Стальная Хризантема 2. Самый опасный человек Японии

10. Скандальное происшествие с посланником Иоффе

В мае 1923 года Иоффе всё-таки прибыл в Токио. Вместе с ним были его жена, сын и два секретаря: Сергей Шварсалон и Илья Левин.

Шварсалон был потомок французов из Эльзаса и пасынок поэта Вячеслава Иванова. В секретных донесениях особо подчёркивалось, что он не еврей, а просто очередной коммунист.

Про Левина в донесениях говорили, что он, кажется, состоит в ЧК. Поэтому к ним были приставлены журналист Тагути, в какой-то мере знавший русский язык, и один из упорных сторонников договора, крупный философ Сэцурэй Миякэ, который всю дорогу отвлекал Иоффе разговорами. В перехваченном донесении Иоффе выражал искреннее удивление: он ожидал, что сторонником сближения с Советским Союзом будет умеренный, но социалист, однако и взгляды, и влияние Сэцурэя скорее напоминали приснопамятного Победоносцева.

На том самом вокзале, где теперь стояли ребята и заместитель директора, его поджидала толпа тысяч на пять любопытных токийцев. Почти все они пришли по своей воле — даже у японской полиции не было достаточно агентов, чтобы организовать такую массовку.

Виконт Гото Симпэй ожидал на перроне, его охраняли четверо в штатском. Но взбудораженная толпа даже не замечала известного политика.

Сотрудники вокзала повязали ленты с приветственными иероглифами через плечо, словно выпускники или призывники. В центре зала, где фонтан, оккупированный ныне потёртыми бабушками, строился флотский духовой оркестр. А вот армия всё равно оставалась недовольна этим визитом, и музыкантов не предоставили.

В пёстрой толпе особенно ярко выделялась чёрная униформа полицейских. Они очень старались, но пока не выловили много кого из Японской антибольшевистской лиги, да и предъявить пойманным было особенно нечего. Поэтому приходилось очень бдительно охранять.

К вагону выступил из толпы пожилой японец в капитанском мундире, но без табельной катаны — получается, отставной. У него были обвислые седые усы, как у моржа, и пронзительный, как сталь, взгляд по-прежнему зорких глаз.

Когда дверь открылась и показался советский посланник, этот отставной офицер тут же шагнул навстречу и полицейские из охранения невольно положили руки на рукояти уже своих катан — мало ли что у отставника на уме?

Но старик уже говорил на дипломатическом французском с сильным японским акцентом. Было заметно, что он долго разучивал свою речь:

— Господин Иоффе! Мой сын, поручик пехоты, погиб от действий партизан в Николаевске… — отставной офицер сделал паузу, но его лицо оставалось непроницаемым. — Я полностью приветствую ваш визит, господин Иоффе, и счастлив видеть вас здесь! Я уверен, что крепкий мир и взаимовыгодное сотрудничество между нашими народами сделают невозможными подобные инциденты в будущем!

Оркестр грянул что-то абстрактно-торжественное. Иоффе заулыбался и пожал старику руку. Он вышел на перрон и помахал шляпой торжествующей толпе. Над толпой реяли растяжки с тщательно выписанными приветственными иероглифами.

Уже давно его не встречали так радостно. Советский посланник ощущал восторг толпы, словно тёплые волны, которые плескались о его кожу. Пусть и не способные исцелить, они наполняли его жизненной силой. С ней он мог перенести любую болезнь.

Он шёл вперёд и вперёд и уже ощутил прохладное дыхание из огромных залов вокзала, но тут слева и справа полетели листовки. Словно целый снегопад из тонких белых листков, покрытых диковинными иероглифами, опускался вокруг улыбавшегося Иоффе. То, что японцы освоили печать листовок, очень его позабавило.

А вот виконт Гото был смущён. В протоколе приёма не было ни слова про листовки. Что за самодеятельность! Какое счастье, что высокий гость не способен прочитать ничего из того, что там понаписано!..

Гото едва заметно подтянул к себе тростью одну из листовок и быстро её пробежал.

Его смутил уже заголовок. «Открытое предупреждение преступному Иоффе» — это совсем не то, чем приветствуют иностранного гостя. А когда виконт пробежал немыслимый текст до конца — он обращал внимание только на иероглифы, не отвлекаясь на хирагану грамматических форм, — и разглядел в самом конце, среди предателей японского народа, которых хорошо бы поскорее убить, своё собственное имя, он прямо физически ощутил, как закипает в животе возмущение.

Что эти радикалы себе позволяют? Неужели опять Чёрный Дракон или Антибольшевистская лига?.. Нет, на обороте — «Отпечатана в типографии общества “Сакуран”».

Очень странно. До сегодняшнего дня этот геостратег Окава Сюмэй казался ему безобидным городским сумасшедшим.

Кто его финансирует? Это надо выяснить. Должен быть какой-то национально мыслящий меценат. Надо с ним хорошенько поговорить и сказать, чтобы перестал. А пока — просто спасать положение.

Он подскочил ближе к ничего не подозревающему Иоффе, ухватил за руку и потащил прочь из здания вокзала, к уже ожидавшему автомобилю.

— Провокация, господин Иоффе, — бормотал он по-французски советскому посланнику. — Очередные радикалы.

А позади них уже закипала свирепая потасовка.

* * *

Сложно сказать, каким образом Окава Сюмэй вообще услышал про монахов Ниссё и Киту Икки, этих двух мистических анархистов. Когда он вошёл в силу, они сидели в Шанхае, без денег и особенных перспектив. У общества Зелёного Дракона средства закончились, общество Чёрного Дракона предпочитало оставаться себе на уме, а у Сунь Ятсена самого денег толком не водилось, с тех пор как он в знак протеста ушёл в отставку с поста премьер-министра, но что-то пошло не так и обратно его таки не позвали.

В европейских газетах с прежним восторгом повторяли его давнее прозвище: Большая Пушка. Но не уточняли, что оно значит. Так называли человека, от которого «шума много — толку мало».

Кажется, Окава Сюмэй вышел на Киту Икки как раз через Ниссё. Прежде чем стать монахом и заклинателем, Ниссё работал путевым обходчиком на Маньчжурской железной дороге. И познакомить их мог, например, Танака, бывший Хранитель Государственной Печати, который и рекомендовал Окаву Сюмэя в администрацию Маньчжурской железной дороги. Но с чего бы бывшему Хранителю Государственной Печати интересоваться судьбой какого-то бывшего путевого обходчика? А может, это был совсем другой Танака — человек, который возродил традицию Лотоса и среди учеников которого был сам великий детский писатель Кэндзи Миядзава? Вопросы, вопросы…

Окава Сюмэй был теперь вхож в высшее общество и пропадал там неделями. Так что Кита Икки довольно быстро стал отвечать за кучу организационных вопросов. Расхождений в их взглядах было немало, но их разглядели бы только упёртые академические исследователи, а они издания «Сакурана» не читали. Всё равно там публиковались самые безумные статьи, написанные с самых разных позиций, причём две несовместимые платформы могли сталкиваться не только в двух соседних статьях, но даже в двух соседних абзацах.

Визит Иоффе стал шансом не только для виконта. Кита Икки собрал в типографию всех активистов, которые знали хоть какие-то иероглифы, и за один день отшлёпал тридцать тысяч листовок под заголовком «Открытое предупреждение преступному Иоффе». Текст тоже был примечателен: большевиков там называли «бандитами, которые ещё хуже царского правительства», а Иоффе рекомендовалось «убираться в свой бесполезный Советский Союз и всех коммунистов с собой забрать».

Потом уже все активисты отправились на причал. Кита Икки заверил, что полиция не вмешается: мы же никого не собираемся убивать, мы просто показываем, что красным в Токио не рады.

Так оно и вышло.

* * *

Окава Сюмэй, как это часто бывает с академическими учёными, хорошо разбирался в идеологии и плохо — в житейских делах. Он даже и не подозревал об этой заварушке прямо у себя под носом. В те дни его внимание поглотили другие дела.

К слову, Сюмэй был совсем не против отношений с Россией (и не сильно отличал от неё Советский Союз). Ведь русские — тоже народ евразийский, среди малых народностей Советского Союза немало представителей монголоидной расы, и кое-кто из них даже выбил себе автономию. А что касается коммунизма, то настоящих японцев заморская ересь не соблазнит.

Если устранить эти недоразумения, то это будет первым шагом к устранению плохого взаимного понимания людей во всём мире. Со временем это и вовсе позволит покончить с вредными последствиями противоестественно навязанной материалистической европейской культуры.

Как уже упоминалось, Окава Сюмэй готов был к союзу даже с Сунь Ятсеном.

— Знаете, что говорит мой друг Сунь Ятсен? — говорил он одуревшим от потока тайных знаний спонсорам. — Если Япония действительно хочет видеть Азию управляемой азиатами, она должна развивать отношения с Россией. Русские — азиаты. В их венах течёт азиатская кровь. Япония должна объединиться с Россией для защиты от экспансии англосаксов, которые обнаглели уже окончательно.

В день прибытия Иоффе будущий профессор евразийских наук и вовсе был очень занят важными переговорами насчёт одного перспективного назначения. Конечно, он сам променял академическую карьеру на радикальную журналистику. Но это вовсе не значило, что он не готов к государственной службе. Просто он хотел занять пост позначительней, а не просто где-то преподавать.

И такое назначение как раз наметилось. Маньчжурской железной дороге срочно требовался директор по вопросам идеологии. А чтобы получить этот пост, надо было всего лишь понравиться тем директорам, которых уже утвердили.

Поэтому они поехали ужинать сразу в бордель. Поужинали, выпили, развлеклись, закусили, ещё развлеклись и ближе к середине ночи дрыхли уже все. Бордель был приличный, так что уважаемых гостей сложили в особой комнате на первом этаже и стали ждать, когда ближе к полудню следующего дня дорогие придут в себя и потребуют воды и таксомотор до дома.

В десять утра они ещё спали. А тем временем в токийский домик Окавы Сюмэя ломился какой-то худенький коротышка в чёрном костюме и вышедшем из моды узком галстуке. Хозяйка вышла разобраться и с удивлением обнаружила, что этот коротышка — барон Асада, главный спонсор её мужа.

— Где этот мошенник?! — кричал барон, вцепившись руками в трость так сильно, что пальцы побелели.

— А мужа дома нет, он в бордель поехал, — пояснила она, протирая глаза, — переговоры вести насчёт трудоустройства.

— В какой бордель? Где он расположен?

Получив точный адрес, барон вскочил в личный автомобиль (большая редкость в тогдашнем Токио) и велел гнать. А пока ехали, он пытался вычислить, насколько престижное заведение можно разместить по этому адресу и сколько его, барона, денег этот мыслитель успел там просадить.

Барон влетел в нижний холл быстро, как порыв ветра, и сходу врезал тростью по роялю.

— Окаву Сюмэя ко мне! Быстро!

Девушкам было не впервой успокаивать разъярённого посетителя. Барона усадили в мягкое кресло, дали пиалку с зелёным чаем и начали массировать ему плечи, чтобы прошло напряжение. А хозяйка побежала будить Сюмэя.

Тот кое-как проснулся, ополоснулся из тазика, посмотрел в зеркало на опухшее лицо с покрасневшими глазами и решил, что хуже уже не сделаешь, — а в принципе и так сойдёт. Завязал галстук, разгладил воротничок, нацепил очки — и пошёл на встречу, немного пошатываясь.

Когда Окава Сюмэй вошёл в холл, барон не удостоил его даже приветствия. Просто достал из внешнего кармана свёрнутую листовку и бросил на пианино — дескать, ознакомьтесь.

Окава Сюмэй взял её и начал изучать.

— «Грозное предупреждение жалкому Иоффе»... «Вышвырнуть жирного коммуниста прочь из Японии!..» «Смерть предателям нации — барону Дэну Асада, и виконту, и Симпэю Гото!..» Ну да, типичное творчество рассерженных патриотов. Пооткрывали школ, школьников стало много. — Окава посмотрел на барона, как бы извиняясь за каждого неразумного школьника. — И каждый мечтает о подвигах. Каждый мечтает прославиться.

— Посмотрите, где это напечатано.

Окава перевернул листовку и с удивлением обнаружил там адрес его собственной типографии.

А барон уже опять заводился:

— За мои деньги меня же обещают убить! Вот это я понимаю — вложился в патриотов, помог развитию японской идеи! Да лучше бы я коммунистам деньги давал! У них хотя бы профсоюзы под контролем, а ты, Окава, даже собственную задницу не способен контролировать. Обделываешься на каждом шагу! Эксперт, чтоб тебя, в области религиоведения!

Окава Сюмэй в ответ заулыбался. И эта улыбка была настолько искренней и внезапной, что Асада невольно умолк.

— Господин барон, — произнёс философ, — вам не о чем беспокоиться. Мне совершенно ясно, кто это устроил.

— Только не говори, что масоны или китайская мафия! Только не говори!..

— Это наш сооснователь, монах Кита Икки. Помните, такой грозный усатый монах, вместе с нами на банкете по поводу основания издательства был. Он тогда ещё нормальный был, а вот сейчас с ума сошёл. Мы его за это из нашей патриотической организации исключили. Потому что нам нужны здоровые патриоты, в том числе и на голову. А он, как видите, решил мстить. Пробрался ночью в нашу типографию и всё вот это натворил. Вы ж почитайте повнимательней, что здесь написано! — И он протянул листовку барону. — Такую чушь ни один нормальный человек даже читать не будет, не то что печатать тиражом в тридцать тысяч экземпляров.

— Я тоже это читать не буду, — ответил барон. Было заметно, как неудобно ему злиться под нежными руками симпатичных девушек. — На сегодня ты, так и быть, отбрехался. Я тебя прощаю. Деньги будут. Но что касается охраны типографии — за этим ты, пожалуйста, проследи.

Тем временем будущий профессор евразийских наук уже успел скомкать непотребную листовку и запихать в жаровню.

— Это очень своевременный совет. — Окава сел в кресло рядом с бароном, и на его плечи тоже опустились нежные белые руки. — Поверьте, уважаемый барон, я ничего бы не достиг без ваших мудрых советов. Действительно, охрану типографии совершенно необходимо усилить. Вдруг кто-то решит с помощью моих — а точнее, ваших станков императора оскорбить или как-то по-другому подорвать духовные силы нашего общества. Я собираюсь обратиться насчёт сторожа в общество Чёрного Дракона. У господина Утиды всегда полно непристроенной боевой молодёжи…

Спустя несколько недель рак всё-таки доконал премьер-министра. А ещё неделю спустя случилось Великое землетрясение Канто и международная политика резко перестала всех интересовать.

Что случилось с Иоффе? Он успокоился, подписал что надо и уехал обратно в Россию. Вдали от целительных горячих источников ему становилось всё хуже и хуже. Уже совсем полумёртвый, он написал тогда ещё не развенчанному Троцкому письмо, которое начиналось словами: «Я всегда стоял на той точке зрения, что политический общественный деятель должен так же уметь вовремя уйти из жизни, как, например, актёр — со сцены, и что тут даже лучше сделать это слишком рано, нежели слишком поздно», — и после этого застрелился. Троцкий выступал на его похоронах и, среди прочего, сказал, что «…такие акты, как самовольный уход из жизни, имеют в себе заразительную силу. Но пусть никто не смеет подражать этому старому борцу в его смерти — подражайте ему в его жизни!». Это было, кстати, его последнее публичное выступление в Советском Союзе.

Барона Асаду десять лет спустя зарезал ультраправый студент географического факультета. Подобных террористов в те годы было великое множество. На суде студент заявил, что вступить на путь борьбы с внутренними врагами императора его вдохновили старые номера «Острия меча Сакуры».

А вот покушаться на виконта Симпэя Гото никто из радикалов не рискнул. Было слишком очевидно, что этот орешек им не по зубам. Так что отныне виконт мог без особых последствий развивать в Японии скаутское движение.