Рассказы

Октябрьское чаепитие

Был промозглый октябрьский вечер. Я вошел в квартиру, бросил пальто на кровать; сел, не раздеваясь, на стул. В темноте неспешно тикали часы. Я проверил по мобильному — 20:31. Начал отсчитывать про себя секунды. Скучно.

Ближе к девяти позвонила Настя.

— Будь дома, слышишь? Скоро зайду. Да. Пока. Целую, — сказала она стремительно. И тут же отключилась.

— Целую, — ответил я пустоте.

С Настей мы расстались три или четыре года назад, точно не помню. Время стало для меня конвейерной лентой. Ритмичность. Жизнь по заранее установленному графику. В целом, неинтересно, скучно — зато стабильно. Поводов жаловаться не находилось.

Я придвинул стул к окну, стал вглядываться в мокрое стекло. Дождь. На улице темно — будто небо всей своей необъятной тушей обрушилось на землю. Мигали огоньки. Огоньки — как муравьи; выстроились в ряд и идут себе, идут, а куда идут — непонятно. Домой, наверное. В муравейник. Я вздохнул.

Настя умерла месяц назад.

— Может, стоит свет включить? — спросил я у себя самого.

Нет, не стоит. Тем более, если Настя мертва. Усопшим вряд ли по нраву лампы накаливания. Вдруг Настя обидится?

Я расхохотался и пошел на кухню — ставить чайник. Мрак как патока. Я чуть не споткнулся о тумбочку. Прошло пять минут, и с дымящейся кружкой в руках я вернулся к своему наблюдательному посту. Подождем Настю здесь.

«Говорят, утонула», — сказал мне тогда Антоха.

«Может, не она это?» — предположил я вяло.

«Может, и не она», — легко согласился он.

На том разговор и закончился. Проверять я не стал: не видел смысла. У Насти своя жизнь, у меня своя. У нее, вроде бы, даже и муж появился, и ребенок. Причем здесь я?

— Антоха человек честный, — рассуждал я теперь. — Значит, Настя умерла. И сейчас ко мне придет, о ужас, усопше–восставший мертвец. Ночь мертвецов. Нет, не так. Холодная дождливая ночь в ожидании мертвецов. Неплохо звучит. Нашему главбуху бы понравилось.

В дверь постучали.

О, вот и она.

Холодная дождливая ночь продолжается, а мертвецы уже и на пороге.

В теплых домашних тапочках я подошел к двери. Спросил для приличия:

— Насть, ты? — а сам уже и открываю.

— Я, я, — ответила она. — Привет.

Вошла в квартиру. Я даже не успел как следует разглядеть ее — но голос узнал, и сразу же успокоился.

— Чай хочешь? — спросил я. — Пойдем, сядем. Там у меня и крекеры есть, с солью…

— Не хочу.

— Ну ладно.

Я провел ее в комнату, предложил стул. Она села. Я же подумал: «Свет зажечь не просит, ууу, мертвечина». И едва удержался от смеха.

Кружка с чаем дымилась на подоконнике.

— Как жил, рассказывай, — сказала Настя.

А голос все такой же хрипловатый.

— Да так, нормально, — ответил я. — А ты?

— Нормально, — помолчав, сказала она.

Я глубокомысленно кивнул.

Настя сказала:

— Слышь, Валь.

А, снова это «Валь». Уменьшительно–ласкательное от «Валентин». Терпеть его не могу. Это не уменьшительно–ласкательное, это сопливо–оскорбительное. Фу.

— Валь?

— Да, говори, — сказал я, вздыхая.

— Я тут… того. Умерла как бы. Не знаю, как правильно сказать, — тут Настя негромко выругалась. — Зажигалку забыла. У тебя спички найдутся?

— Угу, — сказал я. — Поищи на кухне. Знаешь ведь, где?

— Само собой, — встала она.

Все‑таки Антоха честный человек!

Я подошел к окну. Где‑то снаружи плескался дождь. С карниза лило: тонкая, чуть поблескивающая струя едва задевала стену — и распадалась, и разбивалась, и тысячей капель обрушивалась в бездну. Льдистая молния сверкнула где‑то совсем рядом, упала; холодный электрический свет проблеснул на моих пальцах, прижатых к стеклу. Я невольно вздрогнул.

— Блин, как же красиво, — произнесла Настя за моей спиной. — Валь, открой окно. Мне покурить надо.

Я опустил голову.

— Кури здесь.

— Да? Ну, спасибо.

Запахло жженым табаком.

— Мертвые тоже курят? — спросил я.

— Да. Сама удивляюсь.

Я сел обратно на стул. Кружка с чаем все так же стояла на подоконнике; стекло вокруг сильно запотело.

— Как ты умерла?

Настя вздохнула, сделала затяжку.

— Родами, да? — спросил я прежде, чем она успела ответить.

— Не смешно.

— А я и не смеялся.

— Все равно не смешно. На море я ездила, там и… Утонула. Захлебнулась насмерть. Противно было…

В темноте зажегся второй огонек. Настя курила теперь две сигареты.

— И что делать теперь будешь? — спросил я.

— Не знаю.

— А ко мне зачем пришла?

— Да не знаю я, говорю же!

Мне вдруг захотелось коснуться ее.

— Насть.

— Да? — отозвалась она чуть раздраженно.

— Я вот хотел спросить… А мертвые едят живых?

Огоньки метнулись туда–сюда и погасли. Настя пальцами затушила обе сигареты.

Пауза.

— Нет, не едят, — ответила Настя.

— А зачем ты ко мне пришла? — не унимался я.

— Я уйду. Если ты так этого хочешь. Возьму и уйду, блин! — и Настя начала подниматься.

Я воспользовался шансом. Наклонившись, я схватил Настю за смутно белевшее запястье. Наконец‑то.

Запястье было холодным, как декабрьский снег, и столь же влажным.

— Отпусти.

— Ты, — сказал я, — ты пришла за мной, верно?

Пауза. Молчание.

Долгое, невыносимое молчание.

— Я уйду, — наконец сказала Настя.

— Да нет же, дура! — я прижал ее запястье к своему пылающему лбу. — Не уходи.

Настя вздохнула.

— Ты больной.

— И опять ты меня неправильно поняла, — прошептал я. — Ты всегда, всегда… то есть никогда… ты никогда не могла меня понять. Слушай, Насть. Ты ведь мать, да?

— Да.

Говорит растерянно.

— Любишь ребенка? Можешь не отвечать. Ха. Насть. Забери меня. Съешь, сожри, не знаю, что вы там с живым людьми делаете. И возвращайся, — тут уже я сделал паузу, — возвращайся к семье.

Великодушный, какой же я великодушный.

Будто безработный, который в пьяном жесте отдает кошелек вымогателям, и говорит при этом: «Берите, ничего не жалко!»

— Дурак, — сказала Настя.

— И опять ты… Слушай, дай я чай попью. Один глоток. А все дела уже — потом. Хорошо?

Я отпустил ее запястье, потянулся было к подоконнику, к кружке… но тут же отдернул руку. Если я выпью чай — чай, который разгонит дурные мысли, разогреет холодную венозную кровь — если я выпью его, то пьяное великодушие перестанет казаться мне таким уж привлекательным.

Смешно. О чем я думаю? О чае. В такие минуты — срезы жизни, моменты истины — любая мелочь почему‑то возводится на пьедестал.

Смешные мысли. И решение смешное.

Я махнул рукой:

— Да ну его, этот чай.

— Ты…

— Насть. Начинай, — и я улыбнулся, будто пьяница. — Я весь в твоем распоряжении.