Повелитель крыс

XXIII

Григорий поднялся на ноги. Они с Франтишеком остались один на один.

Франтишек изменился. Он больше не казался одной из многих оболочек, одной из многих частиц.

— Это все ты, да? — спросил он гневно, глядя куда-то за спину Григория. — Измена, так?

— О да, мой достославный и могущественный повелитель, — послышался голос грифона. — Еще какая измена…

Не стоило бы Григорию сейчас отворачиваться от Михася хоть и на миг, но он не удержался.

Фроствинг сидел на карнизе. Черные пропасти его глаз излучали желтый свет. Вечная ухмылка еще никогда не была столь широка.

— Ты не можешь предать меня. Это… это немыслимо!

Грифон раскинул крылья.

— Ты дал мне приказ. Вероятно, я его не совсем верно понял, но я все сделал так, как уразумел. Я долго и рачительно трудился на благо сохранения жизни моего повелителя.

— Я твой повелитель!

Фроствинг указал на Григория:

— Он — более мой повелитель, нежели ты, ибо у него есть и тело, и душа.

— Тебя подводит логика, неверный раб! Я также твой повелитель! И как же ты тогда объяснишь ход своих мыслей?

Крылатый демон склонил голову набок и отозвался:

— Полагаю, сейчас не самое лучшее время для философских диспутов. Наш спор лучше всего разрешить в поединке.

— Ты… ты ошибка творения, Фроствинг. И когда с этим будет покончено, я уничтожу тебя… медленно уничтожу.

Грифон, насколько это было возможно для каменной статуи, нахмурился. Глядя на Михася-Франтишека, он проговорил ледяным голосом:

— Я никогда не просил тебя о том, чтобы ты создавал меня, о повелитель, которому нечем повелевать! Я не просил, чтобы ты дарил мне жизнь только ради того, чтобы затем я собирал тебя по кусочкам, будто идиотскую головоломку! Лучше бы мне вовсе не родиться на свет!

— И потому ты сам сотворил это ничтожество? — вопросил Михась и указал на Григория. Петер Франтишек злорадно ухмыльнулся.

— Я спас моего господина, — хлопнув крыльями, ответствовал грифон. — Он — это ты, Михась. Он больше Михась, нежели… ты. Он прекрасно сохранен для этого дня — дня, которому суждено было настать. Я позаботился о том, чтобы он был подготовлен к восприятию славы, которая тебе не принадлежит.

Сохранен? Но… как же столетия страданий? Ради чего? Похоже, только ради того, чтобы по прошествии этого срока Фроствинг сумел наконец отомстить тому, кто создал его.

— Он? Это ничтожество? — Михась расхохотался. Странно, но Григорий почувствовал, что хохочет сейчас только один Франтишек, но никак не прочие частицы Михася. Казалось, будто Франтишек стал единственным носителем духа злого колдуна… но ведь это было невероятно — согласно тем самым познаниям, что Фроствинг передал Николау от Франтишека. — Он? Да он безмозглая марионетка, он глупец. Пойми это, заблудший мой раб! Ты ведь помнишь историю про глупцов и тех, кто следует за глупцами? Кому же лучше знать эту историю, как не тебе?

Грифон вдруг стал серьезен и суров.

— Ничтожество — это ты, Михась. Тебе пришел…

Франтишек залопотал что-то совершенно нечленораздельное, но слова при этом произносил уверенно и при этом не спускал глаз с грифона.

Фроствинг гневно взревел и принялся скрести сначала грудь, потом — крылья и макушку, словно хотел содрать со своей кожи нечто непотребное. На пол посыпались осколки камня, но, похоже, Фроствинг оставался пока целым и невредимым.

— Так вот… насчет глупца, что следует за глупцами… — проговорил древний колдун, глядя на Григория глазами Франтишека. — Есть только один Михась, друг мой, и это Я!

Вспышка жара немыслимой силы швырнула Григория на пол. То ли поступлений силы больше ждать не приходилось, то ли Михась придумал, как преградить ей дорогу. В любом случае следовало задуматься о том, хватит ли сил противостоять Михасю. Что-то изменилось, и это что-то объяснялось частицами, что являлись носителями духа древнего злого колдуна.

И тут Григорий понял, почему Михась разговаривал с Фроствингом, вместо того чтобы сразу исполнить обещанную угрозу. Никаких частиц больше не осталось. Михась собрал их все в одно тело… но ведь так не должно было произойти! Ни одна из оболочек не могла вместить его жизненную силу — даже Петер Франтишек. Михась собирался для этого воспользоваться одним из своих прямых потомков — вышло так, что этим потомком оказалась Тереза.

Опять этот нерушимый закон подобия… Вселению духа Михася в Терезу Григорий сумел помешать, но лишь за счет того, чтобы этот дух в итоге вселился в него!

Он смотрел на зловещую фигуру Франтишека. Сконцентрированная энергия должна была, по идее, спалить его, как спалила других носителей духа Михася, только теперь это должно было произойти не за долгие годы, а за считанные секунды. Франтишек должен был превратиться в горстку пепла, но он все еще стоял, цел и невредим.

— Маг не должен доверять никому, Григорий Николау, даже самым своим верным слугам. Тайное оружие — вот что спасает в решающий момент.

Пронзающий до костей холод объял Григория. Он опустился на колени. Вспомнил, как его обдало жаром во время предыдущей атаки врага, призвал этот жар на помощь. Жар сразился с холодом.

— Да. Ты более я, нежели нам обоим хотелось бы в том признаться. Было бы намного лучше, если бы ты увидел свою истинную судьбу и соединился со мной. Стань частью меня, Григорий Николау. Смирись с этим. Стань хотя бы частицей того могущества, что зовется Михасем! Отрекись — и я сделаю так, что от тебя не останется и следа. Ты просто перестанешь существовать. — Михась-Франтишек указал на себя. — Ты же видишь: для меня нет ничего невозможного. Так отдай же мне то, что я неминуемо получу. — Михась протянул руку, словно хотел предложить Григорию помощь, а не гибель. — Я сделаю это быстро, поверь мне.

Григорий снова встал на ноги. Он не спускал взгляда со зловещей фигуры Франтишека. Он принял решение — быть может, последнее в своей жизни. Он протянул руку… он был готов подать ее своему врагу.

Только шелестение крыльев предупредило Григория о приближении Фроствинга. В следующий миг крылатый кошмар уже парил над ними. Парение грифона было каким-то дерганым, лихорадочным. Видимо, наказание повелителя все-таки сказалось на нем. И все же он оказался между двумя магами, не дал им прикоснуться друг к другу и попытался ударить Михася.

Но его удар не достиг цели. Его когтистые лапы никак не могли прикоснуться к Франтишеку. Сначала Григорию показалось, что на пути грифона — непроницаемая препона, но потом он понял: дело в самом Фроствинге. Он не мог прикоснуться к Михасю и то и дело отдергивал лапы. Он не мог заставить себя причинить вред своему господину. Все еще действовало заклятие, наложенное на него его создателем. Грифон мог предать его, но навредить ему физически не мог, несмотря даже на то что тело Франтишека вовсе не принадлежало Михасю.

Михасю же вовсе не приходилось сражаться с табу такого сорта. Он развернулся к своему неверному рабу, полыхнул с ног до головы при выбросе магической энергии и отшвырнул грифона прочь. Тот, объятый синеватым пламенем, закувыркался и отлетел. Но стоило Михасю нанести этот удар, как он изменился. Куда девались гордыня и самоуверенность, которыми он так лучился всего лишь несколько мгновений назад? Михась по-прежнему сохранял внешность Петера Франтишека, но щеки его впали, руки и голова покрылись струпьями, похожими на рубцы от ожогов, и еще… он начал как бы таять по краям, словно был изначально бестелесен.

Он врал, беззастенчиво врал. Он не мог долго прятать всю свою магическую энергию в жалкой оболочке Петера Франтишека.

Открытие укрепило решимость Григория. Михась устремил свой гнев к грифону, а Николау шагнул вперед и схватил своего соперника за руки.

— Что за…

Только это и был в силах произнести древний злой колдун. Он выпучил глаза и в упор уставился на Григория. Сначала взгляд его лучился победой, но потом он понял, что происходит, и в глазах его вспыхнул страх.

«Я — Михась, — упрямо думал Григорий. — Я — его самый истинный наследник. Подобное тянется к подобному. Я — это тело, из которого родились все прочие, и в это тело они призваны вернуться, если нам когда-либо суждено стать единым целым. Единым целым».

Вновь он услышал голоса. Но теперь их было гораздо меньше, чем прежде. Он уже впитал частицы себя, пребывавшие за пределами цитадели, не убивая неповинных людей. Оставалось впитать те частицы, что находились внутри башни — те, чьи жизни без сожаления отобрала его тень. Но и они заслужили право участвовать в соединении, в воссоздании доселе разъединенной сути.

— Отпусти… отпусти… мои руки! — рявкнул Михась. Его самоуверенность исчезла без следа. Петер Франтишек превратился в скелет, обтянутый кожей. По всему его телу распространились жуткие старческие пятна. Только глаза остались прежними — горящими, полными злости.

— Твой грандиозный план почти… исполнен… мой восхитительный повелитель! — проревел издалека Фроствинг. Григорий не видел его, но почему-то чувствовал: грифон снова взлетел на карниз. Одно крыло у него обвисло, но в остальном он остался невредим. А ухмылка — шире не бывает!

Теперь Николау видел все глазами Михася. Связь между ними теперь была так прочна, как между ним и Терезой.

Тереза! Стоило Григорию вспомнить о ней, как он тут же понял, что ухитрился совершить ошибку. Ему нельзя было, ни в коем случае нельзя было вспоминать о ней! Если он был так прочно связан с Михасем, значит, тот мог беспрепятственно прочесть его мысль…

— Ко мне, дочь моя! — Михась взметнул правую руку, сейчас больше похожую на почерневшую клешню.

Григорий краем глаза увидел вспышку. Тереза пыталась сопротивляться, но проигрывала в этой схватке.

— Тереза! Нет! — вырвалось у Григория. Его спутница не в силах была противиться Михасю даже теперь, когда его воля была настолько ослаблена. Но отпусти он этого мерзавца хоть на миг — он снова вернет себе утраченное. Михась был слишком хитер, чтобы давать ему второй шанс.

Фроствинг! Пора было убедиться, правду ли говорил грифон.

— Фроствинг! Сделай же хоть что-нибудь! Я твой повелитель! Ты должен спасти ее!

— Ну наконец-то! — довольно возопил крылатый ужас и хрипло захихикал. — Додумался все-таки! Слушаюсь, как говорится, и повинуюсь, мой господин!

Он, оказывается, только ждал приказа! И все! Как ни был сейчас Григорий занят поединком с Франтишеком, он не мог не восхититься непредсказуемостью характера грифона. Проживи Григорий хоть тысячу лет, он бы его, наверное, так и не понял до конца.

Ну да. Тысячу. Это при том условии, что ему удалось бы пережить ближайшие несколько минут.

Бело-серый вихрь метнулся к Терезе, загородил ей дорогу к Михасю. Фроствинг обнял женщину крыльями, и она скрылась от глаз соперников.

Тело Петера Франтишека обратилось в нечто подобное существу, восставшему из могилы, однако каким-то образом воля Михася заставляла его двигаться.

— Отойди от нее, никчемный ублюдок! Отойди, я приказываю тебе!

Фроствинг обернулся, осклабился… и повиновался.

Терезы не было.

Грифон хохотал от души над злостью карикатурной фигуры. Он раскинул крылья во всю ширь и устремил на своего создателя гневный взор.

— Я больше не желаю повиноваться тебе, жалкий, ничтожный Михась! Ты теперь просто тень! Мой истинный повелитель — он! И его последний приказ — тому подтверждение. Я исполнил его беспрекословно, с превеликой радостью!

— Ах так? Тогда впредь ты будешь питаться только своими воспоминаниями!

Ярость возобладала над здравым смыслом. Михась отвел взгляд от Григория и направил на грифона указующий перст — вернее, не на самого Фроствинга, а в его сторону.

Перед мысленным взором Николау предстала арка ворот. Она мелькнула на миг — и исчезла, но именно в этот миг по ней ударила молния, сверкнувшая среди ясного неба.

По земле и тротуару рассыпались обломки камней.

Фроствинг взревел от боли и начал распадаться на части. Казалось, будто бы срок его существования подошел к концу, камень, из которого он был сложен, износился. Осколки падали на пол, там постепенно вырастала горка щебня из серого камня и белой кости.

К изумлению обоих свидетелей, рев вдруг сменился смехом. Знакомым, издевательским смехом. Грифон раскинул крылья — одно из них отвалилось и осколками осыпалось на пол. А Фроствингу, похоже, было безразлично.

Еще держалась на его каменной физиономии такая знакомая Григорию ухмылка, но теперь он насмехался не над ним, а над древним злым колдуном.

— Всему конец! — хохотал грифон. — Но я увижу тебя в аду, Михась… и притом очень скоро!

Все, что осталось от Фроствинга, распалось на куски. Грифона не стало. Пыль застлала глаза и Григорию, и Михасю.

В это же время Михась сгорбился. Силы покидали его. Он затратил слишком много энергии на то, чтобы уничтожить своего бывшего раба. Жалкая оболочка — тело Петера Франтишека — не выдержала такого испытания.

Рука, которую сжимал Николау, выскользнула из его пальцев, не более весомая, чем воздух. Пустая оболочка опустилась на пол, но даже не издала звука падения. Она просто просочилась сквозь камень, истаяла, не оставив и следа, как до нее — другие оболочки. Это произошло настолько быстро и неожиданно, что Григорий еще долго не мог оторвать взгляда от того места, где только что стоял Петер Франтишек.

Между тем битва еще не была окончена.

Теперь он перестал быть единственным обитателем собственного сознания. Стоило ему отойти от только что виденного жуткого зрелища, как он ощутил, что в сознании у него поселился некто, кто не желал смириться с неизбежным, хотя от других своих частиц ожидал именно смирения.

Я Михась! — слышался Григорию визгливый капризный голос. — Я господин! Я бог!

Этот голос пронзал все мысли Григория, но между тем звучал он слабо, жалостливо, ничтожно, и заставить его умолкнуть не составило труда.

Нет, — ответил этому голосу Григорий. — Михась — это я. Но я также Григорий Николау… и с этого мгновения я буду им, и только им. Михась мертв.

Нет!.. — донесся издали утихающий голос, но Григорию уже не было дела до него. Одна из частиц соединилась с целым — только и всего. Его тело обладало могущественным разумом — этот разум был взращен и воспитан вопреки… или нет, благодаря стараниям одного несчастного создания, которое никого не просило о том, чтобы его создавали. Это была личность, направляющая сила, которая была прекрасно знакома этому телу.

А Михась… Михась теперь стал всего-навсего неприятным давним воспоминанием, о котором вскоре можно было бы забыть.

На его плечо легла рука. Он вздрогнул и услышал женский голос, шепотом окликнувший его:

— Григорий?

И он с превеликим облегчением и радостью ответил:

— Да, это я.