Стальная Хризантема 2. Самый опасный человек Японии

9. Две гостиницы и одна типография

Утида так и не позволял признать правительство Советского Союза. Поэтому посланник Иоффе прибыл в Японию по туристической визе, причём в качестве цели визита было указано «лечение». С запретом на коммунистическую пропаганду и любые публичные речи политического характера и разрешением передавать информацию через дипломатических курьеров.

Но даже полуофициальные переговоры обещали быть тяжёлыми. Всем было ясно: как только японцы скажут: «Рыба?», Иоффе немедленно ответит: «Сахалин!»

Иоффе тем временем пытался прийти в себя на горячих источниках городка Атами. (А Ёко про это и не подозревает!) Он и вправду был к тому времени тяжело болен. После парохода так расклеился, что с трудом поднимался с кровати.

И при этом беспрерывно бурчал.

— Ни в одной стране в мире не мог бы иметь столько и таких неприятностей, как в Японии! — сказал он Симпэю Гото, когда виконт прибыл его навестить. — Видите, я не способен к вам даже спуститься.

— Уверяю вас, для меня не было сложно к вам подняться, — произнёс улыбаясь виконт. — Можете быть уверены — моя симпатия к вам совершенно искренняя.

Гото пододвинул стул и сел возле кровати.

— В симпатиях я не сомневаюсь, — продолжал Иоффе. — Почти все слои японского общества настроены ко мне дружелюбно. Каждый день я получаю письменные и устные выражения симпатии от почти всех слоёв японского общества — кроме тех, кто меня сюда и пригласил. Кроме японского правительства!

— В правительстве есть различные фракции и платформы. И я принадлежу к той, которая выступает за всяческое укрепление связей с новой Россией!

— Между тем мои представители от меня изолированы, мой багаж был отперт отмычками в отсутствие кого-либо из моих представителей и досмотрен весьма внимательно — вплоть до прочтения частных писем. После моего протеста было объявлено, что это произошло случайно, и даже началось расследование. Но я уверен, что оно не приведёт ни к чему. После японское правительство нарушило и нашу договорённость о шифрах — и трижды меняло свою позицию по этому вопросу. Окружённый стеной шпионов, я всё равно что в тюрьме — вся моя корреспонденция вскрывается и досматривается, а поэтому доходит до меня в течение четырёх-пяти дней.

— К сожалению, полиция всё ещё опасается большевистских агентов…

— Я ехал к вам по приглашению вас, бывшего лорд-мэра столицы и виднейшего сановника государства, с весьма любезными гарантиями от японского правительства — и что же я вижу? За шесть лет, что прошли после победы советской власти, мне приходилось бывать в различных странах и иметь дело с различными правительствами и их представителями. Были среди них и такие, которые признают нас и де-юре, и де-факто. Были и такие, которые признают нас только де-факто. Наконец, были и такие, которые нас вообще не признают. Скажу даже больше! Мне много раз приходилось иметь дело с уполномоченными государств, с которыми мы находились в состоянии войны. Но никогда и нигде мне не приходилось сталкиваться с таким недружелюбием, враждебностью и с такой грубой бестактностью, которые проявляет в отношении меня японское правительство. Меня не посетили даже представители Министерства иностранных дел. Я веду переговоры с вами и ещё с кем попало, а их статус так и не определён.

— Это вызвано неофициальным характером вашего визита, — сообщил виконт. — К сожалению, в этом министерстве очень сильны противники диалога с Москвой, они предпочитают говорить с Россией как победитель с побеждённой.

(«К Утиде бы тебя на пару часиков — сразу же обратно бы запросился», — мстительно подумал Симпэй Гото, но оставил эти мысли при себе.)

А Иоффе продолжал бушевать:

— Более того, у меня нет возможности даже связываться с Москвой! Шифрованная переписка просто не доходит! Как же мне вести переговоры без связи с центром?

— Вы же с самого начала выступали за ведение предельно открытой дипломатии, — осторожно напомнил виконт. — Помните, вы настаивали на максимальной гласности и детальном протоколировании? А мы с самого начала предлагали вам фиксировать только результативную часть.

— Непросто будет вести переговоры, если ваша делегация, как обычно, будет менять свою позицию от заседания к заседанию.

— Это вынужденная позиция. У нас есть много группировок, каждая лоббирует свои интересы. Вам это должно быть знакомо. У нас есть информация, что даже в отношении Японии существует течение, возглавляемое господами Красиным и Караханом, которое гораздо более уступчиво, чем линия Троцкого…

— Никаких разногласий у нас внутри группы, которая занимается дипломатической работой, не существует и существовать не может!..

— Однако советское правительство тоже не отличается постоянством. Японский народ питает глубокие симпатии к русскому народу и желает установить с ним дружеские отношения. Но ввиду пережитой Россией революции японский народ всё-таки относится к Советской России с известным чувством опасения. После революции эти чувства стали заметно улучшаться. Но заключить сейчас договор и признать Советскую Россию было бы для японского народа преждевременно… Мы долго работали с правительством Дальневосточной республики и даже достигли определённых успехов, а потом что-то случилось — и нет больше никакой Дальневосточной республики.

— Я никогда бы не стал заниматься здесь коммунистической агитацией, — устало произнёс Иоффе. — И получил на этот счёт строжайшие указания ещё в Москве. Вести пропаганду в моём положении было бы чистейшим безумием. Японской коммунистической партии мы не знаем. Её деятелей, кроме немногих, бывших в России, мы тоже не знаем. Что её история — это история предательств, расколов и провокаций, признают даже сами заслуженные её члены. К тому же мы прекрасно осведомлены о мастерстве вас, японцев, в шпионаже и «перевоплощении». Я не рискнул бы и рта раскрыть. Слишком много шансов поддаться на провокацию, которая сорвёт переговоры.

— В Японии также есть элементы, которые из чувства любви к родине боятся пропаганды русского коммунизма. Однако я могу испытывать лишь чувство жалости к таким людям, которые недостаточно уверены в себе. Добрые взаимоотношения между Японией и Россией не только служат счастью обоих народов, но также способствуют стабилизации соседнего государства — Китая — и его культурному существованию. Китай, при стабилизации правительства, служил бы в ближайшем будущем опорой для мира в Восточной Азии. А значит, и мира во всём мире!

— Пока я убедился, что все наши взаимоотношения ограничиваются полицейским надзором. Японское правительство окружило меня такой стеной шпионов, что я нахожусь всё равно что в тюрьме. Их опека не может не броситься в глаза мне, человеку, у которого за спиной опыт пятнадцатилетней революционной работы при царском режиме. Я могу сказать, что методы царской охранки были куда более совершенны даже технически.

— Опека полиции совершенно необходима для вашей же безопасности. Отдельные радикалы, — виконт понизил голос, — среди них родственники, погибшие от партизанской акции в Николаевске… не против прервать линию вашей жизни!

— И тем не менее вы готовы обсуждать статус Сахалина?

— Разумеется. Наши войска по-прежнему находятся на северной части острова, но решение по ней ещё не принято. Существует весьма популярная идея выкупить его у вашего государства, чтобы навсегда стереть из русской памяти ужас острова каторжников. Я слышал, что называлась сумма около ста миллионов иен. Наличными или товарами. Или просто списать соответственную сумма с царских долгов Японии.

— Совершенно верно, — сказал Иоффе. — Я уточнил сумму и могу её назвать. Мы хотим за Сахалин миллиард иен золотом.

— Это невероятно! — виконт был не в силах скрыть удивление. — Весь золотой запас Японии на сегодняшний день — два миллиарда золотых иен! И это всё — по результатам удачных финансовых операций в ходе Великой войны. В 1914 году наш золотой запас не превышал трехсот пятидесяти миллионов!

— Вот видите — и накопления вложите, и у вас ещё половина останется.

— К тому же эти территории совершенно не освоены… Эти дикие места не могут стоить настолько дорого! И наш флот критически зависит от сахалинской нефти. Не забывайте, наш премьер-министр — адмирал, он прислушается к мнению моряков!

— Советское правительство готово предоставить вам нефтяные, угольные и лесные концессии на самый длительный срок, и вы сможете их осваивать. Мы заинтересованы в инвестициях. И мы убеждены, что освобождённый труд — эффективней и принесёт инвесторам колоссальные выгоды…

* * *

Закончив с советским посланником, виконт вернулся в свою гостиницу, которая располагалась на другом конце города. Её охраняли двое слуг и ещё пятеро полицейских в штатском. Происшествий за время отсутствия не было.

Уже на первом этаже виконт расслышал перебранку тех, кто дожидался его возле номера.

На скамеечке в гостиничном коридоре сидели двое — европеец в молочно-белом костюме и японец в чёрном кимоно. Они отчаянно спорили на дикой смеси из японского и русского, но при виде Гото незамедлительно замолкли и подобострастно встали и поклонились.

В этом было одно из преимуществ жизни независимого политика. Отныне ты не был обязан докладывать кому-то о своих достижениях — а вот содержать прислужников вроде этих двух мог сколько угодно. Причём нередко расплачиваться с ними можно было не монетой, а обещаниями.

Виконт велел входить сразу обоим.

Костлявый и уже постаревший европеец в светлом костюме был Прокофий Хандорин, бывший колчаковец, подвизавшийся ныне при маньчжурской газете «Друг полиции». Он отвечал за связи с белогвардейской прессой.

— У меня для вас, гражданин Хандорин, готовый скандал, — произнёс виконт по-французски. — От вас — только оформить и подать. Будет великолепно смотреться в любой газете, которая отвечает вашему делу. Сообщите, что поведение Иоффе было таким, что все прежние русские дипломаты должны были перевернуться в гробу. Сказавшись больным, этот толстый еврей принимал представителей Японии развалившись в постели и в одной ночной рубашке. За жалкие сто пятьдесят миллионов йен (насчёт золота виконт умолчал) плюс аннулирование военных долгов этот красный бандит собирается продать японцам Северный Сахалин… Ну и дальше, в том же духе.

— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство! — Хандорин решил, что виконт — это приблизительно граф.

— Только не затрагивайте слишком сильно тему еврейства, — напомнил Гото. — Евреи — хоть и азиатский народ, но они невероятно мстительны. Известную вам войну финансировали евреи-банкиры из Соединённых Штатов, оскорблённые тем, что царское правительство допустило погромы. Всё, можешь идти!

— А ваше сиятельство изволит гривенник на извозчика…

— Я плачу тебе достаточно, скот! — рявкнул виконт, и бывший колчаковец ретировался. Два японца, оставшихся наедине, понимающе переглянулись — дескать, ничего не попишешь, с этими русскими иначе нельзя. А потом перешли к разговору.

Следующим был Фусэ Кацудзи, юркий политический аналитик «Осака майнити». Он специализировался по русским делам, и русская революция ему по-своему нравилась: она исправно поставляла порции интереснейших материалов. В своё время он бывал в Москве и брал интервью у Ленина, Сталина, Троцкого… Причём количество встреч, важность дел, которые они обсуждали, и восторгов советских вождей по поводу японской журналистики — возрастали с каждым пересказом.

— Для тебя скандалов нет, — сообщил виконт. — Нужно просто сказать читателям, что с Россией мы скоро подружимся и эх как заживём. Пусть все думают, что так думают все.

Оставшись в одиночестве, Гото уже собирался приказать готовить ванную, но тут в комнату пулей влетел его камердинер в белых перчатках. Губы верного слуги дрожали, не в силах удержать тайну, что рвётся наружу.

— Что такое? — нахмурился виконт. — Война объявлена?

— Никак нет. Из Токио телефонировали: на ваш дом совершено нападение членами Японской антибольшевистской лиги. Ультраправые экстремисты, против любых переговоров с Россией. Ваш старший сын дал им достойный отпор и теперь ранен. Однако его жизни ничто не угрожает.

— Вот оно как, — печально произнёс виконт и вдруг ощутил, что, подобно Иоффе, у него уже нет сил, чтобы стать с кресла. — Вот как оно…

Он ощутил себя вдруг очень-очень старым.

* * *

А что же Окава Сюмэй?

Он, очевидно, и тут был, как всегда, при делах.

О том, что он стал главным идеологом возрождения Азии, Окава узнал от агентов полиции. Рано утром к нему пришли двое в штатском, похожие, скорее, на усталых почтальонов, и объявили удивлённому публицисту, что его заслуги оценены по достоинству и отныне он под наблюдением. На всякий случай. Чтобы коммунисты не убили.

Проснувшиеся в соседней комнате студенты-индусы ничуть не удивились этому визиту. И ещё больше убедились в величии своего сэнсэя.

Тем временем Окава пытался осторожно выяснить, положено ли ему, раз уж он такого достиг, какое-нибудь жалование или пенсион? Ему самому, конечно, кроме бумаги и чернил ничего не надо, но надо же на какие-то средства вести агитацию среди других, не настолько развитых народов Азии.

Агенты полиции заверили, что никаких особых средств на великих людей правительство не выделяет. Ведь мыслители вроде Окавы Сюмэя — сами по себе национальное сокровище!..

К счастью, не одно государство интересовалось новоявленным владыкой умов. Уже через неделю пришло написанное на великолепной бумаге письмо от барона Асады. Барон просил о встрече со знаменитым мыслителем — в самых изысканных и безличных выражениях.

Род Асада происходил из тех же мест под Сакатой. Каких-то полвека назад отец барона отправился в столицу помогать императору совершать революцию. И помог достаточно, чтобы получить место в парламенте.

Так что фамилия Сюмэя была ему знакома.

Окава Сюмэй назначил ему встречу в одном из самых дорогих ресторанов тогдашнего Токио, как раз напротив сгинувшего Рокумэйкана. Он рассудил здраво, что раз барон решил финансировать правых — то и за ресторан заплатить не разорится.

И оказался совершенно прав.

Обед был накрыт во французском стиле — всего и понемногу. Барон пожевал морские гребешки, после чего попросил мыслителя прервать лекцию и прямо сказать — сколько он просит.

— Я ничего не прошу, — ответил Окава Сюмэй. — И моё тело, и моя жизнь принадлежат Японии и её императору.

— Превосходно, — ответил барон. — Я вижу, насколько вы безукоризненный патриот. Среди современной молодёжи это редкость. И я готов вам платить за то, чтобы вы убедили тех недоумков, которые к вам прислушиваются, что я такой же безукоризненный патриот, как и вы.

— А как быть, если вас начнут преследовать левые?

— А вы и для левых авторитет?

— Ну, я бы хотел объединить все патриотические силы в Японии.

— Когда объедините, — сказал барон, переходя к супу мисо, — будете получать в два раза больше.

Очень скоро Окава основал своё радикальное общество «Сакуран». Это были радикалы нового поколения, в костюмах и без драк с коммунистами. Высокоинтеллектуальная альтернатива всяким Чёрным и Зелёным Драконам, куда не стыдно заглянуть и начинающему политику, и высокопоставленному чиновнику, и студенту философского факультету, и управляющему из сети стандартных магазинов. Взгляды допускались, в принципе, любые. Главное — приходить трезвым и любить поговорить и поспорить.

Средств хватило даже на аренду типографии, где выходила серия книг теоретического направления и модный радикальный журнал «Острие меча Сакуры». Заполнить их материалом Окава Сюмэй не успевал: он пытался публиковать там стенограммы своих лекций, но становилось слишком заметно, как часто он повторяется.

Новые авторы нашлись среди других радикалов. Были это и журналисты, и отставные офицеры, и даже два буддистских монаха традиции Нитирэна: тощий, круглолицый и добродушный Ниссё и здоровяк Кита Икки, про которого вы наверняка уже где-то слышали.