Столичный доктор. Том VIII

Глава 16

Японская самонадѣянность

Японскій посланникъ въ Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатахъ, спрошенный американскими журналистами на дняхъ на выставкѣ въ Сенъ-Луи о томъ, на какихъ условіяхъ Японія согласилась бы выступить въ переговоры съ Россіей, чтобы покончить войну, отвѣтилъ: «Японія можетъ допустить переговоры только при условіи, что Россія согласится очистить всю Манчжурію и изъявитъ готовность принять условія, которые Японія заявляла до началъ войны».

ЛОНДОНЪ Виконтъ Гаяши опубликовалъ нижеслѣдующія телеграммы изъ Токіо:

Утромъ 2 іюня владивостокская эскадра, состоявшая изъ крейсеровъ «Россія», «Громобой» и «Рюрикъ» появилась въ Японскомъ море и напала на нѣсколько японскихъ транспортовъ. «Хиташимару» затонулъ, при чёмъ спаслось лишь немного людей; «Садомару» получилъ ударъ миной, но не затонулъ, и полагаютъ, что большинство экипажа спаслось. Участь «Изумимару» пока неизвѣстна. Русская эскадра 3 іюня видна была въ сторонѣ острова Оки.

Горбунов пробыл у нас два дня — как и полагается нормальному человеку в отпуске: с восторгом ходил по палатам, хвалил всё подряд, но к концу пребывания заметно потух. Оно и понятно. У нас всё-таки монастырь, пусть и переделанный, а у них — палатки, грязь, и канонада в придачу. Против такого фона даже казенная занавеска в приемном покое смотрится предметом роскоши.

Уезжал он почти в унынии. Я пообещал помочь. Давать посулы — простое дело. Особенно если потом о них забыть. Только вот я не забыл.

Несколько дней я был в полной запарке, крутился с утра до ночи. Рентгеновский аппарат, подарок Склифосовского, работал почти круглосуточно, позволяя врачам творить чудеса диагностики, пришла новая партия панацеума. Но как только выдалась передышка, я решил всё-таки выполнить обещания, данные Горбунову. Доктора там скоро исключительно молитвой и добрым словом лечить смогут. Не хватает элементарного: перевязки, дезинфекции, одежды персонала. Да что там, даже стрептоцида и зеленки, которой у нас просто завались, нет. Катаемся, словно сыр в масле.

— Завтра еду к Михаилу Александровичу, — сказал я вечером Агнесс, когда мы сидели в моей келье-кабинете, наслаждаясь элитным китайским чаем. — Думаю, пробуду там пару дней. Посмотреть, помочь, отвезти им самое необходимое. А то обещал, а выполнять вроде и не собираюсь.

— Я с тобой, — ответила она. — Что нужно собрать?

— Уже ничего. Всё готово. Может, останешься? Со мной Бурденко хочет ехать. Поможем там, и назад. Передовая рядом, как бы чего не вышло.

— Знаю я вас, только дай волю, сразу вечеринки с дамами устраивать начнете. Я слышала, там сестрой милосердия тоже какая-то княжна служит, — Агнесс внимательно и со значением на меня посмотрела. Я поперхнулся чаем, закашлялся. — А мне здесь сиди и думай, где там муж развлекается.

Супруга постучала мне по спине, кашель прошел.

— Княжна⁈ На передовой? Да быть не может. Тебя ввели в заблуждение!

— Но тем не менее… Я настаиваю.

Если женщина чего решила, то лучше не сопротивляться. Пусть едет, будет кому помочь, если что.

В штабе я узнал, что медсанбат Горбунова никуда не делся, стоит там же, где и был. Выпросил провожатого. И с утра, первого июля, погрузив все на двуколку, мы отправились на передовую.

Дорога, конечно… Наше традиционное секретное оружие, верный союзник всех защитников отечества. Ямы, колея, из которой не выехать, разбитые обочины, и прочие радости, делающие даже короткое путешествие полным незабываемых впечатлений. И все эти «первая колонна марширует», встречающиеся то тут, то там. Звуковая дорожка: рёв команд вперемешку с матерком, ржание лошадей, и канонада, по которой можно сверять расстояние до фронта.

Медсанбат Горбунова располагался в нескольких довольно ветхих больших брезентовых палатках, растянутых прямо на земле, укрытых за небольшим холмом. Ни о каких шести километрах от передовой, похоже, речи не было. Даже мы на прошлом месте и то дальше от линии соприкосновения находились. Пора эвакуироваться отсюда, от греха подальше. Об этом я и сказал Горбунову, сразу же после как мы встретились.

— Знаю всё, — вздохнул он. — Сколько уже пытался… Нет подвод, не нашли еще место, подождите, не до вас. А тут…

Да уж, трудно не заметить. Сортировочная площадка забита, очередь возле нее напоминает толпу у винного магазина во времена борьбы с пьянством: санитаров не хватает, фельдшеры мечутся, как тараканы при включенном свете.

Война войной, а подарки — по расписанию. Мы сгрузили гостинцы прямо у аптечной палатки, чтобы далеко не носить. И пошли инспектировать жилище начальника. А как же, ведь от того, какой чай пьет командир и чем его закусывает, многое зависит. Результат был признан удовлетворительным.

— Евгений Александрович, а не согласитесь ли провести показательную операцию? — закинул удочку Горбунов, когда я окончательно расслабился после демонстрации гостеприимства. — Многим нашим коллегам было бы полезно, так сказать…

— Не знаю, что новое я смогу показать, но с удовольствием поучаствую.

А что, накормили — пора отрабатывать. Мне выдали почти новый хирургический костюм из личных запасов главного врача, и мы пошли к палатке-операционной. Здесь работа кипела. Ампутации фигачили как в донаркозные времена, когда скорость являлась главным критерием.

Мне же доверили осколочное ранение живота, да еще и дали двух ассистентов, чтобы опыта набирались. Звали коллег Андреем Викторовичем и Олегом Ивановичем. Впрочем, я быстро забыл, кто из них кто. Всё равно акция разовая, вряд ли мы еще встретимся. Признаваться в этом не стал, но быстро перешел на обезличенное «доктор», чтобы не путаться.

А канонада знатно мешает. Отвык я от такого звукового сопровождения. Зато ассистенты вообще внимания не обращали. Тем более, что в нашу сторону и не стреляли.

Уж не знаю, что там коллеги хотели нового увидеть. Кишечный шов один на всех, лигатуры на сосуды накладывают во всех странах примерно одинаково. Так что отстоял операцию, поговорил по ходу действия с докторами. Пригласил к нам на стажировку. На самом деле это ни фига не награда, практически любой может подать заявку и приехать в Базель. Просто уже все заинтересованные лица знают, что многие как приезжают, так и уезжают. Жопоруки вылетают мгновенно. А так, есть знания и желание учиться — милости просим. Поэтому я с барского плеча и зову всех встречных. Думаю, после здешнего ада «Русская больница» им курортом покажется.

Мы уже заканчивали, как кто-то истошно завопил прямо под палаткой: «Японцы!!!».

Вот тут мои коллеги, что называется, оживились. Один даже дернулся к выходу.

— А ну стоять! — сказал я, не повышая голоса, но таким тоном, что все замерли. — Как говорил наш гимназический учитель: «Звонок не для вас». Мы заканчиваем операцию в любом случае. Единственная уважительная причина, чтобы хирург отошел от стола до завершения — это его смерть или внезапное тяжелое заболевание. Ни того, ни другого, насколько я вижу, не случилось. Продолжаем!

Если честно — спина взмокла в ту же секунду. В ногах появилась слабость. Одно дело рассуждать о врачебном долге, находясь в относительной безопасности. И совсем другое — когда неизвестно, сколько у тебя осталось секунд до встречи с ротой восточных товарищей. Но, черт подери, отступать от своих же правил — значит, потом самому себе в глаза не посмотреть.

Мы закончили шить почти бегом. Не рекорд, но близко к тому.

Больше всего меня интересовало, где Агнесс. Их вместе с Бурденко отправили на перевязки. Так что я размылся и сразу бросился к ним.

Но не добежал. Прямо на меня выскочили два японца с «арисаками». Штыки примкнуты, всё как положено. Похоже, ребята и сами не поняли, куда они попали. Глаза у них были по пять копеек, почти круглые. Но на нашего солдата с окладистой бородой налетели грамотно, сразу с двух сторон.

И, как назло, вокруг одни некомбатанты, люди без оружия. А эти гаврики сейчас на адреналине покрошат в мелкую капусту всех встречных, потом в свое оправдание скажут, что не заметили. Незначительный эксцесс, на войне таких в день — десятки. Ну, погиб князь, невелика беда. У государя и этого добра в достатке, не обеднеет. Напишут некрологи, и забудут через три дня.

Наш парень одного нападавшего ранил, да так, что тот винтовку из рук выронил. Но это был единственный успех. Второй японец пырнул его в правый бок, и я сразу представил, как штык проколол кожу, проткнул печень, и движется к почке, задевая нижнюю полую вену.

И что я стою болваном? Был бы у меня пулемет, да умей я из него стрелять… А так — только голые руки.

В боевой транс я вошел мгновенно, стоило произнести «чок». О, как я люблю это чувство. Будто всё вокруг погружается в густой мед. Японец напротив меня вытягивает руку, толкает штык — медленно, очень медленно. Я вижу, как он моргает. Как напрягается кисть. Как у него на виске дрожит жилка.

До них — метров пять. Преодолеваю в полшага.

Первый удар — в солнечное сплетение. Тот, что со штыком, выгибается назад, винтовка летит вбок. Второй — в челюсть. Японец глохнет на лету, падает.

Из-за деревьев неспешно, как в замедленной съемке, выбежали еще трое японцев. Один даже успел выстрелить на ходу, пока я бежал к ним. Солдат с винтовкой наперевес мчался прямо на меня. Удар рукой — короткий, точный, в солнечное сплетение. Японец согнулся пополам, выронив винтовку. Еще один — сбоку, с занесенным штыком. Уклонение, захват руки, резкий рывок — и штык врага входит в его же товарища.

Я стоял, дыша, как сломанный мех. Руки дрожали. Мутило. Сейчас бы миску мяса, горячего, жирного — или в крайнем случае литр сладкого чая. Боевой транс отнимает силы без остатка.

— Евгений Александрович! — подбежал ко мне запыхавшийся Горбунов. — Вы в порядке? Не ранены? Сейчас казаки сюда придут, прочешут всё. Чёрт знает что творится! На нас уже заблудившиеся японцы выбегают!

— Вроде нет, — прохрипел я. — Где Агнесс?

— Вот же она! — показал он. — Ничего с ней не случилось.

И правда, идёт. Спокойная, сосредоточенная, как будто просто вышла прогуляться после обеда.

— Вроде да, — махнул я рукой. — Солдата этого в смотровую давайте, пока кровью не истек. Готовьте срочно к операции, сейчас подойду.

— Кто хоть будет это делать? — печально вздохнув, спросил Горбунов.

— Я останусь, помогу.

Агнесс уже подбежала ко мне.

— Ты опять дрался, — сказала она на ухо, обняв. — Я переживала.

— Всё закончилось, — ответил я, но чувствовал, как пульс еще пляшет где-то в висках. — Немедленно собирайся, бери Бурденко, и езжайте назад. Нечего вам тут делать.

— А ты?

— Здесь нужна моя помощь. Ты же видишь, они не справляются.

— Я с тобой, — голосом, не терпящим возражений, ответила Агнесс, разорвав объятия и отступая на шаг назад.

— Я сказал: поедете немедленно! Без обсуждений! — мой голос прозвучал громче, чем хотел.

Она чуть опустила голову.

— Хорошо, — тихо ответила, развернулась и пошла прочь, не оглядываясь.

Со стороны деревьев, откуда выбежали японцы, послышался шум. Будто кто-то ломится сквозь кустарник. Но мы даже насторожиться не успели, так как японцы вряд ли станут поминать богоматерь и святых угодников. Еще через десяток секунд на нас выехал вахмистр на вороном жеребце, а за ним — двое драгун.

— Здравия желаю, господа доктора, — произнес он, спрыгивая с коня и отдав честь.

— Здравствуйте, вахмистр, — кивнул Горбунов.

— Вахмистр Капленко, первая кавалерийская, — представился он и осмотрел место схватки. — Ух ты… А кто ж это так красиво поработал?

— Князь Баталов, — представился и я. — Лучше скажите, откуда они здесь взялись? Ведь вы их преследовали?

— Так точно, ваше сиятельство, — подобрался вахмистр. — Малый отряд заблудился, наскочили на наш дозор. Разбили их, но часть разбежалась по лесу, мы преследовали этих.

— Занимайтесь, — холодно бросил я.

Нечего здесь больше делать. Надо быстро что-нибудь съесть, чтобы не упасть в обморок от низкого уровня глюкозы, и идти оперировать того солдата, который нас и спас, приняв удар на себя.

Ранение оказалось сложным. Два часа мы провозились с раненым — и неудача. Он умер прямо на столе. Переливание не помогло, давление упало ниже критического, и сердце тихо остановилось. Вот так бывает. Делал всё правильно, а всё равно — не получилось. Значит, судьба такая. Или лимит везения на сегодня исчерпан.

Я молча вымыл руки и, не вытираясь, вышел наружу. Операционная за спиной пахла кровью и эфиром. Побрёл искать Горбунова.

Он стоял у своей палатки, рядом с ней соорудили небольшой навес. Там поставили импровизированный стол, на котором кипел самовар. Слышал, как кто-то жалуется на нехватку бинтов.

— Агнесс уехала? — спросил я, подходя.

— Да, — кивнул он. — Вместе с этим молодым доктором, Бурденко. Драгуны взялись их сопроводить, обещали довести до самых ворот штаба. Безопасность полная.

Я вздохнул с облегчением. Ошибкой было соглашаться на ее поездку сюда. Но теперь ничего страшного. С каждой минутой они удаляются от переднего края. И душа моя спокойна.

— В штаб дивизии сообщили? Если не выделят транспорт для эвакуации, утром поеду сам. И меньше шести километров от передовой не соглашайтесь ни за что. Лучше — больше. Вам надо заниматься своей работой, а не гонять солдат неприятеля по окрестностям.

— Сообщили, жду ответа. Кстати, обед уже почти готов. Прикажу принести?

— С этого начинать надо было, — проворчал я. — Известно ведь: коли доктор сыт, и больному легче.

— И то правда, — улыбнулся Горбунов.

Будто я перед операцией и не перекусил плотно. Такое чувство, что не ел неделю как минимум. Старею, наверное. На экстремальные развлечения всё больше энергии уходит.

Сидели с ним под навесом, пили чай, жевали хлеб с тушёнкой. Сортировка продолжала работу, где-то сзади кто-то кричал: «Черный! Относите!» — но мы не двигались. Горячий чай, хлеб и тишина — такому лучше не мешать. Потом я посмотрел на часы.

— Ну что, Михаил Александрович, пойдем, поработаем. Раненые сами себя не прооперируют.

— Ну вы же смогли.

— Не смешно. Я после войны, наверное, наберу каких-нибудь психологов, чтобы они научились бороться с выгоранием.

— В смысле? — удивился Горбунов.

— В прямом. Мы знаем, что там, на сортировке, полно «красных». Что они ждут. Что помощь им нужна. Но сидим, пьём чай, разговариваем. Не потому что бездушные. А потому что чувства — истёрлись. Износились. Чужое несчастье стало фоном. Мы к нему приспособились. Это и есть выгорание.

— А я не думал об этом, — пробормотал Михаил Александрович. — Немного стыдно стало даже. Вы правы, надо идти и работать.

Подводы подали утром, вовремя, и, казалось, с избытком. С ними приехал какой-то поручик из штаба. Вежливый, чистенький, с аккуратной щеточкой усов и видом человека, которого по случайности занесло на передовую. Я не успокоился, пока он не показал мне на на двухверстной карте точку, и сам отмерил расстояние. Восемь километров. Отлично. Пожалуй, так далеко ни один японец, даже самый напуганный, не забежит.

Мы выпили с Горбуновым чаю, попрощались. Посидели немного, не разговаривая. Он всё время посматривал в сторону палаток, где уже начинали собирать имущество. Потом мы обнялись, пожали руки — и я поехал.

Дорога домой была… тёплой. В прямом смысле: июльское солнце прогревало землю, пыль стояла столбом. Но меня это не трогало. Ни ямы, ни крики обозных — ничего не раздражало. Я как будто ехал в пузыре — видел всё, но не обращал внимания. Голова была пуста. Ни мыслей, ни планов. Просто ехал. И это, к удивлению, приносило покой.

Так неспешно и доехал до Мукдена. Странное дело, даже патрули меня ни разу не притормозили. Остановился я только у ворот монастыря. Навстречу выезжала повозка — раненых привозили, фельдшер сам сидел на козлах. Наверное бывал у нас раньше, узнал меня, привстал, козырнул.

У входа в приемное отделение стояла Вера Гедройц. Курила свою неизменную папиросу, держа её как какой-то приз. Увидев меня, прищурилась и кивнула:

— Доброе утро, Евгений Александрович!

— И вам того же, Вера Игнатьевна.

— Как съездили?

— Без особых приключений. А что, Агнесс ничего не рассказывала?

— Агнесс?.. — переспросила она, удивлённо глядя на меня. — Так вы же вместе уехали… Я как раз хотела спросить — где она от вас отста…