Ст. лейтенант (Часть 1) Назад в СССР. Книга 10

Глава 10. В воздушном пространстве

Я сидел и молча смотрел в иллюминатор.

Правда из-за своего не очень удобного места, а также расположения крыла и одного из двигателей снаружи я мало что видел… К тому же было темное время суток — почти два часа ночи. Остальные пассажиры вокруг спали, разместившись на неудобных деревянных лавках как попало. Постепенно мы подлетали к турецко-сирийской границе, половину пути прошли уже давно. Шёл пятый час полета — наш АН-12 покинул Моздок уже когда солнце зашло за горизонт. До рассвета было ещё далеко, но мне почему-то не спалось.

Кстати, из Волгограда мы летели на относительно новом пассажирском ЯК-40, который после жёсткого и неудобного АН-24 показался мне куда мягче и комфортнее. Ранее я на таких и не летал даже.

Сейчас, одним бортом со мной летели горняки, нефтяники, инженеры и строители.

Щедрый СССР оказывал посильную помощь арабскому народу и демократическому режиму президента Асада, но конечно же, не просто так. Разумеется, военных на борту тоже хватало, но все были строго по гражданской форме одежды. Всё потому, что официально, советских военных в САР пока ещё не было. Обстановка в республике и без того не простая, а присутствие там наших военных вызвало бы целый международный скандал. Особенно после того, как СССР на «форсаже» выиграл афганскую войну, чем основательно утер нос не только Америке, но и всем остальным странам НАТО и другим союзникам мятежной оппозиции.

Не сложно предположить, что если массовую заброску советских войск зафиксируют иные недружелюбные страны, то Европа все раздует и в один миг начнёт вопить, что Советский Союз закончив афганскую компанию, решил ещё больше укрепиться в Азии. А заодно переключиться ещё и на ослабленную внутренними терзаниями Сирию. А там, в общем-то, и до Израиля недалеко. Во всей Средней Азии, включая Иран и Ирак, и так уже больше пятнадцати лет черт знает что творится…

Эскалация сейчас нежелательна! Впрочем, США сами начали раскачивать лодку, а остальные страны, смотрящие им в хвост, это дело подхватили. Я не удивлюсь, если скоро картина вновь кардинально изменится, ведь история уже пошла по другому пути.

В грузовом салоне АН-12 было довольно шумно — мерный гул турбовинтовых двигателей действовал успокаивающе, но хоть убей, спать мне не хотелось. Пассажиры сидя на длинных, жёстко закреплённых деревянных лавках в основном спали, кто-как и в разных позах. Кто-то опустил головы на свои же сумки и рюкзаки, кто-то облокотившись спиной о корпус, кто-то сгорбился. Я насчитал тридцать семь человек, среди них было несколько женщин. И это не считая тех, кто находился в гермокабине.

В центре салона, в один ряд, друг за другом, размещались большие деревянные ящики, закрепленные широкими лентами и опутанные транспортировочными сетями. Что в них может быть, можно только догадываться… Чуть дальше, ближе к хвостовой части лежали большие мешки-баулы, туго набитые чем-то плотным. Может какая-то «вещевка», а может и гуманитарная помощь.

Когда пассажиры грузились на борт, рампа была еще открыта, а весь груз уже закреплен.

Не скажу, что наш борт был забит под завязку, но все же перевозимого груза тоже было достаточно. Краем уха я слышал, что за сутки в том же направлении обычно летает по пять-семь самолетов, в том числе и больших. Подобная активность началась пару месяцев назад, но естественно никто ничего толком не знал, а слухи ходили разные.

Я продолжал размышлять над тем, что произошло за последние несколько дней.

Разговор с Леной получился и недолгим, но душевным. С одной стороны она очень обрадовалась тому факту, что я получил звание лейтенанта. Её отец так и остался прапорщиком, в этом же звании и ушел на заслуженный отдых. После всего, что он пережил в афганском плену, а затем и в лагерях для советских военнопленных на территории Пакистана, ему впору орден мужества выдать. Правда, на сколько я помню, его только в 1988 году введут. Но нет, всё ограничилось только медалью за отвагу. Честно говоря, по-свински получилось, что тут добавить…

С другой стороны, Лена расстроилась тому факту, что передо мной открылись новые горизонты, новые возможности, а это подразумевало, что и встретимся мы теперь не скоро. А уж когда семью заводить, можно было только загадывать…

И тем не менее, повторюсь, она дочь военного и заранее прекрасно понимала, что её ждёт, если мы будем вместе. А мы будем вместе, в этом я её мастерски убедил, тем более, что оба этого сильно хотели. Очень. В конце-то концов, я же не собираюсь вечно служить в армии.

Лена также рассказала мне о том как у неё обстоят дела, про работу и учёбу. А ещё оказалось что она завела себе персидского кота, которого назвала Шнурком. Я конечно, с такой клички посмеялся.

Закончили наш разговор на хорошей ноте, я твердо пообещал, что очень скоро мы с ней увидимся.

Конечно же я помнил слова подполковника Сизова о том, что эта командировка длительная, но, как говорится, надежда умирает последней… Не думаю, что мне придётся торчать в Сирии целый год. Однако надеясь на лучшее, нужно всё равно готовиться к худшему. Так потом будет проще.

Ещё я думал о том, как там мой отец? По мировой истории я очень смутно помнил, что в ГДР, примерно в это же время тоже было не всё хорошо. Должна была рухнуть берлинская стена, а там ещё какие-то события… Честно говоря, не помню. Никогда не интересовался этим периодом, особенно где-то там у немцев. Вернётся ли отец обратно в Батайск к матери или так и останется в ГДР, несмотря на возникшие там сложности?

Честно скажу, хоть я и был на него сильно обижен, однако все-таки заметил, что постепенно это самая обида и злость пропадали. Вероятно это происходило потому, что моя прошлая жизнь, потому и прошлая — в этой-то жизни всё иначе, многие события либо уже изменились, либо изменятся в скором времени. Либо вообще не произойдут. Зачем ставить на человеке крест, если тогда возникли такие обстоятельства? Я плохо помнил его рассказ относительно длительного отсутствия… Грубо говоря, сейчас это уже другая жизнь, по другим правилам и со своими особенностями.

Думал я и о том, что же попытается предпринять Кэп, чтобы разобраться в том, что произошло в ходе операции «квадрат» и каким образом во всём этом деле был замешан генерал Калугин. Игнатьев уже знал, что в результаты спланированной нами операции неожиданно вмешалась контрразведка и всё подгребла под себя. И здесь рождалась масса вопросов… Не удивлюсь, если кто-то стоящий за плечами майора и полковника Хорева, заинтересовался — а какого чёрта?

Конечно, открыто копаться в этом мутном деле никто не даст, но какое-то отдельное расследование проводиться всё-таки будет, хотя и скрытно. Ну, чтобы никого не спугнуть. Если мне повезёт, я ещё доберусь до того архива спрятанного в афганском кишлаке — наверняка, это облегчит процесс. Правда, я пока даже представить себе не мог, когда же я смогу и смогу ли вообще, добраться до того места, где остался архив. Вернее, часть архива. Ох и полетят же потом головы в погонах…

С другой же стороны, а нужно ли Игнатьеву разбираться во всём этом? Зачем вообще в это лезть?

Почему бы не оставить как есть, отпустить ситуацию? Генерал Калугин очень опасный противник, наделенный большой властью и ещё неизвестно, кто на его стороне. Какие еще погоны с ним связаны?

Очень может быть, что те самые микроплёнки, сожжённые Сизовым на даче, а также та часть архива, что я вытащил из бункера открыто прольют свет на всю эту историю. На явную связь высокопоставленных офицеров КГБ с агентами ЦРУ, на корректирование событий, которые приведут к волнениям в стране, а впоследствии и к развалу Советского Союза…

А быть может всё не так, я думаю совсем не в том направлении и странная деятельность генерала идёт на благо страны. В любом случае, рано или поздно правда всплывёт.

Молча глядя в иллюминатор, я видел только часть крыла, двигатели и темноту. Скоро появятся первые признаки приближающегося рассвета. Сядем в Дамаске, доберёмся до резиденции военного советника, ну а там рутина. Посмотрим.

С одной стороны я был рад вернуться в Сирию — ранее я бывал практически во всех провинциях республики, успешно завершил множество боевых задач. Знал язык, знал местные обычаи. Вот только это не та Сирия, к которой я привык. Временная разница почти тридцать лет. Единственное, что остаётся неизменным — не прекращающиеся волнения, мятежи и военные конфликты, как внутри страны, так и на её границах с соседями.

В салоне было тепло, спокойно. Гул работающих двигателей погружал в сон. Кажется, в какой-то момент, я сам не заметил, как ненадолго задремал…

Проснулся рывком. Сразу же окинул салон внимательным взглядом и понял, что самолёт готовится к посадке.

Выглянул в иллюминатор, ночная мгла быстро отступала, приближался рассвет. Всё внизу было скрыто серыми облаками, земли пока ещё не видно.

Несколько раз во время военных перелетов, в отличие от гражданских авиалиний, сталкивался с тем, что там крайне редко предупреждают о приближающейся посадке. Иногда громкая связь вообще отсутствует, иногда не работает по иным причинам. Это также касается и световой индикация. Никаких стюардесс здесь нет, а слова бортового техника могут и не услышать.

Командир экипажа по громкой связи может, но не обязан оповещать пассажиров, и на практике это бывает далеко не всегда. Причём по разным причинам. И здесь также важна психологическая составляющая. Ничего утверждать не буду, но я летал не один десяток раз, видел разные случаи. Вполне возможно что сейчас, оповещения я просто не услышал.

По своим ощущениям определил, что самолёт начал плавно снижаться. Учитывая сложную обстановку в Сирии, были и определенные риски. И хотя в настоящее время в южной части страны, под Дамаском боевых действий не велось, все равно следовало быть начеку. Южнее — Голанские высоты, оккупированные Израилем, а они любят провоцировать…

АН-12 чуть качнулся, вздрогнул. Нас слегка тряхнуло, некоторые пассажиры проснулись, начали будить остальных.

Спиной я хорошо ощутил, как передается вибрация через корпус. Звук двигателей чуть изменился. Поймали небольшую воздушную яму, но я вполне могу ошибаться насчет авиационных терминов. Я же не летчик.

За бортом по прежнему ничего не было видно, но облака стали куда ближе и плотнее. Темно-серые, тяжелые. Там по курсу грозовой фронт, что ли?

Пассажиры начали тревожно оглядываться, вертеть головами по сторонам и заглядывать в ближайшие иллюминаторы. Спрашивать друг друга о происходящем, строить предположения. Из-за гула, мало что можно разобрать.

Из открывшейся двери гермокабины показался член экипажа в темно-синем летном комбинезоне. Под мышкой у него планшет с торчавшими оттуда листами бумаги.

Лицо серьезное, движения резкие и быстрые. Он явно куда-то торопился.

— Эй! Что происходит? — окликнул его кто-то, но тот лишь отмахнулся. Скрылся где-то за ящиками, почти у самой рампы. Там раздалось металлическое лязганье.

Самолет дал небольшой крен влево, однако высота визуально оставалась той же. Мы меняем курс? Или заходим на второй круг?

Я вновь выглянул в иллюминатор. Ну, точно, экипаж выполнял какой-то маневр, самолет совершал плавный круг по широкой дуге, постепенно снижаясь. Дальняя часть крыла, под мощными потоками воздуха едва заметно гуляла то вверх, то вниз. Это нормальное явление, однако чувствовалось общее напряжение. Моя чуйка тоже подозрительно звенела, но пока ничего не было понятно.

Бортовой техник бросился обратно, но его остановил какой-то полный мужчина, лет сорока пяти.

— Что происходит? — громко произнес он.

— Меняем курс! — отозвался тот, решив что нужно сказать хоть что-то. Пассажиры беспокоились, а это лишнее на борту. Беспокойство легко может перерасти в панику, а отсюда, как вытекающее — необдуманные действия. Учитывая, что большая часть пассажиров — гражданские, несложно догадаться, что они сейчас испытывают.

— А почему?

— Под Дамаском запретили садиться. Летим на восток, на другой аэродром. Там безопасно.

— Тифор? — громко спросил я бортового техника. Во всех аэродромах САР я бывал не один раз.

— Именно! — ответил тот и двинулся дальше. Вскоре скрылся из виду.

Тем временем качка постепенно снизилась, видимо наш АН-12 лег на другой курс. Насколько я помнил, от Дамаска до Тифора лететь не так уж и далеко, примерно минут сорок. Вот только было неясно, на каком расстоянии в данный момент мы находились от столицы Сирии и сколько еще продлится полет. В каком квадрате была произведена смена курса? Вполне возможно, что указание мы получили где-то в районе Хмеймима или даже Хомса. А может и раньше.

Военный аэродром Тифор, особенно в семидесятые годы, был одним из крупнейших военных аэродромов САР. Его, как и многие другие военные объекты, также строил Советский Союз. По-другому этот аэродром еще называли Т4 и Эт-Тияс, но за нашей страной укрепилось именно это название.

В прошлой жизни я часто бывал в тех краях, а в 2016 моя группа даже участвовала в освобождении территории аэродрома от занявших его боевиков. Знатно мы тогда шума навели.

После, одна за другой, шли кампании по освобождению Пальмиры — из-за ковровых бомбардировок, от ее былого величия и красоты мало что осталось. Эх, сколько же воспоминаний сохранилось с тех времен. И хороших и плохих. А еще я погиб тут, выполняя свое последнее задание по освобождению заложников…

Прошло минут двадцать, мы снова начали снижаться.

Здесь было малооблачно. Над облаками было солнечно и светло, а вот под ними уже не так радужно и красиво. Несколько минут и внизу показалась земля, горы и холмы. Стоит отметить, что в Сирии горы совсем не такие, как в Афганистане. Тут в основном выжженные степи, невысокие холмы.

Судя по ощущениям, мы быстро и плавно снижались. Я взглянул на часы — четыре двадцать утра.

Земля постепенно приближалась, стали различаться отдельные крупные объекты, вроде тех же зданий или нефтяных вышек. Попадались небольшие поселения.

Внезапно я напрягся. Чуйка снова дала о себе знать, но пока как-то неясно. Это плохой знак.

Визуально, расстояние над поверхностью земли — метров триста-четыреста и оно продолжало сокращаться.

Шум двигателей снова изменился. Вдруг, самолет резко и сильно тряхнуло. Что-то снаружи оглушительно грохнуло.

АН-12 сильно качнулся вправо, отчего закрепленный груз вздрогнул. Сдвинулся.

Большая часть пассажиров едва удержалась, но часть все равно попадала на пол и друг на друга. Послышались крики, вопли. Все вокруг затряслось. Двигатели натужно заревели — экипаж выполнял какой-то маневр.

Раздался голос то ли командира, то ли второго пилота:

— Внимание, всем приготовиться! Нас атакуют с правого борта!

Новость всех ошеломила. Еще бы.

Скорее всего, из присутствующих никто не был под обстрелом. Я и сам в подобной ситуации оказывался всего пару-тройку раз, да и то, находился не в самолетах, а в вертолётах Ми-24 и Ми-8.

По сути, АН-12 машина хоть и крепкая, но у него практически ничего для защиты и нет. Имелись комплексы отстрела тепловых ловушек, но их эффективность от тех же Стингеров под вопросом.

Я приподнялся, снова выглянул в иллюминатор и вдруг увидел то, что мне совершенно не понравилось.

Слева, откуда-то снизу, внезапно показалась тонкая белая нить. Вот дерьмо, это же ракета ПЗРК!

Закручиваясь по крупной спирали, она неотвратимо приближалась к самолету.

Видимо, внутренняя связь все еще оставалась включенной, потому что раздался громкий крик кого-то из экипажа:

— Ракета слева!

Самолет снова сильно качнуло, последовал резкий набор высоты. Очевидно, пилоты были опытными парнями, они твердо пытались уйти от ракеты, но тщетно. Загруженный самолет слишком тяжел и неповоротлив для резких и быстрых маневров, особенно когда его обстреливают сразу с нескольких сторон. Черт возьми, но кто? Кто посмел стрелять по идущему на посадку советскому самолету?

А впрочем, какая разница? Это уже потом будут разбираться, у кого смелости хватило на такой безрассудный поступок. Нам бы сесть сначала, хоть как-нибудь. Живыми.

Раздался глухой удар, оглушительный хлопок. Я буквально вцепился в лавку.

До нас донесся резкий, душераздирающий звук рвущегося металла. Снова хлопок. Я увидел, как один из двигателей вспыхнул оранжевым пламенем, за ним потянулся тонкий хвост из черного дыма. Самолет резким толчком сбавил скорость. Начал качаться, вибрировать.

— Попали! В левом двигателе пожар!

— Принял. Потушить не могу.

Левый двигатель АН-12 разгорался все сильнее. Того и гляди соседний с ним двигатель выйдет из строя.

Если это произойдет, вряд ли экипаж вытянет машину на полосу, каким бы опытным он ни был. Это уже высший пилотаж. К тому же, неизвестно, какие у самолета повреждения, одно ясно — целостность крыла нарушена, если оно переломится — мы рухнем.

В салоне появился дым, откуда-то сверху сыпались искры. Завоняло жженой изоляцией, гарью.

Пассажиры вопили, хватались друг за друга и все, что было закреплено.

Тем временем самолет начал ощутимо крениться на левый борт, будто бы его ударили в бок. В салоне погас свет, на несколько секунд осталось только аварийное освещение, бросающее мрачные красные блики на перепуганные потные лица. Кто-то кричал, кто-то наоборот молчал, словно рыба. Груз с скрежетом ездил по полу, то вправо, то влево, то назад. Если его сорвет, может кого-то и раздавить ненароком.

Включенная громкая связь добавляла напряжения, поскольку было слышно, что экипаж изо всех сил пытается удержать машину в воздухе, одновременно выходя на вынужденную. посадку. В кабине выла сирена, раздавались сразу несколько тревожных сигналов. Часть их речи я не понимал.

Самолет трясет, будто в лихорадке. Все заволокло дымом, с левого борта, ближе к рампе что-то загорелось.

— Пожар! — заорал кто-то, но в дыму ничего толком не разглядеть.

Я кое-как прикрыл лицо кителем, чтобы не дышать дымом. Объективно, в таких случаях, пассажир ничего для своего спасения сделать уже не может. Ну, разве что бегать туда-сюда по салону и кричать что-то вроде:

— Мы все умрем! Мы все умрем!

Воздух наполнился едким запахом гари. Где-то сзади что-то громко трещало.

— Тяга падает! — громкая связь, хоть и с перебоями, все еще работала и пассажиры частично слышали, что происходило в кабине самолета.

— Закрываю кран, убираю тягу на втором! Балансирую!

Самолет, резко потеряв высоту, снова выравнивается, но теперь он какой-то тяжелый, почти непослушный.

— Держи! Держи так! Сейчас помогу!

— До полосы три километра. Не дотянем. Готовимся к жесткой.

Кто-то из пассажиров истерично кричит, хотя его голос тонет в происходящем безумии. Ему вторят другие голоса. Неразборчивые вопли.

— Нужно прыгать с парашютами! — истерично выдает кто-то. — Где парашюты?

Как раз этого делать точно нельзя, ведь на такой низкой высоте человека попросту размажет по бетонному покрытию, а парашют если и раскроется, то толку от него не будет никакого. Да и не хватит их на всех.

Где-то сзади рвется транспортировочная сеть — груз съезжает, ящики с грохотом сползают в сторону рампы.

— Выпускаю шасси… Приготовиться к удару!

Раздается грохот, скрежет металла — это либо крыло отвалилось, либо еще что-то важное. А может мы на что-то налетели. Ничего не видно, из-за грохота и безумной тряски, не разобрать. Какое-бы ни было у человека самообладание, как бы он ни был подготовлен, в такой сложной ситуации сложно себя контролировать. Даже мне.

Я буквально вжался в борт спиной, уперся ногами в пол. Чем больше точек опоры, тем лучше.

Пальцами, словно клещами вцепился в деревянную лавку — не отодрать. И все равно, этого может быть недостаточно.

— Тянем! Тянем! — прорычал кто-то. Голос предельно напряженный.

И вот сильнейший удар о посадочную полосу… Да так, что все разом подпрыгнуло вверх…

— Шасси повреждено! Тянет влево… — сквозь чудовищный рев и гул, эти слова почти нельзя было разобрать…

— Теряю полосу!

Фюзеляж снова содрогнулся, пассажиры в салоне подпрыгнули, словно игрушечные человечки…