митинги по поводу первой шпалы. Позже какой-то злопыхатель стройку века раскритиковал, мол, вредители и дураки, зачем-то насыпь делали, времянку можно просто на землю бросить.

Я огляделся. И действительно, рельсы тащат, шпалы кладут, рабочие энтузиазм проявляют…

— Говорят, только по секрету, — Жиган наклонился ко мне, понизил голос, хотя рядом никого и не было, — это для того бронепоезда, что вы с генералом Чичаговым в Харбине смотрели.

— Тит, тебе в шпионы надо, все тайны узнаешь за секунду.

— Не, лучше я возле вас, всяко интереснее.

В госпиталь кто-то приехал. И это не раненых привезли — повозка на четверых. Гости какие-то. Я начальства не боюсь, пусть молятся, чтобы им не пришлось меня бояться. Так что встретимся, поговорим, может даже и поругаемся. Дальше передка не пошлют, а я уже здесь.

А вот и тот парень, что хуже татарина, стоит, ведет светские беседы с Гедройц. Княжна с ним, наверное, знакома раньше была, потому что с чужаками обычно только здрасьте-прощайте. А тут жестикулирует, машет во все стороны папиросой, будто сигналит кому-то. Увидев меня, сказала об этом незваному гостю, и они пошли мне навстречу.

Среднего роста, плечистый, лысоватый. Лицо смутно знакомое, может, просто похож на кого-то. Очки, профессорская бородка. Даже если на мундир не смотреть, понятно — наш человек.

Я стоять столбом не стал, двинулся навстречу. Раз уж Гедройц с ним накоротке, вряд ли он гад какой-то, перед которым надо князя отыгрывать.

Незнакомец улыбнулся и протянул руку:

— Позвольте представиться, Евгений Сергеевич Боткин. Заведующий медицинской частью Российского общества Красного Креста в Маньчжурской армии. Я здесь, собственно, почти неофициально. Считайте, мимо проезжал и решил познакомиться. Официальный визит тоже состоится, но позже.

И я сразу понял, почему так мучительно вспоминал, где я его видел. Просто обычно в ходу были фотографии, на которых он почти на пятнадцать лет старше, и лицо чуть похудее. Врач, который добровольно принял смерть со своим августейшим пациентом и его семьей. Блин, вот это встреча!

— Князь Баталов Евгений Александрович, заведующий вот этим вот недоразумением, — улыбнувшись, я показал на палатки вокруг нас.

— Ну вы в представлении не нуждаетесь, — улыбнулся в ответ Боткин. — Наверное, нет в России врача, который бы вас не знал.

— Бросьте! У меня от таких комплиментов крылья прорезаться начинают, — пошутил я. — Оперировать потом неудобно будет.

Все вежливо посмеялись.

— Впрочем, что мы стоим? Прошу вас в мою палатку, сейчас чай сообразим. А потом и поговорим.

Почему-то Боткин меня сразу очаровал. Бывает, что встретишь человека, и моментально понимаешь, что ничего плохого в нем нет, улыбка искренняя, и смех настоящий. Даже не зная его судьбы, всё равно бы считал его своим. У меня появился еще один сильный аргумент попробовать остановить тот революционный ужас, который надвигается на Россию. Просто, чтобы труп вот этого конкретного доброго доктора не растворили кислотой в Ганиной яме.

— Признаться, думал, что встречу вас в Мукдене, — сказал Евгений Сергеевич за столом. — Каково же было моё удивление, когда я обнаружил вместо вас ее императорское высочество Елизавету Федотовну. Странно, что врача такого уровня отправили практически на передовую.

— Так мы еще и в отступлении с Ялу поучаствовали. Всем коллективом.

— Какой ужас! — вздохнул Боткин. — Были погибшие в госпитале? Раненые?

— Нет, Бог миловал. Пара фельдшеров дизентерию подхватили. Борюсь с ними, борюсь, чтобы только кипяченую воду пили, все без толку. «У нас в деревне колодезная вода завсегда чистая была…». Представляете? Теперь штрафовать буду.

— Это правильно, — согласился Боткин. — Но раз были под обстрелом, да и тут, как я слышал, геройски себя проявили…

Гедройц молча кивнула, подтверждая сказанное.

— Хочу написать на всех представление к наградам. Люди такое пережили…

— Я поддержу, — закивал Евгений Сергеевич. — Мне также необходим список ваших нужд, постараюсь удовлетворить.

— Ну и как там, в нашем монастыре? — вдруг спросила Вера Игнатьевна.

— Жизнь кипит, — совсем грустным голосом сказал Боткин. — Сами понимаете, рядом с великой княгиней многие хотят оказаться, погреться в лучах ее славы. Вот и занимаются благотворительными вечерами. Ну и лечебной работой тоже, — быстро добавил он, наверное, чтобы мы не подумали, что у Лизы там только балы устраивают.

— А у меня есть бутылка коньяку. Давайте выпьем, — внезапно предложила княжна. — Сидим тут как гимназисты, чай пьем. Начальство привечаем, называется.

— Оставьте на потом. Что я за главный врач, если своей выпивки нет. Вот, извольте, — я полез в ящик и достал спрятанную среди вещей бутылку «Хеннесси». — Пожалуйста. Жаль, конечно, всего четыре звезды, не пять, но тоже неплох.

— Если честно, если мне глаза завязать, то я три звезды от пяти отличить не смогу, — признался Боткин. — Главное, чтобы компания хорошая. А сегодня здесь, посмотрел он на нас, — на все десять звезд, не меньше.

Боткин уехал, а я пошел проводить Гедройц.

— Подождите, мне надо срочно закурить, — остановилась Вера и похлопала по карманам в поисках спичек. — Давайте посидим, отдохнем немного от этого сумасшедшего дома.

— Ваше желание, княжна, — шутливо поклонился я.

— Ой, бросьте, — махнула она рукой. — Если честно, никакая я не княжна. Чтобы выехать за границу, пришлось фиктивно замуж выйти. Теперь это всё висит надо мной… Боже, Евгений Александрович, простите меня! Чего только спьяну… Пожалуйста, прошу вас, никому…

Не так уж мы много выпили. Гедройц интересничает и о боже, кокетничает? Женщины — всегда женщины. Даже такие страшненькие…

— Тут не Петербург, даже моя Пелагея может одеться побогаче и представиться графиней, — продолжала княжна. — Знакомые помогли, попросили Трепова, устроили. Евгений Сергеевич принимал участие тоже. Так что, если быть точной, то я не Гедройц, а Белозерова.

— Бросьте, не стоит этот разговор времени, на него потраченного. Вы же знаете, что княжеское достоинство мне было возвращено всего лет десять назад, перед моей вынужденной эмиграцией. А до этого я был обычным дворянином Тамбовской губернии. Тем более, что здесь, как вы успели заметить, мне в нашем госпитале нужны специалисты, а не обладатели титулов. А вас я не обменяю даже на троих великих князей.

— Тем более, что их свита здесь не уместится, — хихикнула Вера.

Стою, оперирую, никому не мешаю. Ответственный этап — наложение кишечного шва. Это в анатомическом театре студентам когда показываешь, то всё просто, а в жизни почему-то наоборот. Так что надо сосредоточиться и сделать всё правильно, без ошибок. Настроение умеренно поганое — перед этим два подряд пациента из красной группы умерли на столе. Вдруг из предоперационной голос санитара:

— Ваше сиятельство, к вам генерал…

— Вон отсюда со всеми генералами! — рявкнул я. — Не лезьте ко мне со всякой ерундой! Оперирую! Генерала напоить чаем, пусть ждет, если надо! А не станет ждать, так невелика печаль!

Последнее дело — переносить свое плохое настроение на подчиненных. Но сказано уже столько раз, что святой Пантелей на иконе в углу палатки запомнить должен был: во время операции никого из врачей не беспокоить, в случае пожара аккуратно оттаскивать в сторону вместе со столом. Эка невидаль, генерал. Да их хватит тут, чтобы роту сформировать, еще и в резерве останется. Перед каждым спину гнуть — работать некогда. Тем более, что я и сам тайный советник, хоть и в отставке.

Закончили примерно через час и я вышел из палатки. Хорошо как! Весна, тепло, солнышко! Сейчас бы на природу, чтобы возле реки где-нибудь — занырнуть в воду, потом пикничок, шашлыки, винца красного, зеленухи… И тишина кругом, а не стрельба.

— Ваше сиятельство, генерал Чичагов… — тихо сказал санитар.

— Как Чичагов? Откуда? Что ж ты мне сразу не сообщил?

— Так вы же меня и прогнали, ваше сиятельство…

— Да. Извините. Где ждёт?

Мне вдруг стало стыдно. За барское «тыканье», за перекладывание вины. Сам не дослушал доклад, дал волю эмоциям.

— Как вы и велели, в вашей палатке, пьет чай. Её сиятельство, они там тоже…

— Что за «её сиятельство»? Гедройц? Она же в операционной…

— Нет, ваше сиятельство… Агнесса Григорьевна. Приехала. Только что.

Что за бараны меня окружают? Неужели нельзя было сразу сказать, что Агнесс вернулась? Генералы, чай… А главное на потом оставили.

Слушать дальше я, естественно, не стал. Где моя палатка, и сам знаю. Тут недалеко, метров сто. Бежать не стал, дабы не поднимать панику, но шел очень быстро.

Полог палатки был откинут — и по причине теплой погоды, и чтобы приличия не нарушались. Неподалеку от входа стоял чичаговский адъютант — мало ли что понадобится, а он уже рядом. Увидев меня, он улыбнулся и отдал честь. Я в ответ кивнул. В палатке громко и по-актерски, с интонациями, вещал Николай Михайлович:

— А ведь матушка моя, царство ей небесное, тоже была писательница. Когда взяли в плен Шамиля, это был знаменитый глава инсургентов на Кавказе, то его определили жить в Калугу. А отца моего приставили к нему. И вот наша семья с семьей Шамиля очень дружны были, помню его у нас дома. Так вот, году в восемьдесят девятом для книги о Шамиле мама написала его биографию…

Дальше ждать не стал. Чичагов — рассказчик замечательный, и в другой ситуации я бы и про Шамиля послушал, но не сейчас. Вошел в палатку и просто сказал:

— Здравствуйте.

Агнесс резко отодвинула чашку, так что чай выплеснулся на стол, вскочила, и бросилась ко мне.

— Здравствуй, Женя. Вот я и вернулась.

Я обнял её, крепко, будто проверяя, настоящая ли. Тепло её губ, такой знакомый запах от волос и немного аромата чая — всё это было куда убедительнее слов.

Чичагов, как настоящий джентльмен, сразу поднялся и вежливо отвернулся.

— Николай Михайлович, очень рад нашей встрече. Какими судьбами?

— Так вот, жену вам доставил. И бронепоезд будет здесь… если ничего не помешает, то послезавтра.