Сказки Малышки Жюли

Вечер девятнадцатый. Сказка о Печеньке и соловьиной песне

Доктор Тондресс уверенно шёл на поправку и всё чаще возвращался к работе в кабинете. Порой кто-то из Помощников, переживая за учителя, уговаривал его лежать и отдыхать побольше, а Док отвечал, что в этом случае ему ничего не остаётся, как пустить корни и стать недвижимым деревом, навеки приросшим к кровати. И только после этих слов его оставляли в покое — правда, ненадолго.

В то утро Док, приплясывая и мурлыча под нос весёлую песенку, распахнул все окна, впуская в кабинет не по-зимнему яркие солнечные лучи, и с наслаждением вдохнул запах имбирного печенья — ветер сегодня дул с севера и дразнил приближающейся зимой и ожиданием новогодних чудес.

«Жюли, зайди ко мне», — позвал он мысленно, и через пару минут Помощница заглянула в кабинет.

— Доброе утро, учитель! Звали?

— Да! — он быстро обернулся и радостно хлопнул в ладоши. — У меня есть для тебя одно важное дело.

— Какое? — у Малышки Жю загорелись глаза в предвкушении.

— Только что я был в архиве — пытался найти одну историю пятилетней давности — прелюбопытнейший случай, скажу я тебе! Он бы очень помог в исцелении одной из наших подопечных. И что я обнаружил? Полнейшую неразбериху! Папки и карточки перепутаны, некоторые ящики пусты, листы историй затёрты или порваны! Архив пережил нашествие мартышек? В общем, я прошу тебя немного позаниматься бумагомаранием, можешь взять себе в помощь Гару или Люка.

— Но Док!.. — Помощнице меньше всего хотелось заниматься рутинной работой.

— Не спорь, девочка моя, не спорь! — обезоруживающе улыбнулся Док и щелчком пальцев перенёс её прямиком в архив.

— Ну, Доктор! Знаете ли! — ворчала Жю, оглядывая фронт работ: — Кошмар! Я тут состарюсь!

Жюли села за широкий стол и двинула к себе первый попавшийся ящик с документами, и в этот момент послышался скрип открывающейся двери. В архив, радостно переговариваясь, ввалились Пат, Люк и Гару.

— Привет, Малышка! — хором сказали они, увидев подругу за кипой старых бумаг. — Нас Док к тебе на помощь послал!

— Ого-го! Да тут завал полнейший! — обвёл взглядом архив Гару.

— За работу, друзья мои! Раньше сядем — раньше выйдем! — Люк, насвистывая простенькую песенку, придвинул к себе кучу бумаг.

Вчетвером удалось привести весь архив в порядок уже к ужину. У бедняжки Жю ещё долго рябило в глазах от бесчисленных документов, испещрённых мелким витиеватым почерком Дока или прыгающими загогулинами Зама. Стоило только прикрыть веки, как тут же появлялся весёлый хоровод из жёлтых разлинованных листочков. Жюли трясла головой, и на смену бумажному хороводу приходили танцы болезней в самых причудливых сочетаниях: Грустения кружилась с Унынингитом в минорном вальсе, Радостенедостаточность с Хронической Тоскохардией, а Запущенная Счастьефобия залихватски танцевала канкан вместе с Неулыбчивостью, Печалефренией и Острым Меланхолитом.

«Сколько же подопечных было у Дока за эти годы! — думала Жю: друзья взялись было пересчитать все карточки бывших подопечных, но сбились к третьей тысяче. — Ой, я же чуть про девочек не забыла!»

— Жю! А мы тебя уже заждались! — воскликнула Дракоша и побежала обниматься.

— Я была немного занята, — мягко улыбнулась Помощница. — Но теперь готова рассказать новую сказку.

— Про Печеньку! — хором попросили девочки, а сама Печенька ойкнула и сползла под одеяло.

— Предупреждаю, буду очень смущаться и краснеть! — заявила она, а Жюли начала рассказывать.

Родители нашей Печеньки были видными учёными-химиками и вместе работали в одном крупном университете. Они любили пропадать в своей лаборатории, проводить опыты и исследования и химичить сутки напролёт.

Любили они и свою дочку и мечтали, что она пойдёт по их стопам: после школы поступит в университет, получит диплом и докторскую степень и посвятит жизнь науке. С раннего детства Печенька ходила в научные кружки, писала работы и делала проекты на конкурсы юных учёных. Стены в её комнате украшали дипломы и грамоты, а книжные полки ломились от научных журналов и книг.

Учителя в школе пророчили Печеньке блестящее будущее, и родители не могли нарадоваться на дочку, но никто и подумать не мог, что совсем не об этом мечтала сама девочка. Она делала уроки — и слушала музыку, ставила последнюю точку в новом проекте — и напевала под нос песенку, решала задачи на олимпиаде — а думала о том, как здорово у мальчишки из параллельного класса получается играть на гитаре.

Печенька хотела петь. Конечно, ей нравились и научные кружки, она с удовольствием бралась за новые школьные исследования. Но мечта о сцене занимала её мысли с тех самых пор, как однажды на уроке музыки учитель похвалил её и сказал, что у неё очень красивый голос и хороший музыкальный слух. И добавил, что если поливать такой талант водой трудолюбия и удобрять упорством и стремлением к совершенству, то однажды он расцветёт прекрасным цветком и будет радовать людей.

Тем же вечером Печенька рассказала об этом маме и папе. Она так гордилась собой в ту минуту! Взахлёб говорила, как было здорово петь перед всем классом и слышать, как её собственный голос — такой простой и привычный — вдруг звучит, словно колокольчик, и летит куда-то вверх, сливаясь с музыкой. Она говорила, как одноклассники слушали раскрыв рты, а потом долго хлопали в ладоши, и как сам учитель похвалил её.

Девочка надеялась, что родители поддержат её желание заниматься музыкой, как поддерживали интерес к науке, и отправят учиться в музыкальную школу, однако этого не произошло.

Выслушав восторженные слова дочки, папа пренебрежительно махнул рукой, а мама пожала плечами.

— Петь на сцене — только время зря терять! — сказала она, проглаживая утюгом лабораторный халат. При взгляде на него у Печеньки слезились глаза, словно она смотрела на снег ясным морозным утром. — Зачем тебе это?

— Почему бы и нет? — растерялась Печенька: прежде родители никогда не реагировали так категорично. — Учитель сказал, у меня хороший голос. Почему бы не попробовать? Вдруг я смогу стать певицей или музыкантом?

— Певички только и делают, что под фонограмму рот открывают. А ты должна выбрать серьёзную профессию, когда закончишь школу, — мама грохнула утюгом о подставку и встряхнула халат. — Хорошая профессия позволит тебе стать уважаемым человеком, полезным обществу. И уже сейчас нужно усердно заниматься, быть внимательной и не отвлекаться на воздушные замки только потому, что тебе кто-то так сказал.

— Выбрось-ка из головы эту глупость, дочка, — добавил папа. — Тем более, тебе скоро сдавать проект по неорганической химии. Он уже готов?

Печенька покачала головой и побрела в свою комнату, стирая катящиеся градом слёзы. Они даже не захотели её выслушать! Что плохого в том, что она хочет петь? Разве она виновата, что природа наделила её таким талантом?

В тот вечер Печенька долго не могла успокоиться, но всё же сумела взять себя в руки. Она всегда была упрямой и добивалась своего: не получался какой-то опыт по химии или физике — начинала с самого начала и повторяла до тех пор, пока не получала идеальный результат; вычисления не сходились — стирала все записи и решала задачку заново. Что ж, раз родители так хотят, она продолжит ходить на олимпиады и отправлять свои проекты на научные конкурсы, но и учиться петь она тоже будет: не в музыкальной школе, так в школьном хоре и на уроках музыки. Пусть первое время придётся бегать в этот кружок тайком, но потом, чуть позже, она всё расскажет, и папе с мамой должны будут принять это.

Так Печенька и поступила. Она успевала и учиться, и посещать кружки, и бывать в лаборатории родителей, наблюдая, как настоящие учёные проводят серьёзные эксперименты, и петь в школьном хоре. Именно здесь, в хоре, следуя за музыкой и слушая наставления учителя, она отдыхала душой и чувствовала себя по-настоящему счастливой. И с каждым новым занятием, с каждой репетицией, с каждой покорённой нотой влюблялась в музыку всё сильнее — до восторженного блеска глаз, до счастливой улыбки и мурашек от макушки и до пяток.

Так продолжалось больше года. Однажды Печенька вернулась домой из школы и робко сообщила родителям:

— Завтра в школе праздничный концерт, девочка-солистка заболела, и меня попросили спеть вместо неё. Будет здорово, если вы придёте послушать…

Печенька очень боялась, что они будут сердиться, как в прошлый раз, и от страха у неё дрожали колени.

— Конечно, дорогая, — папа увлечённо перелистывал страницы нового журнала по химии.

— Как скажешь, милая, — откликнулась мама, не поднимая головы от научных трудов.

Обрадованная Печенька поцеловала родителей и убежала к себе, прыгая до потолка. Она немного слукавила: этот концерт был не праздничным. В школе проводили настоящий музыкальный конкурс с настоящим жюри, и девочка надеялась, что родители услышат, как она поёт ведущую партию, увидят оценки маститых певцов и музыкантов, судящих конкурсантов, и поверят в её талант.

Следующим вечером, стоя в кулисах актового зала, Печенька не находила себе места и то и дело выглядывала в зал, надеясь увидеть среди зрителей маму и папу. Зал наполнялся людьми, но своих родных Печенька так и не увидела. «Ничего, — подумала она, — они наверняка заняли места на последних рядах, мне попросту не видно их издалека».

Когда же она шла вместе со всем школьным хором на сцену, сердце едва не выскакивало из груди, а ноги не хотели слушаться и норовили унести куда подальше. Нет, она не боялась выступать ни перед зрителями, ни перед жюри — она боялась, что родители вновь не поймут её.

Зазвучала музыка. Печенька обвела взглядом зал, и сердце ухнуло в пятки: родителей не было ни на первом, ни на последнем ряду, ни в середине зала. Как же так? Они ведь обещали! Не веря своим глазам, она снова и снова всматривалась в зрителей и с большим трудом сдерживала подступающие слёзы. Печенька забыла и про музыку, и про хор, и про дирижёра-учителя, и про свою ведущую партию; она смотрела лишь на входную дверь: вот-вот она непременно отворится, и мама с папой появятся на пороге!

Лишь когда легонько толкнули в спину, она очнулась: музыка уже не звучала, и зал, и жюри, и учитель в полной тишине смотрели на неё. Печенька кивнула учителю и запела, но думала вовсе не о песне: «Они забыли! Нет-нет, они не нарочно…» В горле противно саднило, и голос — ещё вчера лёгкий и звонкий, похожий на весенний ветерок, — сегодня казался визгливым, словно у старой телеги позабыли смазать колёса.

Всё время, пока выступали другие участники, пока жюри выставляло оценки, Печенька смотрела в зал, но надежда увидеть родных таяла с каждой минутой. «Наверное, они так были увлечены чтением вчера, что не поняли меня. Поэтому и не пришли. Да, так оно и есть…» — девочка пыталась убедить себя, но сама в это не верила.

— Стой! Ты куда? А приз получать? — окликнул её кто-то, когда в зале грянули аплодисменты, приветствуя победителей и призёров, но Печенька даже не обернулась.

Она схватила пальто, шапку, сумку с учебниками, толкнула дверь и выскочила из школы прямо под ледяной дождь. Девочка не чувствовала промокших ног и озябших пальцев и дрожала не столько от холода, сколько от раздирающей душу обиды. Сердечко плакало горше, чем хмурое ноябрьское небо: «Почему они никогда меня не слушают? Неужели какие-то журналы и книги для них важнее, чем я?»

К вечеру, когда совсем стемнело и дождь усилился, Печенька вернулась домой: ноги сами принесли её к родной двери. Ключ дрожал в задубевших пальцах и шкрябал по замочной скважине, но никак не попадал в пазы. Наконец замок щёлкнул, дверь поддалась, и Печеньку окутал запах какао и любимого вишнёвого пирога.

Только оказавшись в тепле, она почувствовала, как сильно замёрзла и устала: веки налились тяжестью, пальцы разжались, и школьная сумка глухо ударилась о паркет. Звякнули ключи. Медленно, словно ноги сковали пудовые гири, она добрела до кухни: хотела поговорить с родителями, спросить, почему они не пришли на концерт, но не смогла даже взглянуть на них.

— Где ты была так долго? Что это за внешний вид? — строго спросила мама, снимая с плиты пыхтящий чайник, а папа посмотрел на дочку поверх газеты. — Вода ручьями льёт!

Печенька с трудом подняла голову и попыталась ответить, но сильная боль полоснула по горлу, и девочка не смогла выдавить ни звука. Боль становилась всё сильнее и сильнее, горло будто обжигало раскалённым добела железом.

— Да что с тобой, дочка? — не на шутку встревожилась мама.

Она подошла ближе, прикоснулась губами к её лбу, проверяя температуру.

— Конце-е-ерт, — едва слышно прохрипела Печенька и рухнула на пол без чувств, перепугав и маму, и папу.

Больше недели она провела в постели с сильной простудой. Высокая температура то держалась несколько дней кряду, то спадала, то возвращалась вновь, а горло, как казалось самой Печеньке, разрывалось на части, доводя её до слёз. Несколько раз приходил врач: выписал таблетки, микстуры и порошки, которые вскоре помогли избавиться и от температуры, и от боли в горле.

Вот только голос так и не вернулся. Говорить Печенька могла только шёпотом, и окружающим приходилось прислушиваться, чтобы понять её. Врачи же осматривали горло и язык, слушали, как она дышит, велели следить глазами за движением карандаша и даже стучали молоточком по колену, а после все как один разводили руками.

— Да вы просто шарлатан! — возмущалась мама и вела дочку к другому врачу, но и тот не говорил ничего нового. Простуда отступила, девочка совершенно здорова, но пропавший голос и не думал возвращаться.

Конечно она спросила родителей, почему они не пришли на концерт, но те лишь недоуменно переглянулись: они действительно были так увлечены чтением в тот вечер, что пропустили слова дочки мимо ушей.

— Значит, ты так и не оставила свою затею с пением? — нахмурился тогда папа. — И всё это время обманывала нас с мамой? Значит, как только ты окончательно поправишься, мы будем пристальней следить, куда ты ходишь после школы и чем занимаешься!

Печенька возмутилась и хотела возразить, но папа и слушать не стал — опять рукой махнул.

Однажды мама заглянула к ней в комнату:

— Скоро к тебе придёт новый врач, мне его посоветовала коллега.

Печенька на секунду оторвалась от книжки и безразлично кивнула. Очередной врач, очередной осмотр, очередное недоумение и разочарование, очередной вечер в слезах — она уже и считать перестала, сколько их было. Девочка захлопнула книгу и сердито засопела. То-то мама с папой, наверное, довольны: теперь-то им не придётся слушать о дурацких мечтах стать певицей!

Из коридора послышался шум: щёлкнул замок, скрипнула входная дверь, раздались голоса.

— Вы, простите, кто такой? — спросила мама пронзительно-тонким голосом — таким она обычно ругалась на папу за оставленную чашку в раковине, а та трескалась, не выдерживая высоких нот.

— Меня зовут Доктор Тондресс, — ответил ей незнакомый голос, а Печеньке почудилось, будто кто-то набросил плед на плечи или растопил камин, — так стало тепло и уютно.

— Какой ещё Тондресс? — вступил папа. — Дорогая, разве твоя коллега называла это имя?

— Не волнуйтесь, дорогие родители, — Печенька не видела, но могла поклясться, что незнакомый доктор улыбнулся, — тот врач не смог приехать — очень занят в больнице — и попросил меня.

— Н-да? — хмыкнула мама. — Ну ладно. Но знайте: мы обязательно выясним это!

Не прошло и минуты, как Доктор Тондресс вошёл в комнату Печеньки. Родители остановились в дверях, недовольно хмурясь: готовились и его записать в шарлатаны. А вот Печеньке он понравился сразу: Доктор Тондресс, в отличие от всех прошлых докторов, напомнил волшебника. Девочка и сама не знала, почему, но вера в удивительное и светлое чудо поселилась в её сердце, едва она услышала голос Доктора.

— Доброго дня, юная леди, — он поставил возле кровати саквояж и весело улыбнулся Печеньке; а та шёпотом поздоровалась. — Как только я узнал, что на вас напала страшная болезнь тишинка, то сразу же поспешил на помощь!

Печенька беззвучно рассмеялась, но, потерев горло ладонью, печально вздохнула. Какие уж тут шутки…

Доктор Тондресс тем временем внимательно посмотрел на девочку, и ей показалось, будто её просветили насквозь и изучили вдоль и поперёк.

— Что ж, мне всё ясно, — кивнул он.

Док извлёк из саквояжа несколько пузырьков и мешочков, попросил стакан воды и размешал в воде какие-то порошки и микстуры, а после достал вещицу, хорошо знакомую Печеньке, — на его ладони лежал небольшой скрипичный ключ. Доктор Тондресс отвинтил нижнюю часть ключа, и девочке послышалось пение птиц; а когда из ключа одна за другой вылетели ноты и устремились в стакан, Печенька и вовсе раскрыла рот. Однако ни мама, ни папа не слышали удивительной песни и не видели летящих звуков — они по-прежнему хмуро наблюдали за Доктором.

— Что ж, мой эликсир готов, — Док повернулся к родителям, — вот только он не подействует. Если вы не прислушиваетесь к своему ребёнку, зачем ей голос?

— Что-о-о? — мамины глаза округлились. — Это как понимать?

— Вы обвиняете нас в её болезни?! — Печенька впервые слышала, чтобы папа так повышал голос.

— Ну что вы, — Доктор Тондресс мягко улыбнулся. — Я вас не обвиняю. Безусловно, вы желаете своей дочке лучшей судьбы, знаете, что будет для неё благом и стараетесь уберечь от всех ошибок. Так, как этого желают все хорошие родители. Но разве можно махать рукой, когда ребёнок пытается достучаться до вас?

— Во-первых, вас это не касается! — нахмурилась мама. — А во-вторых, мы её выслушали и объяснили, что она не права. Серьёзные люди не занимаются всякими глупостями!

— М-да? — удивился Доктор Тондресс. — Я вот Доктор, но петь очень люблю! Да и вы в свои школьные годы пели и неплохо играли на гитаре.

Печенька с удивлением смотрела на маму: она тоже когда-то выступала на сцене? Мама никогда не рассказывала об этом!

— Не представляю, откуда вы узнали об этом, — пробормотала мама: слова Доктора сбили её с толку. — Да, мы часто выступали на школьных вечерах, но это в прошлом.

— «Брось свою музыку, она до добра не доведёт! Займись полезным делом, довольно этого фиглярства!» — неожиданно громыхнул Доктор, а Печенька подпрыгнула на кровати: это был голос дедушки! Её дедушки!

Мама коротко вскрикнула и отвернулась, пряча лицо на плече папы, но быстро взяла себя в руки.

— Не знаю, как вы это сделали, — проговорила она и по-детски шмыгнула носом. — Я вот такая же была, — мама кивнула головой в сторону Печеньки, — глупыш-несмышлёныш. Тоже думала: буду петь на сцене и давать концерты по всей стране. Родители потом… переубедили. Сейчас-то вижу, что правы они были, и своей дочери эту правоту передать хочу. Бросит сейчас науку, начнёт время на песни и пляски тратить, а лет через десять — локти кусать и говорить: «Почему, мамочка, не отговорила меня?»

— Правота-то, она, конечно, на все времена одна, — Доктор Тондресс посмотрел на Печеньку, на её маму и папу, нахмурился и строго сказал: — Ну-ка, дорогие родители, пойдёмте-ка в другую комнату. Нам нужно очень серьёзно поговорить!

К удивлению Печеньки, родители и не подумали возразить или возмутиться его строгому голосу — напротив, послушно, точно первоклашки, разбившие окно в кабинете директора, вышли из комнаты следом за Доктором и прикрыли за собой дверь.

Девочка от волнения не сразу попала в тапочку, неуклюже запрыгала по комнате на одной ножке и замерла возле двери, прильнув к щёлке, — очень уж любопытно, о чём говорят взрослые. Она успела услышать только «А ребёнком-то ей когда быть?!», сказанное всё тем же строгим голосом Доктора Тондресса, как дверь захлопнулась, едва не прищемив Печенькин нос — та едва успела отскочить в сторону.

Девочка подёргала дверную ручку, и та услужливо повернулась, однако дверь так и не открылась — как девочка ни старалась и с какой силой ни тянула, упираясь пятками в дверной косяк.

— Подумаешь! — ворчливо прошептала она, окончательно запыхавшись. — Не очень-то и хотелось!

На глаза попался стакан со снадобьем — Доктор оставил его на столе, прежде чем выйти. Внутренний голос подсказывал Печеньке, что лучше ничего не трогать — этот Доктор Тондресс не так прост! — и всё же любопытство взяло верх. Но стоило ей только склониться над стаканом и принюхаться, как переливающийся перламутром эликсир пшикнул прямо в нос, словно банка с газировкой. Печенька чихнула.

— Будь здорова, — услышала она голос Доктора и ойкнула.

— Простите, — просипела девочка, краснея до ушей, а мама, переглянувшись с отцом, быстро подошла к дочке и крепко обняла.

— Это ты нас прости, — прошептала она, целуя дочь в макушку. — Нам нужно было ещё год назад сесть всем вместе и поговорить. Мы были так слепы, так глухи!.. Этого больше не повторится, обещаю!

Печенька не верила ушам, однако тёплые мамины объятия, виноватый вид папы и посмеивающийся в кулак Доктор Тондресс убедили, что это не сон. Она хотела было спросить, что же такого сказал Доктор маме и папе, что они так быстро изменили мнение, но услышала невесть откуда взявшуюся музыку и обернулась. Соловьиная песня — та самая, которую Доктор Тондресс размешал в эликсире, — вновь наполнила комнату, закружилась под потолком, отражаясь в зеркальной люстре.

— Что? Что это? — вертели головой удивлённые родители — теперь-то они слышали волшебную музыку Доктора: тот улыбался, словно довольный кот, а потом хлопнул в ладоши, и соловьиные трели послушно вернулись в эликсир.

— Теперь выпей это, — сказал Док, передавая стакан Печеньке.

Она на всякий случай закрыла нос, выпила волшебное снадобье и облизнулась: эликсир напоминал мамин вишнёвый пирог.

— Ма-а-ам! — громко позвала девочка и навострила уши: за время болезни она так привыкла шептать, что совсем забыла, как звучит её собственный голос, — неужели он и впрямь такой звонкий? — Спасибо, спасибо, Доктор Тондресс!

Радость переполняла: хотелось смеяться и танцевать, хотелось раскинуть руки и влететь до небес, хотелось петь — так громко, чтобы весь мир услышал, что у неё есть голос!

Она закружилась по комнате лёгким пёрышком и запела свою любимую песню — но тут же схватилась за горло и в паническом ужасе уставилась на Доктора: да, она вновь могла говорить — но не петь! Голос не повиновался: то взвивался вверх, то обрушивался вниз, то взвизгивал и скрипел, как заржавевшие ворота, то рычал так, что любой медведь сбежал бы со страху.

— Это из-за вашего лекарства, Доктор? — ошарашенно спросил папа.

— Конечно, нет! — возмутился Доктор Тондресс. Он спешно подошёл к Печеньке, коснулся ладонью её лба и нахмурился — морщинки на его лбу стукнулись друг о друга.

Печенька испуганно смотрела на Доктора снизу вверх и ждала его слов. Секунды тянулись, как остывающая карамель, и слипались в минуты, а Док всё молчал.

— Ваша дочка должна отправиться со мной, — сказал он наконец, и мама нервно хрустнула пальцами. — Некоторое время она побудет в моём «Приюте», где мы с Помощниками сможем её исцелить. Если этого не сделать, она может вновь лишиться голоса. — Док печально вздохнул и добавил: — Уже навсегда.

Печенька заревела, а мама с папой и думать не стали — отпустили её с Доктором, но взяли честное слово, что она будет писать и звонить им каждый день.

— Печенька обняла маму и папу напоследок, и Доктор Тондресс перенёс её в «Приют», — Жюли закончила сказку и поднялась. — Ну что ж, теперь пора ложиться спать!

— Жю, погоди! — окликнула Даня, и та остановилась. — Скажи, пожалуйста, Доктор Тондресс вернул Печеньке голос с помощью скрипичного ключа, да?

— Нет. Скрипичный ключ — только сосуд, куда мы собираем соловьиную песню. А вот она как раз и вернула Печеньке её собственный голос.

— Не очень представляю, как можно поймать голос, — сокрушённо вздохнула Сова. — Как на кассету или диск? Как запись? А как тогда эту запись можно размешать в эликсире?

— Это совсем не запись, — улыбнулась Жюли. — Мы… как бы это сказать… ловим голоса птиц. Магия ключа собирает звуки и делает их видимыми и осязаемыми. Вот как мы ловим солнечных зайчиков, например.

— А можно посмотреть как-нибудь? — глаза Кло азартно загорелись.

— Почему бы и нет, — пожала плечами Жюли. — Давайте выйдем в сад, Патрик как раз сегодня собирался ловить соловьиную песню. Только оденьтесь потеплее!

— Ура!

Через пару минут их небольшая компания вышла в сад. Высоко в небе сверкали звёзды-жемчужины, а вот месяца не было видно — лишь краешек кокетливо выглядывал из-за тучи. Жюли улыбнулась: да, в такую ночь соловьиная песня особенно хороша!

Патрик, конечно, удивился, когда увидел Жюли и девочек, но возражать не стал. И зрители, закутанные по самые носы в пледы, устроились на скамейках; вертели головами по сторонам, но ни одного соловья не заметили. Тем временем Патрик снял с шеи скрипичный ключ, спрятанный под свитер.

— Только не шумите, ладно? — предупредил он.

Девочки послушно умолкли. Вскоре послышался шелест крыльев, а следом по саду разлилось чудесное пение. Голос одного соловья подхватили еще несколько — кто бы мог подумать, что так прекрасно могут петь невзрачные на вид серые птички?

Краем глаза Печенька заметила, как Патрик дважды повернул ключ вокруг оси, и вдруг трели, прежде только слышимые, стали видны глазу: светящиеся нотки порхали над садом, огибая деревья и людей, звуки кружились в сияющем водовороте, сливались в единую гармонию.

Чем дольше соловьи пели, тем ярче становилось сияние. Несколько нот подлетели совсем близко к Печеньке и опустились на её протянутую ладонь. Легкие, едва ощутимые звуки лежали смирно, но она слышала их тонкий серебряный звон. Песня не заканчивалась и походила на жидкое серебро: его можно было потрогать, пропустить меж пальцев, наполнить ладони… Девочка подняла взгляд и увидела, что и подруги, и Жюли, и Патрик, и весь сад окутаны этим жидким светом.

Печенька тихонько подпевала и смахивала слезинки: понемногу к её голосу возвращалась утраченная чистота и сила — вскоре она снова сможет выйти на сцену, и уж тогда мама с папой обязательно услышат, как она поёт!

Легко дунув, она отправила пригоршню звуков в полёт, и они соединились в общую гармонию: она скручивалась в большую спираль из тысяч искорок, концом уходящую в ключ на ладони Патрика.

Патрик собрал гармонию до последней капли и закрыл ключ, а соловьи снялись с веток.

— Как это было чудесно! — к Помощнику подбежала Дракоша и, подпрыгнув, обняла и поцеловала Пата в щёку.

— Волшебно! — подхватила Сова.

— Прекрасно!

— Сказочно!

Довольный Патрик широко улыбался.

— Ну всё, теперь пора в «Приют» — и спать! — скомандовала Жюли и повела маленький отряд обратно. Этой ночью девочкам непременно будет сниться волшебная соловьиная песня!