Стальная Хризантема 2. Самый опасный человек Японии

7. Принцесса-лисица

Высокий зал оказался неожиданно просторным и неожиданно душным. Стояли круглые столики, заставленные в основном бутылками — фарфоровыми с саке или прозрачными с алкоголем в европейском духе. И за столиками было не протолкнуться, все наливали, курили и разговаривали. Это настолько увлекало, что на двух юных посетителей в школьной форме никто не обратил внимания.

Всё как в мирное время — только окна заклеены для светомаскировки и жёлтые лампы качались в серебряном сигаретном дыму. У противоположной стены пылала сцена с опущенным алым занавесом и забытым пианино и блестел, словно волшебная шкатулка, заполненный бар.

Кимитакэ припомнил заведения, куда таскал его учитель музыки, Леви. Но здесь всё было по-другому. Никакой тайны, никакой скрытности. Упорный, свирепый загул.

Лавируя между столиками, Юкио пробрался к самому крайнему, что стоял прямо под сценой.

Там сидели трое: нахмуренный пехотный капитан, уже покрасневший от выпивки, улыбчивая и вежливая женщина, по манерам — типичная гейша, хоть и в штатском платье, а рядом с ней — ещё одна женщина, чуть повыше, со смуглым монгольским лицом и почему-то в белом генеральском мундире.

Юкио торопливо поклонился и шлёпнулся на свободный стул, как раз по правую руку от леди в генеральском мундире. Кимитакэ ничего не оставалось, как сесть за последний, пятый стул и приготовиться к очередному безумству.

— Это мой одноклассник, можете называть его Кими, — торопливо бросил Юкио. — У него довольно редкое полное имя, вы всё равно его не запомните. А это генерал Ёсико Кавасима, урождённая Айсиньцзюэло Cяньюй. Да, ты правильно понял: в армии Маньчжоу-Го есть женщина-генерал. Она в принципе из правящей императорской семьи, но это не особенно много значит — дочь десятого принца от какой-то наложницы. Наибольшего она достигла на службе уже нашему императору. Ещё её иногда называют Цзинь Бихуэй, но происхождение её имени загадочно.

— Видеть тебя — всегда радость, Юкио-кун, — заулыбалась Ёсико. — Хотя я уверена, ты опять пришёл денег просить.

— Ни о чём не прошу, но сообщаю: мы порядочно поистратились.

Генеральша полезла во внутренний карман, вытащила сверкающее портмоне из чёрной крокодиловой кожи и сунула всю стопку Юкио за шиворот. Тот хихикнул, но деньги перепрятал.

Капитан посмотрел на него с презрением.

— Европейская традиция буквально соткана из противоречий, — генеральша продолжала прерванный разговор. — Есть, например, вполне уважаемое мнение, что голосовать на выборах имеют право только способные носить оружие. Так считали ещё древние греки. Напротив, во Франции, во избежание бонапартизма, армия голосовать не может — ни офицеры, ни даже призывники. Будь они даже в отпуске. А как вы полагаете — какая из этих систем лучше?

— Это не имеет большого значения, потому что Франция в прежнем виде больше не существует, — заметил капитан. — Но я согласен с фашистами. Власть следует передать армии, а выборы вообще отменить. Это бессмысленная трата народных денег.

— Видать, вам близки идеи одного безумного монаха.

— Этот монах, как и все безумцы, просто повторял то, что было обычными идеями его эпохи.

— Если его идеи были обычны — за что же его повесили? Или, что точнее, почему повесили только его одного?

— Его не одного повесили, а за компанию с другими молодыми офицерами. Он был одним из организаторов их мятежа.

— Но разве молодые офицеры не были безукоризненными патриотами? Хотя я их, разумеется, осуждаю. Видите ли, не хотели ехать в Маньчжурию и потому взбунтовались. Наша династия происходит из Маньчжурии, и любой может убедиться — эта страна по-своему прекрасна. Там не только степь да угольные шахты.

Чем дольше Кимитакэ вслушивался, тем неуклоннее понимал, о чём идёт речь. И ещё: как мало об этом он знает. Поэтому он вслушивался во все уши.

— Вы напрасно пытаетесь меня на глупость вывести, — произнёс капитан. — Прямо как ехидный и непоротый школьник из какой-нибудь Аризоны пытается разозлить учителя истории, задавая «неудобный вопрос»: если в Гражданскую войну они, южане, были плохими, а северяне хорошими, то почему хороший генерал Ли воевал за плохих? Неужели не знал, что хорошие — там, с другой стороны?

— Но молодые офицеры тоже многого не знали, — заметила Ёсико. — Например, они не знали, что оказались с неправильной стороны.

— Они были обучены достаточно, чтобы усвоить — лейтенанты генералам не приказывают, — отрезал офицер. — И тем более не приказывают императору, как верховному главнокомандующему. За это и повесили. В те годы их идеи были крайне несвоевременны. Пусть даже сейчас и снова сделались актуальны.

— Раз вы этого монаха повесили, а теперь его идеи снова актуальны, — встрял Юкио, — то почему бы вам его не снять и выпустить обратно? Вдруг это переломит войну в нашу пользу?

— А почему бы школьнику не заткнуться, когда старшие разговаривают? — поинтересовался капитан.

— Вот именно! — Юкио поднялся и решительно обогнул стол. — Заткнёмся все! Хватит болтать! Давайте лучше потанцуем!

Он ловко, словно хорёк, набросился на генерала и потащил его вместе с креслом, пытаясь поднять на ноги. Опьяневший мужчина тщетно отбивался от ловких белых перчаток.

— Отпусти! — наконец выкрикнул он. — Отпусти, паскуда!

Юкио подчинился и вытянулся во фронт. Потом хихикнул.

Ёсико расхохоталась.

Капитан зарычал, попытался подняться — и у него это даже почти получилось. Он оторвался от кресла, потерял равновесие, попытался оторвать руки от подлокотников, но они тоже оказались привязаны. Подёргался ещё и затих.

Он так и сидел, развалившийся, обречённый и скорченный, словно приколотый булавкой. А Юкио стоял, поодаль сжимая перчаткой ножны меча, словно церемониальный жезл.

Каким-то образом он ухитрился отцепить у противника табельное оружие.

— Верни мой меч! — приказал офицер.

— Я не сделаю этого, — ответил школьник. — Потому что если верну вам меч — вы просто убьёте меня на месте.

И пошёл куда-то вбок, где на тёмной стене поблёскивали металлические створки лифта. Ёсико и Кимитакэ — за ним.

Разъехались алые створки с драконами, и обитую алым бархатом кабину заполнил золотой свет. Лифтёра не было.

Ёсико ткнула пальцем вниз. Юкио вдавил рычаг рукояткой трофейного меча и перед банкетным залом сомкнулись драконы.

* * *

Лифт выпустил их в небольшой полутёмный зал, перегороженный алой ширмой.

По правую руку уходили во тьму чёрные джунгли зимнего сада, а из-за ширмы пахло хлором.

Потолок и стены были укрыты мраком, на полу горели зелёные шары.

— Всё готово, — сообщила Кавасима из-за ширмы. — Раздевайтесь, мальчики. Пройдёмте-ка в эмалированные комнаты.

Кимитакэ не стал спорить с генералом, пусть и маньчжурской армии. Он обнажался, вглядываясь в темноту. Пропотевшая школьная форма отпустила, как кожура, но вместо струек холодного воздуха от ширм вдруг дохнуло жаром. Тяжёлые листья зимнего сада покачивались рядом, с острыми кончиками, один взгляд на которые вызывал предчувствие щекотки. Школьник бережно сложил одежду и пошёл по мягкому деревянному полу.

За ширмой открылся бурлящий бассейн, подсвеченный изумрудным неоном. Кими был готов к удару жара или холода, но вода оказалась невероятно тёплой, как раз такой, чтобы лежать бесконечно.

Слева белели холёные телеса Ёсико — сейчас, без одежды, её сорок лет не имели большого значения. Худая, поджарая и плоскогрудая, она не теряла величия даже в воде.

А раздетый Юкио словно впитал ещё больше совершенства — теперь можно было разглядеть и изящные покатые плечи, и нежную линию спины, и торс, какие бывают у поздних античных статуй, когда скульпторы перестали изображать детей маленькими взрослыми. Но даже здесь он не снял перчатки.

Когда Кимитакэ достаточно погрузился, Юкио аккуратно положил ему на голову традиционный пузырь со льдом. Голову немедленно окутала приятная, чуть пьянящая прохлада. В ней даже возникла мысль, что он готов хоть месяц лежать в этом импровизированном горячем источнике.

— Эта военная разведка бывает такой назойливой, — заметила Ёсико. Даже пузырь на её голове лежал немного торжественно, словно фуражка. — Вечно стоят над душой и пьют за мой счёт. А ведь я к нему со всем гостеприимством. Оставила в компании гейши и бесплатно. А он — ещё и недоволен!..

— Согласен, тётушка Ёсико, — отозвался сквозь пар Юкио. — Этот наглец заслужил своё.

— Расскажи мне лучше про твоего одноклассника, — чёрные с золотом глаза остановились на голых плечах оробевшего школьника. — Чем он занимается? Как этот Киёаки из Сингапура — юмэдзюцу?

— Нет, столь любезное искусство сновидений моему другу не близко, — поспешно заговорил Юкио. — Он смотрит их просто так. Его главная сила — древняя магия вэнь. Он боевой каллиграф.

— О-о-о, — услышав такую новость, Ёсико даже заёрзала от удовольствия, так что по бассейну побежали горячие волны. — Похвальное дело. В последние годы династий даже императоры пытались возродить это искусство. Покойная императрица Цы Си ох как любила выводить иероглифы и вообще знала язык своих подданных — для женщин нашего императорского дома огромная редкость. Правда, государство не уберегла. Но это уже политические обстоятельства.

— С помощью его магии, — продолжил Юкио, — нам уже удалось убить несколько мощных врагов.

— Парень далеко пойдёт. Таких мы уважаем, — произнесла Ёсико, глядя куда-то в невидимый потолок. — Таких мы обнимаем. Таким мы шлём на день рождения открытку… ик!.. с портретом Дуче.

Юкио опустил на воду бамбуковый подносик, опустил на него эмалированную бутылочку с цветами и толкнул этот импровизированный кораблик в сторону тётушки Ёсико. Та с благодарностью приняла подношение и сходу сделала хороший глоток.

— Так, с этим всё замечательно, — проговорила она. — Но всё-таки — зачем вы пришли? Непохоже, чтобы Стальная Хризантема была в беде. Я бы сказала, что она, напротив, — недурно усилилась.

— Речь идёт о школе, которую собирается открыть известный вам профессор Окава Сюмэй, — пояснил Юкио. — Она пока не открыта, но мы уже туда записались, чтобы выяснить всё на месте. Я не уверен, что из неё будет большой толк. Но нет сомнений — враги попытаются её атаковать. Эта школа может послужить отличной липучкой для вражеских мух.

— Ха! Профессор Окава Сюмэй, значит, — Ёсико сделала ещё глоток. — По мне, конечно, не скажешь, но я листала его последнюю книжку. «2600 лет истории японского народа» или что-то в этом духе. И я вынуждена признать — профессор Окава Сюмэй человек загадочный и непостижимый. Он очень начитанный человек — поразительно! Он очень работоспособный человек — вполне! Он желает блага своей стране — несомненно! И при этом вся его книга — это чушь и бред сумасшедшего, от начала и до конца, как ни читай. Конечно, в мире много глупых книг, которые невозможно читать. Но всё-таки он написал по-настоящему дистиллированный бред, без единого проблеска умственного усилия. И я правда не могу взять в толк, как же ему это удаётся!

— Остаётся надеяться, что учить нас будут не по его книгам, — заметил Юкио.

— Да, вся надежда на то, что на посту директора школы он будет слишком занят, чтобы вас чему-то учить. Это для вас — единственный шанс получить хоть какое-то нормальное образование… Но лично меня туда пока ещё не пригласили преподавать. Поэтому я по-прежнему в недоумении — от меня-то вам чего надо?

— Мы хотели узнать, кого нам опасаться, — пояснил Юкио. — Какая из мух может атаковать эту липучку первой.

Ёсико нахмурилась. И выпила ещё.

— Скорее всего, это будет Роман Ким, — произнесла она. — Советский кореец, хотя это мало о чём вам скажет. В Корее носить фамилию Ким — всё равно что не носить никакой, слишком уж их много. Он наводил много шума, но лет десять назад пропал. И вот агентура докладывает, что видели его в том самом русском городе, чьё непроизносимое название означает «Владеть Дальним Востоком». Видимо, после разгрома группы Зорге этого Кима выпустили на волю.

— А я слышал про него от убитого директора школы, — вдруг произнёс Кимитакэ.

— У нас просто директора школы убили, — пояснил Юкио. — Голову ему отрезали. Но это не мы виноваты! Клянусь! У нас такого и в мыслях не было.

— К чертям директора, вы мне про этого Романа Кима лучше расскажите, — сказала Ёсико. — Давай, Кими-кун, признавайся, что же ты такого про него слышал?

— Там было что-то совсем невероятное. Я ещё предположил, что он на самом деле — лис-оборотень. Потому что только в этом случае всё рассказанное может быть правдой — хотя насчёт точного количества детей остаются вопросы.

— Ты зорко смотришь.

— Я теперь уже ни в чём не уверен, — произнёс Кимитакэ. — Действительно ли существовали лисы-оборотни? И даже если были — они ещё не вымерли?

— А ты приглядись ещё лучше.

Что-то случилось в бассейне — словно цвет неона начал меняться. В него подмешивалось что-то золотисто-белое — и свет этот шёл от Ёсико.

Кимитакэ почувствовал, что у него кружится голова и даже поправил ледяной пузырь. А когда снова посмотрел в сторону Ёсико — там горел нестерпимо-золотистый свет. Из этого сияния выскочил здоровенный лисий хвост — и звонко ударил по воде.

— Лисы-оборотни существуют, их немало, — произнёс с другой стороны сияния голос Ёсико. — Знаю на собственной шкуре.

Всё закончилось. Снова было только три человека в бассейне, заполненном изумрудным светом.

Отблеск дуговой лампы замер на эмалированной бутылочке. Ёсико нахмурилась и опрокинула её одним махом. И в ту же секунду где-то сбоку, за перегородками, затрезвонил электрический звонок.

— Пора, — сообщила Ёсико. И это было сказано так, что стало ясно — именно к этому всё и шло.

Она поднялась — медленно и степенно, так, что вода бежала по ней, словно складки стеклянной мантии. И вот уже стоит целиком: поджарое, крепкое, розовое от горячей воды. Совсем не такое, какие обычно изображают на картинах... но госпоже Ёсико было без надобности, чтобы кто-то её изображал. Её красота была здесь, в наличии, самодостаточная и непоколебимая, как скала над морем, и была прекрасна сама по себе, не нуждаясь ни в поклонниках, ни в комментаторах.

Кими откинулся на деревянные доски и залюбовался. Вода качнулась, мокрую кожу лизнуло сквозняком. Он попытался опуститься пониже, но ноги упёрлись в стенку.

Да что же это происходит? Надо спросить у Ёсико, но, как назло, она куда-то запропастилась. Кими пошарил рукой, потом ногой, сдался и ещё раз открыл глаза.

* * *

Он лежал на полу, укрытый одеялом. Комнатка была небольшая и неуютная. Причина была в каллиграфическом свитке на стене — надпись получилась слишком изломанной. Тот самый случай, когда каллиграф оказался недостаточно искусным, а заказчик — недостаточно требовательным.

— Юкио-кун, а ты не помнишь, где мы? — спросил Кимитакэ.

— Помню.

— Можешь сказать?

— В Токио.

— Я про комнату. Что это за дом?

— Дом трёхэтажный. — Юкио огляделся, словно исследовал комнату заново. — Подробностей не могу сказать, но я полагаю, что это гостиница. Я заплатил за номер ещё вчера, если что.

— И как мы тут оказались?

— Ты сам нас сюда привёл.

— Я? Как — я?

— Это произошло вчерашней ночью. Трамвай уже не ходил, мы шли пешком. Если ты спрашиваешь об обстоятельствах, мы шли в темноте, потому уже наступил комендантский час, и...

— Подожди! Я ничего не помню.

— Так бывает.

— Мы же ужинали с госпожой Ёсико?

— Совершенно верно. Было так весело!

— А потом мы с ней разговаривали...

— Нет, не так.

— Что не так?

— Мы разговаривали с ней с самого начала ужина, — очень серьёзно напомнил Юкио.

— Да, верно. А потом мы говорили с ней в бассейне... или это уже во сне было? Ладно, не важно.

— Тебя что-то тревожит?

— Мы говорили с ней о снах и лисах-оборотнях… Но теперь я не понимаю, насколько серьёзно должен к этому относиться. Вдруг это только приснилось?

— Я советую брать на заметку всё, что говорит настолько осведомлённый человек, как тётушка Ёсико, — очень серьёзно произнёс Юкио. — Даже если она делает это в шутку или во сне. У неё свои способы сообщать своё мнение.