Сага о Головастике. Уроки инопланетного мастерства

Чужой букет параллелей

— Как зовут, Кармальдиевич или Кармальдиевна? Не хватало ещё с бантиками заплетаться. Земля Кармальдиевна! Приём! Жду тёплого ответа, как соловей лета, — бурчал я недовольно, всматриваясь с Фортштадта на освещённый красным солнцем город. — Семалий или Семалия? Жду небесного экспресса до вашего Пабло с улицы Майкопской. И сокрытия, само собой.

От непривычного, казавшегося густым, солнечного света всё вокруг виделось тёмным и безрадостным. И небо тёмно-фиолетовым, и облака – серо-жёлтыми дымами разной прозрачности. Зелень деревьев и травы казалась тёмно-коричневой или оливковой разных оттенков. Метёлки ковыля, наоборот, были седыми и воздушными. Радовали глаз только странные и казавшимися белыми соцветия мака, и ещё тысячелистники с их махровыми шапками цвета мимозы. Полевые бессмертники походили на точёные бронзовые солнышки.

— Как-то тут у вас непривычно… Глухома-ань! Армавирские… эти. Как вас… Как меня слышно? Как меня видно? Приё-ом! — разразился я громами и молниями, чтобы скрыть настоящие эмоции и чувства, рвавшиеся наружу.

«Чего раскричался? Не знаешь, как правильно с мирами разговаривать?» — спросил я себя, но совсем не своими словами и совершенно не родным внутренним голосом, потому как женским.

— Тут миры снежками и факелами не балуются, значит? А чего мелочиться? Залез в голову и побеседовал, — всё ещё не веря в такую возможность головного вмешательства, выговорил я вслух.

«Всё умеем. Всему обучены. Зачем пожаловал?»

— Меня же прислали к Пабло на дегустацию палтуса. Сказали, пока с Акварькой Кометной пуд соли не съем, в космический туалет не пустят, — грустно пошутил я, надеясь на какие-нибудь мирные объяснения.

«К Павлу можно доставить. И сокрыть, разумеется, чтобы людей не пугать. Таких смуглянок не все из местных видели. А кто ты такой, ещё вопрос», — подумал я мыслями очень похожими на голос Кристалии.

— Бла-бла-бла. Так один знакомый дух говорил, когда не желал слушать моих стенаний или оправданий. Вези уже, извозчик. А то солнце ваше светит, но у меня, всё равно, сумерки в глазах. Теперь понятно, как себя в чужих… В родных… На других планетах пришлые люди чувствуют, — бухтел я во время очень медленного, по моим меркам, перелёта с Фортштадта к Пабло-Землянину, оказавшемуся то ли первым, то ли старшим контактёром.

«Ты не пришелец. Ты недоразумение. Значит, тебе сейчас около десяти лет от роду?»

— Ага. Около. Только это уже не имеет значения. Обратная дорога… Возврата назад в… Будущее… Или вперёд, в прошлое… На своё место? В общем, я заблудился. Задание не выполнил, как и просили, но всё равно каким-то чудом провалился на к… В общем, на кулички, — снова погрустнел я от навалившейся ностальгии по родному и очень далёкому Скефию с его лучезарной мамкой Кармалией.

«Может, ты сейчас на своём самом главном задании? Может, ты всю свою никчемную жизнь проживёшь ради какого-нибудь одного-единственного дня? Ради сегодняшнего, к примеру?» — пристала ко мне Семалия-Земля, а перед глазами появилась и погрозила стеклянным пальчиком Кристалия.

— Ага. Как же. Ради вашей… Нашей… Да, разве можно прожить целую жизнь ради одного дня? Ересь. Кто это мне… Объяснял? — встревожился я из-за новых неизвестных мыслей и слов, всплывших в сознании.

«На планете отшельников бывал? Такими терминами только они и религиозные фанатики бросаются, а сами их мало понимают».

— Тебе-то откуда знать? В школу, что ли, ходила? Был я на такой… На таком астероиде, но он неправильным оказался, и оттуда все разбежались.

«Ты на каком-то недоразумении был, а не на… Извини. Ты ещё не… Уже приехал. Знакомься», — чуть ли не закашлялась Семалия и уронила меня на грядку редиски в огород к неведомому Пабло.

— Товарищи земные земляне! Встречайте инопланетянина самого лучшего, только слегка головой заблудшего! — прокричал я громко прямо с ухоженного весеннего огорода и пошагал в сторону хаты.

— Кого там ещё принесло? — донёсся до меня знакомый и почти родной голос местного Павла.

— Контактёр-билетёр тут проживает? Я с параллельной и очень далёкой астры-мимозы. Прилетел опылить вам тюльпаны и розы, — заработал во мне вредный моторчик острослова, роль которого всегда исполнял, общаясь со своим Павлом.

— Сиренью обойдёшься. Кто таков? Не наш, видно. Больно рожей загорелый, — встретил меня – пришельца хмурый и угрюмый дед-землянин, сообразно своему обычаю и мрачному юмору.

Этот Павел показался мне немного моложе и не таким уставшим от жизни. Борода была аккуратной, густой, но более жёлтой, наверное, из-за седины. Лицо тоже выглядело неестественно бледным и неправильным из-за красного освещения и кривого носа, скорее всего, поломанного ещё в молодости. Руки были такими же изуродованными, а вот на голове красовался несуразный треух чёрного цвета. Причём, специально завёрнутый одним ухом вверх, от чего шнурок шапки нелепо болтался, как бубенчик у королевского шута. Единственное яркое отличие, действительно бросавшееся в глаза, было отсутствие костыля, приклеенного к правой ладони.

Общая картина мне показалась нелепой, особенно из-за комичного треуха и грязно-бурого фуфаечного костюма на фоне майской, почти летней, зелени цвета бронзового хаки.

— Здрав будь, барин! Поклон тебе от соратников и тружеников мирный угодий, — поздоровался я с дедом, как с ровней.

— Вежливый? Ну, и откелева сам? Больно ранний фрукт. И мордой лица на кого-то из наших похожий, — вслух думал Павел и, не стесняясь, разглядывал незваного гостя в моей инопланетной персоне.

— Я из будущего. Не из вашего, конечно, но такого же несуразного. Зато не заразного. Так что, сам понимать должен, что каляки-маляки разводить прав не имею. Выдавай своё контакт-разрешение на отпущение моих туристических грехов, да я проваливаю в родную Италию.

Сообщи пещере, что я свободный. Мне ещё до своего далёкого дома, да в своё будущее время надо забираться и карабкаться, — браво вступил я в пикирование, а Павел и треухом не повёл.

— Сейчас! Все дела забросим и пощады попросим. Почему сам, с кем надо, не сговорился? На кой ко мне заявился? Пошли в хату. Там ответ держать будешь.

…Да, не о будущем, а о прошлом, — распорядился дед и повёл меня в гости, как на допрос.

Пришлось разуваться и знакомиться с жильём неправильного и параллельного ворчуна-учителя.

— Хоть и чужой для меня ваш красно-малиновый мир, а особой разницы в обустройстве не вижу, — констатировал я ощущения после осмотра копии Скефийского жилища и кивнул на запертую дверь в следующую комнату. — Инопланетников в этой комнатке хоронишь от любопытных?

— Спервоначала сам сознавайся во всём, а потом уже я ответствовать буду. Зачем к нам забрёл? Кто таков? Ежели это, конечно, на нашем будущем не отразится. По какому такому заданию или недоразумению? — по-деловому приступил контактёр к расспросам.

— Глубоко занырнул. Не рассчитал с могучими силёнками. Хорошо, что не так далече, а то бы снова заимел контакт с пелёнками, — начал я витиеватые росписи собственных ошибок, доведших меня незнамо до какой параллельной ручки.

— Нашенский, получается? Или таки, инопланетник? Меня откуда знаешь?

— Ваша пещерная балаболка заперла тут. Которая на Во́роне заправляет и добрым людям мозги вправляет. Астероид, что на небе болтается и «Чёрным» называется. Так и сказала, мол, нате, ан дверь моя на лопате. И покудова Павла уму-разуму не научишь, проходу домой не получишь, — решил я слегка поиздеваться над треухом и выдал на-гора импровизацию, на которую вряд ли был способен в родном мире.

— Я на эти блестящие штучки равнодушный. Ты мне доклади, как в сам деле было. Чего ради какого-то арапа-недоросля ко мне посылать? Краснобаить я и сам обучен, слава Богу, — выдал дед достойный откуп и отказался выписывать мне пропуск на Греноли.

— Я не арап, а русский. И ежели на то пошло, армавирец до костей в мозгах, — обиделся я на Павла и его совсем не рифмованный ответ.

— Из каких армавирцев? Таких городов много. Укажи мир. Или но-мир, — потребовал Павел.

— Голова закружится. Лишние знания не залезут в твою… А ты, часом, не под добровольным мирным отупением? Вроде, учительствовать ещё не начал? Я насчёт посредников, а не рекрутировать обратно в школу под дулами комсомольских наганов.

— Понятия не имею, о чём ты, — выпучил дед глазки, а у самого бородёнка так и затряслась.

— Ну-ну. Значит, разговор кончен. Спасибо вашей хате. Выписывай писульку местной командирше, да я отбуду к своей манной каше. Не вынуждай меня самому теле-подпрыгивать на Тичарити. А то обижусь на вас до белой коленки, как у одноклассницы Соловьёвой Ленки, — решил я закругляться, пока аппетит не разыгрался.

— Это ты окстись и перекрестись. Не доводи до белого каления моего злобного гения. Разговаривай, как человек, а не как… А ты не Палашкин внук, часом? Больно на Николу ихнего похожий, — заподозрил дед неладное и пристально вгляделся теперь уже в моего злюку-гения.

— Калибром не вышел. К Угодникам в родственники. Погибший он, вроде.

— Дык, он мужа одной квочки спас, а сам наступил на фугас, — начал дед тормозить контактёрскими мозгами, видно из-за моих разговорчиков, наведших его на невесёлые мысли.

— Расставаться будем? Или квартировать во времянке принудишь? На то согласий не давал и не даю. Объем подчистую. Судаков с бананами потребую на завтрак, — начал и я захлёбываться в откупах и отговорках.

— Батюшки!.. Откуда в курсе наших суматох? — опешил дедуля и снял, наконец, несуразный треух.

— У квартального справки навёл. С миром вашим потрещал. Отпусти, а? Я хороший внучек и рот закрою на ключик. А хочешь, глазами отвернусь и до дома вернусь, — клянчил я свободу, хотя и не представлял, куда можно податься.

— Значит, ты всамделишный Катал Заторыч. Не думал, что такой недомерок явится. Чаял с серьёзным мужчиной пообщаться. Не задалось, видно, — расстроился неправильный Пабло.

— Яблок Огрызыч я, а не Катал… Что-то там. Пристали, как банные тазики к распаренной попе. Почему пришлых человеков арестовываете? Своим умишком слабые? Работники-недомерки надобными стали? Я ещё в своих мирах порядка не навёл. Не уровнял, как обещался. А мною уже раздариваются направо и налево.

Говори, как в будущее вернуться? Только без всяких анабиозов. Мне за эти три года нужно своих пчёлок и свой улей сыскать. Чтобы не красным глазом на меня зыркали, а ласковым и светлым солнышком, — бухтел я без остановки, а дед чему-то очень опечалился и уронил седую голову на правую ладонь.

— Это только считается, что я вас щупаю и пытаю, а в сам деле вас рентгенит совсем другой доктор, — признался Павел неохотно.

— Эвон, как. Тогда на кой я тут распинаюсь? Как мне с ним переговорить? — оживился я и подпрыгнул с табурета. — Мир? Мамка? Бог? Кто из троицы заправляет пришлыми? Может, Стихия? Сейчас же с этой красавицей переговорю. Ещё и Природу её взгрею и пропесочу. Айву жёсткую и зимнюю состряпала и рада.

— Эк, куда хватил. Ты ни с кем не цацкаешься? С мирами и богами на короткой ноге? — ошалел от чего-то дедуля.

— А к чему кольчугу напяливать? Их мы детки? Их. Пусть ответ держат. Подвал у тебя в рабочем состоянии? Сразу и поговорим. С миром я уже беседовал, стало быть, очередь её мамки, — задрожал я всем телом и выскочил в сени обуваться.

— А подвал тебе на кой? Клубники прошлогодней захотел? — опешил контактёр.

— Ага. Она, когда настоится, такая смачная. Айда, говорю. Не хочешь? Тогда я, с твоего разрешения, наведаюсь? Поздороваюсь?

— Куда? В подвал? Зачем это? — занервничал Пабло.

— Жабу-Дирижабу проведаю. Потом объясню. Так, я пошёл? — сделав вид, что получил дозволение, я умчался в волшебный сарай.

Первое. Дверь оказалась непронумерованной. Второе. Один-единственный лаз с некрашеной лесенкой раззявил свой беззубый издевавшийся рот и беззвучно затрясся в смехо-истерике. Третье. В голове раздался тот самый истерический подвальный смех с женскими переливами Кристалии-Семалии или, возможно, самой Кармальдии, заставивший меня узреть сотрясение входа в царство варенья.

— Весело. Ничего не скажешь. А как вы с мировой мамкой общаетесь? А с Нюркой? Не помогает тебе? А шпингалетов, как приобщать будете? Через годик-другой самое время. Серёжка родится, и пора наступит.

— Что ты здесь увидеть собирался? С кем разговаривать? С покойницей? — оторопел Контактёр Семёныч и выпучил стариковские глазки.

— Да ты, дед, взаправду, что ли, рядовой-необученный? Посредничать вам что, за ненадобностью? Девять миров не триста девять, конечно, но в гости, как захаживать? Скачешь туда-сюда на Америке? Или через Фортштадт? — теперь и я озадачился, увидев полное непонимание в стариковских глазах. — Я что, в заповедник ни разу неграмотных попал? Ты двенадцатый… Тьфу, ты. Первый или какой? Номер на сарае отсутствует. Подвал в полнейшем запустении. Недоделанный, какой-то.

Если бы не твоё звание контактёра, да ещё не смех девчачий в голове, точно бы всё за морок посчитал. Докладывай…

Айда в хату. Твоя очередь ответ держать. Меня уже ноги не носят. С утра столько световых лет на спидометр накрутил, что Млечный Путь прослезился. А у вас ещё красно. День ещё не кончился.

Я пошагал обратно в хату, а дед безвольно засеменил сзади, потряхивая невидимыми шутовскими колокольчиками. Но побеседовать по-человечески нам не дали. Скорее всего, Семалия, услышав в моих откровениях нечто крамольно-еретическое, наслала на меня бесконечную зевоту, которой я заразил и деда. Так что, через четверть часа я уткнулся головой в стол, а ещё через пять минут перекочевал в тайную комнату для заблудших или «оставленных на второй год» инопланетников.

— Завтра договорим. Завтра. Видать, умаялся, покуда до нас добирался. Арапчонок, всезнающий. Спи. Завтра говорить будем, — бубнил старикан, укладывая моё величество в кровать.

— Пусть с мамкой посоветуется, — ответил я, имея в виду ночные переговоры Семалии и Кармальдии, и провалился в забытьё.

— Знать бы, кто твоя мамка. Но, один ясень, ты же из будущего. Вдруг, ты ещё не родился? Спи.

И я заснул. Вернее, отключился.

* * *

«Вставай, горе луковое. Просыпайся. Работать пора».

— Отвянь. Ещё чуточку посплю, — отмахнулся я от Семалии в голубом платьице из морей-океанов с зелёными островами и материками, потому как из-за красного тумана не рассмотрел её лица.

«Вставай! Ты не в мороке. Можешь Павлу всё рассказывать без оглядки на временные парадоксы. У нас совершенно другое устройство. Мы сами тебя послушать хотим».

— Мысли читать научитесь. В голову же умеете залазить? Так что, изыди. Сам ещё до кондиции не дозрел и не прозрел, — отказался я беседовать с миром из-за своего арестованного статуса.

«Когда обо всём расскажешь, слово даю: отпущу».

— Напугала кошку грыжей. Мне некуда возвращаться. Мой дом в таком же месте. В таком же мире. И мамку твою у нас Кармалией называют. И деток у неё намного больше. И красавица она… Все миры… И девчонки, и мальчишки… Пригожие… Родненькие…

«Так ты домой не собираешься? В свой мир и в своё время? Вставай! Я тебе кое-какую тайну открою».

— Где Река Времени, я и сам знаю. Точнее, струя. Будь она неладна! А вот, где моя вселенная…

«Этого никто не знает. Но я помогу… Адрес укажу, где настоящие отшельники и философы обитают. Сама их труды изучала. Много интересного, хотя неправда всё. Почти всё».

— Снова на астероид? Дудки. Тут пока помаюсь, а потом сам в поиски ударюсь. Авось, какая-нибудь ЭВМ сжалится. Или Стихия. Тоже вариант. Зеленоглазки и сами грамотные, и везде вхожие.

«Это вурдалаки, что ли? На кой ты с ними общаешься? И на нас беду накликать хочешь? И так мамка… Вставай! Дед твой уже завтрак сготовил и уши греет нашим разговором», — раскричалась в моей головушке Семалия, причём, нервно.

— И пусть слушает. Как мне ему объяснить, что у вас всё по-своему? Ни посредников, ни признаков с драконами и НЛО, ни сверхзвуковых полётов-перелётов, ни курильских паратунек. Неинтересно живёте, товарищи краснофлотцы.

Вурдалаков каких-то придумали. Вампиров, что ли? Нет, чтобы Босвелий кругом насажать для людей. Для православия христианского. С народом, опять же, мирно и душевно общаться, а не в мозгах ковыряться. Разглядела мой сейф? Тёмную комнату с запретными знаниями? Она у меня пока что нараспашку. Я пока во всём подряд роюсь. Выход безвыходный ищу и алкаю.

«Такого я не умею. Пока сам мыслить не начнёшь, я ничего не чувствую и не вижу», — призналась тётенька-мир, удивив меня особенностями местного жизнеустройства.

Если, конечно, не соврала. Такое тоже запросто могло быть.

— Тогда включаю в своей голове телевизионные помехи, — сразу же сказал я «всемогущему, но не очень» миру. — И пока что-нибудь с мамкой своей не придумаешь… Не обнадёжишь…

«Это ты здесь за тем, чтобы нас обнадёжить. Головастая неблагодарность!» — взвизгнула Семалия тормозами по моим бестолковым извилинам и удалилась.

— То-то же, — ответил я вдогонку и поднялся с кровати.

— Побеседовал, чернобровый? — поздоровался со мной Семёнович.

— Она у вас не чернобровая, а шатенка. Или рыжая. Платьице ещё надела какое-то глобусное. Юмору в голове… В ядре? Внутри маловато. Ладно, заправим вашу кашу нашим керосином, — пообещал я, не зная, чего и кому.

— Грозишь, аки шведу? Ну-ну. Чернобровым я тебя обозвал, а не нашу Родительницу — пробурчал дед.

— Ты про дочь Аль-Амрана? Но в девятнадцатой суре Корана совсем не… Нет. Я не с ней разговаривал, а с миром твоим. Всего-то на всего с вашим… С вашей Землёй или Семалией общался. Духарится, вредина. Правду знать хочет. Кто не хочет?.. А тебя вчера со мной вместе приголубили и обездвижили? Или меня одного Морфеем по темечку саданули? — приступил я к инопланетным обязанностям, усаживаясь завтракать.

— Рожу умой сначала. Там зеркальце в сенях прицеплено, ежели что. Только смотри, ваш брат, бывает, в обморок так и валится, когда в него заглядывает по первости, — предупредил меня контактёр Семёнович.

— Я же не взрослый. А что на роже намалевали – без интереса. Ты, вон какой бледный, а я, стало быть, или китаец, или индеец. Потому как руки у меня чересчур загорелые, а не грязные. Это от вашего солнца так кажется. Ультрафиолета у вас не хватает. А так я самый бледнолицый в племени Ориона.

— Мелкий, но матёрый? Из какого, говоришь, рода-племени? — поддержал Павел беседу.

— Орион. Дядька такой с дубиной в кулаке. Созвездие. Три яркие бляшки на ремне. Каждый, небось, на небе видел. Только по имени не знает. А зря. Все мы проживаем у него в рукаве. Рукав Ориона. Так наша прописка в галактике называется. Ваша тоже, кстати.

Ой-ёй! И правда, почти чёрная физиономия. Не китаец, а намного… Намного странней.

Бикмеюшка. Точно. Вот с чего ты, касатик, был смуглым до чернявости. Уж не путешественник ли? Коллега? Бродилка по вселенной? А отара что, для самостоятельного харчевания?.. Извини. Не додумал. При встрече, значит, пощебечем за жизнь, — разговаривал я, умываясь, и с Павлом, и с самим собой, и с Семалией.

— Ты в себе? Со стекляшкой, как с живой стрекочешь, — не выдержал Семёнович и взялся за моё воспитание.

— А ты со своей душой не говоришь? А с Доброй ещё не виделся? Сам-то в пещере, когда был в последний раз? Не в майкопской, которая с дольменами, а на Фортштадте? Подвал же у тебя тю-тю. Совершенно не в рабочем состоянии. Или ты супер-дедствуешь и не бедствуешь? Сигаешь к своим куртизанкам-партизанкам на блины-постирушки? Вернее, штопки одёжи и бельишка?

А тебе же, бедолаге, некуда в Иисусов возраст вернуться. Жалко мне вашего брата-землянина. Много чего вас ли… У вас нет, — окоротил я откровения, спохватившись о возможной немалой разнице между нашими мирами. — Макара среди вас нет? Кто за смерть отвечает? За православную?

— Ты меня на каждом слове в дрожь вгоняешь. Завтракай, а потом разговор начнём. Аппетит мне не порть, иноземец яхонтовый, — отмахнулся от меня Супердед.

— Созреть, значит, собираешься? Как вишнёвая Майка или яблочный Белый Налив? Ну-ну. Харчуемся, моем посуду, и сразу на гору. Сразу же! Собеседование с ЭВМ проведём. Пусть она за тебя отдувается. Пещера у них, понимаешь, имеется, а подвал в за… Завтракаем, — оборвал я разговорчики и принялся за яичницу и оладушки со сметаной.

* * *

— Сам на Родину шастаешь? — начал пытать расстроенного деда, потерявшего умную шапку, когда мы, ни от кого не скрываясь, приземлились на Америку.

— Некому за мной ухаживать. Так что, сам с хозяйством управляюсь, — ответил он с какой-то горечью.

— Дочки запропали, и глаз не кажут? А Калика в твоём мире имеется? Поколение новое монтёров и контактёров наличествует, или тоже головы сложило в борьбе за зязябровые яйца?

— Я один такой одержимый. И с вашим инопланетным братом только для вида бравым прикидываюсь, а сам жуть, как дрейфлю, — неохотно признался дедуля.

— Полетели, что ли? В пещеру? — напомнил я о Фортштадте.

— Нелетучий я. Моряком служил, а не лётчиком, — огрызнулся Павел понуро.

— Знамо дело, что в БЧ-2 комендором. А ты точно не просил себя немного притупить? Чтобы не болтать лишнего? — продолжил я знакомство с миром и параллельным начальством.

— Как это, притупить? Мозги вправить? — всполошился контактёр, а я сообразил, что до начальства местному Павлу ещё очень далеко.

— По своему велению или согласию. Когда чересчур много знаешь, тогда и просишь мир о временном затмении, — растолковал деду, что имею ввиду.

«Не просил он о таком!» — взвизгнула Семалия точно так же, как и перед перерывом в нашем общении.

— Ладно. А в пещеру он у тебя вхожий? — сразу же переключился я на подружку.

— Ты с кем? Опять с ней? С Родительницей? — спросил Павел, и мне показалось, что вздохнул с облегчением.

«Не был там ни разу. Не нашлось желающих пропуском поделиться», — доложила мир.

— Что это значит? Как поделиться? А Акварии или Болидии в ваших бронзовых лесах-чудесах не водятся? На «вороном» астероиде, кто из них хозяйствует? Природой, кто заведует? Как вы тут, вообще, зародились? Бог за вас отдувался? Папка-Творец, Отец-огурец? — опешил я от сногсшибательных утренних новостей.

— О чём ты? Вы? — снова перепугался дедуля.

— Докладывай! Как мне твоего деда пропуском наделить? Это раз, — раскомандовался я.

«Со своего локтя ему отдай единичку. Если не жалко, конечно. Поднеси и ткни. У тебя отнимется, а у него моментально появится. В нашем мире так устроено. Пропуска у каждого смертного, как бы, вживлены, но до поры не активированы. Было так устроено».

— Ну-ка, старый моряк – с печки бряк. Сейчас же за уравнивание параллельных галактик примусь. Ей-ей, не убоюсь. Готов в детские игры поиграть? Покойницу свою двоюродную проведать и с близнецом-смутьяном встретиться? Можем сокрыться от их глазу. Это как пожелаешь. И не трясись. Чай, не на тот свет зазываю и сватаю. А на ликбез космический, — поволок я Павла обратно во двор.

«Что ты задумал?» — встревожилась Сёма-кулёма.

— Как же это? Меня в инопланетники записывать? Как же это? А хата? А дочки? Я же завещание ещё не оформил. Руки не доходили, — запричитал контактёр обречённо.

— Обойдёшься. И ты обойдёшься! У сестры или у брата всё узнаешь. Мы к ним. Не в курсе, где Нюрка живая? Или не будем пока бабок до греха доводить?.. А есть, где они оба ещё живые?.. Туда и напросимся потом. А сей момент нас на Фортштадт-гору.

«Ладно. На гору, так на гору. Пусть на первый раз зажмурится», — согласилась Семалия.

— Просит, чтобы ты прищурился. Но тогда весь полёт проспишь. Ты же хочешь узнать, как мир твой устроен? Перед тем, как в норку кладбищенскую прятаться? Ещё смену себе выпестуешь. Охламонов Охламоновичей о семи годах. Сам их выберешь, но лучше тех, конечно, кто после зимнего солнцестояния нарождён. На первой неделе после двадцать первого декабря. В самые тёмные дни года. Я попозже придумаю, как их тоже пропусками наделить.

…Деревня. Глухомань. Армавирские когаи, как мой папка ругается. Нас не ждали, а мы припёрлись, — разошёлся я не на шутку, а дед окончательно впал в полуобморочное состояние и потерял дар речи.

«Разреши ему глаза закрыть. Хотя бы на первый раз. Его ещё придётся в пещеру силком запихивать. Ой, чует моё ядрышко. Беда с тобой у нас поселится», — заголосила Семалия, испугавшись моих планов на их ближайшее мирное будущее.

— Ладно-ладно. Жмурься. Портки побереги. Через… Минуту тебе даю! Слышала?.. Через минуту вдвоём на Фортштадте будем, а там я тебя наделю пропуском, — отмахнулся я от обоих.

Дед обречённо закрыл глазки, а Семалия подхватила нас и понесла с ветерком.

— Сокрыла? И в капсулу. Что это за тайные перемещения, если дед облысеет от ветра? Хорошо, что треух уже потерял, — побурчал я для порядка, а мир сразу же исправила ошибку.

— Отворяй очи. Давно на правобережье Кубани был? — приступил я к обучению и приобщению Павла, как только наши ноги коснулись бордовой травки.

— Господи, помилуй! — вскрикнул обучаемый и повалился на колени, после чего начал судорожно креститься.

— Вот поэтому и нужно с самого малолетства ко всему приучать. Но у меня таких возможностей нет. Так что, извиняй. Когда успокоишься, приступим, — решил я сделать небольшой перерыв, чтобы дед слегка опомнился перед куда большими чудесами с голографиями и детализациями.

Пока Павел справлялся с крупнокалиберными эмоциями и бронебойными новостями, я снова прищурился и огляделся по сторонам. Утренняя Кармальдия уже подбиралась к зениту, поэтому светила намного ярче и желтее. Окрестности Фортштадта, Кубани и окраина Армавира тоже выглядели по-другому. Уже не так коричнево и «болотно». Зелень травы стала похожа на оливково-серые замшевые лоскуты с жёлтыми прожилками. Деревья тоже нарядились в желтовато-зелёные платьица, а вода в Кубани стала цвета выцветшего хаки. Даже многочисленные весенние цветы все, как один, смотрелись ярче и красивее, чем вчерашним вечером.

То ли облаков в это утро было поменьше, поэтому солнце светило по-новому, то ли сам я уже «притерпелся» и ассимилировался к местному освещению, точно не вспомню. Но после этой экскурсии на Фортштадт и далее в пещеру-адресатор, я как-то очень быстро перестал обращать внимание на более красный спектр света Кармальдии, а соответственно более коричневую листву и травушку-муравушку её «детишек». По крайней мере, точно знаю, что через пару дней уже совершенно не вспоминал о разнице между яркостью астр над головою. Возможно, не до того было. Ведь те приключения, которые меня заждались были фееричными и даже «ослепительными».

«Допуском, когда делиться будешь?» — напомнила о себе Семалия и отвлекла меня от разглядывания местной «троюродной» экзотики.

— В устье пещеры. Как только мурашками обзаведётся, так локоть одёрну, — рассудил я, чтобы не подарить лишнего.

«Можешь сразу пару выдать. Для следующего поколения… Как их называть?» — раззадорилась Семалия, а может, умело объегорила меня – недотёпу.

— Мы себя посредниками между мирами называем. У нас целая служба. Ходим по соседям, сами глазеем и мирам своим показываем. Они решают, сохранять разницу промеж собой или уравниваться, — начал я «Повесть временных лет» Александра Летописца – XII. — Но вам же, по всему видать, незачем. Вас у мамки всего-то девять душ. А у нас только в первом круге пятнадцать. Или четырнадцать? Что-то в голове на этот счёт сомнение. Потом разберусь. В общем, следующих кругах количество миров удваивается. Двадцать восемь, пятьдесят шесть, сто двенадцать. Пятый ещё молодой и неполный, так что, в него нас не пускают. Пока не пускают.

Правда, я только во втором круге бывал. И то лишь разок, но мне хватило. Наприключался там до потери ориентации в пространстве и времени. С бедой разок боролся. С одного мира в другой тётенька одна провалилась. Пришлось её, голубушку, под белые рученьки и домой выпроваживать. Долго там мотался. Искал, откуда она к нам загремела. Нашёл. В том и работа наша посредническая заключается.

«Может, специально её перекинули? — засомневалась в чём-то Семалия. — Я не знаю, как она сама до такого…»

— Язык прикуси! Не знает она. Кто мамку удержать способен, когда она родного сыночка спасти захочет? А меня, кто приковать кандалами сможет? Телепортируюсь и… Всего делов! — рассердился я на словоохотливый мир.

— Я готов, — доложил Павел, отряхиваясь от невидимых блошек и соринок.

— Вот и славно. Слушай меня. Сколько ваших миров у солнца? Правильно. Девять. По именам я их не знаю, и по номерам тоже. У вашей астероидной ЭВМ поспрошаем. Стало быть, сейчас в бабкину пещеру заходим, там я поделюсь пропуском, а потом жмуримся и проходим сквозь ракушечную стену.

Растворимся с тобой в одном месте, а появимся в другом. Так все твои знакомые инопланетники делают. Готов? — проинструктировал я ученика, а тот судорожно закивал, явно ничегошеньки не соображая.

«Он уже в шоке. Хоть много раз общался со мной и с пришельцами. Вот-вот рассудок потеряет. Поэтому оберегали мы их. Поэтому не заставляли пришлых расплачиваться пропусками за новые знания о нас», — разоткровенничалась Семалия.

— Он же казак. Он в тебе такого навидался! Такого натерпелся. Так что, дед – кремень. Ударь – искрами брызнет. Или прибаутками шутейными. Айда, старый, в логово. Хватит на потец посмертный исходить, — разозлился я незнамо на кого и подтолкнул к свету своего просвещаемого.

— Готов я к смертушке! — рявкнул дед и бесстрашно шагнул в пещеру.

— К рождению. К прозрению и постижению. К смертушке он приготовился, умник. А ученикам, кто за тебя ухи крутить будет? Младшему поколению мировых служителей? Ты же сейчас на педагогию экзамен проходишь, а не на Доброго Макара. Давай сюда левый локоток. Выжгу в нём пропуск на тот свет.

Павел послушно закатал рукав рубахи и протянул мне левую руку.

— Жмуриться не обязательно. Стань к стене плотнее. Вот так. Как на руке засвербит, или волосёнки дыбом встанут, или мурашки по телу забегают…

— У меня уже, незнамо что стоит и бегает, — признался будущий педагог.

— Это не такие. Это от страха. Сейчас другими заразишься и обогатишься, — пообещал я и ткнул два раза подряд своим локтем в дедовский.

Не успел толком сообразить, что сам почувствовал «отдавая» часть допуска-пропуска, как подопечный дедуля глубоко вздохнул и возопил в полный голос:

— Почуял! Почуял твоих букашек-мурашек!

— Запекло или забегало? — уточнил я, какие бывают ощущения у старших мировых служителей, а то уж больно выпучил глазки Павел, как будто увидел самого Господа воплоти.

— Всё одним разом. Щекочет и шаволится вся моя сущность. Чую свой смертный час, — торжественно выговорил дед, готовясь к самому худшему.

— Ох, и балда ты, Контактёр Семёнович. Смерть же по-другому приходит. По-доброму. Хотя… Айда сей же час под землю. Авось, да воскреснешь. Держись за моё плечо и ничего не бойся. Жмурься, иди, молись, но обязательно держись за меня. А то, мало ли. Потеряешься по дороге, где тебя потом искать? Автопилоты межзвёздные пока не изобрели.

Недолго думая, я построил из нас с дедом пару поводырь – слепенький и, контролируя «ученика», медленно пошагал сквозь ракушку.