Птицы

Глава 15 Эффект замещенной жизни

Подрагивающие языки пламени отражались в круглых стеклышках очков.

Доктор Нокт не мигая глядел на огонь в камине, задумчиво поглаживал черную, с легкой проседью, бородку и постукивал ручкой по странице толстой тетради в темно-красной кожаной обложке.

В верху страницы было выведено: «Глава 4», но сама глава отсутствовала — ниже в разброс и без какого бы то ни было порядка чернели обрывочные фразы (какие-то описания и реплики), большинство из которых к тому же было еще и вычеркнуто; между ними расположились рисунки: мотылек с полосатыми крылышками, младенец с головой пса, кошачья шкура, плотоядное растение, из пасти которого торчит чья-то рука…

Доктор Нокт решил, что сейчас неплохое время, чтобы заняться своей книгой, вот только мысли его то и дело возвращались к странностям, которым он стал свидетелем в этом доме.

Дом № 17 на улице Трум был не просто неприветливым — он был будто пропитан мрачными тайнами.

Начать с висельника, этого Франки. Доктор сразу понял, что его убили. Молодой констебль верно подметил: борода, заправленная в петлю, это явное свидетельство того, что мистер Франки не сам решил повеситься. А это значило, что где-то в доме находится убийца…

Потом начали происходить вещи и вовсе безумные. Через заднюю дверь заявился старик. И пусть он выглядел совершенно спятившим, да еще и основательно пьяным, все же нельзя было отрицать того невозможного факта, что сквозь бурю он как-то прошел. Да и не стоит забывать о том, что он говорил: шагающий трамвай, похищение домовладельца и прочее… Сейчас этот Хэмм, закутанный в пледы и выпивший два пузырька нервных капель, храпел в подвале, но само его присутствие вызывало какую-то непонятную тревогу.

Впрочем, еще бо́льшую тревогу у доктора вызывала мадам Шпигельрабераух, к которой он, собственно, и пришел. Если бы доктора Нокта попросили поставить ей диагноз, то он склонялся бы к нервическому психозу с внезапными сменами настроения и острыми приступами обсессий.

Ее жуткий и безумный крик до сих пор стоял у него в ушах. Они с ней говорили, и на миг доктору даже показалось, что она откуда-то его знает, а потом эта женщина вдруг ни с того ни с сего резко вскинула голову и закричала, а когда он попытался успокоить ее, оттолкнула его в сторону и, ничего не пояснив, умчалась вверх по лестнице. Он был совершенно сбит с толку, но ему быстро объяснили, что мадам Шпигельрабераух — весьма эксцентричная особа, и если ей внезапно вздумалось кричать и бегать по лестницам — что ж, это ее право. Особенно, учитывая тот факт, что отныне она — новая домовладелица.

Все это было невероятно подозрительно — доктор чувствовал себя так, будто случайно оказался на тайном собрании заговорщиков и никак не может собрать воедино, что они обсуждают, что за планы строят и что за интриги плетут.

Что уж говорить, если даже здешние дети вытворяют вещи, не поддающиеся здравому смыслу и объяснению: сперва отправились якобы за печеньем прямо перед бурей, а затем этот мальчишка… этот странный мальчишка отчего-то решил, что он не тот, за кого себя выдает.

Доктор Нокт чувствовал, что дело, которое привело его сюда, явно было связано со всем, что здесь творится…

Дом № 17 на улице Трум не так давно погрузился в тишину и, казалось, наконец обрел долгожданный покой. Снаружи по-прежнему бушевала снежная буря, но внутрь ее стонущие-воющие голоса залетали уже приглушенные, будто придавленные подушкой.

Жильцы старались носа не высовывать из своих квартирок, а те носы, что все-таки порой показывались на лестнице, были сонными, заспанными и порой сопливыми.

Как только по дому расползся слух о том, что сюда занесло доктора, жильцы тут же, не сговариваясь, повадились на первый этаж просить что-нибудь от мигрени, от кашля, от грусти да от бессонницы. Впрочем, постоянные звонки вызова лифта, раздающиеся едва ли не над самым ухом мистера Додджа, быстро старшему констеблю надоели, и под угрозой ареста (за жестокое убийство его безмятежности) он потребовал от жильцов оставить доктора и его самого в покое. После чего шепотом попросил у доктора парочку пилюль от беспокойства, в очередной раз подивился, куда же исчез Перкинс, и вернулся к чтению.

На первом этаже раздавался храп — мистер Поуп спал на своем стульчике у лифта, укрывшись газетой, точно одеялом. Его супруга, миссис Поуп, обмотанная шарфом с головы до ног, обошла весь дом, осеняя лестницы и этажи протяжным чиханием, после чего спустилась обратно, сообщила присутствующим, что с домом все в порядке, и потребовала, чтобы до конца бури ее не смели будить, а затем, зажав подмышкой Мо, отправилась в квартирку спать.

Шуршал и потрескивал огонь в каминах, порой раздавался шелест переворачиваемых страниц книжки, которую читал старший констебль Доддж.

Сонливая обстановка на первом этаже действовала на доктора Нокта усыпляюще: мысли таяли и уже походили на записи в тетради — оборванные, зачеркнутые. Глаза слипались, голова клонилась все ниже и…

И тут неожиданно раздался шепот:

— Доктор…

Доктор Нокт моргнул и повернул голову. Его глаза удивленно округлились — из-за очков они стали похожи на колеса «троффов».

— Финч? Что с тобой произошло?

Констебль Доддж оторвался от чтения и с подозрением уставился на мальчишку, который стоял у основания лестницы.

Финч был весь в саже, синие волосы торчали как попало, на лице алели следы драки и проглядывало множество других отметин, оставшихся после так называемого приключения.

— У нас камин забился, — солгал мальчик.

— И ты решил прочистить его сам? — Доктор осуждающе покачал головой.

— Да, сэр.

Констебль Доддж усмехнулся.

— Ох, уж эти дети и их камины, — фыркнул он и вернулся к чтению: мальчишка и его угольно-копотная история нисколько его не интересовали.

— Доктор, — сказал Финч, — нам нужна ваша помощь. Арабелла… ей стало хуже. Вы ей поможете?

Мальчишка глядел на него с настолько заискивающим и неловким видом, что было видно и без очков — он откровенно врет.

— Конечно, — тем не менее, сказал доктор Нокт.

Захлопнув тетрадь, он взял саквояж, поднялся и подошел к мальчику.

Финч предложил идти по лестнице: так, по его словам, было быстрее, пока, мол, добудишься мистера Поупа, и, сообщив, что им на пятый этаж, пропустил доктора вперед.

Доктор пошагал по ступеням вверх, мальчик — за ним.

— Ты чего-то не договариваешь, Финч, — сказал доктор Нокт, но мальчик промолчал, и он продолжил: — И выглядишь ты странно. Непохоже, что ты чистил дымоход. Это все как-то связано с тем, зачем вы на самом деле блуждали в буре?

Мальчик снова ничего не ответил, и доктор обернулся. Что ж, то, что он увидел, было уже не просто странным.

Финч сжимал в руке револьвер и целился в него.

— Что это такое?

— Это револьвер, — пояснил мальчик. — Настоящий! Он очень больно стреляется.

— Да, я вижу, что это револьвер, — ответил доктор Нокт. — Но зачем он тебе?

— Чтобы вы шли.

— Но я и так иду!

— Сейчас — нет.

Они, и правда, остановились на лестнице. Доктор не шевелился и не сводил взгляда с оружия.

— Твоей подруге ведь не стало хуже, так?

— Так, — ответил Финч. — Но стало хуже другим.

— Кому?

— Другим.

— Кому стало хуже, Финч?

Доктор решил, что не сдвинется с места, пока мальчишка ему все не объяснит. И тот понял это. А еще он, судя по всему, понял, что скрывать нет смысла — вскоре доктор и так все бы узнал.

— Мадам Кларе. Она сильно изранена. И еще мистеру Риввину. Он тоже весь изранен.

— Как это изранены? Что ты такое говоришь?

— Злодеи напали на них.

— Какие злодеи? Здесь? Убийца мистера Франки?

— Нет. Не здесь. Вы их не знаете.

— Положим, но…

— Послушайте, сэр! — перебил его Финч. — У нас совсем нет времени. Идите вперед! Вы ведь настоящий доктор?

— Да, я настоящий…

— Идите!

Доктор развернулся и продолжил путь по ступеням.

— Ты не должен этого делать, Финч, — сказал он. — Я бы и так пошел. Если кто-то болен или ранен, мой долг помочь этому человеку. Тебе не нужен револьвер, чтобы…

— Нет, нужен, — упрямо проговорил Финч. — Я вам не верю.

— Что ж, я признаю: быть может, во время нашего знакомства я и вел себя несколько… гм… подозрительно, но на это есть свои причины. К тому же, я знаю, многие дети боятся докторов.

— Не в этом дело! — гневно воскликнул Финч. — Вы — взрослый! Я больше не верю взрослым!

— Но почему?

— Они… то есть вы, гадкие, подлые и лживые. И злые.

— Но ведь не все…

— Почти все! А те, которые не злые — глупые, и они… они… становятся жертвами злых! Я не хочу вырастать! Не хочу становиться взрослым! Не хочу быть таким, как вы!

— Финч, ты в чем-то прав, разумеется, но нельзя обвинять всех и…

— Еще как можно! — выпалил мальчик. — Вот вы! И ваша тайна! Я уже знаю, что вы не Кэрри. Я думал, что вы Кэрри, но вы — не он. Но все равно, у вас тайна! Вы говорили о мисс Коллн! Вы участвуете в заговоре моего… — он запнулся, — Птицелова!

— Что? — удивился доктор Нокт. — Какого еще Птицелова?!

— Не прикидывайтесь! Вы все знаете! Вы появились здесь, а потом я нашел мистера Франки, а мистер Дрей убил младенца мадам Клары!

Доктор Нокт остановился и обернулся. Они были уже на четвертом этаже.

— С меня довольно, Финч, — металлическим голосом сказал доктор. — Я с места не сдвинусь, пока ты мне все не объяснишь. Ты только послушай себя! Ты говоришь ужасные вещи!

— Совсем недетские вещи, да? — гневно выдохнул Финч.

— Вот именно. Но дело не в этом.

— А в чем же тогда?

— Ты говоришь об убийствах! Что еще за младенец? Убили младенца? Мадам Клара поэтому кричала? Кто ее изранил? Что здесь творится, в этом безумном доме?! Что с вами всеми здесь творится?!

— Нет! — воскликнул Финч. — Вам не удастся меня отвлечь. Арабелла сказала, что так и будет, и велела держать с вами ухо востро. Она читала в какой-то книжке, что злодеи всегда пытаются заболтать зубы!

— Правильно будет: заговорить зубы.

— Вот видите! Вы и есть злодей!

— Никакой я не злодей! Ты наглый… — Доктор прервал себя, увидев, как у Финча дрожат руки, и оружие в его руках дергается из стороны в сторону, вверх-вниз. Он изменил тон: сделал его мягче, ласковее: — Послушай, Финч, опусти револьвер. Я боюсь, как бы ты не совершил то, о чем можешь пожалеть… Здесь нет никаких злодеев, я — простой доктор, живу в Фейни. Меня зовут Найджел Нокт, я обычный человек, и не собираюсь причинять вред ни тебе, ни кому бы то ни было.

— Я вам не верю!

Глаза доктора блеснули.

— Но у тебя нет выбора, так ведь? Именно поэтому ты, не доверяя мне, все же отправился за мной. Насколько я понял, в вашем доме не живут доктора. Только я могу помочь мадам Кларе и тому джентльмену.

Финч поглядел на него со всей неприязнью, на какую только был способен.

— Хорошо, — сказал он, наконец. — Может, я и опущу револьвер. Но сперва вы расскажите, что вас связывает с Птицеловом! И что он вам велел сделать!

— Я снова тебя спрашиваю: какой еще Птицелов? Я не знаю никакого Птицелова.

— Вот видите! — угрожающе качнул револьвером мальчик. — Вы врете! Вы такой же, как и все взрослые!

— Я говорю правду.

— Вот и говорите ее! Прямо сейчас!

— Здесь, на лестнице? Это не лучшее место для подобных бесед…

— А мне нравится эта лестница! Я по ней каждый день хожу туда-сюда! Это моя, можно сказать, любимая лестница! Хватит забалты… заговаривать мне зубы!

Доктор сдался.

— Я в вашем доме оказался из-за мисс Коллн, — сказал он. — Насколько я понял, ты ее знаешь…

— Да!

Доктор Нокт вздохнул и начал рассказывать:

— За два дня до начала бури я обнаружил в сугробе под своим окном женщину. Признаюсь, меня испугал ее вид, но я не мог бросить ее там, пусть даже она и… — он замялся. — Не мне выбирать, кого лечить. Она умирала у меня на пороге, и у меня не оставалось иного выбора, кроме как занести ее к себе в дом и попытаться спасти. Я не должен тебе этого рассказывать, но… она была сильно изувечена — все ее тело под пальто было изрезано, в некоторых местах отсутствовали целые куски кожи, как будто их с нее срезали лентами. Она пришла в себя, испуганная и не понимающая, что происходит. Назвала свое имя. Ее одолевал горячечный бред: она все твердила, что он вернулся (я так и не разобрал, кто), что нужно предупредить племянницу какой-то королевы и что нужно найти племянника какого-то человека из песка. Я пытался узнать, кто с ней это сделал, но она так и не сказала. Вместо этого мисс Коллн попросила дать ей умереть, а потом потеряла сознание. Мы с моей помощницей мисс Тёрнби обработали ее ужасные раны и перевязали, хотя это было непросто: кровь долго не желала останавливаться. За все время мисс Коллн приходила в сознание всего пару раз. В последний такой раз она сказала: найди Клару Шпигельрабераух. И назвала этот адрес. Это было вчера днем, незадолго до начала бури. Я тут же собрался и отправился в Горри, чтобы найти эту мадам Шпигельрабераух. Вот и вся история. Я не знаю никакого Птицелова!

Финч молчал. Он слушал, затаив дыхание, и сам не заметил, как нечаянно опустил револьвер.

— С ней был кто-то? — спросил мальчик. — Мужчина. На нее похожий. Тоже с длинным носом.

— Нет, мисс Коллн была одна. Кто она такая? Или вернее, что она такое? Есть и другие? Такие же, как она?

Финч не успел ответить.

— Эй! — кто-то негромко позвал сверху, и из-за лестничного перила высунулась невероятно раздраженная мордашка Арабеллы. — Ну что вы там стоите?! Им стало хуже!

— Мы идем, юная мисс. — Доктор мгновенно взял себя в руки. Напоследок он глянул на Финча и сказал: — Знаешь, что еще делают настоящие злодеи, кроме заговаривания зубов?

— Что? — спросил мальчик.

— Стреляют в спину. Смотри под ноги на лестнице. Не хотелось бы, чтобы ты споткнулся с этой штуковиной в руках.

После чего развернулся и поспешно пошагал вверх. Финч ринулся за ним. Вскоре дверь квартирки № 12 хлопнула, и дом снова погрузился в тишину и сонливость…

…А внутри упомянутой квартирки тем временем происходили вещи, которые, прознай о них кто-то, могли бы поставить на уши весь дом.

Доктора провели в комнату дедушки Финча, где на широкой кровати рядышком лежали мадам Клара Шпигельрабераух, новая домовладелица, и мистер Риввин. Их глаза были закрыты, а лица бледны — не по-не-птичьи, а мертвенно. Рука мадам Клары безвольно свисала, с нее на пол капала черная кровь.

У кровати, заламывая руки от бессилия, стояла банкирша с улицы Мэпл, заплаканная и встревоженная. Стоило двери комнаты отвориться, как женщина бросилась к вошедшим с надорванным всхлипом: «О, вы привели его!»

Доктор Нокт кивнул ей, подошел к кровати и поставил на тумбочку у изголовья свой черный саквояж. Склонился к мадам Кларе, взял кончиками пальцев ее за запястье, после чего проверил и мистера Риввина, а затем покачал головой.

— Что?! Что это значит?! — воскликнула банкирша с улицы Мэпл. — Я знаю эти вот качания головами! Ни о чем хорошем они зачастую не свидетельствуют!

Доктор раскрыл саквояж, порылся внутри, извлек из крошечного коричневого конвертика пару пилюль и вручил их банкирше с улицы Мэпл.

— Что?! — Она отпрянула с таким видом, будто он предлагал ей либо гремлинскую отраву, либо, что оскорбляло чувство ее достоинства, успокоительное. — Что это такое?! Зачем оно?! Я не буду!

— Мадам, — твердо сказал доктор Нокт. — Вы на грани обморока. Дети, в сравнении с вами, ведут себя, как взрослые. Выпейте и успокойтесь. Вам это нужно, поверьте мне на слово.

— Это возмутительно! Как вы смеете! Ничего я не буду…

— Выпейте, мэм! — гневно велел Финч, и женщина нехотя послушалась: обиженно схватила пилюли и засунула их в рот. После чего принялась с демонстративным отвращением жевать.

Доктора ее театральные страдания не слишком впечатлили:

— Не стоит, мадам, — сказал он. — Я ведь знаю, что они безвкусные.

Доктор Нокт снова закрыл свой саквояж, а затем дернул за какой-то короткий шнурок под ручкой.

В тот же миг саквояж пришел в движение. В боковой стенке открылась дверка, и наружу на раскладывающейся телескопической ноге вылезла лампа. Зашуршал загоревшийся фитиль, и комнату залило ярким, режущим глаза желтым светом. После этого на саквояже со скрипом разошлись соединительные швы, стенки отпали, и то, что только что было черной кожаной сумкой, превратилось в некое подобие мягкого верстака — под ремешками были закреплены иглы, скальпели, пилы, какие-то крючки, а также множество прочих жутких медицинских инструментов. Отдельное место там занимали ряды подписанных склянок и ящичек с конвертиками для пилюль.

Дети глядели на все это завороженно, но и не без испуга.

Доктор Нокт снял сюртук и, повесив его на спинку стула, отстегнул запонки. Закатав рукава рубашки, он заменил свои обычные очки на громоздкие механические со множеством сменных линз; надев эту странную оптическую штуковину, доктор стал похож на причудливое насекомое.

Повернувшись к пациентам, он склонился над кроватью, пристально их осматривая — окуляры на его очках зажужжали, выдвигаясь, защелкали сменяемые линзы.

Банкирша с улицы Мэпл тут же попыталась командовать, властно указывая доктору, что и как ему делать, но тот мгновенно ее оборвал:

— Мадам, если вы будете мне мешать, мне придется вас усыпить… позвольте мне делать мое дело!

— Что? Ах-ах! — возмущенно надула губки банкирша. При этом она явно гадала: как именно вознамерился добрый доктор ее усыплять — на время или же нет. В любом случае испытывать судьбу она не решилась и замолчала.

Вытащив из-под ремешка на разложенном саквояже ножницы с изогнутыми концами, доктор Нокт чуть повернул к ней голову.

— Мне потребуется ваша помощь, — не терпящим возражений тоном сказал он. — Будете ассистировать.

— Что? Я?

Доктор поглядел на детей.

— А вам двоим сейчас здесь лучше не присутствовать. Ждите в гостиной.

— Но мы не хотим их оставлять и… — начал было Финч, и тут лицо доктора Нокта приобрело настолько угрожающее выражение, что дети, не сговариваясь, вздрогнули.

— Мы будем в гостиной, — сказала Арабелла и потащила Финча прочь из комнаты. Дверь за ними закрылась, щелкнул замок…

…Часы пробили несколько раз, но ни Финч, ни Арабелла этого не заметили.

С момента, как доктор Нокт взялся оперировать мадам Клару и мистера Риввина, прошло уже больше трех часов. За это время дверь комнаты хлопала несколько раз. Банкирша с улицы Мэппл, забрызганная черной кровью, взлохмаченная и с растекшейся по лицу тушью, появлялась и требовала: воду, чистые простыни, полотенца, кофе для доктора. Она носилась в ванную комнату и обратно, опустошая полные грязной мутной воды миску за миской.

Банкирша больше не демонстрировала характер и всем своим видом напоминала обычную медсестру, хоть и без фартука и чепчика. Доктор Нокт не появился ни разу. На все вопросы о самочувствии мадам Клары и мистера Риввина, его «ассистентка» отвечала коротко: «Доктор делает все возможное…» Когда она появилась с очередной миской грязной воды, то сказала лишь: «Доктор сделал все возможное и приступил к невозможному…»

Время не шло, а еле ползло, тянулось мучительно долго. Новостей из комнаты уже давно не было — дверь не открывалась больше часа.

Как и было велено, дети сидели в гостиной, и там в самом разгаре проходила еще одна операция. После всего, что случилось, Финч едва не забыл о еще одном раненном.

Сразу, как их изгнали из комнаты, он бродил по гостиной, заглядывал в коридор, подслушивал под дверью — ждал вестей от доктора Нокта. Он мог думать лишь о том, что там происходит, пока вдруг в какой-то момент не почувствовал странное шевеление у себя на груди.

И тут он вспомнил…

Вязанка! Бедная вязанка, которую он вытащил с чердака Одноглазого и которая спасла ему жизнь!

Финч поспешно достал несчастное существо наружу. Выглядело оно весьма плачевно: брюшко и часть круглой головы пересекала длинная дыра, оставленная клинком старого злодея, три из шести щупалец и вовсе висели на полуоторванных нитках.

Вязанка дрожала и издавала едва слышные стоны.

Финч положил ее на журнальный столик и ринулся к комоду. Повозившись в нем, он вернулся с жестяной шкатулкой, в которой дедушка хранил швейные принадлежности, и с коробкой, заполненной клубками ниток.

Арабелла не отставала ни на шаг. Она засыпала Финча вопросами: «Что это за существо?», «Как оно может быть живым?», «Откуда оно взялось?», «Почему оно здесь?»

Финч молчал. На некоторые вопросы он и сам не знал ответа, а на другие просто не хотел отвечать. Да и вообще разговаривать сейчас у него желания особо не было.

Выбрав из коробки подходящий по цвету клубок, Финч, по примеру доктора Нокта, закатал рукава и, пожалев о том, что у него нет таких же очков, принялся завязывать и подвязывать.

Существо на столе больше не шевелилось, но Финч знал, что оно просто старается ему не мешать.

К сожалению, мешал кое-кто другой.

— Давай я сделаю! — Арабелла то и дело пыталась забрать у него клубок. — Дай мне!

— Это моя вязанка, и я сам ее починю.

— Но ты же делаешь неаккуратно! Я лучше завяжу!

— А мне так нравится. И вообще не хочу, чтобы врушка штопала мою вязанку.

— Что? — возмутилась Арабелла. — Это я врушка?!

— Да.

— Почему это?

Финч поднял на нее злобный взгляд, и Арабелла сразу же поняла, что сейчас последует. Именно этого момента она ждала и боялась.

— Ты знала, кто такой Птицелов! И ничего мне не сказала!

— Я хотела. Много раз, но…

— Почему ты мне не сказала сразу?

Арабелла, хоть и чувствовала себя виноватой, вспылила в ответ:

— А что, ты бы поверил? Нет! Ты бы сказал, что я все вру! И вообще, что я дура!

— Я бы так не сказал!

— Не ври. Именно так ты бы и сказал! У меня не было никаких доказательств!

Финч, как бы ему ни хотелось злиться на Арабеллу, понимал, что в ее словах есть зерно истины: он бы ни за что не поверил, скажи ему подруга, что зловредный Птицелов — это его дедушка. Да он и сам до сих пор отказывался в это верить, несмотря на все, что успело произойти. Пока они искали мадам Клару в «Уэллесби», он запрещал себе задумываться о том, что увидел в комнате мерзкого Сергиуса Дрея. О том, кого там увидел. Он чувствовал, что если останется один на один с мыслью, что дедушка — это Птицелов, он просто сойдет с ума, сломается, как дурацкий автоматончик.

И вот сейчас, когда никуда больше не нужно было бежать, когда не нужно было никого искать, он очень удивился, поймав себя на том, что не сошел с ума.

«Наверное, это потому, что я и так отсталый, — подумал Финч. — Может, отсталые не сходят с ума дополнительно?»

Нет, пока что безумием и не пахло — лишь злостью, да и из-под подкладки души пованивало дохлятиной непонимания. И вдруг в голове возник уже позабытый было голос попутчика из трамвая:

«И у него нет никаких секретов? — спросил мистер Кэттли. — У всех есть грязные тайны…»

«У дедушки нет…» — тут же прозвучал его же, Финча, собственный ответ.

«И у него нет никаких запертых шкафов, ящиков стола или дверей в квартире, куда тебе запрещено соваться?..»

Ох, мог ли Финч тогда, возвращаясь из школы домой, знать, что дедушка сам представлял собой один большой запертый шкаф? Мог ли он знать, что этот шкаф вскоре приоткроется, и из него наружу начнет сочиться кромешная тьма?

Птицелов. Корнелиус Фергин. Дедушка… кто этот человек, вырастивший Финча, на самом деле? На ум пришла история миссис Чаттни о том, как она следила за его похождениями. Птицелов отлавливал несчастных не-птиц, а его приятель из ателье снимал с них кожу и шил костюмы для чванливых важных мешков… Дедушка ведь никогда таким не был, он не был… злым. Это был самый добрый, самый понимающий, самый… Нет, Арабелла была права. Он ни за что бы ей не поверил, если бы она ему все рассказала. Но теперь отрицать правду было глупо. Он сам все видел. Своими глазами. Сам слышал, как дедушка назвал его отсталым…

— Значит, ты все поняла в кабаре? Узнала моего дедушку, когда он встречался с мистером Дреем? — глухо спросил Финч, не осмеливаясь поднять взгляд и опасаясь увидеть в глазах Арабеллы жалость. Он продолжал «лечить» вязанку — надежно приделал ей одно из щупалец, взялся за другое…

— Нет, я поняла раньше, — ответила Арабелла. — Я с самого начала догадывалась, что здесь что-то не так. Улики, которые ты нашел в карманах дедушкиного пальто, напрямую говорили о том, что мистер Фергин — не простой старик. Линзы для очков, которые выдерживают бури, оружейные пружины… А потом ты пересказал мне свой разговор с мистером Франки. Ну, тот: о чемоданчике с пыточными инструментами и о винтокрыле. Как говорил мистер Хоупфиш из романа «Глаз на дне кармана»: «Нельзя игнорировать какую-то улику, только потому что она тебе не нравится». А это была очень важная улика. Ты и сам мог бы догадаться, как только поговорил с мистером Хэммом и мистером Франки. Гораций Горр приходит к твоему дедушке незадолго до его исчезновения и требует от него что-то сделать. И после этого мистер Фергин берет с собой инструменты для пыток и уходит. А потом мы узнали, что этих типов в черном было двое, и второй, с тростью-вороной, — это старик… Разговор, который ты подслушал в ателье, расставил все по местам. Одноглазый сообщил Горацию Горру о том, что мистера Каррана и мисс Коллн пытают. Пытают, Финч! Инструментами для пыток! А в «Пересмешнике» я сразу же узнала мистера Фергина. Я думала, что и ты тоже, но… В то утро, когда началась снежная буря… помнишь, я говорила, что ходила в городской архив? — Финч кивнул, и Арабелла продолжила: — Ты ведь говорил, что у Горация Горра был компаньон и что раньше у них была другая вывеска. Я хотела узнать, что на ней было написано.

— Дай угадаю, ты узнала?

— На вывеске было написано: «Ателье Горация Горра и Диковинные птицы Корнелиуса Фергина». И так я получила последнее доказательство. Ну а когда миссис Чаттни все рассказала…

— Ты узнала, чем они там занимались.

Арабелла кивнула.

Финч заскрипел зубами от злости, но злился он только на себя. Правда действительно была перед его глазами все это время! И как он мог ее не замечать?! Дело только в том, что он и в страшном сне не мог предположить, что его дедушка окажется злодеем? Или в том, что он, Финч, и правда такой, каким его называют?

Арабелла будто прочитала его мысли:

— Не кори себя. Во все это и правда было очень сложно поверить. Если бы это был мой дедушка, я бы тоже ни за что…

— Не нужно! — гневно бросил Финч. — Не утешай меня!

Он поднял взгляд, и Арабелла вздрогнула. Таким Финча она еще не видела: подавленным, отчаявшимся, со слезами в глазах.

— Я не знаю, что мне теперь делать, понимаешь? У меня был только дедушка. А теперь… я остался совсем один.

— Нет, — твердо сказала Арабелла. — Не один. Есть же еще я! Ты забыл обо мне?! Я тебя никогда не оставлю! Я всегда буду здесь!

Финч машинально, сугубо по-мальчишески, хотел сказать, что ему не нужна какая-то рыжая всезнайка, но смог выдавить лишь:

— Хочешь помочь мне его вылечить? — Он кивнул на свою вязанку.

Арабелла забрала у него клубок ниток и подтянула к себе маленькое существо.

— Ты хотел сказать, все переделать? Посмотри, как ты криво завязал малышке брюшко.

— Почему вдруг «малышка»? — возмутился Финч. — Это мальчик!

— С чего ты взял? Больше похожа на девочку!

— А вот и нет!

— А вот и да!

Арабелла придирчиво оглядела вязанку и вздохнула, отметив, сколько работы предстоит: хорошо еще, что Финч не успел так уж и много испортить. После чего взялась за дело.

— Ты же понимаешь, что мы должны его остановить? — едва слышно спросила она.

Финч и без уточнения понял, о ком она говорит.

— Да.

— Это будет очень сложно.

— Я знаю.

— Они хотят вернуть Гелленкопфу власть и начать войну с людьми.

— Я знаю.

— С ними заодно Уолшши.

— Я знаю.

— У них Фанни. Если только они ее не…

Финч дернул головой.

— Нет! Она жива! Я верю, что она жива! И мы ее спасем!

Арабелла вздохнула.

— Еще бы придумать, как.

— Мы что-нибудь придумаем. — Финч решительно сжал кулаки. — Если нам удалось разоблачить их всех, то и спасти Фанни удастся. Мы выведем всех заговорщиков на чистую воду. Помешаем планам Птицелова и Портного, остановим Гелленкопфа, спасем Фанни и освободим не-птиц с восьмого этажа.

Арабелла поглядела на него. Ее лицо было бледным, а губы дрожали.

— Нам столько всего предстоит, Финч. Мне страшно… как мы со всем этим справимся? Мы же просто дети!

Финч покачал головой.

— Мы не просто дети. Мы очень пронырливые дети. Очень хитрые и коварные дети. Мы переиграем всех злодеев. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что злодеи — это всего лишь взрослые, а взрослые…

— Очень предсказуемые, — улыбнулась Арабелла.

К досаде Финча, девочка и впрямь справлялась лучше него. Ее ниточки не путались, а узелки были ровными, аккуратными и едва заметными. Вскоре маленький пациент уже выглядел так, как будто с ним ничего ужасного и не произошло.

Вязанка развернулась и, перебирая целыми конечностями, заползла в коробку с клубками, после чего зарылась в них. Из глубины раздалось мерное посапывание — кажется, существо заснуло.

Почти сразу после этого дверь в конце коридора открылась, послышались шаги, и на пороге гостиной появилась банкирша с улицы Мэпл.

— Дети, — сказала она. — Доктор Нокт закончил операцию — он зовет вас…

Финч и Арабелла переглянулись и бросились в комнату дедушки Финча.

За время отсутствия детей там практически ничего не изменилось. Тускло горела лампа на столе. Саквояжная лампа доктора была погашена, а сам саквояж вновь вернул себе привычный вид.

Доктор Нокт сидел на стуле. Его обычные очки заняли место на носу, а в руке он держал чашку с остывшим кофе.

На кровати по-прежнему лежали мадам Клара и мистер Риввин, но сейчас выглядели они уже не так жутко, как раньше. Хотя, по правде, практически ничего видно не было, так как их накрыли одеялом.

— Они будут жить, — сказал доктор Нокт блеклым уставшим голосом. — Я зашил и обработал их раны. К сожалению, мои заживляющие средства не помогли, но кровь я остановил и наложил повязки. Им здорово досталось. В сознание они пока так и не приходили, но сейчас их состояние, хоть по-прежнему довольно тяжелое, но стабильное, что вызывает у меня надежду. Они оба… не люди, и мне нужно провести множество исследований, чтобы понять, как их лечить. Грустная ирония заключается в том, что я ведь и прибыл сюда, чтобы как раз это выяснить у нее, — он кивнул на мадам Клару. — На данный момент я сделал все, что мог.

Финч медленно подошел к кровати. Арабелла последовала за ним.

Мистер Риввин, кажется, видел какой-то очередной сон. Он едва заметно улыбался, его губы шевелились. Финч прислушался — тот произнес: «Слоны по почте? Снова? Они же выпьют весь мой чай!»

Мадам Клара выглядела не в пример более страшно. Ее лицо покрывали тонкие швы, а разорванную щеку пересекала изогнутая черная полоса, которую соединяли стежки хирургической нити. Невероятно длинные волосы возлежали кругом, как черная картинная рама.

И тут Финч кое-что заметил… кое-что странное…

Волосы у мадам Клары были черными не полностью, у самой головы они были… синими! Точно такими же, как у самого Финча!

— Что это такое? — недоуменно спросил мальчик, указав на синие волосы няни.

— Ты о чем? — спросила, подойдя ближе, банкирша с улицы Мэпл.

— Почему там волосы черные, а тут синие?

— Ах, это… Так бывает, когда дама красит волосы, и они отрастают. Ваша мадам Клара вовсе не брюнетка. Ее родной цвет — синий.

— Но… как? Почему?

— Почему у нее синие волосы? Не представляю. А у тебя почему?

Финч уже собирался было сказать о том, что выпил дедушкины лекарства, когла был маленьким, но вдруг понял, что, скорее всего, это ложь — как и все, что говорил ему дедушка.

Доктор Нокт поднялся со стула.

— Я предлагаю всем переместиться в гостиную, где, я надеюсь, меня угостят чаем и… гм… ответами.

— Я останусь злесь, — сказала банкирша с улицы Мэпл. — Пригляжу за ними.

Доктор кивнул, после чего положил ладони Финчу и Арабелле на плечи и повел детей прочь из комнаты.

Напоследок Финч обернулся. Мадам Клара не шевелилась, а мистер Риввин чуть повернул голову к севшей на стул рядом с ним банкирше с улицы Мэпл и произнес:

— Столько слонов за одним столом! Эй, не суйте хоботы в чай! Он же еще слишком горячий!..

…Монотонный разговор в гостиной походил на жужжание. Муха будто летала где-то внутри черепной коробки и, стоило тряхнуть головой, билась о стенки, но это сбивало ее с толку лишь на мгновение. Она быстро приходила в себя и продолжала накручивать круги и спирали. Муха эта была наглой и уверенной в себе — пролезла в ухо и поселилась в темноте.

Финч сидел в кресле у камина, обняв колени, и безразлично глядел на витой рог радиофора. Его взгляд скользил по медным лепесткам, по узорам гравировки. Он смотрел, но не видел…

А еще Финч не слушал. Он не слушал, что там Арабелла обсуждала с доктором Ноктом, не слушал даже свои мысли, которые попытались было устроить бедлам в голове, но, как сумасшедшие, болезненно жаждущие внимания, не дождавшись никакой реакции, затихли. Их место заняла муха.

— Не-птицы? — удивился доктор Нокт. — Почему именно не-птицы?

— Кто знает, — пожала плечами Арабелла. — Надо будет спросить у мадам Клары.

— Если она не умрет, — вставил Финч. Он не хотел объяснять, почему эти существа зовутся не-птицами.

Девочка и доктор помрачнели, бросили на него неуверенный взгляд, после чего вернулись к беседе:

— Ну, или у мистера Риввина, — предположила Арабелла.

— Если он не умрет, — выдавил из себя Финч и спрятал лицо в складку локтя, что должно было значить нечто, вроде «Я вышел из комнаты».

Разговор продолжился.

В гостиной висела полутьма. Доктор и девочка сидели на диване. Доктор курил папиретку и время от времени попивал кофе, всякий раз едва слышно присербывая.

Финча раздражал даже этот слабый звук. Сейчас его раздражало буквально все. Арабелла в огромной растянутой зеленой кофте (из-за этой кофты она походила на бывшую когда-то толстой, но вмиг оголодавшую лягушку). Доктор Нокт, который вел себя слишком спокойно и хладнокровно, как для человека, узнавшего кошмарные подробности о таинственных существах, которые живут в городе. Дедушка, который оказался злодеем. Эта вмиг ставшая чужой квартира…

Тот энтузиазм, с которым Арабелла рассказывала доктору все, что успело приключиться, злил и нервировал Финча, словно кто-то топтался прямо по его нервам. Он уже забыл, как совсем недавно с подобным упоением рассказывал все то же бедной Фанни.

После посещения дедушкиной комнаты его собственный энтузиазм весь сошел на нет, и мальчика захлестнуло чувство безнадежности.

Он сказал Арабелле: «Мы что-нибудь придумаем», но по правде не представлял, что здесь можно придумать.

Арабелла между тем закончила рассказ, и доктор Нокт подытожил:

— Не-птицы… подумать только! Дворецкий, который снял кожу и оказался монстром… Уолшши и их ходячий трамвай… управление бурями… Вы понимаете, что обо всем этом нужно сообщить…

— Кому? Полицейским? — поморщился Финч. — Мы никому не можем об этом рассказать. Нам никто не поверит.

— Верно, — кивнула Арабелла. — Уолшши очень влиятельные. Они все замнут.

— Но ты ведь сама только что сказала, что Гелленкопф хочет развязать войну этих не-птиц и людей. Нельзя все оставить как есть.

— Мы ему помешаем! — вскинулась Арабелла. — И вообще, все это тайна!

Финч презрительно поглядел на доктора.

— Ты зря стараешься, Арабелла. Он же взрослый и считает себя самым умным. Не стоило ему все рассказывать. Он нас выдаст. Так поступают взрослые.

Доктор Нокт вздохнул и сделал глоток кофе.

— Я ведь тебе уже говорил, Финч, что не все взрослые одинаковые. Но тут Арабелла, как бы мне ни хотелось с этим спорить, права: Уолшши обладают таким влиянием в городе, что им ничего не стоит сохранить свои грязные тайны в секрете. Думаю, даже если все, что произошло в гостевом крыле «Уэллесби», развернулось бы прямо посреди бального зала на глазах у всего высшего света города, никто не пикнул бы. А если учесть тех, кто был клиентами Портного… Они ни за что не допустят, чтобы кто-то узнал о не-птицах.

— И что вы будете делать? — осторожно спросила Арабелла.

— А что я могу? Я ведь простой доктор. Как минимум я постараюсь сделать так, чтобы мои пациенты не умерли. Если мадам Клара и правда имеет влияние на не-птиц, только ей по силам остановить Гелленкопфа, учитывая, что однажды она это уже сделала. А это значит, что она должна прийти в себя. И как можно скорее…

— Нам очень повезло, что вы оказались здесь, доктор Нокт! — воскликнула Арабелла.

— Да, это невероятное совпадение, — кивнул доктор.

Что-то в его взгляде и в том, как он это сказал, Финчу очень не понравилось.

— К сожалению, в данный момент я мало, что могу сделать, — продолжил доктор Нокт. — Сейчас все зависит от них самих — мадам Клары и мистера Риввина.

Он поднялся и пристально поглядел сперва на Финча, а затем на Арабеллу.

— Я загляну к ним, а потом отправлюсь вниз — я и так давно ушел, не хочу, чтобы мистер Доддж начал что-то подозревать. Если состояние мадам Клары или мистера Риввина ухудшится или если они придут в себя, тут же меня зовите. И прошу вас, ничего не предпринимайте, не поговорив прежде со мной. Вы понимаете меня, дети? Если вы хотите, чтобы я сохранил все в тайне, вы не станете ничего предпринимать, не поставив меня в известность. Договорились?

Финч и Арабелла кивнули.

— А что вы будете делать? — спросила девочка.

— Мне нужно как следует подумать обо всем, что вы мне рассказали.

Доктор Нокт развернулся и направился в комнату дедушки Финча. Недолго там побыв, он вернулся в гостиную, сказал: «Без изменений», после чего покинул квартиру.

Финч мрачно глядел ему вслед.

— Я ему не доверяю, — сказал он. — Его появление здесь все еще слишком подозрительное.

— Думаешь, он пришел не только потому, что его отправила сюда мисс Коллн? Он что-то задумал?

Финч пожал плечами.

— В любом случае нам сейчас не до него. У нас еще есть одно неоконченное дело.

— Какое?

— Мы так и не узнали, кто второй агент Птицелова в нашем доме.

Арабелла помрачнела.

— Точно! И пока он здесь, кто знает, что еще он может выкинуть. Но как мы его разоблачим?

Финч глянул на нее многозначительно, но Арабелла покачала головой, не понимая.

— Есть кое-кто, кто точно знает, кто такой второй агент Птицелова, — пояснил он.

— Кто?

— Его первый агент.

Арабелла округлила глаза.

— Дядя Сергиус?

— Он точно должен знать. И он по-прежнему где-то в доме. Этот хмырь ведь не смог бы выйти, так? Мы его найдем, припрем к стенке и выясним, кто убил мистера Франки.

Арабелла закусила губу.

— Но как мы заставим его признаться?

— Нужен план. Надежный. Чтобы мистер Дрей не смог отвертеться. Мы его отыщем и все выясним. Только надо придумать план… придумать план…

…Прошло два часа.

Финч спал в кресле, и время от времени беспокойно вздрагивал, но не просыпался.

План они пока так и не придумали.

Арабелла, хмуря лоб, поначалу пыталась сотворить в голове какую-нибудь хитроумную интригу, вроде поддельных гремлинов, но, но на ум, как на зло, ничего не приходило. Стоило признать, что подобные идеи были целиком и полностью за Финчем.

Она выпила уже едва ли не дюжину чашек чая, доела все печенье и от скуки занималась тем, что откладывала еще с того момента, как впервые попала в квартиру Финча, — исследовала книжные полки.

Вытаскивала по очереди одну за другой, пролистывала их и ставила обратно. Что-то она уже читала, что-то было унылой угрюмостью, которую обожают только престарелые зануды…

А потом она нашла нечто странное — то, что впервые по-настоящему вызвало у нее интерес. Вытаскивая одну из книг, Арабелла вдруг заметила кое-что, лежащее в глубине полки, за рядом толстых ветхих томиков. Кое-что было будто бы спрятано, или однажды завалилось туда, и о нем забыли. Хотя что-то подсказывало девочке, что имеет место все же первый вариант.

Арабелла вытащила еще пару книг, положила их на пол и достала стопку пожелтевших от времени листов для печатной машинки. На титульном листе стояло чье-то имя…

— Прочитала она вслух.

— Что ты сказала?! — раздался голос за спиной, и Арабелла вздрогнула от неожиданности.

Повернувшись, она увидела, что Финч вовсе и не спит, а во все глаза глядит на нее.

— Я тут нашла…

— Ты назвала какое-то имя.

Девочка кивнула.

— Да. Филлипп Фейрвел.

Финч сжал зубы и нахмурил брови.

— Моего папу звали… в смысле, зовут Филлипп.

Арабелла уставилась на него так, будто видела впервые.

— То есть твоя фамилия Фейрвел?

— Ты же знаешь, что у меня нет фамилии, — Финч дернул головой. — Дедушка говорил, что… — он оборвал себя и закусил губу. — Ах да… Что там у тебя?

Арабелла подошла и, велев ему подвинуться, уселась рядом в кресло. Она показала ему свою находку, и. вместе они прочитали:

Больше на первом листе ничего не было. Дети недоуменно переглянулись, и Арабелла взялась за второй — быстро пробежала его глазами.

— Гляди! — воскликнула девочка. — Тут пролог! Ты знаешь, что это значит?

— Конечно, — кивнул Финч. — Что это что-то очень скучное. Не люблю прологи в книжках. Там всегда какое-то занудство…

— Нет же! — возмутилась Арабелла. — Я не о том! Это же рукопись! Одна из первых версий романа! И ее автор Филипп Фейрвел. Твой папа… — она взбудоражено на него глянула. — Он что, писатель?!

Финч сморщил нос.

— Я не знаю. Дедушка… в смысле, Птицелов мне не рассказывал, чем он занимался.

Арабелла принялась перебирать листы.

— Тут только пролог и первая глава, — сообщила она. — Но почему у этой рукописи такое странное название? «Птицы»! Тебе не кажется, что это смахивает на…

— Только не говори это, пожалуйста!

— «Не-птицы»!

— Ну вот, я же просил… — проворчал Финч, но Арабелла была так возбуждена, что совершенно его не слушала.

— А еще тут написано: «тайна улицы Трум»! Это же наша улица!

Финч утомленно на нее глянул.

— Что?! Наша?! Мы что, живем на улице Трум?! Кажется, от бури ты стала намного умнее, Джей!

— Ой, как смешно, — она сделала паузу и мстительно сказала: — Фейрвел.

Финч уже собрался было оскорбиться, и тут вдруг поймал себя на том, что ему нравится эта фамилия. Она как будто ему очень подходила. И все же нельзя было не ввернуть колкость в ответ:

— Ты знаешь, я давно хотел тебе сказать кое-что, что говорят о рыжих…

— Да?! — вскинулась Арабелла. — И что ты там хотел сказать про рыжих?!

Финч открыл было рот, чтобы просветить ее, как тут в дверь позвонили.

— Может, это доктор Нокт? — спросил мальчик.

— Кто это еще может быть?

Финч выбрался из кресла и направился в прихожую.

— Кто там? — спросил он.

Вместо ответа раздалось негромкое покашливание, и под дверь что-то просунули. Финч нахмурился и поднял узкую картонку, которая на деле оказалась визитной карточкой.

На карточке стояло изображение глаза со зрачком в виде замочной скважины, а внизу витиевато было выведено:

Финч почувствовал, как по спине побежали мурашки.

Кэттли?! Тип из трамвая?!

Но как?!

Он поспешно повернул ключ и распахнул дверь. За ней никого не было.

«Да что здесь происходит?!» — подумал Финч, во все глаза осматривая пустой этаж.

— Кто приходил? — спросила Арабелла, приблизившись.

— Никто. Я не знаю… Это очень странно…

Девочка покачала головой и испуганно поглядела на Финча. Ему очень не понравился ее взгляд.

— Что? — спросил он, закрыв дверь.

— Я кое-что успела прочитать, Финч, — сказала она, пытаясь унять тревогу в голосе, и показала ему рукопись. — Я прочитала пролог. Это очень страшная книга и…

— И что еще?

— Она о твоем папе, твоей маме и…

— И?

— О тебе.

Финч застыл. Визитка выпала из разжавшихся пальцев.

Его посетила единственная мысль: «Кажется, я поспешил с выводами насчет прологов. Видимо, эта книга уж точно не будет скучной».

— Финч, скорее! — воскликнул Корнелиус Фергин, с тревогой глядя на часы. — Трамвай вот-вот подойдет к станции! Ты не можешь снова опоздать! Миссис Оул будет злиться!

— Я уже бегу, дедушка! — дожевывая завтрак, проговорил мальчик. — А миссис Оул и так будет злиться — ты же знаешь, что эта грымза всегда только то и делает, что злится на меня.

Проглотив кашу, он обнял дедушку и ринулся в прихожую. Щелкнул замок, и дверь открылась.

— Финч, ты ничего не забыл?! — крикнул ему вслед Корнелиус, и из прихожей раздалось: «Ой!»

Финч вернулся в кухню, схватил со стула портфель и, натянув его на спину, побежал к выходу. Дверь хлопнула, а дедушка лишь вздохнул: его внук постоянно витает в облаках — если бы можно было забыть себя, в школу отправился бы лишь портфельчик.

Корнелиус, чуть подволакивая ногу (по утру, как обычно, разнылась старая рана), убрал остатки завтрака и, поставив на огонь чайник, подошел к комоду.

Ему предстояло совершить дело довольно сомнительного характера — то, о чем Финчу лучше не знать, иначе внук его ни за что не простит.

Корнелиус открыл дверцы комода, на миг замер, прислушиваясь, а затем украдкой снял с верхней полки жестяную банку и достал из нее… конфету. Подумав, взял еще одну. Да, внуку лучше не знать, что конфеты «на особый случай» иногда имеют свойство исчезать, пока он скучает на уроках.

Дождавшись, когда чайник закипит, он налил себе чай и, вдохнув терпкий терновниковый пар, сел за стол.

Впереди был обычный день…

Через полчаса мистер Дьюи принесет утреннюю газету, и можно будет на пару часиков погрузиться в суетливую городскую жизнь. Потом по плану — сон в кресле (час, не больше). Главное — не проспать, как вчера, потому что в полдень его в кофейне «Брумфилл» будет ждать ланч вместе с мистером Доллни.

Этот хлыщ хвастался, что раздобыл где-то пару редких марок из серии «Пожарные паромобили» и всё обещал показать их. Может, даже удастся выменять какую-нибудь — Корнелиус напомнил себе: нужно не подавать виду, что он заинтересован в этих марках, а то Доллни его раскусит и затребует что-то из серии «Канцлеры Снежина», гордости Корнелиуса, с которой тот расставаться не был намерен…

На обратном пути мистер Фергин рассчитывал поболтать с мадам Принсл из вещательной будочки (она коллекционирует слухи и за пару пенсов с радостью ими делится) и заглянуть в аптеку — сироп от кашля заканчивается. О, еще Финч говорил, что дочитывает свою книжку — нужно будет зайти в библиотеку за новой, или… нет, все же лучше сходить туда вместе с Финчем в выходной — кто знает, что он захочет почитать.

Ну а после возвращения домой и обеда Корнелиуса будет ждать очередная партия и очередная победа. Конраду Франки придется уж точно несладко, ведь Корнелиус весь вечер накануне разрабатывал свою новую стратегию для «Трольриджа». Ну а потом уже Финч вернется из школы и…

Мысли Корнелиуса прервал звонок в дверь.

«Кто еще там пришел?! — с досадой подумал старик. — Эта грымза Поуп снова отправила своего унылого прихвостня Бартоломью справиться о „здоровье мистера Фергина“? Поупы давно пускают слюни на нашу квартирку, но ее им не видать! Нет уж!»

С сожалением оставив так и нетронутые чай с конфетами, Корнелиус выбрался из-за стола. Приготовив целый набор дежурных любезностей, под которыми скрывалось завуалированное презрение, и не забыв натянуть на лицо румянец исключительно пышущего здоровьем человека, он отправился в прихожую и открыл дверь.

За порогом стоял вовсе не Бартоломью Поуп.

Незнакомец, позвонивший в дверь, был явно не тем, кого хочется увидеть с утра пораньше. Высокий широкоплечий господин в черном цилиндре и пальто с оторочкой из вороньих перьев опирался на трость с рукоятью в виде головы пса и улыбался. От одного его вида Корнелиус похолодел и вдруг поймал себя на неприятной мысли: «Что-то непредвиденное вторглось в такой хороший распланированный день…»

— Ну здравствуй, старый друг, — сказал незнакомец низким глубоким голосом. — Давно не виделись.

Корнелиус проглотил вставший в горле ком. Незнакомец выглядел довольно мрачно, и ему явно что-то было нужно.

— Я вас знаю?

— О, лучше, чем себя самого. Не пригласишь старого друга войти?

— Э-э-э… нет, прошу прощения. Вы, видимо, ошиблись дверью. И этажом. Полагаю, вам выше. Адвокат, мистер Джессилл, эсквайр, живет в восемнадцатой квартире. Хорошего дня.

Корнелиус попытался закрыть дверь, но незнакомец быстро вставил свою трость в щель.

— Что вы?..

Договорить Корнелиус не успел. Незнакомец толкнул дверь и переступил порог.

— Что вы себе позволяете?! — воскликнул Корнелиус испуганно. — Это вторжение! Я позову миссис Поуп! А она позовет нашего констебля мистера Додджа…

Незнакомец закрыл за собой дверь и начал медленно угрожающе надвигаться на Корнелиуса. Тот попятился…

— Констебля? — усмехнулся незнакомец. — Я не ослышался? Когда это ты начал якшаться с фликами, старый друг?

— Уходите! Сейчас же! А не то, клянусь вам…

— Нет уж, Корнелиус, «а не то» откладывается до лучших времен. Ты только взгляни на себя… Ты же превратился в развалину! Этот потертый твидовый костюм, какие носят старые сморчки, доживающие свои года. И кто в него одет? Сутулая тень! Ковыляешь, сипишь. А что это за мутный взгляд?! Да уж, не такого я ожидал, когда сюда шел…

— Вы… вы меня не знаете! И я вас не знаю!

— А недурно она тебя обработала.

— Кто «она»? О чем вы говорите? Корнелиус уперся спиной в стену — пятиться уже было некуда.

Незнакомец подошел почти вплотную. Окинул гостиную быстрым презрительным взглядом.

— Ну и конура. Провоняла нафталином. Ты и сам им провонял, Корнелиус. Ты здесь пленник. Она тебя заперла тут и выбросила ключ… Но не беспокойся, старый друг. Я пришел, чтобы тебя освободить.

— Я не понимаю, что вы…

Незнакомец не стал дожидаться. Он внезапно сорвался с места и, отшвырнув трость, схватил Корнелиуса за затылок одной рукой, а другой что-то затолкал ему в рот, затем зажал его ладонью в черной кожаной перчатке.

Корнелиус непроизвольно проглотил, а незнакомец все продолжал его удерживать, пока в какой-то момент, видимо, не посчитал что этого достаточно, и не отпустил старика.

— Жаль, что приходится так поступать, Корнелиус, но ты нам нужен. Время пришло.

Корнелиус затрясся, голову пронзила острая боль.

— Да-да, — кивнул, наблюдая за ним, незнакомец. — Пробуждение после такого долгого сна всегда проходит болезненно. Я знаю, что ты сейчас испытываешь, ведь сам недавно испытывал то же самое.

Корнелиус схватился за голову. Перед глазами все поплыло, и он сполз на пол. А потом острая боль стихла и превратилась в скребущую затылок мигрень. Он поднял взгляд, и тот натолкнулся на такое знакомое лицо…

— Го… Гораций?

— Здравствуй, старый друг.

— Что… почему?

Гораций Горр, друг и компаньон, покачал головой.

— Ты вспомнишь. Постепенно. Она забрала твою память, но ты вернешь все, что забыл.

Он подошел к журнальному столику и положил на него горсть пилюль, а затем поднял с пола свою трость.

— Я скоро приду снова. А ты пока вспоминай…

После чего, не прибавив больше ни слова, ушел. А Корнелиус Фергин остался сидеть на полу, один в опустевшей квартире…

…Прошло несколько часов. За окном начало темнеть.

Корнелиус не пошел за газетой, пропустил ланч с мистером Доллни, а чай в чашке на кухне давно остыл.

Старик сидел в своей комнате на кровати и глядел в черноту гардероба. Дверца была распахнута, на вешалках висели костюмы, и среди них, рядом со старой военной формой, расположился черный чехол, в котором…

О, Корнелиус прекрасно знал, что находится в этом чехле. Там была спрятана его старая жизнь, в которую он не заглядывал целых одиннадцать лет.

Он глядел на чехол, то и дело порывался открыть его и достать то, что было внутри, но никак не решался…

Воспоминания возвращались. Не сразу. Его память походила на зеркало, покрытое паром, который постепенно тает, и в этих прорехах фрагмент за фрагментом проявляются люди, места и события.

Где-то в желудке растворялась уже пятая по счету пилюля, и в какой-то момент пятна на зеркале-памяти почти полностью исчезли.

Корнелиус Фергин вспомнил и…

Птицелов пробудился от долгого затяжного сна.

Скрипнул ключ в замке входной двери, и Корнелиус вздрогнул.

— Деда! — раздался голос Финча из прихожей. — Я дома!

Корнелиус Фергин дернул головой, сбрасывая оцепенение, поспешно поднялся и закрыл шкаф. Как обычно, запер его на ключ и пошел встречать внука.

Финч болтал без умолку. Жаловался на учителей, на сложные задания и на отвратительную выскочку Арабеллу Джей, которая незаслуженно снова получила лучшие отметки по всем предметам.

Корнелиус его не слушал, думая о своем, и отвечал коротко, машинально.

Финч сразу же заметил, что с ним что-то не так.

— Деда, ты в порядке?

— Да-да, — солгал Корнелиус. — Просто голова болит — с самого утра чувствую себя неважно.

— Ты пил лекарства?

Корнелиус Фергин опустил взгляд: да уж, он пил лекарства… Поправив галстук, Птицелов нацепил на себя маску заботливого деда.

— Так что там в школе? Рассказывай, что новенького, а я пока приготовлю обед…

Они отправились в кухню, и Финч увидел конфеты на столе.

— О, это что, мне?! — боясь поверить своему счастью, воскликнул мальчик. — Можно мне конфету?!

— Только после еды, — строго сказал Корнелиус. — И только если ты принес хотя бы одну отметку «Без нареканий».

— Ну во-о-от, — протянул Финч. — Я получил одно «С нареканиями», это считается?

— Разумеется, нет.

Финч совсем пригорюнился, и Корнелиус сжалился:

— Ладно, после еды съешь одну конфету, но только если сразу же сядешь за уроки.

— Ты знаешь, что ты лучший дедушка на свете?! — воскликнул Финч.

Корнелиус Фергин не ответил…

…Гораций, как и обещал, вскоре явился снова. На этот раз он принес чемодан, большой черный кофр и какой-то продолговатый предмет, завернутый в бурую упаковочную бумагу.

— Твои инструменты, Корнелиус, — сказал он. — Они хранились в тайнике все эти годы. Я решил, что нужно тебе их вернуть.

Корнелиус промолчал. Гораций Горр пытливо на него поглядел:

— Ты ведь помнишь, для чего все это нужно?

Корнелиус отвел взгляд.

— Ну, разумеется, помнишь. Лекарство действует безотказно…

— Что это за пилюли? — глухо спросил старик. — Откуда они?

Гораций Горр уселся в кресло и, закинув ногу на ногу, зажег сигару.

— Мне их принесли, — прищурившись, сказал он. — Новое изобретение. Эти крохи частично возвращают похищенные тварями воспоминания.

— Частично… верно, — кивнул Корнелиус. — Я не помню многого. Как я здесь оказался? Как так произошло, что я все забыл? И… кто… этот мальчишка?

Гораций струсил пепел прямо на ковер и сказал:

— Уж точно не твой внук, Корнелиус. У тебя, насколько я знаю, не было детей. Думаю, она тебе его подсунула зачем-то.

Корнелиус скрипнул зубами.

— Я не могу вспомнить, как поселился в этом доме. В памяти будто стена. Я пытаюсь пробиться через нее, но… просто не могу… Ты говорил, что испытывал действие пилюль на себе.

Гораций поморщился.

— Да уж. Полгода назад. В ателье пришла девчонка. Богатенькая маленькая сноббка, которая якобы хотела пошить себе платье. Разыграла целое представление: потребовала устроить чаепитие, отвлекла меня и подсыпала в чашку толченую пилюлю. Ощущения, скажу тебе, не из приятных. Впрочем, ты и сам знаешь. Когда я все вспомнил, девчонка передала мне вот это.

Гораций достал из кармана пальто прямоугольный стеклянный футляр — внутри, извиваясь и словно растекаясь, шевелилось черное перо, похожее на чернильную кляксу.

Корнелиус вздрогнул и, не веря глазам, отшатнулся.

— Все верно, — усмехнулся Гораций, довольный произведенным эффектом. — Я отреагировал примерно так же.

— Но как?! Когда?! Он… вернулся?

Гораций спрятал перо.

— Не совсем. Но я знаю, где он. Хозяин томится в плену, и мы освободим его.

Не в силах совладать с эмоциями, Корнелиус рухнул в кресло и потер виски.

— Расскажи мне все.

Гораций Горр выдохнул облако дыма и начал рассказывать:

— Я не знаю точно, что было сразу после того, как Гелленкопф потерпел поражение — в моей памяти возведена точно такая же стена, как и у тебя. Из рассказа девчонки, которую он послал ко мне, я понял лишь кое-что. Лишенный почти всех своих сил, Гелленкопф все последние годы был заперт на четвертом этаже гостевого крыла «Уэллесби»… Да, того самого «Уэллесби». Уолшши отыскали его, заманили, пообещав вернуть ему силы, и… это самое мерзкое… они используют его…

— Как используют?

— Он создает для них бури.

— Что?

Гораций Горр в ярости процедил:

— Эти ничтожества используют великого Гелленкопфа, как какой-то генератор бурь, чтобы набивать карманы. Насколько я понял, они вернули ему кое-какие силы — не спрашивай, я не знаю, как! — но их недостаточно, чтобы сбежать. Ему не позволяют выходить, даже покидать свою комнату. А еще его сторожит древний ингангер по имени Мноммор, который притворяется дворецким Уолшшей.

— Ворбургский ингангер?! Здесь?! — опешил Корнелиус.

Гораций кивнул и продолжил:

— Гелленкопф не может сбежать, он сумел лишь подговорить девчонку, одну из Уолшшей, чтобы она пробудила меня и передала послание.

Корнелиус молчал, задумчиво уставившись прямо перед собой, и Гораций не выдержал:

— Мы освободим Хозяина. Ты нам нужен, Корнелиус. Без тебя мы не справимся…

— «Мы»? Значит, ты нашел Одноглазого? Позволь предположу: если тебя пробудили полгода назад, а ко мне ты явился только сейчас…

— Да. Одноглазый разработал план.

— И сейчас в действии какое-то из его Пророчеств…

— И оно уже почти исполнилось.

Гораций Горр глянул на часы и, зашвырнув недокуренную сигару в камин, поднялся на ноги.

— Мне пора, Корнелиус. Дела не ждут. Ты проведешь меня?..

Вдвоем они покинули квартиру № 12 и направились вниз по лестнице. Всю дорогу Гораций Горр увещевал старого друга, понимая, что тот отчего-то колеблется:

— Ты должен вернуться, Корнелиус. Час пришел.

— Я… не могу.

— Что?! — Гораций приподнял косматую черную бровь.

— Я не могу, — повторил Корнелиус. — Вам придется обойтись без меня.

— Что за бредни?

Перед мысленным взглядом Корнелиуса предстал взлохмаченный синеволосый мальчишка, предстали его недоуменно округленные глаза, и вдруг заболело сердце.

— У меня здесь жизнь, у меня внук…

— Это вымышленная жизнь, — зло процедил Гораций, — и внук не твой. Это все ее проделки. Она забрала твою память, похитила твою жизнь и всучила тебе фальшивку. Ты не сможешь делать вид, что ничего не произошло, что ничего не вспомнил. Это был сон, Корнелиус. Сон, длиною в одиннадцать лет. Я даже допускаю, что в какие-то моменты он был приятным. Но ты проснулся. Обратно в сон не вернуться. У нас с тобой есть дело — наше дело. Я не верю, что ты растерял все свои навыки.

— Говори тише, — прошипел Корнелиус.

Они спустились на первый этаж и направились к задней двери мимо окошка насторожившейся консьержки.

— Мистер Фергин! — воскликнула миссис Поуп. — Вы не говорили, что у вас есть друзья! Может, еще и родственники какие-нибудь найдутся?

Эта лысая дрянь снова намекала на его квартиру, и если обычно он лишь тяжко вздыхал и делал вид, будто не понимает ее намеков, то на этот раз едва сдержал себя, чтобы не подойти и не вонзить ей в глаз ее же пилочку для ногтей.

— Нет, миссис Поуп, не беспокойтесь, — с натянутой вежливой улыбкой ответил Корнелиус. — Родственников у меня нет.

— Радостно это слышать. Кстати, вы еще не вносили еженедельный взнос за уборку подъезда и пользование лифтом.

— Да-да, миссис Поуп. Я вечером внесу свой взнос. Я просто не взял с собой бумажник…

— Не разочаровывайте меня, мистер Фергин. Вы же не хотите, чтобы я запустила через громкую связь сообщение по всему дому, что жильцы двенадцатой квартиры — единственные, кто не внес взнос?

— Не хочу.

— Вот и славно. Я жду ваши два фунта пятьдесят пять пенсов…

Корнелиус Фергин и Гораций Горр вышли через заднюю дверь во двор.

— Вот это твоя жизнь? Ты вот за это цепляешься? — презрительно бросил Гораций, когда они оказались под медленно идущим снегом. — Ты погляди на этот никчемный дом! На эту улицу! Да на весь этот район! Вспомни, кем ты был. Вспомни, чем ты был! Твоя жизнь — это не прозябать с газетой у камина. Твоя жизнь — это выслеживать и отлавливать монстров. Ты здесь гниешь заживо, Корнелиус. Видимо, в этом и был ее расчет. Это издевка Шпигельрабераух, понимаешь? Она каждый день видит этого жалкого, пресмыкающегося старика и смеется про себя: «Это тот, о ком ходят легенды? Это тот, чье имя произносят со страхом? Это Птицелов?»

— Ты не понимаешь, Гораций…

— Я понимаю. И ты поймешь. Очень скоро. Вспомнишь, кто ты и что должен сделать…

Снег хрустел под ногами, и с этим звуком как будто ломалось что-то внутри Корнелиуса. Они прошли мимо ржавого дирижабля мистера Хэмма.

— Нам без тебя не обойтись, — сказал Гораций. — Нам нужны твои навыки…

— Мой ответ тот же.

— Но…

— Да я уже и забыл, как это делается…

— Вспомнится. Но ты должен вспомнить уже сейчас. У нас нет времени. Неужели ты думаешь, что Гелленкопф будет ждать? Нить уже тянется, все запущено…

— Я все решил. Рад был тебя видеть… старый друг.

— Да будь оно все проклято! — рявкнул Гораций. — Сейчас твоя жизнь — это два фунта пятьдесят пять пенсов взноса за уборку подъезда и лифт. — Он расширил ноздри от гнева и до скрипа сжал трость. — Проклятье… Я ведь знал, что просто не будет. Это все эффект замещенной жизни. Тебе сложно взять и забыть все, что было последние годы. Я понимаю. Думаешь, я мгновенно стал собой? Мне понадобилось две недели и дюжина ящиков крепкого «Ширлибаун». Я сам через это прошел, поэтому пока что проявлю терпение. Я даю тебе два дня, Корнелиус, и, надеюсь, ты сам явишься. Я не хочу возвращаться в эту дыру, но вернусь, если понадобится. — И уже тише добавил: — А может, мне стоит сорвать с тебя прищепку, которую на тебя повесила Шпигельрабераух?

— Если тронешь моего внука, Гораций, я лично перережу тебе глотку, и не посмотрю, что ты мой единственный друг.

Гораций Горр расхохотался.

— О, ну наконец! А то я уже начал переживать. Рад, что ты возвращаешься… До скоро встречи, Корнелиус…

…Что-то негромко бурчал старый граммофон, в камине горел огонь, а над двумя чашками на столе поднимался настолько крепкий и душистый пар, что только лишь от него можно было слегка опьянеть. Конрад всегда добавлял в чай немного вишневого «Терненбиума».

— «Пес» загрызает пару «сироток» и кусает «констебля»! — провозгласил Конрад Франки, выпустил облачко дыма изо рта и снова взял в зубы трубку.

— Блеф, — буркнул Корнелиус и потянул карту из колоды, не глядя вложил ее между другими в руке и уставился в свою чашку.

— Тогда я выкладываю тройку «адвокатов» и…

— Блеф. — Еще одна карта переместилась из колоды в руку Корнелиуса.

— Я знаю, что ты делаешь, старина, — хмыкнул Конрад Франки, поглаживая бороду. — Ты пытаешься собрать «приют», вот только ничего не выйдет: «директриса» вышла, а «надсмотрщик» где-то на дне колоды.

— Просто ходи, Конрад. Тебе же не терпится. Что там у тебя? «Судья»? Ну, само собой, «судья» — кто же еще?

Конрад Франки поморщился и выложил на стол карту «судьи». Старшая карта из числа «законников» присоединилась к остальным. На столе оказались: «констебль», все «адвокаты» и, собственно, «судья».

— Ну вот, — проворчал Конрад, — испортил мой триумф. Мог сделать вид, что не знаешь. И тем не менее…

— Говори уже.

— «Законники» забирают игру. Трольридж!

Конрад Франки самодовольно потер морщинистые руки и сгреб все карты, после чего пододвинул их к Корнелиусу.

Тот вздохнул и принялся собирать из всего этого карточного бедлама колоду: проигравший тасует и раздает…

— Что-то ты сам не свой последние два дня, Корнелиус, — отметил Конрад, пытливо глядя на друга. — Проигрываешься раз за разом.

— Да ностальгия проклятая, — пробурчал Корнелиус, тасуя колоду. — Не могу сосредоточиться. Финч снова завел речь о Филлиппе с Вероникой за завтраком.

— Эх, сочувствую, старина… — неловко потупился Конрад.

— Спрашивал о том, любили ли они кашу, и высказал мысль, что если нет, то отчего он, мол, обязан ее любить.

— Вот шельмец! — поддержал друг.

— А что я могу ему сказать? Я ж и не помню уже, любили ли они кашу. Я вообще мало что о них помню. Ты же знаешь, что мы с Филлиппом были в ссоре, и я перебрался сюда только после того, как…

— Как их забрала буря, да, помню.

— Сколько времени прошло, подумать только… десять лет…

— Одиннадцать, — уточнил Конрад.

— Ну да. Ты помнишь тот день, когда я въехал?

— Еще бы… — хмыкнул Конрад, пыхнув трубкой. — Это был тот еще цирк. Присцилла Поуп едва весь дом не перевернула от ярости, когда узнала, что у мальчишки есть дедушка, и квартирка ваша даже и не думает опустевать.

Корнелиус покивал.

— Опустевшая квартира… — угрюмо сказал он. — Как сейчас, помню: зашел впервые в квартиру, увидел Финча в своей детской кроватке и испугался: такой кроха, и мне его воспитывать…

Конрад покачал головой.

— Его ведь мадам Шпигельрабераух принесла на следующий день после твоего приезда. Он у нее на попечении был с момента, как Филлипп с Вероникой сгинули в буре…

— Значит, она принесла? — едва слышно проговорил Корнелиус, неожиданно резко глянув на Конрада, и тот вздрогнул: он и сам понял, что проговорился. — Занятно… Что еще ты помнишь о том дне?

В глазах Конрада проявился ужас.

— О, я вижу, ты все понял, не так ли? — спросил, тасуя колоду, старик. — Ты знаешь, кто я.

— Корнелиус…

— Не совсем…

Конрад Франки одними губами произнес:

— Птицелов…

Корнелиус Фергин кивнул.

— Я знаю, что ты подглядывал, когда сюда приходил мой старый компаньон. Ты стоял у этого окна и наблюдал за двором. Теряешь навык — занавески тебя выдали…

Губы Конрада Франки задрожали.

— Как я здесь оказался? — спросил Корнелиус.

— Я не знаю…

— Кто такой Финч?

— Твой внук.

— Не-е-ет, — протянул Корнелиус. — Филлипп ведь не мой сын. И соответственно, Финч не может быть моим внуком. Говори!

— Я не знаю, клянусь!

— Кто жил в двенадцатой квартире до меня? Ты ведь в этом доме с самой войны прозябаешь… Ты должен знать.

— Там жил писатель. Филлипп Фейрвел. А потом поселилась и Вероника. Они жили там вдвоем, а потом родился мальчик. Вскоре они сгинули в буре и появился ты.

— Значит, что-то все же было правдой… Почему она меня сюда заманила?

— Я…

— Зачем всучила мне мальчишку?

Конрад покачал головой.

— Я ничего не знаю! Она просто сказала мне, чтобы я… присматривал. Я должен был быть твоим другом!

— Не лги, Конрад! Ты должен был наблюдать, смотреть в оба — не проявятся ли признаки. Ты каждый день ей докладывал? После того, как я уходил, тут же посылал отчет на седьмой этаж?

— Нет, я…

— Ты был моим тюремщиком. Что она тебе сказала? Кто я, по-твоему?

Конрад Франки отвернулся, не в силах выдержать пронзительный взгляд Корнелиуса.

— Отвечай!

— Убийца и похититель.

— И, вероятно, безумец?

— О, нет, намного хуже. Человек который прекрасно все понимает и совершает ужасные вещи, потому что это его осознанный выбор. Расчетливый, хитрый и хладнокровный.

— Сколько лести…

— Это не лесть. Это профиль. Ты ведь знаешь, чем я занимался в войну? Ловил шпионов… Мне нужно знать, что из себя представляет объект наблюдения. Особенно, если он работает на Гелленкопфа.

Корнелиус приподнял бровь.

— Она тебе и о нем рассказала?

— Я всегда знал, кто это такой. Самый опасный человек в городе, тот, о котором ходят жуткие слухи…

— Ты ошибаешься, Конрад. Он — не человек…

— Что это должно значить?

Корнелиус Фергин поморщился.

— Бесполезен. Ты ничего не знаешь…

Он швырнул карты на стол и, распавшись, вне всякого сомнения, случайно, несколько карт сложились в лучшую возможную комбинацию «Трольриджа» — в «мотыльков».

Корнелиус поднялся на ноги, и Конрад отпрянул, тем самым вызвав снисходительную улыбку на губах того, кто был ему другом последние одиннадцать лет.

— Что ж, — сказал Птицелов, — мне не остается ничего, кроме как выяснить все самому. Не стоит так трястись, Конрад, я не убью тебя. Если ты не дашь мне повода. Ты же понимаешь, что если ты вздумаешь доложить обо всем этой дряни с седьмого этажа, я перережу тебе глотку?

Это было сказано без излишнего драматизма, это, по сути, была даже не угроза — просто причина и следствие.

— Я… н-не… ничего ей не скажу…

— Ты же хочешь сохранить свою жизнь, Конрад, верно? Мы заключим сделку: держи рот на замке и не высовывай нос за дверь, и я тебя не трону. В память о нашей… дружбе…

Сказав это, Птицелов вытащил из середины колоды карту и швырнул ее на стол. Конрад Франки опустил взгляд, и во рту у него пересохло.

Перед ним лежала худшая карта из возможных. Та что отменяла все ходы и блефы, та, что рушила любую комбинацию. Карта, которая мгновенно останавливала партию.

Перед ним лежала «Смерть приходит в полночь»…

…Пластинка на радиофоре медленно вращалась, ручка завода поворачивалась, и рог чуть подрагивал.

Корнелиус Фергин сидел в кресле и, склонившись над записывающим раструбом, наговаривал послание:

Корнелиус пытался говорить как можно спокойнее, пытался сделать вид, что ничего не произошло, что все по-прежнему. И все же то и дело ловил себя на том, что сам не верит своим словам. Было очень тяжело лгать после десятилетия в теле честного человека, было тяжело отыскивать в себе интонации доброго дедушки, прекрасно понимая, что ни дедушки, ни того, к кому он обращался, — не существует.

Напрашивался вопрос: зачем он вообще это записывает, если теперь точно знает, что Финч — не его внук. Для чего все это нужно, если после окончания бури все уже перестанет быть важным и существенным?

«Нужно выиграть немного времени… Да и мальчишка слишком хорошо играл свою роль — он заслужил хоть какое-то послание… напоследок…»

Из прихожей донесся перезвон колокольчиков — кто-то позвонил в дверь.

Корнелиус поднял голову.

«Проклятье! — подумал он. — Кого там еще принесло? Не вовремя!»

Приблизив губы к раструбу, Корнелиус быстро проговорил в него:

После чего остановил запись и вытащил рукоятку из бока радиофора.

Подойдя к двери, он грубо осведомился:

— Кто там?!

— Это я, — ответили с той стороны двери.

Корнелиус нахмурился.

— Я ведь сказал тебе не высовывать нос из квартиры, Конрад. Убирайся!

— Нет, я не уйду! Я должен сказать тебе кое-что важное…

Корнелиус открыл дверь и, не задерживаясь в прихожей, направился в свою комнату. Конрад Франки суетливо потопал следом.

— У меня нет времени слушать твои бредни, Конрад, — бросил Корнелиус на ходу.

— Ты уходишь?

— Моя жизнь здесь подошла к концу. Меня ждет работа.

Он вошел в комнату, и Конрад последовал за ним. Старый шпион застыл у двери, расширенными от страха глазами глядя на то, что лежало на кровати. Уже собранный винтокрыл, готовый к вылету, трость с рукоятью в виде головы ворона, бесшумный пружинный пистолет, костюмный чехол и раскрытый чемоданчик: внутри, под ремешками, разместились ножи, иглы, склянки с медленно действующими ядами и прочие инструменты, назначение которых Конраду Франки прекрасно было знакомо, учитывая, что точно таким же «набором интересующегося джентльмена» он пользовался во время войны и сам.

— Для кого это? — спросил старый шпион дрогнувшим голосом.

— О, мой компаньон не довел дело до конца, и теперь я должен все узнать сам, — ответил Корнелиус.

Выдвинув один из ящиков гардероба, он положил туда ручку от радиофора, после чего захлопнул чемоданчик — щелкнули замки. Повесив на пояс пистолет, хозяин двенадцатой квартиры взялся за чехол.

— Ты пришел, чтобы что-то сказать, — напомнил он.

— Не делай этого, Корнелиус, — взмолился Конрад. — Прошу тебя…

— Я должен. У меня есть работа. Мой долг…

— Это больше не твоя работа! Это все в прошлом!

Корнелиус искоса глянул на него и вздохнул.

— Прошлое всегда рядом, Конрад. Оно только и ждет своего часа, чтобы напомнить о себе.

— Я тебя знаю. Ты не хочешь идти.

— Нет, друг мой, ты меня не знаешь. Я жил чужой жизнью, пора и честь знать.

— Одумайся!

Конрад подошел и положил руку Корнелиусу на плечо. Тот дернулся:

— Не смей!

— Ты не должен уходить! Я тебя не пущу!

Корнелиус в ярости повернулся к нему и схватил его за воротник шлафрока.

— Ты, видимо, не до конца понимаешь, что происходит, старый дурак! Ты совершил большую ошибку, явившись сюда!

В его руке появился пистолет, большой палец отвел курок.

— Ну давай! Стреляй!

— Ты сам напрашиваешься!

— Ну же! Чего медлишь?!

Корнелиус сжал зубы.

— А как же Финч?! — спросил Конрад. — Если ты уйдешь, у мальчишки никого не останется…

Лицо Корнелиуса исказилось.

— Я сказал: не смей!

Конрад дернулся. Раздался треск ткани, пуговица на клочке ткани отлетела в сторону.

Старый шпион тяжело дышал, глядя на друга.

— Ты пожалеешь, Корнелиус…

Корнелиус вернул курок на место и повесил пистолет на пояс. Подойдя к кровати, он взял трость, после чего повесил на пояс и ее. А затем достал из чехла пальто. Длинное пальто с воротником из черных перьев… Быстро надев его, натянул на голову цилиндр и взял в руки винтокрыл и чемоданчик.

Подойдя к окну, он распахнул его и одним движением забрался на подоконник.

Обернувшись, Корнелиус встретился взглядом с Конрадом Франки. Старый шпион в отчаянии заламывал руки: он понимал, что ничего не сможет сделать.

— Корнелиуса, которого ты знал, больше нет. А Птицелов никогда ни о чем не жалеет. Советую тебе вернуться к себе, Конрад, и для тебя же будет лучше, если ты выполнишь свою часть сделки и запрешься в своей конуре. Будешь уходить, захлопни дверь. И помни: если ты только подумаешь о том, чтобы начать болтать, я узнаю. Прощай, Конрад.

Сказав это, Птицелов запустил винт и вышел в окно…

…Черный кабинет на вершине маяка нравился Птицелову, хоть тот и предпочел бы что-то… попроще.

Это место было вотчиной Хозяина, его логовом: у затянутого тяжелыми шторами круглого окна стоял черный письменный стол из дерева вранн, перед ним, словно в театре, были расставлены несколько стульев с высокими резными спинками. Вдоль стен темнели шкафы, поднимающиеся под своды и заставленные стеклянными книгами, в которых хранились черные перья приспешников Гелленкопфа — каждого, кто поклялся на крови следовать за ним, убивать и умирать по первому зову. Большинство из обладателей этих перьев сейчас либо томились в Креххен-гроу, либо были убиты, но многие надели личины почтенных джентльменов и дам, обвели вокруг пальца суд не-птиц Риверриронн и жили своими жизнями, пока даже не догадываясь, что скоро их всех снова призовут.

В центре кабинета стояла сложная механическая конструкция: вороненые ободья раз за разом проворачивались вокруг истекающей черной слизью сферы. Качались маятники, и в мерном, мертвенном порядке вращались шестерни.

Буквально во всем здесь ощущалось присутствие Хозяина: в перьевом ковре под ногами, в громадном зеркале, больше похожем на дверь, в висящих под сводами астрономических механизмах, которыми Хозяин управлял по мановению одного лишь пальца и назначения которых никто, кроме него, понять не мог.

Корнелиус Фергин сидел за столом, на котором были разложены планы и схемы, стопки карточек с именами и оружие.

Едва слышно тикали часы в виде механического ворона, рядом лежали штормовые очки.

Птицелов погрузился в свои мысли. На его раскрытой ладони лежала белая пилюля.

«Такая кроха, — думал он, не сводя с нее взгляда, — и способна изменить целую жизнь…»

Нечто назойливое поблизости заставило его дернуться.

— Хватит! — велел Птицелов. — Ты не приблизишь исполнение плана, если будешь постоянно щелкать крышкой…

Гораций Горр, сидевший на одном из стульев напротив стола, в очередной раз захлопнул крышку жилетных часов и нехотя спрятал их в карман.

Гораций… старый друг Гораций, с которым они так много пережили…

Гораций лжет, когда говорит, что верит ему, как раньше. Он опасается, что замещенная жизнь возьмет свое, и старик из квартиры № 12 одержит верх над Птицеловом. О, он напрасно переживает…

И все же Корнелиус был обижен на Горация. Тот ждал целых полгода прежде, чем его пробудить. Он говорит, что этого требовало Пророчество, или, по-простому, план Одноглазого и… он прав.

И все же Гораций едва все не испортил. Он похитил новообращенного уродца Рри и взялся лично его допытывать, не зная всех тонкостей сложного искусства допроса. Он работал грубо и неаккуратно, в то время как свежевание и дознание — это не одно и то же. Недаром, уродец сошел с ума.

И все же Гораций выяснил то, что было нужно Одноглазому, — он отыскал ключ. Ключ к Кларе Шпигельрабераух. Рри выдал все о восьмом этаже, о двери, которая на него ведет, но главное… он сообщил о тех, кто, как сказал Одноглазый, стал изначальным узлом, от которого потянулась нить Пророчества. Карран и Коллн, влюбленные не-птицы, которых Одноглазому обвести вокруг пальца труда не составило. Старый интриган съел не одну собаку на подобных планах…

Корнелиус Фергин хорошо его знал — знал, что им движет. После поражения Гелленкопфа этому изворотливому лису удалось убедить всех, что он не имел отношения к его злодеяниям. Он продолжал предоставлять Пророчества, воплотил несколько для весьма важных персон из не-птичьего суда, расстарался и вошел в доверие к канцлеру. Разумеется, он не оставил своих старых планов, и без Хозяина начал действовать осторожнее. Он продолжал строить козни, стравливать одних с другими, укреплял свое влияние и избавлялся от тех, кто стоял у него на пути, при помощи своих старых… «коллег», которые после краха Гелленкопфа нашли для себя занятие по душе: он регулярно предоставлял Птицелову с Портным имя жертвы и ее адрес — прятал карточку в билетном ящике на станции «флеппинов», а они, в свою очередь, проворачивали остальное. Это было взаимовыгодное сотрудничество…

А потом Хозяин вернулся. И его верный советник, его ручная собачонка не замедлила снова одеться в его тень, как в пальто, нашептывая, суля триумф и месть, плетя новые нити. Масштабный план постепенно сплетался: возврат Черного Сердца, избавление от Шпигельрабераух, обезглавливание не-птичьего общества…

И все же даже Птицелов не мог распознать, что во всем этом делается ради Хозяина, а что Одноглазый вплел в план ради себя и собственной мести…

— Одноглазый давно должен был появиться, — сказал Гораций. — От него нет вестей с момента, как он вышел от канцлера.

— Одноглазый мертв, — бросил Корнелиус Фергин.

— Что?! — потрясенно выдохнул Гораций. — С чего ты взял?!

— Одноглазый взял на себя ключевую часть плана, и что-то пошло не так. Старый кукловод просто обожал лично дергать свои марионетки за ниточки. Я предупреждал, что его затея с тем, чтобы убить Клару чужими руками и подставить канцлера, слишком сложна. А учитывая, что Дрей все испоганил с приманкой…

— Шпигельрабераух не клюнула?

— О, она клюнула. Но, согласно изначальному замыслу, у Одноглазого был бы рычаг в виде младенца, а так… Клара Шпигельрабераух думает, что ее воспитанник убит по приказу Одноглазого — ее ярость уже ничто не сдержит. Даже со всеми своими ухищрениями старик мало, что смог бы ей противопоставить.

— Думаешь, она убила его?

— Это возможно. Ты же знаешь, каким он был дотошным, Гораций. Одно Пророчество сменяет другое, одна ступень плана следует за другой. «Пророчество о смерти Клары Шпигельрабераух» должно было воплотиться в жизнь еще час назад. Письма не будет. Не стоит его ждать.

— И что мы будем делать?

— Следовать плану. Придется осуществить его без Одноглазого. Мы выдвигаемся через пятнадцать минут. Готовь буреход к отбытию.

— А ты что будешь делать тем временем?

— Еще раз поговорю с нашим трагичным другом и достану… гм… ключ…

Гораций Горр усмехнулся и вскоре покинул кабинет через дверь, которая вела на винтовую лестницу. Корнелиус Фергин, в свою очередь, дождался, когда стихнут его шаги, и, выбравшись из-за стола, подошел к черной, сплошь залитой краской картине и повернул завиток на ее раме. Картина в тот же миг отъехала в сторону, открыв вход в кабинку лифта.

Толкнув рычаг, Птицелов запустил механизмы, и кабинка начала спуск…

Глядя на проползающую мимо ребристую стенку лифтовой шахты-трубы, Корнелиус думал о том, что ему предстояло совершить. Эх, если бы Одноглазый справился, все было бы намного проще, но увы… Теперь все зависело лишь от него, Птицелова: удастся ли ему перехватить нить плана, выскользнувшую из мертвых пальцев старого лжепророка?

Пока что все шло своим чередом, и оставалось радоваться, что их с Горацием задача была лишь косвенно связана с Одноглазым и его самоубийственной идеей избавиться от Клары Шпигельрабераух. В провале Одноглазого Птицелов винил лишь Горация: если бы поиском агентов занимался он, Корнелиус, в квартиру Джеев под видом дальнего родственника заселился бы кто-нибудь чуть более благонадежный. Птицелова просто воротило от непрофессионалов: и неважно, кто это был — булочник, упаковывающий хлеб в пакет грязными руками, или слабохарактерный мошенник, который в самый ответственный момент теряет над собой контроль…

Карта Сергиуса Дрея отыграна. Это была грязная, линялая карта с обтрепанными уголками, которая, как это ни парадоксально, была бита собой же. Его судьбе сложно позавидовать, ведь когда Кэрри узнает, что он сделал с его сыном…

Благо, со вторым агентом Гораций не прогадал, и тот исполнил все точно, чисто, в строго указанный срок и при этом сохранил инкогнито…

Птицелов попытался заглянуть в собственную душу и отыскать там хоть кроху жалости к старому шпиону, и не нашел. Конрад получил то, что заслужил. Его предупреждали, но он не смог не влезть в это дело. Его смерть — всего лишь печальное, но логичное следствие.

Кабинка остановилась на подземном этаже, и, выйдя из нее, Птицелов пошагал по узкому коридору. Подойдя к невысокой проклепанной двери, он повернул штурвальный вентиль, и вошел в довольно большое помещение с низким потолком. Сняв с крюка на стене фонарь, Птицелов зажег его и двинулся по проходу. Блеклый дрожащий свет выхватывал стоящие вдоль его пути фигуры в так называемых «человеческих клетках»: железные вороненные прутья плотно облегали пленников, повторяя очертания их тел, голов, конечностей и… носов. В подземелье под маяком в плену томилось чуть больше дюжины не-птиц. Все — жильцы восьмого этажа.

Стая Тристана Моротта Боргана… Их застали врасплох, в постелях, одетых в пижамы и ночные колпаки. Все было проведено быстро, без единой проволочки — ни один не успел ничего предпринять — даже просто понять, что происходит, когда их усыпляли одного за другим. И вот они все здесь — закованы, спят и не предполагают, что сдал их тот, кому они доверяли, — их же вожак…

Птицелов подошел к стене, в которой было пробито овальное застекленное отверстие. С той стороны застенка к стеклу подошел высокий черноволосый человек в угольном мундире и плаще. Он с ненавистью уставился на Птицелова.

— Я знаю, господин Борган, — сказал Птицелов. — Знаю… Вы до сих пор не понимаете, как я заставил вас выдать всех ваших прихвостней, но, увы, я не намерен делиться с вами секретами своего мастерства.

— Ты так ничего и не понял, Птицелов, — раздалось, к удивлению Корнелиуса, насмешливое из-за стекла. — Не ты вынудил меня отдать тебе почти всех членов моей стаи. Ты думаешь, что заставил меня… Они там, где и должны быть. Я спас их.

— Спасли, господин капитан? Что-то подобное мне говорил и Одноглазый. Ваша милая нянюшка тоже думала, что спасает Каррана и Коллн, отдав их мне. Спасает от вас и от той расправы, которую вы им уготовили.

— О нет, не от меня, Птицелов. Поверь мне. Скоро в дом № 17 на улице Трум прибудет тот, кто намного страшнее всего, с чем ты когда-либо сталкивался. Тот, кто намного страшнее профессора Гелленкопфа.

Птицелов прищурился.

— Вы думаете, что переиграете меня, господин капитан? Вот только я прекрасно знаю, как работает блеф.

— О, Птицелов… — расхохотался капитан Борган, и его лицо исказилось в подлинном безумии. — Ты даже не представляешь, что грядет… Не представляешь!

Птицелов повернулся — у него не было времени выслушивать спятившего от потери любимой женщины монстра, который прикидывался человеком, — и двинулся дальше через подземелье. Вслед ему несся хриплый каркающий смех.

Ничего, скоро этому безумцу станет не до смеха. Когда Гелленкопф вернется сюда, он подавится своим карканьем.

Первым делом, после того, как Птицелов покинул дом № 17, он изловил сумасшедшего Рри. Борган зря отпускал его бродить, где ему ни вздумается. Видимо, он полагал, что его тайна надежно спрятана в безумии Рри.

Гораций своими пытками и правда довел его до совершенно невменяемого состояния, и Птицелову пришлось применить все свое мастерство, чтобы вызнать у него по-настоящему бесценные сведения.

В бессвязных криках, в боли и исступлении Рри он выцедил разрозненные клочки тайны, а потом умело сшил их воедино. Черное Сердце Гелленкопфа спрятано в криптекс-ящике, в груди спящего автоматона, которого кое-кто по незнанию называет статуей. И статуя эта хранится там, куда ни за что не проникнуть всякому, кто задумал недоброе, — под крышей Фогельтромм, в Гнезде Ненависти…

И сейчас Птицелову нужен был ключ.

Он открыл очередную проклепанную металлическую дверь и вошел в пыточную. Повесив фонарь на крюк, Птицелов повернулся к стоявшим в центре помещения двум столам.

Один был пуст, повсюду блестели потеки черной крови, ремни сиротливо свисали и едва покачивались на сквозняке.

На другом лежал обнаженный мужчина. Его белоснежное тело было перетянуто ремнями и сплошь иссечено.

Птицелов подошел к нему, чавкая подошвами башмаков по крови, которая залила пол.

— Добрый вечер, мистер Карран, — сказал он.

Не-птица повернул к нему голову.

— Ми… мисс Коллн?.. — прохрипел пленник.

— Пока никаких вестей. Наберитесь терпения…

Это прозвучало, как насмешка, но Птицелов не шутил.

Карран и Коллн… Именно эти двое все начали. Полгода Одноглазый втирался к ним в доверие, обрабатывал их, распаляя потаенное желание освободиться от давящей тени капитана Боргана. Он убеждал, увещевал, манипулировал, тонко играя на их чувствах. И в итоге убедил, что у них нет выбора, что единственный шанс для них быть вместе — это похитить свои сердца и провести деэкстракцию — то, что у не-птиц считается худшим преступлением. Он сообщил им Пророчество, в котором говорилось, что они вернут сердца на положенные им места и снова станут людьми. И только так они обретут свободу. Только так они обретут счастье. И они поддались: нарушили закон и навлекли на себя ужасные последствия. И так они попали к Птицелову и Портному…

А затем произошло то, чего не смог бы предвидеть даже Одноглазый. Когда они оказались на пыточных столах, Птицелов узнал кое-что… Он с удивлением узнал старые, уже успевшие зажить, следы пыток на их телах. Эти следы оставил его собственный нож, вот только Птицелов не помнил, чтобы «работал» с этими не-птицами.

В тот миг, как он прикоснулся к глубокой желтоватой полосе (следу от отрезанного лоскута кожи) на бедре мисс Коллн, он вдруг будто бы оказался перед стеной, ограничивающей его воспоминания. А затем Птицелов почувствовал…

Эта женщина все знала. Знала, что с ним произошло. Знала, как он оказался в доме № 17. Знала, кто такой Финч.

В груди будто зажегся фонарь. Птицелов внезапно почувствовал, что стена в его памяти ограничивает не просто что-то важное, а нечто такое, без чего ты просто не способен ощутить себя неполноценным. Это чувство начало пожирать его изнутри, он мог думать лишь о том, что за тайну скрывает мисс Коллн.

И он начал ее пытать, в надежде узнать эту тайну и пробиться через стену. Он пытал Каррана на ее глазах, пытаясь заставить ее говорить.

Он мало, чего добился. Она не помнила. В ее памяти была выстроена точно такая же стена.

И все же боль раскрошила один кирпичик этой стены, и он выпал. И оттуда, из замурованной комнаты в памяти, выбралось одно воспоминание… имя…

«Мне больно! — кричала мисс Коллн. — Прошу вас, остановите это! Мне так больно! Умоляю, доктор Нокт!»

Потрясенный Птицелов остановил пытки. Что еще за доктор Нокт?! Кто это такой?! Какое он имеет отношение к нему, Птицелову?!

Она этого не помнила. И какие бы методы Птицелов ни применял, больше он ничего не добился. Оставив своих «подопечных», он отправился на поиски, и вскоре нашел этого доктора.

Тихий, с виду совершенно обычный человек, он держал кабинет частной практики в Фейни. Вел ничем не примечательную жизнь, принимал пациентов, захаживал в книжную лавку, предпочитал кофе с двумя кубиками сахара и не походил на того, кто хранит какие-то тайны, и уж точно ничто не говорило о том, что он знает о не-птицах.

Пытаясь подобраться к доктору Нокту поближе, Птицелов даже записался к нему на прием с жалобами на старую рану в ноге. Обыскал его кабинет, его дом и… ничего.

Оставался лишь один способ разузнать хоть что-то. Проверенный. Разумеется, пытки. Но к этому человеку требовался особый подход.

Методы и инструменты пыток бывают разные. Это не обязательно должны быть ножи, иглы или медленно действующие яды. Это может быть кое-кто… некая личность, отправленная, чтобы выяснить требуемые сведения. Живой инструмент для пыток…

И Птицелов рискнул. Он освободил мисс Коллн, сообщил ей адрес доктора и велел выяснить у него все, что тот знает. Он не сомневался, что женщина все сделает, ведь у него был надежный рычаг — если она попробует сбежать или выкинет какой-нибудь фокус, Каррана ждет судьба, которой не позавидуешь. Но главное — у него были их сердца…

— К сожалению, мы не можем ждать окончания бури, мистер Карран, — сказал Птицелов. — Как и сообщения от мисс Коллн. Вы отправляетесь со мной. Нас с вами ждет работа…

Он обошел стол, взялся за две ручки по его краям и покатил его к двери. Колесики натужно заскрипели.

— Куда… куда вы меня тащите?

— Вы скоро узнаете, мистер Карран, — ответил Птицелов. — Мы отправимся туда, куда нельзя попасть, имея дурные намерения. Вы — единственный здесь, кто не имеет таких намерений, и поможете мне открыть дверь…

Толкая перед собой стол, он покинул пыточную и покатил его через подземелье к лифту.

Добравшись до него, Птицелов дернул рычаг под лежаком. В тот же миг заработали шестерни и пружины, и стол медленно поднялся в вертикальное положение. Карран захрипел, но ремни крепко его удерживали.

Закатив стол в кабинку, Птицелов запустил лифт.

Вскоре мучитель и его пленник оказались на первом этаже маяка. Здесь горел свет и было шумно. Шли последние приготовления перед отправкой. К входной двери маяка гармошечной пуповиной приросло то, что невежды презрительно называли штормовым трамваем. По соединительному проходу сновали люди Александра Уолшша, занося в салон ящики с химрастопкой и оружие… много оружия.

Гораций Горр и Корнелиус Фергин заключили сделку с одним из наследников старого господина Уолшша. Александр был готов пойти на что угодно, чтобы обставить своего брата Герхарта в борьбе за отцовское наследство. И Птицелов с Портным предоставили ему такую возможность. Когда Герхарт Уолшш лишится своего пленника, все его планы пойдут прахом… и это лишь малая доля того, что этот мерзавец заслуживал за то, что держал Круа Гелленкопфа в заточении.

Птицелов вернул стол в изначальное положение и покатил его по проходу. Показавшийся из бурехода Гораций Горр поспешил к нему на помощь, и вдвоем они затащили стол в салон.

Оставив его в простенке между забранными глухими створками иллюминаторами, компаньоны уселись в глубокие кожаные кресла.

Опустив к себе медный рожок на длинной тонкой трубке, Гораций Горр сообщил в него:

— Капитан, мы готовы выдвигаться!

Из вещателя раздался трескучий голос капитана:

— Понял вас, сэр. — После чего прозвучала команда: — Внимание, экипаж бурехода! Всем подняться на борт! Мы отчаливаем! Готовность две минуты!

Люди Александра Уолшша поспешили занять пустующие кресла. Шесть членов экипажа пристегнулись ремнями и прильнули к окулярам перископов в носовой и кормовой частях бурехода. Дюжина стрелков заняли места вдоль бортов — они также закрепили себя ремнями.

— Задраить люки! Опустить переборку!

С режущим уши лязгом металлическая дверь закрылась.

— Отцепка по команде! Три! Два! Отцепляемся!

Гармошка прохода сложилась и приросла к борту с наружной стороны.

— Поднять якоря! Поднять буреход на ноги! Носовая пара! На три единицы!

Загремели цепи, и махина вздрогнула. Мигнул свет, а затем буреход качнулся, нос его медленно приподнялся.

— Бортовая пара! Три единицы!

Ноги в средней части бурехода пришли в движение, и он слегка выровнялся.

— Кормовые! Три единицы!

Когда выдвинулась и задняя пара ног, буреход полностью встал в горизонтальное положение.

— Тихий ход! Курс на Гротвей! — приказал капитан, и махина, кренясь из стороны в сторону, двинулась сквозь бурю.

Гораций глянул на своего друга.

— Ты готов, Корнелиус?

— Я готов. Скоро… уже скоро мы добудем Черное Сердце и зажжем маяк.

— И тогда этот город изменится навсегда, — закончил Гораций.

— Сколько нам нужно, чтобы добраться до Фогельтромм?

— Капитан сказал, что, по его расчетам, около двух часов.

— Разбуди меня, как преодолеем границу Гротвей.

Корнелиус Фергин, Птицелов, опустил голову и закрыл глаза, словно заснул. Но на самом деле он думал.

Думал о женщине-не-птице, о странном докторе и еще, хоть и запрещал себе это, думал о мальчишке с взлохмаченными синими волосами.

А буреход тем временем, сотрясаясь под ударами непогоды и переставляя свои шесть громадных механических ног, медленно пробирался через бурю, с каждым шагом приближая этот город к роковому событию, которое, как верно заметил Гораций, навсегда его изменит. Маяк будет зажжен. И тогда они увидят… все увидят…

Оставалось около двух часов…

Изящный воздушный экипаж летел над городом. Винты с жужжанием вращались, снег, словно боясь прикоснуться к бортам цвета полированной кости, облетал его, и экипаж несся будто в невидимом стакане.

В иллюминатор, лениво придерживая рукой полосатую шторку, глядел джентльмен, с виду, лет сорока — бледный, с точеными, даже островатыми чертами лица и вздыбленными иссиня-черными волосами, собранными в прическу, похожую на луковицу. На джентльмене был дорогой костюм под цвет волос: самым примечательным в этом костюме было нечто, вроде сюртука, но длинного, настолько, что его полы стелились до самого ковра, который лежал перед удобным кожаным сиденьем.

Глядя в иллюминатор, джентльмен, курил трубку в виде резной и носатой не-птичьей головы, выдыхая облачка полосатого черно-белого дыма. И его ничуть не смущало, что город был сплошь погребен под бурей — о, пассажир воздушного экипажа прекрасно видел все сквозь нее, правда ему для этого приходилось использовать костяной с золотыми ободками театральный бинокль, судя по виду, из того же комплекта, что и трубка.

— Давненько! — усмехнулся джентльмен. — Давненько я здесь не был. Сколько там лет прошло, Грабовски?!

Хмурый тип в круглых очках и клетчатом котелке, сидевший за рычагами и управлявший экипажем, пробурчал:

— Да кто ж считает, сэр?

— И верно! Время… его так переоценивают! Но ты не спросишь меня, к чему я заговорил о годах, Грабовски?

— К чему вы заговорили о годах, сэр? — со вздохом проговорил Грабовски.

— О, рад, что ты спросил! Я к тому, что давненько здесь не был.

— Вы же с этого и начали, сэр, — напомнил Грабовски.

— Ну да. Мне просто любопытно, понимаешь?

Грабовски вздрогнул, неловко дернул рычаг, и экипаж тряхнуло.

— Любопытно, сэр? Вам дурно? Рыба, которую мы заказывали в Габене вчера, была несвежей?

— Несвежей там была лишь дама, которая имела счастье сопровождать нашу персону. Но я не о том. Мне любопытно, что там с моим домом.

— Понимаю, сэр.

Джентльмен хмыкнул.

— С чего бы тебе понимать, Грабовски?

Человек за рычагами пожал плечами.

— Ну, я ведь помню Бастиана. И его характер. Он запросто мог превратить дом, который вы построили, в захолустную гостиницу.

Джентльмен с трубкой согласно закивал.

— О, Бастиан… Мой дорогой Бастиан Трогмортон. До меня дошли слухи, что он придумал себе какое-то другое имя. Представляешь? Очевидно, это глупое и очень нелепое имя… И это взамен самому лучшему в мире имени, которое я придумал для него лично! Ты знаешь, это разбивает мне сердце, Грабовски.

— Какое из них, сэр?

— То, в котором теплится моя любовь к племяннику.

— А. То сердце…

Джентльмен выдохнул очередную порцию дыма и вновь поднес к глазами бинокль.

— Эх, Грабовски… кажется, за все те века, что я прожил, в этом мире ничего не осталось прежним.

— Дайте угадаю, сэр, сейчас вы скажете: «кроме».

— Кроме черной неблагодарности племянников по отношению к любящим дядюшкам. — Джентльмен с трубкой убрал бинокль и повернул голову, глядя в зеркало над приборной панелью, которое висело над головой сидящего спереди, за рычагами, собеседника. — Улица Трум, Грабовски. Мы почти долетели. Я очень надеюсь, что Бастиан не делал перестановку и не менял обои. Не люблю перемены.

Грабовски глянул в зеркало и тут же зажмурился от ужаса. На него смотрел монстр с длинным горбатым носом и черными, без зрачков, глазами, но самое жуткое заключалось в том, что глаз этих было восемь. Тонкая прорезь рта исказилась в улыбке.

— Я дома, Грабовски. Коппелиус Трогмортон вернулся домой.