Сказки Малышки Жюли

Сказка о Кузнеце

Много лет назад, когда в «Приюте Доктора» появились первые подопечные, нуждающиеся в неусыпном присмотре, Доктор Тондресс установил правило ночных дежурств. С тех пор каждую ночь кто-то из Помощников бодрствует и следит, чтобы сны выздоравливающих были спокойны, и если вдруг кому-то потребуется срочная помощь, дежурный Помощник всегда приходит на выручку.

Патрик всегда с удовольствием оставался, а иногда и сам вызывался на такое ночное дежурство — когда ещё можно побыть в полной тишине и почитать любимую книгу? Вот и в эту ночь он сидел за столом в длинном коридоре и при мягком свете лампы читал книгу, аккуратно обёрнутую плотной зелёной бумагой. Конечно, он не забывал о своих обязанностях и временами чутко прислушивался к спящему «Приюту», а после возвращался к чтению.

Всё было тихо и спокойно, лишь сквозь приоткрытое окно доносился далёкий шум дождя. Помощник сокрушённо покачал головой: частые ливни хоть и помогали ему с поливом сада, но уже изрядно поднадоели. «Стоит наведаться к арке или отправить туда Гару — пусть призовёт пару солнечных деньков, — подумал Патрик. — Иначе девчонки скоро на стены от тоски полезут, да и мы вместе с ними». Доктор однажды научил всех Помощников влиять на погоду с помощью волшебной арки — входа в Зачарованный лес, — и с тех пор кто-нибудь да вызывал шоколадно-сливочный снег или сахарную вату со вкусом малины — такие эксперименты были по душе абсолютно всем обитателям «Приюта», пегасы и те очень уважали попкорн, особенно солёный.

Однако совсем скоро стало понятно, что к «Приюту» приближались грозовые тучи: окна осветились пока ещё слабыми вспышками света, а следом за ними послышались первые отголоски грома, похожие на недовольное ворчание старого гнома. Уже через несколько минут гроза оказалась совсем близко: вспышки стали ярче и чаще, а от раскатов грома под ногами Патрика не раз дрожал пол. После одного, особенно сильного, раската, дверь палаты распахнулась, и в коридор выскочила одна из девочек — даже в неверном свете ночников Патрик сразу узнал Даню. Прижавшись спиной к стене, она всхлипывала и дрожала, как заячий хвост, и Помощник бросил книгу и поспешил к ней.

— Что случилось? Плохой сон увидела? — спросил он, подбегая к Дане. Та была без тапочек, в одной пижаме и смотрела на Патрика глазами, полными неподдельного страха.

Девушка зажмурилась и замотала головой.

— Это всё гроза, — едва слышно произнесла она и тут же зажала уши руками: стены «Приюта» вновь задрожали от громовых раскатов.

Патрик не стал задавать лишних вопросов: ему потребовалось всего один раз прикоснуться ладонью ко лбу Дани, чтобы понять, что грозу та, мягко говоря, недолюбливала и во время непогоды старалась не оставаться одна. Помощник усадил беднягу на диванчик, стоящий рядом со столом, налил чаю и подвинул тарелочку с печеньем.

— Какао подошло бы лучше, но по нему у нас Жюли специалист, — пошутил он и укрыл девушку пледом, чтобы не мерзли босые ноги.

— А вы по чаю? — слабо улыбнулась Даня, понемногу приходя в себя.

— И по печенюшкам, — рассмеялся Помощник.

Грохот над «Приютом» снова заставил девушку втянуть голову в плечи и поёжиться.

— Ох, ну сколько можно-то? Всю весну, всё лето грозы, теперь ещё и зимой, — пожаловалась Даня. — И не говорите, что у природы нет плохой погоды! — сразу предупредила она, и Патрик примирительно поднял обе руки.

— Хорошо-хорошо, спорить не буду. В конце концов, кому-то нравятся солнечные деньки, кому-то — кружащиеся хлопья снега, а кому-то — проливной летний дождь.

— Ещё скажите, что кто-то любит гром и молнии, — девушка недоверчиво посмотрела на Помощника, а тот пожал плечами.

— Вот я, например, люблю, — улыбнулся он, так забавно наморщив нос, что Даня просто не смогла не улыбнуться в ответ. — Но грозы здесь — явление нечастое, так что, можно сказать, тебе повезло.

— Какое-то очень уж сомнительное везение, — девушка состроила недовольную гримаску.

— Однако же. В «Приюте Доктора» так говорят: пришла гроза — проверь подковы. И это неспроста, ведь с этой поговоркой связана одна очень интересная история.

— История? Какая история? — Даня встрепенулась, и её глаза загорелись. — А мне расскажете?

— Почему бы и нет, расскажу.

Это случилось много лет назад, когда Доктор Тондресс только-только начал странствовать по свету в своём дилижансе и ещё не встретил никого из своих Помощников. Он редко поднимал пегасов в воздух — в былые годы водилось немало охотников за их крыльями, и Доктор не хотел лишний раз рисковать. На земле же беспокоиться было не о чем: крылья пегасов становились невидимыми, и лишь человек с чистым сердцем и искренней верой в чудо мог увидеть их.

Вот и в тот раз он ехал по каменистому берегу широкой полноводной реки, на противоположном берегу которой стояла большая деревня. Доктор Тондресс высматривал мост, который бы привёл его на другую сторону, и не заметил, как один из пегасов легонько споткнулся. Но когда упряжка уже почти добралась до моста, пегас начал хромать и вскидывать крылья, пытаясь взлететь. Доктор Тондресс тут же натянул поводья.

— Ая-яй! — Доктор быстро спрыгнул с козел и поспешил к пегасу. — Что такое, Тон? Ну-ка, малыш, позволь-ка…

Он осторожно приподнял и осмотрел переднюю ногу пегаса, однако не заметил ничего, что могло бы вызвать такую хромоту. Доктор Тондресс попробовал было отправиться дальше, медленно ведя всю четвёрку под уздцы, однако Тон хромал всё сильнее. Тогда Доктор Тондресс ещё раз внимательно осмотрел его ногу и нахмурился: дорога, по которой ехал дилижанс, была усеяна довольно крупной галькой, и в копыто пегаса попал камень. Док попробовал вытащить его, но ничего не получилось: камень был гладким и скользким, к тому же, засел довольно глубоко в стрелке копыта. Доктор всё-таки поднял пегасов в воздух, чтобы как можно скорее добраться до деревни, и уже на другом берегу вывел Тона из упряжи.

По ту сторону моста он очень быстро нашёл кузницу, однако мастера хоть и вытащили щипцами застрявший камень, но долго переговаривались меж собой, то осматривая повреждённое копыто, то с сомнением качая головами.

— Здесь, путник, ты не найдёшь таких мастеров, — сказал наконец самый опытный кузнец с седой вьющейся бородой, назвавшийся Карсумом, владельцем кузницы и отцом троих сыновей, тоже кузнецов. — Деревня наша хоть и славится своими кузнецами и ковалями, да никто не возьмётся за твоих лошадок.

— Меня зовут Доктор Тондресс, — для начала представился Док. — Я не очень понимаю, — он тревожно потёр переносицу, — объясните, пожалуйста, о чём это вы таком говорите?

Вместо ответа Карсум наклонился и приподнял ногу пегаса.

— Ты много путешествуешь, и разве всегда мягкий дёрн под ногами твоих лошадей? Взгляни на этого коня, взгляни на всех остальных, и ты увидишь, как истёрлись подошвы копыт… Они никогда не носили подков, не так ли? — спросил он.

Доктор отрицательно покачал головой. «Это ж надо, подковать пегаса! Уму непостижимо! Кому бы в голову доселе могла прийти такая мысль?» — так подумал он, но спорить с мастером не стал. Что ж, даже волшебным лошадям иногда нужна человеческая помощь.

— Копыто твоему коню мы вылечим быстро, благо камень не сильно его повредил, — продолжил Карсум. — За неделю и следа не останется от хромоты, но вот подковать всех лошадок, не обессудь, не возьмёмся. Здесь такой мастер нужен, каких среди нас нет и не было никогда.

— Думаю, я и сам смогу приготовить снадобье, которое быстро исцелит рану, — улыбнулся Доктор. — Но где же мне найти такого мастера? Может быть, в соседних селениях есть такие кузнецы?

В ответ сразу все мастера разом покачали головами.

— Взгляни сам, — старший сын Карсума взял готовую железную подкову и попробовал приложить к одному из здоровых копыт Тона, однако тот взбрыкнул и жалобно заржал. — Кажется, для него нестерпимо прикосновение железа.

— Удивительные у тебя лошади, Доктор Тондресс, — с усмешкой сказал Карсум.

Тот не ответил, но крепко задумался: пегасы не выносят железа, значит и сбруя их выполнена из чего-то другого, и наверняка Дедушка Добро знает, из чего именно.

— Есть всего один мастер, способный помочь тебе, — вывел его из раздумий чей-то голос, и Доктор, обернувшись, увидел старика — тот всё это время молча сидел в дальнем углу кузницы и только теперь заговорил. — Коль найдёшь его, сделает он подковы твоим коням, да только найти его непросто…

— Э-э, дед Сарр, опять ты за своё! — зашумели остальные кузнецы. — Не вводи честного человека в заблуждение своими сказками!

— Вовсе это не сказки! — возвысил голос старик. — Не сказки! Подойди-ка, Доктор Тондресс, научу тебя.

Лишь приблизившись Доктор понял, что старик совсем слеп. Едва только Док наклонился к старику, тот зашептал:

— Ещё мой дед мне рассказывал об удивительном Кузнеце — мастере, каких свет не видывал. Всё, что ты только можешь представить себе, мог он выковать: хошь, мечту из золота или песню из хрусталя, а хошь — и сон из ледяных сосулек! Дарил он своё искусство простым людям, и добрым словом богат бывал — ничего, кроме простого «спасибо», за работу свою не брал.

Позавидовав, люди захотели отнять у Кузнеца его творения, а самого его в подвалы заточить, чтобы только для них он ковал впредь, а они бы на ярмарках продавали его творения за самоцветы и золото. Рассердился Кузнец, ударил молотом своим оземь так, что содрогнулась земля, расступилась, и в пропасть все, кто зла ему желал, тотчас провалились. А сам Кузнец ушёл на север, к высоким горам, что вершинами подпирают небеса. В тех горах, говорят, по сию пору живет отшельником и на людях не показывается, чтобы мастерство его не осрамили, не испоганили делами своими чёрными. А сказка это или быль — тебе решать, Доктор Тондресс. Но вот что скажу тебе: это такая же сказка, как и твои пегасы.

Доктор Тондресс с радостным удивлением посмотрел на старика: надо же было такому случиться, чтобы ни Карсум, ни сыновья его не смогли крылья у пегасов увидеть и посчитали их обычными лошадьми, а слепой дед Сарр сразу узнал их волшебную тайну!

Док поблагодарил его за рассказ и стал готовиться к новому путешествию. Кузнец этот, судя по рассказу деда Сарра, не был простым человеком, значит, он действительно может быть жив до сих пор. В любом случае, Доктор собирался попытать счастья и найти чудесного мастера. Первым делом он приготовил целительную мазь для копыта Тона, собрал в дорогу немного провианта, оделся потеплее и оседлал пегаса по имени Луч. Доктор попрощался с семьёй кузнецов, оставил пегасов в их конюшне, зная, что люди всё равно не смогут причинить им вреда или украсть, и отправился на север.

Едва только деревня скрылась из виду, пегас взмыл в воздух. Хоть и летел этот волшебный конь быстрее мысли, понадобилось немало времени, чтобы Доктор увидел перед собой горы, чьи вершины скрывались за облаками. Пегас поднимался всё выше и выше, а когда вынырнул из облаков, Доктор сначала зажмурился от слепящего солнца, а потом восхищённо выдохнул: облака, освещённые лучами солнца, были похожи на сугробы из клубнично-апельсиновой сахарной ваты.

Пролетев между двумя вершинами и оказавшись по ту сторону горной гряды, пегас снизился и, раскинув свои огромные крылья, медленно планировал по склонам гор, которые напоминали огромные ступени. Наконец Луч, сделав круг, мягко опустился на просторное плато, примыкающее к горе. Доктор спешился и отправился искать Кузнеца — чутьё подсказывало ему, что мастер где-то совсем близко.

Вскоре Доктор обнаружил пещеру, скрытую за гигантскими валунами, — если бы случилось какому путнику проходить этими местами, он ни за что бы не догадался, что скрывалось за грудой камней, сплошь укрытых побегами плюща, вьюна и вереска. Доктору же повезло: вереском и сочными листьями вьюна захотел полакомиться Луч — потянувшись к зелени, напитанной чистейшим горным воздухом и солнечным светом, пегас потянул за собой и своего хозяина.

Из пещеры пробивались мягкие сполохи света: там, в глубине, горел костёр. Не дожидаясь приглашения от хозяина, Доктор Тондресс откинул зелёную занавеску из плюща и вошёл в пещеру, ведя за собой пегаса. Своды пещеры были очень высокими — Доктор, если бы он того захотел, мог бы спокойно лететь на спине Луча. Звуки от каждого шороха, каждого шага, каждого потревоженного камня эхом отскакивали от скалистых стен и, перекатываясь, добирались до самой вершины и тут же гулко падали вниз.

У большого костра, обратившись лицом к огню, сидел согбенный человек. Он был воистину огромен: гигантская его тень закрывала собой почти всю заднюю стену пещеры, а широкие плечи и крепкие руки свидетельствовали о небывалой силе — живя в горах, он и сам походил на гору.

— Кто таков? Зачем пожаловал? — спросил незнакомец; не отрывая взгляда от костра, он палкой ворошил объятые пламенем поленья.

— Я странствую по миру и помогаю людям, — сказал Доктор Тондресс после того, как назвал своё имя. — Но сейчас мне самому понадобилась помощь, и потому я пришёл к тебе, Кузнец, — Док смог чутко угадать, кого видит перед собой.

В ответ на это Кузнец повернулся и взглянул на незваного гостя, а Доктор наконец смог рассмотреть лицо мастера: окладистая чёрная борода, скрывавшая губы и щёки, доходила тому почти до пояса, кустистые брови нависали над глазами, лицо избороздили глубокие морщины. Однако больше всего Доктора поразило, насколько старым, уставшим и безжизненным был взгляд Кузнеца.

— Напрасно. Мои руки много веков не держали молот, мои меха давно не служили людям, — проговорил он с безразличием.

— Мне больше не на кого надеяться, кроме тебя, Кузнец, — Доктор развёл руками. — Говорят, только ты способен выковать подковы, которые придутся впору моим лошадям.

— Лошадям? — переспросил Кузнец всё так же безучастно. — Не лучше ли сказать: пегасам?

— Пегасам, — Доктор Тондресс широко улыбнулся: раз Кузнец, как и дедушка Сарр, смог увидеть крылья пегаса, значит сердце его по-прежнему чисто. — Хоть это и волшебные кони, но копыта их страдают в дороге не меньше, чем копыта простой лошади. Однако кузнецам оказалось не по силам их подковать — обычная железная подкова причиняет всем четверым моим пегасам нестерпимую боль. А это правда, что ты можешь песню из хрусталя выковать? — неожиданно для самого себя спросил Доктор Тондресс.

— Когда-то мог, — глухо ответил Кузнец и вновь опустил взор к костру, будто теряя интерес и к гостю, и к его просьбе. — Тебе лучше уйти подобру-поздорову.

Доктор вздохнул и сокрушенно покачал головой. Не стоило напоминать Кузнецу о злых людях, решивших продавать его мастерство за большие деньги. Ох, как долго из-за собственной алчности и глупости люди не слышали хрустальных песен!

— Прости меня, я не хотел бередить старые раны, — повинился Доктор Тондресс. — Но, быть может, и я смогу помочь тебе?

— В твоих ли это силах, человек?

Вместо ответа Доктор поднял руку и мягко провёл ладонью по воздуху, приоткрывая для себя завесу памяти этого удивительного мастера. И увидел он, что некогда сердце Кузнеца пылало любовью к людям, но те залили его болотной водой предательства и разочарования. И с тех пор с каждым днём это пламя понемногу угасало, а сейчас и вовсе едва теплилось. И по мере того, как иссякал его внутренний огонь, иссякало и его мастерство: руки больше не могли держать молот и раздувать меха, а мысль — творить чудо. И потому он теперь сидит у этого костра, что внутреннего пламени у самого почти не осталось. А коли совсем угаснет огонь в сердце, то и Кузнец навеки обратится в камень.

Доктор Тондресс открыл свой саквояж, который он, конечно же, взял с собой, полистал книгу, полученную в дар от Дедушки Добра, и едва ли не подпрыгнул от радости, обнаружив рецепт эликсира, способный помочь сердцу Кузнеца пылать, как прежде.

Смешав в глиняном горшке почти все нужные ингредиенты, он поставил его прямо в середину костра — тот удивительным образом не обжёг Дока и не опалил одежду, а с небывалым рвением накинулся на глиняный горшок. Огонь проникал внутрь, напитывал собой снадобье, наполнял его своей мощью и живительной силой, а оно бурлило, разрасталось и стремилось на волю.

Горшок затрясся, задрожал, завертелся вокруг своей оси и лопнул, разлетаясь на крупные осколки, а эликсир, напоенный огнём, взвился к своду пещеры — яркий, радостный, разбрасывающий вокруг себя снопы искр, неугомонный и безудержный. Однако стоило только Доктору Тондрессу подставить руку, как волшебное снадобье послушно опустилось в его раскрытую ладонь.

— Возьми, Кузнец, — Доктор Тондресс с улыбкой вложил эликсир в руки мастера. — Выпей, и ты вернёшь то, что когда-то утратил.

Тот молча принял снадобье и залпом выпил жидкий огонь, вложив в этот глоток последние крупицы веры в доброе человеческое сердце. Несколько мгновений не происходило, казалось, ничего, но глаза мастера понемногу оживали — в них вновь загорались искорки света и тепла. Кузнец распрямился и потянулся — Доктору пришлось отскочить к дальней стене пещеры, чтобы не быть пришибленным могучей рукой, — поднялся и сделал глубокий вздох, будто бы впервые за долгие годы мог дышать полной грудью. Силы вновь текли по жилам мастера, как воды горной реки, — бурным, стихийным, сбивающим с ног потоком.

Не сказав ни слова, Кузнец одной рукой поднял тяжёлую наковальню, которая служила ему сиденьем, взял в другую руку молот и пошёл из пещеры прочь. От каждого его шага земля под ногами ходила ходуном, и Доктор Тондресс, схватив пегаса за уздечку, поспешил следом, опасаясь обрушения сводов пещеры.

Кузнец тем временем, оставив молот и наковальню прямо на земле, сволакивал на плато сухие деревья и разжигал огонь в невесть откуда взявшемся горне. Доктор же с почти детским восторгом заметил, что на Кузнеце появился прочный фартук из плотной кожи и такие же рукавицы, а морщины на лице, прежде глубокие, почти изгладились.

— Я могу чем-то помочь? — крикнул Доктор Тондресс.

— К мехам! — скомандовал мастер, и Док тут же бросился выполнять поручение, чувствуя в себе необычайный прилив радости и энергии. Однако меха, пригодные для Кузнеца, оказались совершенно неподъёмными для Доктора, и ему пришлось проявить смекалку: Док подавал знак, а Луч крыльями наполнял меха воздухом.

Пока огонь в горне разгорался, Кузнец внимательно осмотрел копыта Луча и взялся за каёлку[14]. Несколько точных и сильных ударов, и из горы под ноги Кузнецу посыпались ровные брусочки руды — одинаковые по форме, но различные по цвету, всего около ста штук. Мастер перебирал эти брусочки, какие-то оставлял, какие-то откладывал в сторону и соединял меж собой. Вскоре у него осталось всего шестнадцать толстых брусков, в каждом из которых было пять слоёв: один слой блестел, словно золото, во втором Доктор угадал серебро, третий слой был прозрачен, но сверкал на солнце, словно россыпь бриллиантов, четвёртый напоминал своими прожилками благородный малахит, а вот пятый — изменчивый, текучий и подвижный — Док так и не смог распознать.

Пока Кузнец работал, Доктор Тондресс будто позабыл о времени — так заворожило его искусство этого мастера. Каждый из шестнадцати заготовок Кузнец калил в горне добела, затем вынимал клещами, клал на наковальню и ударял молотом, переворачивал и снова ударял — от этих ударов летели искры-молнии и содрогалось небо. Сгустились тучи и разразилась сильная гроза, но волшебный огонь в горне продолжал гореть. Постепенно каждый брусок принимал форму подковы, а когда она была полностью готова, Кузнец клещами опускал её в горный ручей, вода в котором бурлила и пенилась от раскалённого металла.

Гроза прекратилась с последним ударом молота, и вскоре перед мастером лежало восемь пар прекрасных, крепких, но удивительно лёгких подков. Когда же Кузнец, тщательно вычистив копыта Луча, примерил ему подковы, те оказались сделанными точно по размеру и, более того, не понадобилось ни одного гвоздя: подковы будто слились с копытами пегаса, стали с ними единым целым. Это было настоящим чудом, удивительным настолько, что Доктор, уж насколько был сведущ в чудесах, и тот на несколько мгновений лишился дара речи и позабыл дышать.

Доктор Тондресс призвал к себе остальных пегасов, и вскоре вся четвёрка обзавелась прекраснейшими подковами из самого необычного сплава: они нисколько не вредили копытам и защищали от всех напастей, которые только могли случиться в дороге.

— Серебро делает подкову почти невесомой, алмазы — прочной и почти неразрушимой, золото и малахит усиливают природную магию пегасов, — объяснил Кузнец, — а благодаря самородку живицы подкова может изменяться вместе с копытом.

— Я не знаю, как тебя благодарить, Кузнец! — восхищённо проговорил Доктор. — Пусть твой труд вовеки благословенен будет! — искренне пожелал он, и едва только сказал это, как слова отделились от его уст и осыпали мастера с головы до ног золотыми искрами.

«Добрым словом богат бывал», — Доктор Тондресс припомнил слова деда Сарра и понял, что все добрые слова, которые говорили Кузнецу простые люди, благодаря за работу, исполнялись, если сказаны были от чистого сердца.

— Быть может, однажды ты сотворишь для меня хрустальную песню, — с улыбкой сказал Доктор, когда пришла пора прощаться с Кузнецом.

— Как знать, Доктор Тондресс, как знать. Быть может, однажды, — ответил мастер и добавил: — Теперь ты знаешь, как меня найти, если вдруг пегасам понадобятся новые подковы.

— О, да! — кивнул Док и, вскочив верхом на спину Тона, копыто которого, конечно же, уже зажило благодаря чудесному снадобью, и вместе со всеми пегасами вернулся в деревню, чтобы забрать свой дилижанс и снова отправиться в путь…

Даня стояла у окна и смотрела в небо, где расцветали молнии, и ей совсем не было страшно. Патрик остановился позади неё и положил ладони ей на плечи, ощущая, как последние крупицы страха перед стихией покидают девушку.

— Когда слышишь раскаты грома, когда видишь молнии, пересекающие небо, знай, что это Кузнец вновь принялся за работу. И вполне может быть, что сейчас он куёт для кого-то хрустальную песню, — так завершил Патрик свой рассказ.

В оконном отражении Даня видела, что он тоже смотрит на небо и улыбается. Она повернулась к Помощнику и благодарно обняла.

— Спасибо! Мне кажется, я больше никогда не буду бояться грозы.

— А как иначе? «Приют» способен избавить от многих страхов, — откликнулся Патрик.

— Теперь пойду спать, а то завтра весь день буду клевать носом. Спокойной ночи! — пожелала ему Даня.

— Спокойной ночи, — улыбнулся Патрик, ничуть не сомневаясь в своих словах: даже через короткое объятие он успел передать Дане немного умиротворения и послать добрые сны на оставшуюся ночь. Если Элен была лучшей ученицей Доктора Тондресса в снотворчестве и целительных эликсирах, то Патрик — в чародействующих объятиях и основах обнимагии.

Даня вернулась в палату, а Помощник снова сел за оставленную книгу, но больше почему-то не читалось. Он думал об удивительном Кузнеце, о золотых мечтах и хрустальных песнях, и о девушке Дане, которой он, Патрик, хоть немного, но смог помочь.