Рассказы

Образ тела

Рагнар берет с подставки изукрашенный нож, проверяет его остроту подушечкой большого пальца, затем искоса смотрит на меня и говорит:

— Будем умирать?

— Нет, — отвечаю я ему.

Рагнар громко и раскатисто смеется. Его волосатый кадык ходит вверх–вниз — зрелище неаппетитное. Я отвожу глаза, морщусь. Я связан. Прикручен веревками к этому чертовски неприятному стулу. Рагнар заходит мне за спину — и одной рукой запрокидывает мой подбородок, а другой практически без нажима проводит по моей шее лезвием. Боль вспыхивает мгновением позже.

— Отправляйся к престолу Его.

Вся моя жизнь, память моя, личность — все это обращается в алую брызжущую агонию, в единое мгновенье заслонившую мир. С громким всхрипами и влажным фырканьем из раны вырывается не только кровь — но и сам я, целиком и без остатка, алыми густеющими брызгами оседая на собственной груди, на руках, на выбивающих дробь ногах, на полу.

Наконец я вытекаю полностью и перестаю быть.

Когда меня, новорожденного, только привезли из роддома, Грета одной из первых осмотрела меня и спросила:

— Мама, а это правда мой братик?

— Тшшш… Ты что такое говоришь? — сказала мама, одной рукой баюкая меня. — Конечно, это твой брат. Его зовут Петер.

— У него неприятные глаза, — задумчиво произнес Грета, заглядывая мне в лицо. — Смотрит так…

По правде говоря, у Греты тоже были неприятные глаза. Чуть блеклые, будто бы рыбьи, внимательные и цепкие — чрезмерно мудрые для ее невеликого возраста. Меня это насторожило, и я на всякий случай приготовился защищаться. Средств у меня было немного: лишь помощь матери. Однако мать была сильнее физически, чем Грета, и я надеялся на нашу победу.

Грета провела пальцем по моей щеке, царапая кожу ногтем. Я сморщил лицо. Грета оттянула мое веко вниз и стала глядеть прямо в открывшийся зрачок.

— Не делай так, — раздраженно произнесла наша мать.

— Мама, я только посмотрю, — стала оправдываться Грета.

— Убери руку!

Грета отступила обратно во тьму.

— Хорошо, — сказала она, и в голосе ее появились обиженные нотки. — Пойду поделаю уроки.

— Ох, — вздохнула мать, баюкая меня.

Я же молчал, застывший от ужаса. В тот миг, когда Грета оттянула мое веко — с ее лица будто бы слетела небрежно надетая маска, и я понял, где видел эти ужасные блеклые глаза.

Глаза Рагнара.

Жалкий, беспомощный, запертый в этом пухлом розовом теле, я расплакался. Моя мать неверно истолковала этот плач. Я попытался воззвать к ней, предупредить о темной сущности Греты, однако мать просто обнажила грудь и поднесла меня к своему красному соску.

Позже я лежал в кроватке, плотно спеленутый с головы до ног, будто крупная белая личинка — а Грета сидела рядом, разложив на полу кукол. Я слышал, как она шепчет им:

— Анне. Ты будешь у нас королевой. А ты, Эрик, будешь ее верным рыцарем. А вот ты, злюка Освальд… А у тебя в этой истории печальная судьба. Ты будешь злыднем.

Мурашки пробежали по коже от ее вкрадчивого голоса.

Она выпрямилась — я слышал, как прошуршал ее комбинезон с кенгуриной сумкой на животе — и заглянула ко мне внутрь.

— Ох, Петер, — сказала Грета задумчиво.

Я лежал.

Более мне ничего не оставалось.

— Я тебя ненавижу, — сказала она. — Это очень грешно, и я прошу Боженьку, чтобы он исправил меня. Ты же мой братик, а я к тебе даже прикоснуться без злости не могу. Почему я такая злобная? — вопреки ее словам, в этом голосе не было раскаяния. Лишь вдумчивая рефлексия.

— На тебе знак Дьявола, — наконец сказала Грета.

Сказав это, она ушла.

Я понимал, конечно, что Грета не будет убивать меня прямо сейчас. Пути наших судеб были проторены заранее. Мы могли лишь ступать по ним, ожидая, когда же подойдет конец сего пути. Я умру в один день с Гретой; я знал это. И случится это не сегодня, и не завтра. Но даже зная это, я все‑таки нервничал.

Я принялся изучать этот мир.

Я наблюдал за игрой света и тени на потолке. Я вдыхал этот загрязенный воздух. Я пил молоко. Я мочился. Я переваривал пищу. Я плакал, выражая свои эмоции — от гнева и страха до обыкновенного недовольства. День сменялся еще одни днем, а я по–прежнему был беспомощен. У меня прорезались зубы, и я решил, что хватит уже отлеживаться.

Я вытянул руку и посмотрел на эти розовые сосиски, которые служили мне пальцами. Жалкое зрелище. Я потянулся мыслью к своим ногам. Я ощущал их словно сквозь вату — мышцы еще не развились в достаточной степени. Я шевельнул ногой. Она не отреагировала как нужно — я хотел, чтобы вышел пинок, но у меня получилось лишь чиркнуть себя по другой ноге. Впрочем, надо же с чего‑то начинать.

Надо мной нависла тень. Грета.

Сестра часто приходила ко мне, чтобы поговорить. Ее тянуло ко мне, как магнитом. За эти месяцы я свыкся, сжился с ней, и даже ее мерзкие рагнаровские глаза казались мне весточкой из нашего родного мира. Мы с Рагнаром были друзьями. Как же давно это было? Прошлое терялось во мраке. Сколько миров мы пересекли вместе — все трое? Сотни, тысячи?

Я позабыл, если честно.

Я сосредоточился на Грете.

Она стояла, навалившись грудью на перекладину кровати, и с наслаждением грызла леденец.

— Ты хочешь ходить, — сказала она скорее утвердительно, чем вопросительно. — Для чего?

Ответить я не мог, да ей ответ и не нужен был.

— Ты хочешь убить маму, — заключила Грета. — Я расскажу про тебя Инге. Мы придем и задушим тебя.

Зачем?

Ты ведь погибнешь со мной, Рагнар, мерзкое ты создание.

Я попытался перевернуться на живот, беспорядочно размахивая всеми конечностями. Грета с подозрением наблюдала за мной — а потом сказала:

— Он обкакался, наверное. Мам! Мам! А Петер обкакался! — с этими словами она отступила во тьму.

Вместо нее из тьмы выступила мать и озабоченно принюхалась.

Когда мне было три года, Инге вернулась в наш город и вновь поступила в тот же класс, где училась Грета. Они с отцом — толстым инженером в твидовом пиджаке, господином Мейстером — уезжали в Норвегию, где три года прожили у родственников. Почему они уезжали? Вероятно, это было связано с профессией господина Мейстера. Как бы то ни было, Инге вернулась сюда, и я на выходных увидел ее незамутненным взором — когда она зашла в гости к Грете.

Я в этот момент сидел на кухне и пытался разговорить нашего трехмесячного котенка, Митци. В этом безумном мире кошки не умеют разговаривать. Я понял это не сразу. Грету, по правде говоря, это тоже безумно удивляло.

— В Индонезии исповедуют буддизм, — говорила она матери, а та лишь кивала:

— Наверное, доча.

— Мю Цефея меньше Солнца, — утверждала Грета.

— Как скажешь, — отвечала мать.

— А порох получается из апатита, соли и угля, — в отчаянии произнесла Грета, и только тогда мать отреагировала:

— Там вроде селитра, а не апатиты. Хотя я не уверена…

— Понятно, — ответила Грета.

Я знал не так много, как Рагнар. Он всегда был умнее меня, но и — злее и нетерпимее. Потому мы и стали врагами. Враг мой, Рагнар. Мы с Гретой сидели на залитом солнцем детской площадке, и она отряхивала мои ноги от песка.

— Ты неряха, Петер, — отчитывала меня сестра.

— Да, — отвечал я.

В такие моменты я не мог поверить, что Грета убьет меня, или я убью ее. Мы не общались с ней слишком часто — она избегала общения, да и я тоже — однако мы все‑таки были братом и сестрой. Она подарила мне бумажную снежинку на день рождения.

Но мы шли по проторенным заранее тропам. С судьбой бороться бесполезно. Круг насилия разорвать невозможно — даже любовь стала в нем еще одним жерновом. Рано или поздно мы с Гретой придем к одному итогу.

Был солнечный день. Я сидел и тормошил котенка, пытаясь заставить его выучить хотя одно слово.

— Петер. Ну же, скажи — «Петер», — повторял я.

Котенок лишь мяукал.

Я сдавил его маленькое тельце. Митци зашипел и вывернулся, да еще и цапнул меня за палец. Вскрикнув, я побежал в зал за зеленкой. Мама всегда учила меня, что с зеленкой можно не бояться заражения.

В зале сидела Грета со своей подружкой. Они увлеченно болтали о чем‑то, держась за руки. Инге была маленькой, рыжеволосой и с удивительными глазами — янтарно–карими, будто бы золотыми.

Я замер на пороге.

Я узнал эти глаза. Я все ждал, когда же она появится. А она появилась давным–давно, только исчезла на три долгих года — и теперь вернулась вновь. Слова застряли у меня в горле.

Жалкий трехлетний мальчишка, кто я перед ней…

Хотя и ей не больше девяти, и она тощая девчонка маленького роста. Да. Надо помнить об этом.

Я шагнул в зал.

Инге с Гретой не обратили на меня никакого внимания. А я попытался сказать, попытался хоть как‑то привлечь к себе внимание, хоть чем‑то заинтересовать ее.

И я сказал:

— А меня котенок укусил.

— Это твой брат, Грета? — поинтересовалась Инге.

— Угу. Это Петер, — недовольно произнесла Грета. — Куда он тебя укусил? Покажи мне.

— Неа, — я замотал головой.

— Тогда зачем говоришь все это? — вспылила Грета. — Иди к себе, болван.

Она швырнула в меня плюшевого зайца. Я убежал.

— Дурак! — донеслось до меня.

А Инге рассмеялась.

Я нашел способ встретиться с Инге. Я узнал, где она живет — в соседнем квартале. Каждое утро мать с Гретой уходили из дома: мать на работу, Грета — в школу. Меня они запирали в квартире. Дверь был можно было открыть изнутри, однако мне

строго–настрого запрещалось делать это.

В тот день я нарушил запрет.

Одевшись по погоде, я открыл дверь и вышел на лестничную площадку. На мне была теплая одежда. На голове — меховая шапка с ушами, подвязанными на макушке. На руках варежки, ноги — в теплых сапогах. Я ткнул дверь, и она медленно и величественно закрылась, щелкнув напоследок замком. Было немного страшно.

Преодолев лестницу, я проковылял мимо вахтерши и вышел на улицу. В лицо мне ударил холодный знобкий ветер. Щеки тут же запылали. Я сморщился и поглядел наверх. Небо над мной были затянуты хмарью. Я поправил шапку, от которой начала уже мокреть голова, и направился к Инге.

Я знал, что сейчас она в школе. По моим прикидкам, дома она будет через полчаса. Грета доберется до дома раньше — минут на десять или около того. Она придет, а меня уже нет. Тут и поднимется тревога. Грета забьет в набат. Но лишь так смогу встретиться с Инге без назойливого присмотра Рагнара.

Я шел по улице, переваливаясь, как пингвин. В этом безумном мире пингвины живут на Южном полюсе. Подумать только. А нас когда‑то учили, что пингвины живут в Арктике. Даже говорили так: медведи — на Юге, пингвины — на Севере, и никому им не быть вместе.

— Привет, малыш. А ты чего здесь? — спросила у меня ласково пожилая женщина, склонясь надо мной. — Где твоя мама?

Я поглядел в ее выцветшие глаза и ответил:

— Мама вон в том квартале. Я к ней иду.

— Давай я тебя отведу, — сказала она.

— Хорошо.

Выбора у меня не было. Лучше она, чем кто‑то другой. Увы, но детям запрещается путешествовать в одиночку.

Она взяла меня за руку.

— Какая у тебя интересная шапка, — сказала она.

— Мама в Любеке купила, — ответил я рассеянно.

Вместе мы отыскали нужный мне дом. Я сверился с цифрой на его стене, после чего сказал:

— Спасибо. Вы очень мне помогли. Теперь я пойду.

— Подожди, — сказала пожилая женщина. — Давай я тебя прямо к маме отведу.

— Нет, — ответил я. В мои планы это не входило.

Однако она подхватила меня за руку и повела наверх. Я мог лишь трепыхаться. Хорошо хоть, что здесь не было домофона. Возле нужной мне квартиры я остановился и сказал:

— Вот.

— Посмотрим… — сказала она и нажала кнопку звонка.

Никто не ответил.

Конечно, ведь никого не было дома.

— И что делать? — растерянно произнесла она. — Твои мама и папа когда приедут?

— Не знаю, — насупился я.

Мы стояли так до тех пор, пока в подъезде не раздались мне знакомые голоса. Один принадлежал Инге, другой — тут я зло закатил глаза — сестре моей Грете. Инге была в своей милой баллониевой куртке. Грета тоже была в баллониевой куртке — но она милой мне не показалась. Скорее страшной.

Завидев меня, Грета остановилась и уперлась руками в бока.

— Петер?! А ты что здесь забыл? Тебе место дома!

— Хихи, — сказала Инге.

Видимо, гнев Греты рассмешил ее.

Сестра же решительно зашагала к нам.

— Это твоя сестра? — заботливо спросила пожилая женщина.

— Да, — ответил я.

Грета больно схватила меня за плечо. Не обращая никакого внимания на остальных, сестра принялась хлестать меня по щекам. Она била молча и с каким‑то остервенением. Старая женщина воскликнула: «Ох!» — но ничего не сделала.

— Идиот, — тяжело дыша, выдохнула Грета. — Пошли домой, я там все маме расскажу. Она тебе добавит.

В ее глазах я видел застарелую ненависть Рагнара и потому ничему не удивлялся. Однажды это должно было случиться, и почему бы и не сейчас?

Я покорно склонил голову.

Грета сорвала с меня шапку с ушами и ударила ей же.

— Может, он тебя из школы хотел встретить… — попыталась заступиться за меня Инге, но Грета перебила ее:

— Вот еще!

Сестру всю трясло от гнева. Проходя мимо Инге, она толкнула ее плечом.

— Ой! Ты чего? — удивилась Инге.

— Ничего! — грубо ответила Грета. — Пошли, Петер, тебе тут делать нечего.

Уже на улице она затащила меня в какую‑то подворотню, чтобы никто не видел, и прошипела мне прямо в лицо:

— Я тебя удушу. Точно удушу.

«Верю», — ответил я про себя, мысленно обращаясь к Рагнару.

Однако в этот момент передо мной стоял не только Рагнар, но и моя сестра Грета.

И я сказал:

— Извини. Я хотел посмотреть на Инге.

— Зачем? — иезуитски спросила Грета.

— Потому что я ее люблю.

Грета отшатнулась от меня, будто ее ударили в лицо. Затем, ничего не сказав, она схватила меня за руку и потащила по слякоти домой. В глазах ее стояли слезы.

Инге перестала появляться в нашем доме. Грета поссорилась с ней. Навсегда, как она сказала. Вскоре Инге вместе со своим отцом снова уехали в Норвегию.

Это было ожидаемо.

Время для Инге еще не пришло. Я знал, что однажды она к нам вернется. И мы с Рагнаром снова убьем друга друга ради нее, и ее тоже убьем. Таков круг насилия. Наказание, придуманное для нас чьим‑то искаженным разумом. Из миров соткана цепь — и каждое ее звено отличается от соседнего лишь малым числом искажений; но масса отличий нарастает, как снежный ком — мы с каждым разом все дальше удаляемся от изначального мира по этой цепи, чтобы попасть… куда?

В мир, лишенный насилия?

Мир, в котором мы сможем разорвать этот проклятый круг? Не знаю. Но в одном я уверен: последний мир будет чудовищно от нас далек. Абсолютно чужд.

И почему мы?

Или эта судьба в той или иной степени уготована всем? Я не знаю. Рагнар и я… Инге.

Я вздохнул. И вернулся к выполнению домашнего задания. По правде говоря, я в нем ничего не смыслил. Эти задания для пятого класса чересчур сложные.

Пол скрипнул, и я невольно вздрогнул. Вот и она. С годами она стала очень высокой и такой же громогласной, как и он, Рагнар, в прошлом нашем мире.

— Ну? — требовательно спросила Грета, появляясь в дверях.

— Почти сделал, — сказал я.

— Ну‑ка, покажи, — сестра подошла поближе и склонилась над моей тетрадью. — Ничего ты не сделал, болван бессовестный, маленький лгун. Где? Покажи, где ты сделал?

— Вот, — сказал я.

Даже не поглядев в тетрадь, она отвесила мне затрещину.

— Чтоб к семи часам все закончил. Затем пойдешь в магазин и купишь все что нужно. Список на столе. Ужин надо из чего‑то готовить.

— А ты?

— А я буду обстирывать тебя, — с ненавистью произнесла она, выделяя каждое слово. — Мама болеет, а тебе все равно, как я погляжу.

— Неправда! — возмутился я.

— Ну–ну, — сказала Грета, скрестив руки под грудью.

— Да!

Грета все лжет.

Рагнар…

С годами мне все труднее было думать о Грете, как о старом моем враге Рагнаре. О прошлых воплощениях Рагнара памяти и вовсе не осталось. Осталось лишь ощущение чего‑то древнего и непрерывного.

Закончив с уроками, я схватил список со стола и отправился в супермаркет. Там я затарился по полной и собирался уже в обратный путь, когда меня окликнули:

— Петер!

Возле кассы стояла стройная девушка в меховом пальто. У ней была длинная коса и необычные янтарно–карие глаза. Я уронил пакеты на пол. Банка сардин выкатились оттуда, как колесо — и оказалась у ног девушки. Я же почти ничего не слышал из‑за громогласного стука сердца.

Инге легко наклонилась и, подняв банку, протянула мне.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — пискнул я.

— Помнишь меня? Мы с твоей сестрой в детстве дружили. А ты был тогда пухлым и краснощеким! — она весело рассмеялась.

Я с трудом кивнул.

Мне столько хотелось ей сказать, однако на всем нашем пути от магазина до дома я выдавил всего несколько слов — одним из которых стало жалкое:

— Спасибо.

— Да не за что. Еще увидимся, — сказала Инге. Она внезапно наклонилась ко мне и, обдавая мое ухо жаром своего дыхания, произнесла:

— Я помню не только это. Я помню всё.

— Правда? — пискнул я.

Однако она ничего не ответила. Лишь загадочно улыбнулась и исчезла, отступив во тьму.

Грета поставила еду перед матерью и сказала:

— Ешь.

— Это каша, — капризно произнесла мать. — Я не хочу ее, я устала. Я бы чего‑нибудь другого поела…

— Нет, — непреклонно произнесла Грета.

— Но доча, я…

— Нет, — повторила Грета.

Мать надулась — однако все же приступила к еде. Тяжело было видеть ее в таком состоянии. Она сильно исхудала за все это время. Грета несла тяжесть заботы о семье на своих плечах — признаться, от меня толку было мало.

— Тебе надо выйти замуж, — прощебетала мать. — И муж будет нас содержать…

— Глупостей не говори, — отрезала Грета.

Позже, глубоким вечером, она отвела меня в нашу комнату и велела сесть за стол.

— Доставай тетрадь, — сказала Грета.

— Зачем?

— Ты делай, а не спрашивай. Доставай тетрадь, — сказала она. — Пиши.

— Что писать? — спросил я, держа в руках авторучку.

— Встречу вашу опиши. В подробностях. Чем вы занималась с этой змеюкой Инге. Что делали. О чем говорили, — Грета не сдерживала гнева. — Давай, пиши, Петер. А потом я тетрадь эту матери дам. Чтоб она почитала. Чтоб ей тоже стыдно за тебя стало.

Я положил ручку на стол.

— Не буду я ничего писать. Ты чокнутая.

— Это я‑то чокнутая? — взвилась Грета, с грохотом опуская ладонь на стол. — А сам ты кто?

— Я Петер, — ответил я. — А ты — сука с рыбьей кровью.

Пощечина свалила меня со стула.

Секунду или две стояла тишина. Я пытался встать с пола, а Грета стояла надо мной, задыхаясь.

— Ты мне не брат, — наконец сказала она, и голос ее дрожал от ненависти. — Встань. Встань!

Я встал перед ней, готовый в любой момент кинуться на нее и свалить на пол. Гнев и мальчишеская злоба раздирали меня.

Грета сказала:

— Петер.

Я не отвечал, и она повторила громче:

— Петер!

— Да, — угрюмо ответил я.

— Злишься? — Грета глядела на меня в упор.

Я вновь промолчал.

По правде говоря, мой первый запал уже прошел, и теперь мне больше было стыдно за свой гнев. Но я ничего не сказал.

Не получив ответа, моя сестра как‑то странно, мучительно вздохнула.

— Ладно, — сказала она. — Ладно! Я погорячилась.

— Да.

— Не «да»! — мгновенно вспылила она. — Ты тоже был неправ.

— Угу, — буркнул я.

Грета наклонилась передо мной и выставила вперед щеку. Она всегда так делала в случае ссор.

— Тогда мир? Поцелуй сестру.

— Это глупо, — пробурчал я. — Не буду.

— Целуй, я сказала.

Изнывая от стыда, я чмокнул Грету в ее горячую щеку. Сестра испустила тяжелый вздох и выпрямилась.

— Зачем тебе эта Инге? — спросила она без обиняков.

Я пожал плечами.

Ответ казался мне очевидным.

— Я люблю ее.

— Зачем? — спросила Грета.

— Что зачем? — я был поставлен в тупик.

— Зачем ты ее любишь?

Я не знал, что ответить.

— Потому что, — наконец сказал я.

Грета некоторое время рассматривала меня, а затем вдруг наклонилась и молча потянулась к моим губам.

Я немедленно отстранился.

— Ты чего? — спросил я в ужасе.

— Ты мог бы выбрать меня, — словно в забытьи произнесла Грета. — Зачем она?

— Ты соображаешь, о чем говоришь?

Я толкнул ее в грудь, и Грета без сил села на кровать. Я не видел ее глаз — все тонуло в сплошной тьме. Однако я слышал ее тусклый голос.

— Мне все равно, Петер. Я помню всё.

Она схватила меня за руку. Я сопротивлялся, как мог, однако Грета была сильнее. Вскоре мы лежали в одной постели, и там было тесно и жарко, и исчезли все преграды. Грета восседала на мне, и в мои уши лился ее голос.

— Я ничего не забыла, Петер, — ее пальцы бегали по моему телу, заставляя меня испытывать жгучий, мучительный стыд. — Я помню всё, до единой подробности.

— Рагнар, — произнес я в отчаянии.

— Рагнар? — удивилась она.

Она легла рядом, и ее мокрые волосы упали мне на лицо.

— Ты ведь убьешь меня, — тоскливо произнес я. — Рагнар всегда меня убивал.

— Нет, — ответила Грета. — Никогда. Сначала я убью эту змею Инге.

Я высвободился из ее хватки и повалил сестру. Мои пальцы в темноте нашли ее тонкую шею и сомкнулись. Грета лежала подо мной, и ее расширившиеся глаза были полны удивления.

— Почему? — тоскливо спросил я.

— Ты — мой возлюбленный, — ответила Грета с трудом, — а Инге всегда нам мешала. И я убью ее.

— Нет, — прошептал я.

Наваждение исчезло. Я сообразил, что — без учета всех этих обратившихся в прах миров — что я лежу голым на собственной голой сестре, и мои пальцы сжимают ее горло.

— Ох, — сказал я.

Я выпустил Грету и сел на кровати.

Она продолжила лежать.

— Петер… Куда ты? Петер, остановись. Петер, я приказываю тебе!

Но я уже оделся. Шумно дыша, я вывалился из квартиры и сбежал вниз по лестнице, оставив и Грету, и мать, и всю свою прошлую жизнь позади.

Подумав, я выбрал Норвегию. Мальчишке трудно попасть туда, но если прибиться к бродячим цыганам… Или к бомжам. Или еще к кому‑нибудь. Неважно.

Я должен покинуть этот город.

Без меня Инге и Грета не убьют друг друга. Если повезет — мы не встретимся до глубокой старости, и круг насилия не сомкнется до того момента. Конечно, избежать его никогда полностью не удасться — но можно ведь его отложить.

Если постараюсь, они не найдут меня.

До поры до времени.

Я шел, снедаемый тоской, потому что не верил до конца, что смогу хотя бы страну покинуть. Хотя бы город.

«Анне. Ты будешь у нас королевой, — вспомнил я слова Греты, сказанные ею в глубоком детстве. — А ты, Эрик, будешь ее верным рыцарем. А вот ты, злюка Освальд… А у тебя в этой истории печальная судьба. Ты будешь злыднем».

В этом мире коты не разговаривают. Как странно.