Стальная Хризантема 2. Самый опасный человек Японии

15. Удивительные проекты Киты Икки, монаха традиции Лотоса

Кита Тэрудзиро (пока ещё не Икки) родился в семье богатого торговца саке на острове Садо — том самом островке, куда ссылали в своё время монаха Нитирэна, основателя традиции Лотоса.

Этот тесный островок был, конечно, слишком тесен для буйного монаха, которого не утихомирила даже вторая попытка отрубить ему голову.

Не удивительно, что и много лет спустя для энергичного Тэрудзиро этот остров был удушающе тесен. С самого рождения он был там всё равно что в ссылке — и сбежал при первой возможности.

Взгляды его были удивительны. Это была не сложная сеть системы и не какая-то сияющая драгоценность, какую носят возле сердца. Скорее, это была огромная бесформенная куча, куда были навалены самые разные планы преобразования общества.

Какая-то часть этой кучи была близка каждому, но согласиться с ними целиком не мог даже сам носитель. Он был ярым националистом, но из мыслителей цитировал только Карла Маркса. Был озабочен классовой борьбой и братством азиатских народов — и одновременно считал, что воссоединить их сможет только Японская империя. И был настолько непреклонно верен императору и традиции, что его главный трактат так и оставался запрещённым, а сам он чудом не угодил в тюрьму за подозрительную агитацию. Склонный к политическим плутням — и неизменно слишком радикальный для любой серьёзной партии. Человек всегда в гуще интриг полуофициальных движений — и загадочный заговорщик, отлично осведомлённый в загадочном мире тайных обществ. И впридачу — буддистский монах. Разумеется, в традиции Нитирэна.

Вдобавок к этому Кита Тэрудзиро был ярым пропагандистом языка эсперанто. Ведь японский язык очень сложен, особенно письменный. Когда Япония объединит народы Азии, жителям новых колоний будет непросто освоить язык метрополии. Эсперанто окажется здесь весьма кстати. Латинские буквы более-менее знакомы всем азиатам. А его слова, основанные на языках Европы, будут одинаково всем непонятны.

Кто знает: уж не Кита Тэрудзиро ли придумал организовать нашу школу?..

Но за какую бы идею ни хватался Кита Тэрудзиро, в каждой из них его привлекало одно: идея уничтожения мира, всеобщей катастрофы, за которой наступит райская жизнь.

— Я с нетерпением жду величайшей войны, — сказал он отцу, когда ещё учился в средней школе, — чтобы всех идиотов поубивало.

На родном острове ему было так же тесно, как Нитирэну. И Тэрудзиро отправился в столицу.

Тогда он ещё не был монахом. Социализм казался ему достаточно радикальным делом. В старшую школу он так и не попал, вместо этого ходил послушать открытые лекции в университете Васэда, где в ту пору скопилось много профессоров левых взглядов. Родители продолжали посылать ему деньги, к тому же он подрабатывал в публицистике.

Кита Икки писал для радикальных газет и журналов статьи с апокалиптическими прогнозами. Примерно в таком духе:

«Это глупое человечество, это отвратительно безнравственное человечество, это уродливое человечество, и даже его повседневная жизнь, включающая экскременты и половые сношения, — быстро прекратится, будет начисто уничтожено. Его разрушение и появление нового мира для расы богов — не правда ли, должно наполнить наши сердца огромной радостью?»

Насчёт расы богов Кита Тэрудзиро был вполне серьёзен. Из пересказов Дарвина он усвоил, что каждое новое существо эволюционирует лучше, а значит, новая, богоподобная раса, рождённая социализмом, будет настолько же превосходить людей, как человек превосходит обезьяну.

Как и подобает молодому перспективному философу, он стремился быть радикальней, чем все философы прошлого. Или хотя бы тем из философов, кого он удосужился прочитать.

В те времена уже было немало чопорных профессоров, которые искренне верили, что японцы — потомки богов. Доказывалось это обычно через «Кодзики», источника достаточно древнего и непонятного, чтобы с его помощью можно было доказать вообще всё что угодно.

В «Кодзики» много говорится о биографии различных богов, ничего не говорится о сотворении человека. Отсюда вывод: боги не творили людей. Японцы просто их потомки, которые несколько ослабли от времени.

Идеи молодого пока ещё социалиста Икки пришлись им по душе. Действительно, приятно узнать, что ты не только потомок богов, но ещё в то же самое время их предок!

За такое открытие ему прощали даже отсутствие любого образования. К тому же он был уже достаточно начитан, чтобы спорить с официантками о поэзии.

Но Токио всё меньше его устраивал. Еда и жильё были дороги, спасало только изобилие молодых богатых радикалов, которые позволяли жить за свой счёт. Он строчил статью за статьёй, но журналы, в которых они появлялись, сами выходили ничтожными тиражами и не платили гонораров. Они желали видеть у себя только сознательных авторов, которые готовы отказаться от всего ради счастья для японской нации.

Конечно, можно было попытаться издать книгу. Но две огромные рукописи, за которые даже могли заплатить, завернула цензура. Рецензент заявил, что патриотизм у автора, конечно, несомненный, но принимает уж слишком разрушительные формы.

После этого он уехал в Китай — помогать Сунь Ятсену делать Синьхайскую революцию. Революция прошла успешно, но не дала ни политической стабильности Китаю, ни больших денег незадачливому революционеру. Спустя восемь лет он вернулся в Японию с кучей новых впечатлений и без гроша в кармане.

Примерно в то же время он из Киты Тэрудзиро сделался монахом Кита Икки. Было бы ошибкой думать, что он был особенно благочестив. В религии его привлекала власть над людьми и то невольное уважение, которое до сих пор внушает нам человек в рясе. Нитирэна интересовал не столько буддизм, сколько сама традиция Нитирэна — своими радикализмом и апокалиптичностью. На него, очевидно, подействовал пример двух буйных европейских монахов эпохи Возрождения — Джордано Бруно и Томмазо Кампанеллы. А заодно понимание, что наученный горьким опытом Доминиканский орден с тех пор подобных деятелей не принимает, — и уже этим всерьёз ослабил европейскую традицию. Католицизм сдавал позиции и не держал удар, а молодые буйные итальянцы шли в фашисты, коммунисты или американские гангстеры.

А ещё жизнь монаха однозначна. Не надо думать, что надевать, — есть стандартная ряса, чем питаться, — есть посты и обеты. Его диета так же проста и однозначна, как его идеология.

Ну и не забываем одно из возможных значений для слова «икки»: «крестьянское восстание против сёгуната, с формальным сохранением верности императору». Организаторами таких восстаний часто были бродячие монахи, которые обещали безземельным крестьянам обширные участки в Чистой Земле.

А коммунист бы добавил, что ИККИ по-русски — это Исполнительный комитет Коммунистического интернационала. Возможно, это тоже не просто так.

Окава Сюмэй отыскал опасного монаха между туристической Асакусой и мрачным кварталом неприкасаемых. В тесном домике на той самой улочке, что протянулась посередине этих двух таких разных кварталов и где продают посуду, бочки для саке и искусственную еду для витрин, не отличимую по виду от настоящей.

Измождённый и задумчивый, Икки стоял у жаровни. Выбритая голова символизировала монашеский обет, а пробившиеся усики — радикализм и нежелание следовать устаревшим правилам. Окава Сюмэй вошёл и поклонился — осторожно, чтобы ни обо что не испачкаться.

— Сегодня мне снилось, что я был императором, — сообщил Кита Икки.

— И что случилось дальше? — спросил Окава.

— Ничего особенного. Но просыпаться не хотелось.

Чуть позже Окава смог расспросить хозяина и про усы. Кита Икки признавал, что Гаутама Шакьямуни завещал монахам и монахиням регулярно сбривать волосы, усы и бороду, чтобы избавиться от признаков пола и сделаться одинаковыми. Но жил этот Гаутама давно и вообще не в Японии. Были с тех пор на просторах Евразии и другие бесчисленные просветлённые, из них некоторые — даже и с бородой. Причём бороды у них были посерьёзней, чем у жалкого советского посланника Иоффе.

Окава Сюмэй и оглянуться не успел, как разговор о формах бороды перетёк в яростную проповедь. Такой уж он был человек, этот Кита Икки. Хороший организатор — и никудышный политик. За что бы он ни брался, получалась яростная проповедь.

— Я долго жил и действовал в Китае, — говорил Икки. — Я хорошо изучил китайцев. Я прямо сейчас пишу историю последней китайской революции. И я совершенно удостоверился: китайцы не испытывают ни малейшей благодарности за ту опеку, которую мы обеспечили им после победы над русскими. Эти неблагодарные скоты осмеливаются называть нас агрессорами и оккупантами. Хотя только с японской помощью Индия и Китай имеют шанс перестать быть европейской колонией! И жалкая отрыжка европейских идей, вроде пацифизма или социализма, не может принести им избавления. Только Путь Неба может объединить народы Четырёх Морей, заставить их вспомнить, что все они — дети Просветлённого.

— Мы пока в основном по Японии работаем, — напомнил Окава Сюмэй. — Расскажите, как вы видите устройство нашей страны.

— Для начала признаем очевидное — нам необходима революция.

Окава Сюмэй заёрзал. Это было радикально, да. Но сказано как-то слишком прямо и опасно.

— Разве недостаточно просто реформ?

— Когда боишься революции, ничего не достаточно, — уверенно произнёс Кита Икки. — Люди, которые отрицают возможность переворота, — отрицают саму историю. Наполеон пришёл к власти через переворот. Ленин пришёл к власти через переворот и смело разогнал Учредительное собрание, где хватало враждебных элементов с пулемётом под креслом. Наконец, чем была наша революция Мэйдзи, как не государственным переворотом? Люди просто привыкли, что левые совершают революции, а правые — перевороты, хотя по сути это одно и то же. Левые и правые должны объединить усилия и привлечь на свою сторону самого императора. Это не облегчит предстоящего потрясения, но даст ему шанс пройти бескровно.

— Но зачем трясти-то? Что вы собираетесь поменять?

— Разумеется, дворян и олигархов. Уже ясно, что они не желают служить императору. Напротив, хотят подчинить его себе — и теперь уже без любых ограничений плясать на спинах простого народа. Надежды на мирные реформы бессмысленны — ведь и парламент, и все мыслимые комиссии будут состоять из них. Не могут же они отменить сами себя! А между тем аристократия — это и есть стена между народом и императором.

— Это понятно. А что вы собираетесь делать, когда у вас получится её сокрушить?

— Дадим людям свободу. Разумеется, императору будет нужно что-то вроде парламента, потому что он может опросить весь народ. Но избираться туда смогут только порядочные люди, не связанные ни с военными, финансовыми, бюрократическими и ещё какими угодно кликами.

— А где вы найдёте таких людей?

— Можно поискать их среди монахов, к примеру, или среди старейшин отдалённых деревень. Парламент такое место — желающие найдутся всегда. И уже после этого можно перейти к реформам финансовым.

— Этот пункт всегда самый сложный, — заметил Окава. — Потому что никто не знает, что сработает. Реформы, которые предлагают левые, исключают то, что предлагают правые, — и наоборот.

— Они нарочно переусложняют, чтобы было легче деньги у спонсоров вымогать. Всем и так понятно, что никто и ничего добровольно реформировать не будет. Поэтому революция и неизбежна.

— Ну хорошо, так что мы будем делать после революции? Нацию-то возрождать как будем? — На этом этапе Окава Сюмэй с ужасам ощутил, что разговаривает и рассуждает почти так же, как те немногие политики, с которыми он успел встретиться. — Допустим, разогнали мы аристократов с олигархами — что дальше?

— Дальше будем делить имущество. Не то чтобы я за коммунизм. Я противник коммунизма. Но в чём причина популярности коммунистов? В бедности! Вот так мы и поступим: бедность устраним и коммунистов больше не останется. А деньги на устранение бедности возьмём у богатых. Установим потолок: ни одна семья не может владеть имуществом общей стоимостью больше миллиона йен. Изъятого имущества хватит вполне, чтобы обеспечить всех бедствующих. Я живу рядом с неприкасаемыми и отлично вижу: человеку много не надо.

— Императора тоже собираешься ограничить?

— Разумеется. Он подаст пример. Ведь ему не придётся теперь соревноваться в роскоши с богатейшими олигархами. Императорские леса, угодья, всякие пустыри, которые непонятно как угодили в собственность двора, не повредит раздать населению. В государственной собственности оставить только неприступные горы и прочую глушь, которую всё равно так просто не освоить.

— Но ведь горы и прочая глушь — это немалая часть нашей территории!

— Вот её и будем осваивать! У олигархов средств достаточно. Бюджет ни одной из частных компаний, сколько человек ни было бы в совете директоров, не должен превышать десяти миллионов йен. Всё прочее национализируется без каких бы то ни было компенсаций. Десяти миллионов йен вполне достаточно, чтобы ощутить себя богачом, и вовсе не достаточно, чтобы задавить конкурентов. Вот увидите — это только подстегнёт народную предприимчивость. А национализация как раз и позволит бросить все силы не на строительство домов.

— А что делать тем, кому даже десяти миллионов йен не хватает?

— Чтобы построить себе превосходный дом, этого достаточно.

— Но что, если человек захочет построить второй дом?

— Зачем? Человек не может жить в двух домах. У меня вовсе нет дома, и я превосходно себя чувствую. Особо важные производства мы, напротив, будем наращивать до десяти миллионов.

— Не все готовы сделаться монахами.

— Я был в Китае. Я знаю, как это работает. Там олигархи владеют не только фабриками, но и линиями телеграфа, железными дорогами, а с недавних пор — целыми городами. У них есть свои армии, и они ведут яростную войну за территории с потенциальными покупателями. Вот что такое капитализм. Это — возвращение к сёгунату, с его бессилием и раздробленностью. Олигархи говорят, что они опасаются анархистов, — но нам следовало бы опасаться олигархов. У них куда больше возможностей, чтобы развалить государство. И в случае чего какое-нибудь общество Чёрного Дракона всегда готово предоставить любому из олигархов небольшую частную армию.

— Вы с ними поссорились?

— Я увидел слишком близко, как они на самом деле работают. Они не способны к революции, потому что рэкет и выбивание долгов и так приносит им достаточно. Наш главный союзник — не эта международная Якудза, а чиновники, особенно налоговое ведомство. Представляете, как упростится их работа, если мы оставим всего лишь пять важнейших министерств, как в древности, а налог оставим один — подоходный. Мы избавим их от кучи работы.

«А также от кучи вакантных мест, которые они хотели бы занимать», — подумал Окава Сюмэй. Но сказал только:

— Это выглядит разумно, только мало кто с таким согласится.

— Разумеется, миллионы будут против. Но ведь моё-то мнение важнее. Как адмирал Того важнее, чем все давно забытые члены тогдашнего парламента. Как Карл Маркс важнее всех остальных гегельянцев. И, наконец, как наш Император важнее, чем любой из его подданных. Мы же не собираемся тут демократию разводить!

— Я разделяю вашу нелюбовь к мнению случайной толпы — но всё-таки, как разбить аргументы тех, кто приводит в пример американское могущество, которое основано якобы на демократии?

— Я атаковал бы их, например, географической картой. Учебник истории для подобных неучей слишком сложен, там полно непонятных иероглифов. Соединённые Штаты принципиально отличны от других стран. Они основаны на новом, почти не населённом континенте, куда устремились беженцы со всей Европы. Города строились в чистом поле, железные дороги прокладывались там, где не было ещё и дорог обычных. Разумеется, все пришельцы были более-менее одинаковы, все титулы и достижения предков оставались в Старом Свете. Вот и приходится тем, кто на самом деле этим всем управляет, доказывать своё право на власть через выборы. Но мы-то, японцы, ютимся на крошечных островках. Мы не можем строить страну с нуля — у нас и так всё застроено. И наша власть не нуждается в том, чтобы доказывать своё право на управление, — нами и так правит древнейшая в мире династия, что происходит от самих богов! Китай стоял, хоть и на подгнивших столбах, пока им правили императоры. Вот уже восемь лет республиканскому Китаю — и гражданская война в нём становится всё яростнее, и давным-давно нет никакой единой страны, а только клики, которые дерутся за провинции с такими же кликами. Уподобляясь Соединённым Штатам, не превратимся ли мы в Китай? И если мы так хотим усваивать европейскую культуру, почему не уподобиться мирной Бельгии, где до сих пор правит королевская династия? Или, если мы опасаемся пресечения династии, — Италии и Германии с их весьма разумным принципом вождизма?..