Рерайтер

Глава 10 Первому народному процессору быть

В апреле меня решили разыграть. В аудитории мою тушку отловил сокамерник, то есть не сокамерник, а сокомнатник, тоже как-то неправильно звучит, короче это один из тех студентов, с которыми я должен был делить комнату в общежитии по задумке коменданта.

— Тебя Илья Сергеевич видеть хочет, — сообщил он мне.

— А это у нас кто? — Решил уточнить что это за важная птица такая.

— Деревня, — улыбается студент, — это наш комендант общежития.

— А чего ему от меня понадобилось? — Пытаюсь узнать, в чём интерес этого ответственного товарища.

— Да кто ж его знает, — пожимает плечами несостоявшийся сосед.

Сначала решил игнорировать коменданта, но потом подумал, что он мне ещё пригодится, мало ли чего понадобится, да хотя бы подтверждение проживания в общежитии. И вообще интересно, чего он хотел от меня.

Хм, а комендант видимо раньше имел отношение к армии, когда я заскочил к нему, по пути из учебного корпуса в лабораторию, он отчитывал какого-то работника, и надо сказать, отчитывал жёстко, как и принято в нашей армии:

— Не надо тут утверждать, что краску не можешь достать, — рычал он, — роди и скажи что украл. Понятно?

— Понятно, — хмыкнул работник, ничуть не испугавшись его рычания, — но там мне помощники понадобятся, опять прикажете родить?

— А студенты на что? — Снова вызверился Сергеевич.

— И как я их заставлю работать? — Удивляется тот.

И тут комендант поворачивается и видит меня.

— Вот хотя бы его привлеки, — обрадовался он, и обращается ко мне, — тебя как зовут?

— Андрей, — в замешательстве называю себя, удивляясь такой наглости.

— Вот Андрюша, — он шагнул ко мне и по отечески приобнял, — сейчас ты идёшь, переодеваешься во что похуже, а потом поступаешь в распоряжение товарища Полетова. Будешь делать то, что он тебе скажет.

— Не могу, мне на работу в лабораторию надо. — Отбиваюсь я от наглого коменданта.

— Подождет твоя работа, — отмахивается он, — потом скажешь, что комендант тебе другую работу дал.

Ну точно бывший сапог, привык командовать там и сюда свои порядки привнести хочет. Такому объяснить хоть что-то не получится, он будет всегда свою линию гнуть, и тут начинаю понимать, что ничего ему от меня не надо. А надо это одному наглому студенту, первое апреля уже прошло, но вот желание кого-нибудь разыграть осталось.

— Ну, усёк? — Комендант от удовольствия, что перед собой видит безропотного студента, даже руки потирает.

— Никак нет, товарищ прапорщик, — не остаюсь в долгу.

— Какой я тебе прапорщик? — Удивляется тот. — Я в звании капитана на гражданку ушёл.

— Не получается, товарищ прапорщик, — возражаю ему, — капитану нет дела до рядового, он должен лейтенантами командовать, ну а уже те приказы до личного состава обязаны доносить.

— Ты давай не умничай, — делает строгое лицо комендант, — а то знаешь что я с тобой могу сделать?

— Что? — Спешу удовлетворить своё любопытство.

— Как твоя фамилия? — Переходит он от угроз к действию.

— Балаганов, товарищ прапорщик.

Он снова передёрнулся, от того, что я сильно понизил его в звании и направился к столу, ворча при этом:

— И фамилия у тебя соответствующая, устроил тут балаган.

При этом я разворачиваюсь и выхожу из его кабинета.

— Ты куда? — Слышу я сзади.

— Как куда? — Хмыкаю в ответ. — Работать.

Мне сразу стало понятно кого я сейчас встречу. И точно, вот они голубчики, стоят, пытаются поймать каждое слово коменданта и давятся от смеха. По-моему Сергеевича здесь вообще воспринимают как клоуна, а его грозный вид никого не пугает.

— И не стыдно вам такое делать?

Студенты зажимают рты руками и дружно выскакивают из коридорчика, чтобы потом повалиться со смеху. Ну и ладно, долг платежом красен.

Отыграться у меня получилось где-то через неделю, когда по расписанию эти студенты заявились на практику.

— О, вот и рабсила пришла, — сделал я обрадованный вид.

— Эй, ты не очень-то радуйся, — насупились виновники розыгрыша, — мы не к тебе конкретно пришли, а в лабораторию.

— Конечно-конечно, — затряс я головой как болванчик, — но, к сожалению, если вы посмотрите на задание, то там у вас сегодня записана операция оксидирования пластин кремния, перед нанесением фоторезиста.

Студенты переглянулись и пожали плечами.

— А что это за оксидирование такое?

— Как, вы разве не знаете? — Делаю вид, что сильно удивлён. — Ну как же, оксидирование это формирование защитного слоя на поверхности пластины кремния. Но! — Ту я поднимаю палец, привлекая повышенное внимание к моим словам. Прежде чем это делать, надо сначала подготовить кремний. Ведь кремний у нас полупроводник, а как мы знаем, свойства полупроводников возникают при дырочной проводимости. Но вот для того, чтобы получить нужные характеристики этих дырок недостаточно, поэтому их надо добавить в кристаллической решётке кремния, а это можно сделать только механическим способом.

Вижу сомнение в глазах студентов, о дырочной проводимости они где-то слышали, а вот как она формируется, нет.

— Ладно, чего встали как не родные? Разбирайте инструмент, — киваю я на кордоленту, которую заготовил заранее, — берите вот эти диски и вперёд работать.

— Подожди, а как это делается?

— Да уж, — тяну я недовольно, — вы даже этого не знаете. — Беру в одну руку кордоленту, в другую пластину, и начинаю хлопать иголочками по поверхности пластины, — только больших усилий не прилагайте, а то пластинку сломаете, а каждая из них три тысячи рублей стоит.

Через пару минут мои шутники сидели на стульях и дружно так хлопали иголочками кородленты по бракованным пластинкам кремния. Еще бы им дирижёра и знатный ансамбль получится. Некоторые скажут:

— Да ну, бред же, где найти таких доверчивых?

Возможно они и будут правы, но тут нужно помнить, что «на всякого мудреца довольно простоты».

— Андрей, — подскочила ко мне Марьина, и замерла, глядя на то, как студенты дружно «бацают» по дискам, — а… что это вы делаете?

— Готовим пластины кремния для оксидирования, — бойко отвечаю я, и усиленно подмаргиваю, — формируем дополнительную дырочную проводимость в кристаллической решетке кремния.

— Да? — Глаза Нины Григорьевны стали совсем круглыми. — А я подумала репетицией заняты.

Мне пришлось изобразить недовольство и с укором посмотреть на «нерадивых» работников. Они поняли меня правильно и замолотили по пластинам с удвоенной энергией. Марьина в прострации повернулась к выходу из лаборатории и сделала несколько шагов, снова повернулась, чтобы хорошо запечатлеть в памяти то, чем занимаются студенты, а потом, резко ускорившись, выскочила за дверь.

Через несколько минут, в лаборатории появился Троцкий и я напрягся, как раз он и мог поломать мне весь розыгрыш, но этого не произошло. Он сделал вид, что ничуть не удивлен тому, чем заняты студенты, подойдя к одному из них, взял у него пластину и посмотрел поверхность на отсвет.

— Вот тут, — ткнул он пальцем в пластину, — пропустил. Внимательней надо работать.

Бедный студент, как ни пялился на зеркальную поверхность пластины, не смог разглядеть, чего он там пропустил. Но на всякий случай продолжил пробивать дырки в кристаллической решётке кремния. За те десять минут, которые студенты потратили на «формирование дырок» мимо нас прошли все работники лаборатории, одни молча, другие кивали, признавая важность работы, третьи даже пытались что-нибудь подсказать. Но увидев мой строгий взгляд, сразу отваливали в сторону.

— Хватит, наверное, — прекратил я этот воспитательный процесс, — сдавайте образцы мне и идите в третью комнату, она дальше по коридору, там вам всё объяснят.

Как только последний из них вышел в коридор, в лаборатории грохнул хохот. Смеялись долго, у некоторых даже икота от смеха началась.

— Дырки… В кремнии… Вручную… — продолжали загибаться они не имея возможности удержаться от смеха.

Но всех добило, когда Троцкий с серьёзным лицом обратился ко мне:

— Андрей, когда диссертацию начнешь писать?

— На тему? — Напрягаюсь я.

— Формирование дырочной проводимости вручную, — подсказал он мне тему, — между прочим, как я могу судить по первым работам, очень перспективное направление. Могу даже предложить свои услуги в качестве наставника.

— Ой не могу больше… прекратите, — умоляла нас Нина Григорьевна, захлёбываясь от смеха, — я этого не переживу.

— Не, — отказываюсь от такой чести, — я еще кандидатский минимум не сдал.

— Тогда с тебя информационный листок на ту же тему, — кивнул Валерий Ефимович, — это чтобы ты больше таких шуток не выдумывал.

— Ладно, пойду я, — вздохнув, поднялся со стула, — мне ещё с товарищами надо объясниться, не думал я, что они шутку за правду посчитают.

Ребята мой розыгрыш восприняли болезненно, но тут я был в своем праве, если бы они не ленились и внимательно слушали лекции, ничего бы этого не произошло. Однако на этом всё не закончилось, и Троцкий всё же стребовал с меня статью в отраслевой журнал. Но до откровенной лажи мы решили не опускаться, и по совету «железяки» я описал процесс механического воздействия на пластины кремния с помощью ультразвука как серьёзное научное исследование. Мол, студенты института, при проведении лабораторных работ обнаружили, что под воздействием ультразвука во время отжига пластин, резко увеличивается процент выхода годных изделий. И даже график нарисовал. А подписал я этот труд как Б.Ред, чтобы ни у кого не возникло соблазна проверять этот процесс. Статью, по договоренности с редакцией, напечатали на последней странице журнала, рядом с курьёзными сообщениями, вроде как предупреждение, что не стоит относиться к ней серьёзно.

Но, как оказалось, советские учёные это особый случай, действуя по поговорке «Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся», всё же нашлись желающие проверить бредовые измышления Б.Реда и нам в институт поступил звонок, в котором потребовали предоставить имена студентов причастных к изобретению «новой технологии». Естественно мы посмеялись и выкинули всё это из головы, вроде того, что уж вам никак не удастся нас развести. Но звонок повторился из более высокой инстанции и там уже потребовали отчитаться в поощрении «отличившихся» студентов. Тут-то и пришлось мне напрячься.

— Эй «шиза», — вызвал я «железяку», — давай объясняй чего ты там насоветовала.

И оказалось, что она предложила применять ультразвук не просто так, всё дело в том, что во время отжига, в кремниевой пластине возникали микротрещины. Потом они «зарастали» под действием высоких температур, но не всегда правильно, так как восстановление начиналось именно с этих дефектов. Ультразвук же не позволял микротрещине начинать самоликвидацию сверху, и они начинали «зарастать» из глубинных слоев, сводя на нет подобные дефекты. Конечно же, это была не панацея, если бы производственники точно выдерживали температурный режим, никаких микротрещин не образовалось бы. Так что в данном случае, наша технология только помогала исправить огрехи в производственном процессе. Но, это уже никого не интересовало, налицо экономический эффект, и процесс поощрения запущен. Пришлось мне составлять список «шутников» и подавать их в деканат, ну а там уже не от меня зависело. Как потом шутили у нас в лаборатории — создавать дырочную проводимость ручным способом оказалось очень выгодно.

Антошка, Антошка, пойдём копать картошку!

Нет, конечно, в мае картошку не копают, а вот на переборку, пожалуйста. Студентов не только на уборку урожая гоняли, но и об овощных базах не забывали. А все от того, что нужные условия для хранения корнеплодов не обеспечивали, морковь, свекла, капуста, картофель… выкидывались десятками тонн на свалку. И Никого это не удивляло. Одно слово — бесхозяйственность. Помню, у меня в подвале, в гараже, овощи хранились до июля (кроме свежей капусты, естественно), и ничего им не делалось, а тут… Расстроился сильно, нет, мы до коммунизма не доживём, да и социализм не сохранить, хотя кому он такой нужен?

Но не будем о грустном. В нашей артели аврал, денег из Югославии поступает столько, что не знают куда их девать, на сегодняшний день на счету сто восемьдесят тысяч, теперь носятся с идеей открытия филиала, чтобы разделить производство. А то Минфин уже сделал предупреждение, и потребовал отчитаться о внеплановых доходах, пока эти доходы объявили как инвестиции в развитие производства, но объявить мало, нужно предоставить план развития. А вот с этим как раз неувязка вышла.

— Так, а чего вы мучаетесь? — Пожимаю плечами на заседании руководства артели. — Вы же часы собрались выпускать, вот под них и нужно арендовать дополнительные площади.

— Так сколько мы этих часов продадим, — сомневается бухгалтер, — тысяч тридцать, ну пятьдесят, а остальное куда?

— Тридцать? Пятьдесят? — Делаю большие глаза. — Нет, тут счёт будет идти на сотни тысяч, если не на миллионы.

— Ну, это ты хватил, — усмехнулся председатель, — такие часы будут не каждому по карману, так что много у нас не возьмут.

— А… По какой цене собираетесь продавать? — Настораживаюсь я.

— Чтобы не сработать в убыток, потребуется установить цену в шестьдесят рублей. — Сообщает бухгалтер.

— Это откуда такие цены?

— Так ведь завод собирается нам микросхемы часов по сорок рублей реализовывать, — заступается председатель за бухгалтера.

— И у нас цены на индикаторы будут установлены в пределах трёх рублей за штуку. — Вступает в разговор товарищ, исполняющий обязанности зама по экономике.

— Понятно, — смеюсь я на этот сговор, — а вот скажите мне, зачем вы это делаете? Вы ведь хотите все затраты отбить в первый же год и задираете цену до небес, «Интеграл» тоже не лыком шит, и тоже задирает цену, в результате мы будем испытывать трудности с реализацией своей продукции и расплодим конкурентов.

— Конкуренты и так быстро подтянутся, — махнул рукой председатель.

— Так если мы цену задирать не будем, они двадцать раз подумают, стоит ли ввязываться в сомнительное мероприятие.

— И что ты предлагаешь? — Интересуется бухгалтер.

— Снизить цену на индикаторы до восьмидесяти копеек за штуку, и договориться с заводом о снижении цены на микросхемы в той же пропорции.

— А согласятся? — Засомневался председатель.

— А почему бы им это не сделать? — Задаю я вопрос, на который сейчас в СССР редко кто обращает внимание, кроме комитета ценообразования. — Сейчас они взяли за основу расчёт затрат по методике утверждённой МЭПом. Но мы же не военная отрасль, а значит, отсутствует военная приемка и затраты надо считать по-другому.

— Все равно, не станут они продавать микросхемы ниже двадцати рублей, — покачал головой глава артели.

— Попытка не пытка, но сейчас цена механического будильника от четырёх с половиной, до двадцати рублей. Если у нас цена будет меньше двадцати, то половина из тех, кто нуждаются в часах, купят наши изделия. Мода никуда не денется. К тому же, есть еще кое какие соображения. — И я выкладываю на стол рисунок наручных часов. — Такие часы со следующего года планирует выпускать японская компания «Сейко». Цена будет в пределах тысячи долларов. Но продержится не долго, уже через три года, она скатится до уровня рентабельности.

— То есть ты предлагаешь «снять сливки», — ухмыляется председатель, — а я-то уж подумал, что перед нами бессребреник во плоти.

— Снять сливки за рубежом, это не то, что наживаться на собственных гражданах.

— Тьфу, перехвалил, — снова нахмурился он, — ладно, нам понятна твоя позиция, ты не хочешь плодить конкурентов, и поэтому предлагаешь сразу ударить по ним ценой.

— Да, — киваю, подтверждая, что меня правильно поняли, — но ручные часы на внутренние продажи выставлять только после того, как цена за рубежом упадёт.

— А какой смысл? — Удивилась бухгалтер. — Нам что с зарубежных продаж, что с внутренних, разницы нет.

— Есть разница, — вздохнул глава артели, — Андрей правильно советует, с экспортного товара, тридцать процентов дохода можно направить на приобретение государственных фондов.

— Это, конечно, не факт, — тут же подал я голос, — за дефицит еще повоевать придётся, но попробовать можно.

А вообще интересно как кооперативы и артели в СССР работают, несмотря на то, что в этой реальности их никто не изничтожал, они работают как временщики. То есть живут сегодняшним днем, вот состоявший разговор тому пример, руководители ведь прекрасно понимают, что срок окупаемости вложений в три года, это больше чем можно мечтать. Но тут появилась такая возможность, и они вцепляются в нее мёртвой хваткой — пытаются окупить вложения меньше чем за год. Понятно, что в этом случае их в покое не оставят, ни Минфин, ни конкуренты. Первый потому, что зафиксирует сверхприбыль, а это нарушение нынешнего законодательства, а вторые позарятся на эту сверхприбыль, ибо с их точки зрения это то, с чего можно хорошо поиметь. Короче говоря, никакой стратегии развития, главное хапнуть сегодня, а о завтрашнем дне будем думать завтра.

Девятнадцатое мая 1969 года. Кабинет министра электронной промышленности Шокина.

— Наслышан о твоих успехах, Эдуард Федорович, — Александр Иванович выскочил из своего министерского кресла и пожал руку Венскому, — меньше чем за полгода освоил производство микропроцессоров, а ведь американцы об этом даже не думают. Ты еще только пробную партию выпустил, а нас уже из КБ заявками забросали, хотят твой микропроцессор использовать как составную часть контроллеров.

— Это да, — согласился с ним директор завода, — они и на нас давят, чтобы мы им прислали несколько микропроцессоров на пробу. Но на плановые показатели мы хорошо если выйдем к августу, да и почти всю продукцию планируется пустить на калькуляторы.

— На какой процент годных микросхем рассчитываете? — Поинтересовался министр.

— Во второй партии получили годных процессоров четыре процента, в будущем планируем выход на десять процентов, но это будет предел, оборудование не позволит достичь более высоких показателей.

— А конкретно?

— К примеру надо менять печи, — пожаловался Эдуард Федорович, — на наших печах очень трудно соблюдать график нагрева и поддерживать температуру с точностью до половины градуса. Или еще требуется менять установки очистки воды, те которые у нас в работе сейчас, не могут полностью обеспечить качество воды, для промывки кремниевых пластин. Ну и сами пластины, надо переходить на диаметр сто миллиметров, иначе производительность не обеспечить.

— Нет, — мотнул головой Шокин, — перейти на сто миллиметровые пластины мы пока не можем, у нас зарубежное оборудование рассчитано максимум на семьдесят шесть миллиметров.

— Знаю, — тяжело вздохнул директор, — но это из-за оборудования производства масок, а так придется только оснастку заменить.

— Там еще есть проблемы с выращиванием кристаллов большого диаметра, — грустно поделился Александр Иванович проблемами, — мы и семидесяти шести миллиметровые слитки с трудом осваиваем.

— Но хорошо хоть работа движется, — порадовался Венский, и полез в свой портфель, — а еще у меня для вас есть подарок.

На стол были выложены два устройства, в которых опытный взгляд министра разглядел калькуляторы.

— Неужели уже успели освоить? — Удивился Шокин и взял в руки тот, который поменьше.

— Это образец карманного калькулятора, — взялся пояснять Эдуард Фёдорович, — на восемь знаков, выполняет всего четыре действия: сложение, вычитание, умножение, деление. В будущем, когда можно будет оснастить калькулятор дополнительной памятью, количество операций добавится.

— То есть «Феликсы»(механический арифмометр) отправим на свалку? — Хмыкнул министр. А цена?

— Да, пока с «Феликсом» не сравнить, — сразу растерял радость директор, — но тут от вас будет зависеть, если расчёт стоимости кристалла вести по другой методике, то меньше двухсот пятидесяти рублей вполне реально.

— Хм, по другой методике, значит. — Проворчал Александр Иванович и на несколько секунд задумался. — Хотя если подумать, то, наверное, стоит это сделать. — Наконец отмер он. — Время идёт, а мы продолжаем определять цены изделий по-старому. К тому же, эти процессоры планируется использовать в товарах народного потребления, а там цены устанавливает комитет.

— Всё равно они ориентируются на наши рекомендации. — Отмахнулся Венский. — Убытки никому не нужны.

— Тогда вот что Эдуард Фёдорович, — встрепенулся министр, — мы тебе план скорректируем, сократим номенклатуру планируемых к выпуску микросхем, ну а ты наращивай выпуск этих процессоров. Ну и заодно с оборудованием поможем, а то ещё производство не наладили, а уже дефицит образовался.

— Тут такое дело, Александр Иванович, — в ответ директор сделал виноватое лицо, — мы договор с артелью «Прогресс» заключили на индикаторы двух типоразмеров для калькуляторов.

— И что? — Не понял проблему Шокин.

— Так они не могут принимать оплату деньгами, хотят чтобы мы с ними расплачивались микросхемами для электронных часов.

— О! А почему мы об этом не знали? — Подскочил министр. Мы бы тогда сами наладили выпуск этих индикаторов.

— Не факт, — поморщился Венский, — вы же знаете, как у нас что-то новое осваивают, а тут за один кристалл, полученный из бракованных пластин, мы можем получить три комплекта индикаторов.

— Подожди, а в какую цену они определили свои индикаторы?

— Восемьдесят копеек за штуку.

— Это что, формально они получат свои кристаллы по цене девятнадцать рублей, — рассмеялся Шокин, — ну хитрецы. И как ловко от конкурентов избавляются, тут даже подумаешь, а стоит ли осваивать выпуск этих индикаторов на своих заводах. Ладно, дерзайте, только не в ущерб выпуску основной продукции.

После ухода директора завода, Шокин некоторое время игрался с калькулятором, пытался определить затраты времени на работу, и никак не мог заметить задержки, вычисление происходило практически мгновенно.

— Очень интересно, — бормотал он, — а ведь это только начало.

Точно, только начало. На днях проходило совещание, и там подняли вопрос по поводу институтских лабораторий, Симонов, зам по науке, жаловался, лаборатории при институтах совсем не обращают внимания на требование МЭПа и темы исследований выбирают самостоятельно. Отговариваются тем, что на их оборудовании большинство заказных исследований не выполнишь, приходится заниматься тем, что получается. Там же в качестве примера всплыла и тема МИЭТ, вроде того, что они вместо того, чтобы исследовать свойства полупроводников занялись производством микросхем, которые не имеют практического применения.

И вот теперь Александр Иванович убедился, что не всегда можно доверять своему заместителю, так как МИЭТ доказал, что не только добился успехов в разработке новых технологий, но и сумел создать на их базе микросхемы такой плотности элементов, которые просто шокируют. И самое главное, если четырёхбитный процессор был создан за три месяца полгода назад, то каких успехов они смогли достичь сегодня? Надо бы навестить эту лабораторию, посмотреть своими глазами на их достижения, Симонова туда отправлять не стоит, а то он может своим авторитетом всё порушить.

— Климов, срочно в деканат, — в очередной раз на меня наезжает староста, — что опять натворил?

— Во-первых, почему «опять», а во-вторых, почему «натворил»? Назови мне когда я хоть раз «натворил».

— По первому вопросу не знаю, но создаётся впечатление, что к руководству вызывают только тебя, — не тушуется девушка, — а второй вопрос вытекает из первого.

В деканате со мной бесед вести не стали, вручили повестку к следователю Ухтомскому и на этом всё. Вот так, теперь гадай до завтра, с чего бы это? Проанализировал все события, которые произошли со мной и не нашёл причин вызова в милицию, а утром как порядочный гражданин заявился к десяти часам к следователю. Однако следователь, как я и подозревал, был занят, поэтому меня промариновали в коридоре полтора часа. Впрочем, времени я не терял, достал свой блокнот и занялся новой для себя работой, разработкой модема, который сможет работать на плохих телефонных линиях. Для СССР это жизненно важно, тянуть выделенные линии будут очень нескоро.

— Климов, заходи, — выглянул из кабинета Ухтомский, и когда я вошёл, кивнул на стул, — садись.

Потом обычная процедура, паспортные данные, сведения по учёбе…

— Ну, рассказывай? — Откинулся следователь на спинку стула.

— А что конкретно вас интересует? — Теряюсь я в догадках.

— А всё интересует, с самого начала.

— С самого начала чего? — Опять не понимаю следователя.

— Да хоть от начала сотворения мира. — Ухмыляется тот.

— Ну ладно, — пожимаю плечами и, устроившись поудобней на стуле, начинаю пересказ библии. — В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы…

Сначала Ухтомский улыбался и мерно кивал в так моему голосу, но после того как я перешёл ко второй главе, кивать перестал, когда я уже начал подбираться к третьей, откровенно заскучал.

— Ты всю библию заучил что ли? — Прервал он меня.

— Нет не всю, сорок девятую главу не очень хорошо помню. — Отвечаю без капли улыбки, пытаясь сформировать о себе мнение как о человеке, который не от мира сего.

— И зачем тебе это нужно?

— Ну как же, — начинаю оживать, — религия это опиум для народа, а я комсомолец, поэтому должен бороться с ней. А как бороться с тем чего не знаешь? Вот и пришлось с этой библией познакомиться.

— Если бы ты был настоящим комсомольцем, то не стал бы мне тут цитировать всю эту антинаучную чушь.

— Но вы же сказали «от сотворения мира», а это только из библии можно почерпнуть.

— Ладно, посмеялись, и хватит, — прекратил препирательство следователь, — меня интересует, когда в последний раз ты видел Светлану Краснову и где она сейчас находится?

Эти вопросы трудности у меня не вызвали, так как встреча произошла на виду одноклассников, а где она находится я не знал и знать не желал.

— А чего так? — Усмехнулся Ухтомский. — Поссорились что ли?

— Чтобы поссориться, надо хотя бы общаться, — заявил я ему, — а между нами этого общения не было.

— А вот у меня имеются другие сведения, — хмыкнул он, — вы раньше учились вместе.

— Нет, не вместе, — сразу отметаю измышления следователя, — она училась в другом классе. Более того, последний год я учился вообще в другой школе и с ней не встречался. Так что ваши сведения получены от несведущих людей.

— Эти сведения получены от родственников, трудно их назвать несведущими людьми.

— Я этих родственников, слава Богу, никогда не видел, и не могу понять, почему они вдруг обо мне вспомнили?

Дальнейший допрос ничего не дал, в части поиска Светланы, поэтому следователь быстро закруглился.

— А хотите совет? — Перед уходом повернулся я к Ухтомскому.

— Давай, — не стал отказываться тот.

— Зная характер Красновой, предположу, что она готовится к поступлению в Институт, значит, проходит дополнительную учебу на подготовительных курсах.

— Советуешь мне пошарить там?

— Или прийти на экзамены в августе и отыскать пропажу в списках. — Предложил другой вариант.

Вот так, что и требовалось доказать, как я и предполагал, Светка домой не поехала, и уверен, попыталась договориться с родителями, что те снабдят её деньгами. Предсказать реакцию родителей не сложно, наверняка потребовали от неё вернуться домой и выкинуть все глупости из головы, и тогда она решила показать, что может быть самостоятельной в своих решениях. Не знаю, как и сколько они перепирались, но дальше все просто, родители были вынуждены обратиться с заявлением в милицию, а в качестве знакомых с кем она может поддерживать отношения, указали на меня.

Но это не всё, через неделю в Зеленоград приехал отец Красновой и, получив на руки отловленную милицией на подготовительных курсах дочурку, а это мне стало известно от того же следователя, который зачем-то решил вдруг проинформировать меня, захотел выяснить отношения с «бедным» студентом. Уж не знаю, что ему от меня понадобилось, решил извиниться, что мало вероятно, или наоборот наехать, что скорее всего, но меня это мало привлекало. В общежитии он меня естественно не нашёл, а вылавливать в институте во время сессии пустое занятие, это же дежурство организовывать придется, к тому же моего лица он никогда не видел.

— Андрей, — окликнул меня Троцкий, когда я пришёл в лабораторию, — ну и заварил ты кашу.

— Это в каком смысле? — Не понял я.

— В том, что переполошил всех производителей микросхем. Теперь только ленивый не судачит об успехах «Интеграла», они же свои калькуляторы на ВДНХ выставили.

— А не рановато ли? — Пришлось засомневаться мне в необходимости такого шага. — Как хоть назвали?

— Электроника К-1 и К-2.

— Да, с оригинальностью у них явные проблемы. — Покачал головой. — Хорошо ещё, что не Кал-1 и Кал-2.

— Шутник, — рассмеялся Валерий Ефимович, — но это полбеды, а беда в том, что на «Пульсаре» проснулись и наехали на наш институт, мол, нет у вас корпоративной солидарности.

Ух ты, я здесь впервые услышал производное от слова «Корпорация», надо же дожил наконец-то.

— И теперь они требуют от руководства института передать им что-нибудь получше из наших новых разработок. — Меж тем продолжал доносить до меня проблему Троцкий.

— И? — Доходит до меня, что могу сейчас услышать.

— А ты не догадываешься?

— Пульсар восьмибитные процессоры запорет, а потом нас же и обвинит. — Высказываю неприятие идеи института.

— Если докажем, что это возможно, то никуда они не денутся. — Возражает Валерий Ефимович, — сколько вам ещё времени потребуется, чтобы маску сделать?

— Ещё недели две — три, прикидываю я, — тут зависит от того как много ошибок при резке рубелита сделают. Но дело не в этом, без обвязки делать процессор бессмысленно, многие нужные функции окажутся за бортом.

— Это ты насчёт настольных ЭВМ речь ведёшь?

— Ну да, — киваю в ответ, — разве не для этого нам нужен восьмибитник?

— Нет, не для этого, — рушит все мои надежды Троцкий, — на них военные уже глаз положили, а им эта обвязка по большей части не нужна.

Вот такие дела, не трудно предсказать дальнейшие события, как только процессор пойдёт в серию, его засекретят, и на нём можно будет ставить крест. А если это действительно так, то зачем мне торопиться? Этим летом я запланировал съездить в Переславль, к Карпову, оказывается, его успехи в министерстве заметили и тут же нагрузили другим заданиями. Обязали расширять завод и поставили в план производство цветной негативной кинопленки для нужд союзных киностудий. Максим Григорьевич отбрыкивался от свалившегося на него «счастья» как мог, но не получилось, авторитарный стиль правления в министерствах процветал. А цветная кинопленка довольно-таки сильно отличалась от обычных цветных фотоплёнок, так как в ней должно было быть на три цветных слоя больше. Вот и пришлось ему вспомнить о школьнике-консультанте, чтобы не набивать себе шишек с технологией предложенной профильным институтом, так как она вызвала большие подозрения. Весточку мне он прислал через родителей, и я в тот же день связался с ним.

Договорились, что технологию производства такой плёнки я ему распишу, но не просто так, за это он будет должен законтачить либо с Ленинградом, Либо с Красноярском, и передать им технологию производства цветной фотобумаги повышенной стойкости. А то, если с цветными плёнками, благодаря Переславскому заводу, в СССР всё стало замечательно, то вот цветная фотобумага по-прежнему ценилась зарубежная, в ней и цветопередача была насыщенней, и краски сохранялись дольше. И ведь все знают об этой проблеме, но предпринять ничего не могут, ибо надо не только выделить деньги на исследования, но и хорошо замотивировать учёный люд, а с этим у нас большие проблемы. Пора было менять такое положение дел, нечего капиталистов подкармливать, пусть почувствуют мозолистую руку пролетариата на своем горле. Это сегодня потери в валюте не велики, но мне известно, что спрос на фотографии в будущем вырастет экспоненциально, и страна будет терять на импорте фотобумаги десятки миллионов долларов, если не сотни.

Как потом оказалось, сначала ленинградцы не были в восторге от новой технологии производства фотобумаги, посчитали, что овчинка выделки не стоит. И лишь когда красноярцы доказали, что производить новую цветную фотобумагу не только престижно, но и выгодно, в плане дополнительного премиального фонда, в мозгах у них что-то сдвинулось. Но сдвинулось скорее от безысходности, если раньше торговля с руками рвала продукцию ленинградского завода, то постепенно спрос на неё упал. А из министерства раздался начальственный окрик, если они ничего не сделают для улучшения качества своей продукции, то их вынуждены будут перепрофилировать. Зная, что перепрофилирование завода, как правило, означает смену всего руководящего состава, директор, наконец, зашевелился, да не просто зашевелился, а повел себя как разозлённый слон в посудной лавке, на орехи досталось всем. Но, так или иначе, продукция ленинградцев скоро стала вновь востребована.

Но это все лирика, а что делать мне? Взяться за проектирование процессора, но уже на двенадцать бит? Почему такой странный выбор? А все из за того, что такой процессор был тяжелее восьмибитника всего на четыре тысячи транзисторов, с увеличением площади кристалла, то есть мы оставались в том же технологическом режиме. И главное, это то, что вся спроектированная обвязка, после небольшой доработки могла использоваться с новым процессором. При шестнадцати разрядах, нам требовалось бы осваивать другую технологию, ибо количество транзисторов в нем подскакивало до двадцати четырёх тысяч, что на сегодняшний день воспроизвести было нереально. И что ещё немаловажно, на этот процессор вряд ли позарятся военные, нет у них задач под него. Однако жалко потерянного времени такой процессор ни уму ни сердцу, времянка, которая ничего не даст для будущего.

Да гори оно синим пламенем, надо отдохнуть от всех этих трудов, устал, выгорел морально.

Домой я попал только в первых числах июля, и после двух дней отдыха сообразил, что делать мне здесь абсолютно нечего. После Зеленограда родной город казался каким-то скучным — некуда пойти, нечего делать. Но на следующий день после ничего неделанья, я понял, что рано решил, что мне придётся скучать всё время. Все дело в отце Светки Красновой, если в Зеленограде ему не удалось меня отловить, то здесь это без проблем. Сначала нам принесли повестку из военкомата, помня о том, где он работает, мне пришлось просто проигнорировать её, на самом деле, это заведение никакого отношения ко мне иметь не могло. Но Краснов старший оказался настырным и сам пришёл к нам домой. Пришёл вечером, когда отец с матерью были дома.

— Вот чего ему от меня понадобилось? — Думал я. — Получил он свою дочь, и пусть будет доволен, но нет, не сидится ему спокойно, притащился отношения выяснять.

Но объясняться со мной он не стал, изъявил желание поговорить с родителями.

— Да пожалуйста, — пожал я плечами и шагнул в маленькую комнату.

— Пойдем, разговор есть, — спустя полчаса зашёл ко мне мрачный отец.

Однако, и чего такого этот Краснов мог им поведать?

— Ты знаешь, что Светка беременна? — Сходу огорошил меня тот.

— Поздравляю, — не к месту ляпнул я, — ну а нам об этом зачем знать?

— Ну конечно, ты здесь не причём, — оскалился Светкин отец.

— Подождите, я действительно в Зеленограде видел её только один раз, и то когда она со своей группой была. В дальнейшем мы с ней не пересекались. Не знаю, что она вам наговорила, но к её беременности я не имею никакого отношения.

— А кто ещё? — Продолжал кипеть он. — Только с тобой она была знакома.

— И только на этом основании вы решили, что именно я виновник её беременности?

— Не только, — тряхнул головой обвинитель, — ты где-то комнату снимал, это я в общежитии узнал.

— Секундочку, — поднимаю я руку, пытаясь прекратить измышления Краснова, — а чего сама Света говорит? Неужели врёт и не краснеет?

От этих моих слов он дёрнулся и еле сдерживаясь, процедил:

— Врёт, говоришь? Хотя чего еще от тебя ждать?

— И все-таки? — Продолжаю настаивать.

— Ничего она не говорит, но это и понятно, кого выгородить хочет.

— Надо же, не замечал я за ней такой щепетильности, особенно когда меня парни отметелили в вашем квартале и потом я неделю в школе показаться не мог. Помнишь это, — обращаюсь к отцу, — ты еще хотел в милицию заявление писать.

— Так это из-за неё? — Насупилась мама.

— Нет, не из-за неё конкретно, — отмахнулся я, — там просто чужака решили проучить, но потом она повела себя так, что я её на дух с тех пор не переношу. И в Зеленоград она поехала не ко мне, а потому, что решила, что поступить туда будет проще простого.

Ага, удалось мне заронить сомнение в бастион уверенности Краснова, его глаза хоть и не перестали метать молнии, но в них появилась неуверенность. Он думал, что под давлением фактов «виновник» сознается, а наткнулся на жесткое противостояние, и о взаимных симпатиях между дочерью и этого наглого пацана, не может быть и речи. Это что же получается, он ошибся? Или все же нет?

— А знаете, когда девушки предпочитают молчать до последнего? — И не дождавшись ответа, бахнул. — Когда они встречаются с женатым мужчиной.

— Тебе-то откуда это знать? — Мрачно посмотрел на меня Краснов.

— Психология. — Тут главное продемонстрировать уверенность. — Им стыдно в этом признаться.

— Не только, — тут же вмешалась «железяка», — тоже самое происходит, когда девушки встречаются сразу с несколькими мужчинами и не могут сказать, кто именно является отцом её ребёнка.

Но я отмахнулся от её утверждений, Светка, конечно, ещё та оторва, но встречаться сразу с несколькими… не то воспитание.

Конечно же, желательно было бы Краснову отвести свою дочь к хорошему психологу, но где его в СССР взять, в это время о психологической помощи имели весьма расплывчатое представление.

Короче говоря, я решил, что с меня хватит таких потрясений и, перерегистрировав билет на самолёт, уже через день отправился в обратно в Москву.

— Что уже всё, нагулялся? — Удивилась Марьина увидев меня в лаборатории.

— Ага, — кивнул я, и тут же поинтересовался, — как ваша защита?

— Нормально всё прошло, — отмахнулась она, — была там парочка замшелых, но они в полупроводниках мало разбирались.

— Понятно, — и выдержав паузу, обращаюсь к Нине Григорьевне, — а вот скажите, от чего у меня вот тут, когда я поднимаюсь по лестнице, пощелкивает? А когда спускаюсь в другом месте, постреливает?

— Вам больной надо пройти в процедурную и попросить медсестру сделать клизму, — сразу сообразила к чему я клоню, Марьина, — тогда и пощелкивание пройдет, и стрельба прекратится, но главное, голова болеть перестанет.

— Подумать только, — качаю я головой, — голову оказывается, клизмой лечат.

— И не только голову, она от всех болезней, универсальное средство, это я как доктор настоятельно вам советую.

— Нет уж, я лучше как-нибудь у настоящего врача проконсультируюсь, а не у доктора технических наук.

— А разве я тебе плохую процедуру предложила? — Откровенно рассмеялась Марьина. — Вот скажи честно, разве после неё у тебя останутся жалобы?

— Скорее нет, чем да, — согласился с ней, — куда теперь?

— Это секрет.

— В шарашку, — пришёл я к единственно верному выводу.

— Да уж, если бы товарищи узнали как ты их уважаемое заведение обозвал, они, наверное, обиделись бы.

Наклоняюсь к розетке и произношу:

— Товарищ майор, я хотел сказать, что наша наука всем наукам наука.

А вот дальше нарисовался Троцкий:

— Это хорошо, что ты здесь, — заявил он мне, — часа через полтора, сюда министр обещал заехать с сопровождающими лицами. Так что быстренько наводим здесь порядок и ждём высоких гостей.

Меня так и подмывало спросить, высоких гостей ждём, а с низкими что делать?

— И прошу тебя, — снова обращается ко мне Валерий Ефимович, — не хохми ради Бога, такие люди шуток не понимают.

— Когда это я хохмил? — Возмущаюсь на такой наезд.

— Только что, — хихикает Марьина.

— Ну да, — развожу руки, — никак не могу удержаться.

Шокин действительно заявился в лабораторию с сопровождающими лицами. На удивление они не сбились в кучу, как обычно бывает на подобных мероприятиях, а разделились на две группы. Что там делал министр, я внимательно не отслеживал, мне хватало общения с остальными, а их интересовали работы с рубилитом, видимо это были производственники.

— Это же сколько транзисторов на этой схеме? — Удивлялся один из них, смотря на брак, который выставили здесь для назидания другим.

— Здесь немного, — взялся отвечать я, — всего полторы тысячи.

— Всего? — Хмыкнул другой. — А сколько же тогда будет много?

— К примеру, сегодня сделана маска на шесть с половиной тысяч транзисторов, — через пару дней будем делать пробные образцы.

— И сколько планируете получить годных? — Этот опять тот, что удивлялся.

— Не много, — морщу лицо, — максимум три процента.

— Да, действительно это немного, — соглашается он, — но если судить по размерам кристалла, всё равно достижение. Интересно, а какой выход годных чипов будет на производстве.

Что, чипов? Я не ослышался? По-моему у нас в Союзе ещё не принято так говорить, так что я сейчас должен вцепиться в этого гражданина и закричать: — Держи шпиёна.

Но на всякий случай решил уточнить:

— Вы сказали «чипов», это что-то означает?

— Чип, так в США называется микросхема, — пояснил мне подозрительный товарищ.

— Тогда уж тут требуется другое название, — возражаю ему, — например набор чипов — чипсет.

— О! Сразу видно наш человек, — смеётся второй, — а они у вас есть, эти чипсеты?

— Есть, — киваю я, — но посмотреть на них вы не можете. В комнате, где для них «режут» маски на рубелите, чистота поддерживается с помощью фильтров, так что вход туда ограничен.

— О чём разговор? — Слышу я сзади и поворачиваюсь. Шокину видимо надоело общаться с руководством института и он решил поговорить со студентом.

— Да вот, удивляет нас молодой человек, — взял слово «шпион», — оказывается, у них в лаборатории уже на шесть тысяч транзисторов на одном кристалле замахнулись, а мы на производстве едва три сотни вытягиваем.

Министр поворачивается к Троцкому и вопросительно смотрит на него, и тот подтверждает:

— Уже провели эксперименты с памятью на шесть тысяч транзисторов, сейчас готовимся запустить в работу восьмибитный процессор такого же объема, только на меньшем размере кристалла.

— И что, на них есть спрос? — Удивляется Шокин.

— Да, — просто отвечает Валерий Ефимович, — их можно использовать в качестве универсального контроллера.

— Хм, если так, тогда эта работа действительно нужна. Кто-нибудь заинтересовался?

— «Пульсар» проявил интерес, но тут возникла одна проблема, — замялся Троцкий.

— Ну, это было бы удивительно, если бы на производстве не было проблем, — вновь хмыкну министр.

— Нет, тут другого вида проблема. К этому процессору проявили интерес военные, но, как известно, всё, что к ним попадает, вносится в секретный список. А мы разрабатывали процессор для универсального контроллера, нельзя ли сделать так, чтобы он не попал в этот список и стал доступен всем разработчикам электронного оборудования.

— Хорошая идея, — кивнул министр и повернулся к сопровождающему его лицу, — Павел Кузьмич, надо будет поднять этот вопрос на совещании с заказчиками, а то вояки у нас всё хотят засекретить.

У меня аж дыхание перехватило, я никак не мог рассчитывать на такую удачу. Аллилуйя! Все же первому народному процессору быть.

— А это и есть тот студент, который является автором процессора для калькуляторов? — Продолжает между тем Шокин.

— Не только для калькуляторов, но и последняя разработка тоже его. — Принялся меня нахваливать Валерий Ефимович. Думаем, в будущем из него получится отличный схемотехник.

Эй, а почему только в будущем, я и так уже «отличный схемотехник», но в слух я этого естественно не сказал.

— Ну что ж, я рад, что у нас подрастает такое поколение, — кивнул министр, и обратился уже ко мне, — а пока вам надо учиться, учиться и учиться.

На этом его визит был завершён. Когда он прощался со всеми, я благоразумно отступил назад, а то еще решит пожать руку, и придется мне неделю ее не мыть.