Сага о Головастике. Уроки инопланетного мастерства

Девятимирье

«Что же делать? Куда податься? Может, по-быстрому ознакомить Павла со всеми его соседями, да и в путь? Рыжая обещала адрес чей-то сказать. Там, видите ли, настоящие отшельники и философы обитают. А что… А кто такие эти философы?.. ЭВМ с объяснениями напрячь, что ли?

Ещё какого-то Айболита из меня сделали. Коровий и овечий доктор-ветеринар. Не захотел антилопу кушать, тогда получи другое поголовье убогоньких. Ещё и не смотри, не слушай. Больно надо.

А окорок, всё равно, прислала. Наверно, от другой зверюги. Отобрала у браконьеров и… И теперь Павел кряхтит-пыхтит в сарае не только над неркой, а ещё и над мясом неведомого зверя.

Льдом где-то разжился. Или Семалия ему наморозила? Могла и с северного полюса кусок айсберга притащить. Сегодня не буду его в параллели засовывать, повременю. Пусть с ярмаркой своей разберётся. Фрукты и овощи со всего белого света в гости пожаловали.

Что же там за календарь такой в южном полушарии? У нас… Здесь у них весна, а там, получается, осень? Бред. Или не бред? В тропиках жара? Жара. На юге… В Антарктиде холодно. Полюса мёрзнут, а экватор от жары изнемогает? Может, для этого земля кружится, чтобы нигде не закипело и не замёрзло?.. Ага. Семалия ошпариться боится.

А если нет в какой-нибудь Афинии Павла с Нюрой? А если…» — перестал я бродить по закоулкам фантазий и опасений, и переключился на вернувшегося деда.

— Старый, а когда ты впервые услышал свою Семалию в голове? — начал издалека, надеясь на откровенный разговор с хлебнувшим чудес дедом.

— Как только у Яшки колдовскую силу забрал, так сразу же и услышал, что наделал, — признался дед.

— Мать честная! А Николай, как же? Пелагеи сын? Он не забрал у Ясеня ту черную книгу? Кошек ты тоже сам ловил? — ошалел я от новостей двоюродного мира.

— Каких ещё кошек? Какую книгу? Меня тот колдун позвал, я и соблазнился. Пришёл и, не разбираясь, за руку его схватил. А он, возьми и пеплом развейся. Это мне и было наукой. Сразу заголосило в голове. В то же мгновение. А потом инопланетники чудные не заставили себя ждать.

Поначалу казалось, что бесы за меня взялись. А после бесед с визитёрами осознал, что не только есть человеки, но и другие калеки. Поумней нашего брата бывают. Потом попривык. Конечно, покуда ты не явился.

— Так ты про Николая ничего не знаешь? Угодника в ваших мирах нет, что ли? — пристал я с расспросами о кровном и наболевшем.

— Как не знаю? Знаю. Христов помощник был, — ответил дедуля, не сообразив, о каком угоднике я спросил.

— А про… У вас в мире сейчас нет такого? Молодой и на мотоцикле? На Харлее американском никто не тарахтит? — продолжил я терять остатки надежды на встречу с параллельным дядькой.

— Знаю, что у Бога помощников много. Но на мотоцикле… Может, бывают и такие.

— Значит, нет дядьки? Не нравится мне это. Угодника нет, Стихии нет, Природы ейной нет. Байка Давидовича тоже нет. Никто православным ни веточкой, ни букашкой, ни светом добра и жизни не помогает. Никто мотоциклетные песенки не распевает…

Страшно становится. Страшно. Даже не хочу дальше расспрашивать, — отмахнулся я от деда с его калечным миром.

— А мне не поведаешь, что там за веточки и свет? — теперь Павел прицепился ко мне.

— Босвеллия такая в Омане, Йемене и Сомали растёт. Из смолы её ладан делают. Или её смола уже ладан? Так вот. Наши миры приспособили те веточки для особых знаков. Ими и через сами миры пробираться можно… В соседские, то есть. И всякие чудеса делать.

А свет из головы людей. Как нимб на иконах рисуют. Такой свет у нашего Угодника из головы сияет. И люди им согреваются. Душами согреваются и делятся им с роднёй, с соседями. А чтобы этот свет Угодника не заканчивался, его к родственникам… К потомкам на побывку пускают.

Он с ними песенки поет, стишки рассказывает, и плацебо… Вместо…

Точно. Это они воду простую пили, а думали, что самогон настоянный на дурмане. Вот чуди-люди. Плацебо и есть… Как он говорил, думают, что это то-то и то-то, а сами воду лакают и хмелеют.

— Так ты что, родственник самого Угодника? Потомок? Он домой к тебе приходит?.. — взорвался Павел от моих откровений.

— Нет, конечно. Я… Слышал о таком. Видел, как с другими происходило. И мотоцикл у него, и костюм чёрный космический. А ты сам, что, никому не помогал? Свет такой из головы не дарил? Может, просто, не видел свой свет? — решил я сменить объект пристального стариковского внимания.

— Куда уж мне, — начал отнекиваться контактёр.

— Руки, где изуродовал? В НКВД пытали?

— Скажешь тоже. В армии… На флоте, точнее. После разборок насчёт школы и молитв, арестовали и на флот отправили. В Петроград. Сначала пушкарём служил, комендором, значит. «БЧ-2» называется. А как прознали, что грамотей и пишу аккуратно, в кутузку и мутузить. Чтобы в секретку после спровадить. У чекистов писарем служить. Отказался. Я же из этих… Ну, ты, наверно, и так знаешь…

— Из дворян. Продолжай. Об этом я в курсе.

— Из них. Потомок Семёна Сопихи. По-нашему Сапеги. Только, как знаешь, у меня другая фамилия. «Ах, ты из польских шляхтичей, значит, будешь Ляшенкой», сказали комсомольцы и пачпорт оформили. Отказался я в писари, значит. И правильно сделал. Там наш брат больше полугода не задерживался. Чуть что не так… Нет, не к стенке, как у береговых, а на корму и расстрелять.

В общем, по рукам прикладом и кованными каблуками постучали. Переломали все косточки, за отказ на благо родины… Сознание-то сразу потерял. Поэтому за ноги привязали и в Балтику окунули. Вроде как, ненадолго собирались, чтобы кровь унять. Но я так несколько часов телепался. Руки чуть ли не по локоть в воде, а ноябрь месяц на дворе.

Когда очухался, и артрит, и артроз, и контрактура… Букет целый из болезней. Потом, через полгодика, после гошпиталя комиссовали. До войны дело было. Так с тех пор и бедую. Пенсионерствую.

— Нос тогда же сломали?.. Ладно-ладно. Хватит вспоминать. Спасибо тебе за рассказ. Завтра утром пойдём к соседям, — решил я закончить воспоминания и перешёл к планам на ближайшее будущее.

— Мясо и рыбу раздавать? Родите… Мира обещалась приглядеть за запасами. Получается, что раздавать, вроде как, незачем, — выдал дед секреты общения с Семалией.

— Не к твоим соседям по улице, а в соседние миры. Знакомиться с ними. Можем прямо без пещеры к ним прыгать. Просим, а нас зашвыривают. Только искры или молнии в глазах. Ах! А уже в Афинии или Парисии.

— Спи, давай. Утром всё обмозгуем. На сегодня и так… В голове ничего не поместилось, — признался Павел и запер меня в секретной комнате для инопланетников.

* * *

— Изарсия-Ватария?.. Наоборот? Ватария-Изарсия?.. А так слышу. Сорок с лишним годиков дурила-рядила… Понял. Поделом, — ругался с кем-то Павел в соседней комнате, а я, вероятно, от его перепалки пробудился, но до конца не проснулся. — Девять дней? А ежели не выдержит вашего марафона?.. Кто-кто? Я?.. А вместо меня?.. Калика? Кто такая?.. Мужик? Тоже на тёмной магии погорел?.. Ах, погорит. В хате? А кто в хате?.. За хатой, кто пригляд…

Ничего не обещаю. Ничего!.. На старости лет такое… Заместо смерти?.. Нет? Но и над чужим дитём нечего измываться. Наломали… Сами должны выправить. Помощь?.. Такая, ночная?.. Ах, яблоки! Ах, Яблочный Спас!.. Наши это легенды, а не…

Проснулся и слушает? И пусть. Без его спросу… Я сказал! И пойду, хоть к… Уговор. Слово казака.

Дед затих или перебрался в огород, а я продолжил полудрёму с краснобокими яблочными кошмарами, которые всю ночь раздавал, раздавал, а они никак не заканчивались.

Причём, не овечкам с рогатыми тёлками раздаривал, и не антилопам с поломанными копытами, а каким-то человеческим мумиям в белых простынях. Точь-в-точь по больничным палатам бродил и раскладывал яблоки на умершие тела, а те сразу же воскресали и начинали корчиться в агониях и стонах. Не хотели, наверно, обратно к жизни своей возвращаться.

Потом я вылетал в форточку или в окно и прилетал в следующий город, после чего мои яблочные мытарства продолжались с того же, с чего закончились. Только рыжая бабулька сопровождала меня в похождениях. С корзинкой этих самых яблок. Ещё обещала, как только яблоки раздам, так сразу же меня освободит.

Обманывала, как пить дать. Яблоки так и не закончились. Скорей всего, и в следующем сне всё повторится. То есть, следующей ночью.

— Вставай, Ветеринар Заторыч. Завтрак стынет. Время обедать, а ты… Вставай! — безжалостно согнал меня дед с постели и заставил вспомнить все кошмары не такой уж длинной жизни.

— Я на небе? Или у тебя в гостях? — спросил я у Павла, а ответила мне Семалия.

«У меня в гостях. Ты уже на один шаг ближе к своему дому. Спасибо за терпение и науку. И вот ещё, что. Если будешь других людей одаривать пропусками, делай это на открытом месте, а не в пещере. Договорились? Чтобы все мои братья и сёстры это видели. Чтобы знали, что ты настоящий человек и… И Головастик».

— Договорились. Не знаю, на кой это вам, но сделаю. Обещал – сделаю. Только больше не приноси раненых животных. Жалко на них смотреть. Пусть Павел сам им гипс накладывает и крылья ремонтирует. С меня одной антилопы хватит, — поставил я свои условия.

«Договорились. А деду после его командировки я помогать буду. Слово мира!»

— Это ваши дела. А я скоро отбуду к твоим мудрецам. Пойду узнавать, что не так со мной, а что так с вами, с рыжиками.

«Потом договорим. Делай, что собирался. Я прослежу, и с братьями-сёстрами обо всём сговорюсь»— пообещала мир.

Мы с дедом молча позавтракали, будто вечером перебрали с откровениями, а после вышли во двор на подведение фруктово-рыбных итогов.

— Не успеют испортиться. Не переживай, — успокоил меня Павел. — Устыдил девушку, вот она и наметала, как краснопёрка икры. Весь двор в диковинах. Всё солится, сушится, морозится. Отродясь не чаял с таким знаться.

— На здоровье. А почему ругался? Чем-то обидела? Или это вчерашняя овечка приходила? — нехотя поддержал я беседу.

— Нет-нет. Не она. Нам калечного какого-то искать надо. Но то назавтра, вроде. И ещё. Я с тобой теперь, как хвост буду. И не только в соседских мирах. Ты нам тут воду замутил, так что, теперь искать пойду нашу виноватую. Аспида или вурдалака... Не знаю. Ту, которая природу нам зарождала, а потом в опалу попала.

Спутали грелку с сиделкой. Возвели напраслину. Обратно вернуться просить буду. Может, сжалится. И Угодника на твоём мотоцикле разыскивать. Напомнишь мне у соседей поспрашивать. Сказывала, что имеется какой-то вечный жид или кто-то бессмертный.

В каком мире, не обмолвилась, мол, не дело всё сразу выбалтывать. Но мы и сами с усами и причинными волосами. Сыщем. Я поэтому с самого ранья в свой парадно-выходной лапсердак экипировался, да штанцы погладил. Теперь не ударю бородой в овощной салат.

— А у вас точно миры одинаковые? Может, нет других Павлов и Нюр? Даже не знаю, можно ли в эти дела женщин впутывать. Может, кого другого приобщать придётся? Только не женщин. Ещё и одинаковых, — засомневался я в простых решениях, которые мы с дедом сможем осилить.

— Разве ж это несчастье, когда все девки в станице Насти? Когда ходят все с коромыслами и вёдрами, да виляют широченными бёдрами? Казаку только и остаётся, как встать у колодца, чтоб сыскать свою страсть. И которая улыбнётся да приглянётся, ту и украсть, — выдал дед подобие стишка.

— Что ты хотел этим сказать? Воровать девчонок пойдём? Вчера про кобыл с гривами рассказывал, сегодня причинные волосы и страсти-мордасти в ход пошли. А завтра мне третий глаз распечатаешь? — обиделся я на контактёра за его непонятные взрослые намёки.

— К слову пришлось. Извини. Я сейчас не только молодость вспомнил. Я сейчас старости испугался. Столько всего узнал! А сколько ещё, Бог даст, узнаю… Вот и ляпаю, что ни попадя. От нервов всё. Пройдёт. А ты, ежели что, не слушай. Мал ещё. Хотя… Спасом работать уже горазд. Ну, да, Бог с тобой. Авось, позабудется и заново сбудется, — нагородил дед околесицы, но у меня отлегло.

То ли яблоко от души, то ли камень от совести, что-то от чего-то отвалилось точно. Полегчало.

— Без пещеры в этот раз обойдёмся. Кто у нас по списку в соседях? — начал я новый учебный день с воспоминаний. — Семалия, Ульения, Афиния, Воледий, Гелений, Данилий, Забавий, Парисия, Родимия. Вообще-то их имена – страшная тайна. Никому походя о них не болтай. Требовать всякое начнут. Народец-то у нас, какой? Корыстный и грешный.

Чтобы беды не было, миры сами представляются. Проверенным и надёжным. А если надежд не оправдывают, тогда память у них пропадает. И поделом балбесам. У меня только всё наоборот да кверху ногами . Что не хочу – помню и знаю, а что нужно – дырка от бублика, и сквозняк через оба уха.

— Значит, начнём считать, будто мы заглавные? Мы за первым номером? Вроде же, договорились о восьмёрке? — напомнил дед. — А про тайны не переживай. Не проболтаюсь, где болтаюсь. Самому дороже выйдет. Так что, молчок и дверь на крючок.

— Уговор. Семалия! Рыжая красавица, прими вызов. Нас к соседям. Только сначала мы с дедом зайдём за уго… — не успел я с подробными инструкциями, как в глазах потемнело.

— Что-то с солнцем? — удивился Павел неожиданному затмению.

— Это я вас в Ульению закидываю. Там уже Павел и Анна гостей ожидают. Сестра им всю ночь голову морочила, так что, вроде бы, к чудесам приготовились. А я, с вашего позволения, загляну к Ульении вашими глазами? — открытым текстом обратилась к нам Семалия раскатистым и приятным голосом, а из темноты небытия, или междумирия, на нас глянуло её красивое зеленоглазое лицо с рыжими кудрями волос. — Фотографию мою в кармане потом найдёте.

— Знакомься, старый. К нам шиньон с бигуди пожаловал. Мир собственной женской персоной! И правда, рыжеволосая красавица, — затарахтел я, прогоняя страх и ужас от невиданных рыжих признаков.

— Таки женщина? Родительница! — раззявил дед мало-вооружённый зубами рот, но видение неожиданно кончилось, и мы оказались посреди такого же дворика, только с двумя перепуганными аборигенами – Павлом девятым и его супругой Анной-Нюрой.

— Здравствуйте жители параллельного Армавира, — завёл я знакомство первым, потому как, все сначала замерли, а потом начали усердно креститься и плеваться через левое плечо. — Хватит вам. Мы же не бесы. Мы гуляки-повесы. Соседи мы параллельные, ей Богу.

— Ты, что ли, Катализатор? А ты, что ли, я, только сосед? Похож, — первым пришёл в себя не мой ученик, а девятый Павел.

— До последнего не верил, — признался Семалийский и протянул близнецу корявую руку для приветствия, а сам, как вылупился на «покойницу», так и не смог оторвать взгляда.

— Сказывали, что ты вдовый. А моя зараза жива-здорова. Ха-ха! Одолжить? Немножко пожить? Ха-ха-ха! — начал шутить девятый, но глазки его так и не успокоились, так и запрыгали, то на меня, то на моего деда.

— Вдовый, но бедовый. А… Нет. Сам справляюсь. Руки видел, какие. Почти золотые. А твоя… Вылитая Нюрка. Она и есть. Радуйся, что ещё вместе, — начал оттаивать мой контактёр и, вроде бы, пришёл в себя. — Что же мы так поторопились? А гостинцы? А рыбку?

— Милости просим в хату, гости дорогие! — первой взяла слово баба Нюра. — Нам вчерась и без вас манна небесная цельный день в огород сыпалась. И рыбкой знатной одарили, и птичками разными дикими. Всего вдоволь. Спасибо доброй Родительнице-кормилице. Всю-то ночку с нами, убогонькими, разговаривала. Наставляла-заставляла. Насилу сдюжила вразумить этаких закостенелых да склерозных. Еле с дедом сообразили. Еле поверили. А тут и вы.

Когда все вошли в хату, я сразу понял, что влип, как тот тарантул острыми жалами в мягкую смолу. От одного только взгляда плохо стало. Не от обилия закусок и бутылей на столе, а от осознания, что придётся всего по одному параллельному визиту в день делать, никак не более.

Просто, не осилим мы с дедом своими желудками и мозгами столько яств и задушевных разговоров, а обрывать хозяев на полуслове, или половине пирожка, обижать и уходить – никак не представлялось возможным.

После трёх довольно нервных и скоростных тостов я решил отпроситься во двор, чтобы перевести дух и познакомиться с миром Ульенией. Старички на меня вначале покосились, а потом вздохнули с облегчением, если не сказать с радостью. Почему так, я осознал только на улице.

— Это он и есть. Спас! Ей Богу! Катализаторыч!.. Малый, да удалый… Мастер не все руки. Спасёнки только визжат! Головастиком себя называет, — понеслось мне в спину шушуканье на повышенном алкогольном градусе.

Пришлось тащиться в конец ухоженного огорода. Там, уже среди аккуратных прямоугольных грядок с редиской и прочей ботвой-рассадой, начал свои речи:

— Мир Ульения, ты тут, или с пенсионерами? Пара вопросов свербит. О родном дядьке Николае, который Угодником должен работать. И о Калике, его заместителе. Ещё о пропуске. Кому давать? Обоим, или твоему деду сразу пару впаять?

«Во-первых, здравствуй, Головастик Васильевич. Ну, и навёл ты шороха у Сёмы! Мамку нашу так и задёргала. В общем, правдой оказалось, что ты Катализатор. Даже если сегодня сгинешь, нам ещё чесаться-перечесаться. И за десять циклов не управимся. А про Николая… Не у меня он мыкает свой бесконечный век. Никто ему так и не объяснил, что с ним случилось. И сама я толком не знаю. Нет у нас никакой службы от лица смерти. Или мне так кажется? Потом уточню у кого-нибудь. Что замолчал? Не испугался?»— вежливо поделилась новостями Ульения.

— А чего пугаться то? Встретила, как человека. Ни на вертел не насадила, ни на расстрел не отправила. Угостила…

«Тебя и так встречали?! Не Семалия, надеюсь?» — удивилась мир.

— Нет-нет. У меня дома так… Во втором круге так испытывали и воспитывали. Я же и там отличился, поэтому они… Пару революций у них затеял. Боролся с так называемым женским мироустройством. Ну, пока не понял, что никакой разницы то и нет. Что в мужских мирах тётки всеми командуют, что в женских. Мамки, одним словом, — признался я в кое-каких домашних грешках.

«Так и должно быть. Вот только у вас и рудименты кое-какие почему-то сохранились. Слыхала, что вурдалаки энергетические остались. Ещё их перевёртыши, которые помощники.

Ума не приложу. Как же они смогли… Хотя, если они взаправду не питались и продолжают не питаться вашими страданиями и радостями, тогда…

А мы взяли и прогнали… свою… Мамкину помощницу. Заподозрили в таких грехах. Вернее, добрые подсказчики присоветовали. С других звёздных систем. Там такое было, и сейчас есть. Но ты о другом устройстве поведал. Теперь вот исправиться хотим. Вроде как, Сёмкиного Павла с тобой отправить собираемся. Лично я против. Того же пьянчугу Николая можно, а деда поберечь надо. Один же он у неё».

— Какого такого пьянчугу? Это ты про Угодника? Вот так новость. То вечный жид, то Кощей, а теперь пьяница? — изумился я очередному салату с уксусом. — Он светом добра сиять обязан, а не светиться от самогона. Разберусь я с ним. Всё выясню и, если потребуется… Моя родня хоть?.. Без разницы. Отогрею его душу. Где обитает?.. Ладно. У других спрошу.

«Так ты уже вещи раздваивал, живую водицу мастерил, а что, кроме полётов, можешь предложить? Чем ещё твои родные миры балуются?» — пристала ко мне любопытная и словоохотливая Ульения, как тот банный лист, а я почти что начал гордиться собой и своими домашними приключениями.

— Всем подряд развлекаются и не каются. Кстати, они, между прочим, в голову не залазят. Снежками кидаются или факел демонстрируют. Теплом и холодом космическим в лицо нам дуют. Прикидываются, что разговаривать не умеют. Чтобы религию христианскую не замать. А вы тут Родительницами представляетесь. Это Евой, что ли? Или кем повыше?

«Как к нам обращались… Теперь правду узнают, так что… Мы же не со всеми подряд разговариваем, а с избранными. Что плохого, когда они…» — начала пробуксовывать Ульения.

— Благоговеют? Охают и ахают? А вы знаете, что в моём мире даже с Богом все на «ты»? И это его воля. Никаких скидок на святость или могущество, и тому подобное. Конечно, по моему детскому разумению. И вера наша нисколечко не страдает.

«И что, вы его не молите ни о чём?» — удивилась женщина-мир.

— Молим. Но пощады для себя не просим. Мамки за деток молятся, за мужей, за предков, за потомков. Славим, опять же. Как с язычества повелось, так и кричим: «Слава Богу!» И всё. У нашего Господа достанет и юмора, и самокритики. Ничто не совершенно. И никто не совершенен. Так учат. Но… «Хочешь обратиться к Богу – обращайся к себе». «На Бога надейся, а сам не плошай». «Очень-очень нужно? Сделай. Кто это может сделать? Только я. А Бог, может, поможет». Почти по-хамски получается, зато по-русски, — выдал я всё, что наскрёб в секретной комнате знаний.

«Кошмар! А ещё себя православными, небось, называете?»

— Называем. И Русь всегда святой именуем. И верим в её святость, несмотря ни на что.

«А ты знаешь, что она и впрямь особая? Сюда из разных миров тропка проложена. Только здесь можно открыть великие тайны. Только здесь были святые старцы, которым никакого крова не надобно было. Юродивыми их звали. Никакого мороза не боялись и не боятся. И маковой росинки им хватало на целый год. И никто из них после смерти не превращался и не превращается в зловонную мёртвую плоть».

— Не шутишь? И сейчас такие в тебе есть? — перепугался я религиозных подробностей.

«О том уже после возвращения домой подумай. Узнаешь, у кого мощи мироточат, да чьи иконы заливаются слезами по грешникам».

— Не уверен, что скоро вернусь, но вернусь. Обещаю. Так что они там? Которые Павлы? Наговорились взрослыми секретами? Пока не совсем захмелели, вызови мне своего. Я его пропусками одарю и про общее собрание скажу. Хочу их всех разом в пещере уму-разуму учить. По одному больно хлопотно.

«Не жалко тебе?.. Сейчас же выгоню Семёновича проветриться».

— Нисколечко. У меня же на всех хватит. По два на брата. Восемнадцать ещё останется, и что? Сдам пару экзаменов на зрелость-умелость и открою тайну золотого ключика. Покажут мне Пещерыча с его Болидией. Потом и до дому тропку сыщу. Скафандр ещё шить-кроить, признак стряпать. И ладно. Сдюжим и отутюжим.

«Что за скафандр? Какой ещё признак?» — не поняла Ульения.

— Это секрет. От миров секрет. Чтобы по космосу путешествовать.

«Не слышала о таком. Таких не бывает. А признак?»

— Ага. Не бывает. Я сам такой кубик надевал и сквозь всякую материю плавал. А признак, это всего-навсего копия чего-нибудь. Той же табуретки. Того же человека. Только без сущности и внутренней начинки.

Как я понял, картинка, но на ощупь настоящая, почти что живая. То есть, все признаки на лицо есть, а самого предмета никак нет. Причём… Что-то там «прецедент существования не обязателен». Вроде, так. Можно и дракона сконструировать. Хоть стеклянного, хоть живого. Потом полететь на нём, куда угодно. И НЛО, и лошадей. Ковры-самолёты, и всякое прочее. Любую фантазию в жизнь воплотить.

Кошмары, кстати, тоже. Показать среди ночи какого-нибудь носорога за окном. Ещё паром чтобы дышал и огненными глазищами моргал. Никакие грешники не выдержат. Каяться побегут. Так, конечно, нельзя делать без желаний своих помощников. Но на вооружение возьми.

Ещё мне из звёздного луча ружьё волшебное делали. Пулялось, чем попросишь. И пулями-жаканами, и мороженым, и молоком в бутылках. Угощал и хулиганов снарядами, и друзей шоколадками. Всякое было да, сплыло, — погрустнел я от воспоминаний.

«Всё ещё будет. Встречай моего кандидата в ученики-последователи».

— Лишь бы не в преследователи. Готов к труду и обороне миров? Подставляй локоть. Левый, — начал я воспитывать Павла Ульенийского.

— Прямо-таки пропуск у преисподнюю? Шучу. Поведал близнец о тайном походе и таком же проходе. Сам сыщу после. Ой! Запекло. Ой. Второй раз. А два-то на кой? — не совсем членораздельно пролепетал Семёнович девятый.

— Ученика потом найдёшь и передашь. Осторожней с ними, с пропусками. Если хулиганить начнёшь – их мигом заберут. И поторопись с пещерой разобраться…

Может, прямо сейчас отнесёшь меня с ним? Войдём в пещеру, и сразу обратно. А Образ им потом включу, когда всех соберу. Пока пьяненький, не так страшно будет.

Согласен на полёт ангельский? Или копию соседнюю для азарта захватить, чтобы друг перед дружкой в грязь лицом не…

«Хватит бахвалиться. Если согласится – отнесу» — оборвала мир мои речи.

— А готовый я. Тащите на заклание, аки агнца! Не пикну, — пообещал Павел девятый.

— Нет уж… Или по дороге проветрится? — засомневался я в целесообразности обучения пьяных пенсионеров-любителей.

Но Ульения всё расценила по-своему. Пару раз кашлянула освежавшим снегом в лицо седого питомца, потом подхватила и понесла нас с ветерком на Фортштадт-гору.

— Сокрыла? — напомнил я, осторожно.

«А как же».

— Таки и это не выдумка? Ангел. Хоть и всю жизнь грешил, — запел свою серенаду Семёнович девятый. — Значит, сподобился на старости лет о чудесах выведать. Слава те, Господи! Спасибо за пригляд и заботу!.. И за такого головастого гостя. Без него бы дурнями померли.

— Пошли, я тебя в космос запущу к самому солнцу, — пообещал я деду, когда мы приземлились на Фортштадт и пошагал в очередную пещеру очередного мира.

* * *

Быстро сказка сказывается, а в жизни всё наперекосяк оказывается. Пришлось мне и Ульенийского с Образом знакомить. Всё повторилось. И охи, и вопросы, и обещания служить родным мирам верой и правдой. И подтверждение особого видения на мироустройство и его неправильную нумерацию.

В общем, я был терпеливым посредником. Может, именно в тот момент осознал значение этого слова. Посредник между мирами, посредник между знанием и невежеством, посредник между высшим разумом, высшей наукой, и прочими божьими созданиями.

Что-то со мной случилось в этом коротком путешествии. Точно случилось. Что-то поселилось в душе и разуме. Что-то тёплое и светлое. Нет, спокойным и терпеливым я, конечно, не стал, но почувствовал, что не случайно занырнул в эту вселенную. Совсем не случайно. А вот, зачем? Этим вопросом я и озадачился.

Все вокруг старались меня научить, рассказать что-то несусветное и заоблачное, а я всё складывал в головушку, не задумываясь. Надеялся на последующие озарения и объяснения. Торопил время без оглядки. Думал быстрее оказаться, где-нибудь у чужих и умных дядей, которые всё растолкуют, всему научат и повысят мой уровень допуска.

Как я тогда ошибался! Но об этом узнал гораздо позже.

* * *

— Подъём, голуба. Я блинчиков наделала. И Павлы тебя дожидаются. Похмелятор включать собрались. Ты уж дозволь дедам дерябнуть, а то глазами дырку на бутыли просверлят, — ласково разбудила меня баба Нюра девятая.

— Мы всё ещё в гостях? — растерялся я от блинной побудки.

— А как же? Чай, не чужие. Как сам-то? Все подвиги успел… Ой! Ну, и айда за стол. Покомандуй старыми увальнями. Тебя дожидаются. На работу куда-то собрались. В чей-то мир. Наша Ульения им с рассвета умы вправляла. Только поддакивали. А куда деваться? Взялись за узды – шагайте вдоль борозды, — выговаривала баба Нюра так ласково, так вкусно, что пришлось вставать, несмотря на почти бессонную трудовую ночь с теми же яблочными кошмарами.

Опять летал, скакал, наделял бесчисленных мумий яблоками и стонами. Всю ночь. И снова какая-то бабулька мной понукала, как наш директор школы озорниками из старших классов. Вновь то и дело яблоки в корзину подсыпала. «Второй шаг. Второй шаг», — покрикивала. Думала, что подвоха не видел. Видел, а что толку?

Отложилось в памяти, что девять ночей кряду так и буду ангелом работать. Оживлять тех, кому и без жизни не так плохо в их простынях. Пусть снова страдают. Такая их доля.

— Очухался? Как сопел? Блошки не одолели?.. Нет их. Шутка такая, — встретили меня близнецы Семёновичи всё за тем же столом, уставленным деликатесами и обычными яствами.

— Угораздило же меня на яблоках зациклиться. Снова всю ночь грыз, грыз. Кусал, кусал. Бросал, бросал, — начал я жаловаться, а Павлы так и прыснули со смеху.

— Нелёгкая эта работа. Ой, нелёгкая, — заголосили деды.

— Цыц, ироды! Беды не накличьте. Хлопец умаялся. Пожалели бы, да сами по соседям прошлись. Ума-то много не требуется. Сказали, рассказали, показали. Что он с вами, старыми, нянчится? Может, о другом ему требу… Да, не о том я! Зубоскалы, — попыталась баба Нюра успокоить одинаковых с лица и затылка, но тщетно.

Так и посмеивались деды, сидя за столом, и над женой – женщиной, и надо мной, и над мирами, и их будущими, не такими уж страшными, проблемами.

— Терпи, казак. Подрастёшь и поймёшь, сколько дров наломал. На долгий костерок хватит. Тепло не только тебе одному будет. Согреешь… Почитай, уже согрел очень многих. А сколько ещё впереди. Спасибо, что нас, малоумных, приветил да на звёздной карте отметил. Мы теперь изо всех сил сиять будем. Места в небе мало будет. Так разогреем холодный космос, что всякая срамота сгорит или сплавится! — пообещали незнамо что деды-привереды, а я, как кот Васька, слушал и кушал.

Блинчики ел, сметану кушал, чай пил, никого не торопил.

— Куда собрались? — начал я чинную беседу, и тут всё закружилось и завертелось.

Мнения разделились, но ясно было одно: не ночевать мне ни в Семалии, ни Ульении. Уже очередь выстроилась из желавших приютить Головастика Васильевича. И в Афинии, и в Воледии, и в Гелении, и так далее.

Уже во всех девяти мирах "моросило" уточками и рыбкой во дворах, яблочками и прочими фруктами в вёдра и выварки, строило козьи, и не только, рожи, и морочило видениями с самыми реальными и цветными автопортретами родных миров.

«Заждались» меня все сразу. Хорошо, что почти везде проживали пары из Павлов с Нюрами, да арапом больше не дразнили из-за моей повышенной смуглости. Только у Данилия Павел тоже оказался беспризорником, зато он проживал с младшей дочкой и внучкой Настей.

Оказалось, у всех поголовно были десятилетние внучки с такими именами. Вспомнил я присказку о станице с Настями и улыбнулся по-доброму, хотя до широких бёдер… Рано пока об этом.

Закрутился я, как та белка в колесе. Ночь у Афинии, ночь у Воледия. Голос ещё мужской в голове гаркнул, почти каркнул. Родитель, видите ли, нашёлся. Перепугался сначала, но представил своего Скефия и сразу успокоился.

По-другому устроили у себя в грозди, и что с того? Имеют на это полное право. Помогу кое-какими знаниями и пониманиями, пусть их сначала примерят, а потом решат, что с ними делать.

Только кошмары так и не кончились. Каждую ночь: «Третий шаг. Четвёртый шаг. Пятый. Шестой. Девятый». То бабушка яблоками драконила, то дедушка ими же издевался. А с утра всё повторялось. Ни дядьки Угодника не нашёл, ни Калики, ни каких бы там ни было умников или отшельников. Зато каждый божий день питался по высшему разряду. А вот ночевал и в девчачьей времянке, и в тайной комнате.

В общем, на десятый день собрал я всех девятерых Павлов в пещере, предварительно в двойном комплекте наделив пропусками. С запасом для их будущих учеников. Посчитал, что осталось у меня восемнадцать, и успокоился. Как позже выяснилось, рановато я успокоился.