Повелитель крыс

XX

Григорий поспешно вышел из вагона. Шум толпы, сновавшей по вокзалу, сливался с назойливыми звуками современной музыки, лившейся из множества динамиков. Николау попробовал сделать так, чтобы музыка умолкла, но это у него не получилось. Тогда смуглокожий маг подумал, не устроить ли короткое замыкание в электрических цепях, включавших динамики…

Но вовремя себя одернул. Музыка… Он печально усмехнулся, поняв, насколько изнурен, если не додумался до этого раньше. Ведь он мог мысленно слушать какую угодно музыку, «заводить» ее у себя в голове — такую музыку, какая принесла бы ему успокоение, дабы он мог на ее фоне без помех размышлять о чем угодно.

Мелодия Ференца Листа мгновенно прогнала надоедливые звуки попсы. Григорий начал успокаиваться. Совсем избавиться от волнения и страхов он, конечно, не мог, но классическая музыка позволяла ему думать о чем угодно, невзирая ни на что. Он вдохнул поглубже и продолжил путь к ближайшему выходу.

Оказалось, что уже поздний вечер — почти ночь. Там, в страшном сне было разве что чуть-чуть темнее, чем сейчас в Чикаго. Означало это что-нибудь или нет — этого Григорий не знал, но, когда речь шла о Фроствинге, не следовало ничего сбрасывать со счетов. А если так, стало быть, время было на исходе. Добраться до дома побыстрее можно было единственным путем — телепортироваться туда, но сейчас это было Григорию не под силу. Он слишком устал.

«Ты не изменился, Фроствинг, ты все так же верен себе, — думал Николау. — И зачем тебе только понадобилось заставлять меня бегать по кругу? Только для того, чтобы лишний раз позабавиться? Почему ты не забрал меня вместе с ней?»

Почему грифон хотел, чтобы Григорий оказался в доме позже Терезы? Какая ему разница?

Разум Григория бился над поисками ответов на эти вопросы, но он уже направился к краю тротуара, чтобы поймать такси. Пусть путь на такси получится более долгим, но более быстрого транспортного средства Григорий сейчас себе позволить не мог. Оставалось только надеяться на то, что насчет заката в страшном сне он ошибся. А если нет, значит, он прибудет слишком поздно для того, чтобы спасти Терезу.

Этому нельзя было позволить случиться.

Но только Николау успел поднять руку, чтобы остановить машину, как вдруг заметил на противоположной стороне улицы кондитерский магазин. Свет в нем еще горел, но вроде бы магазин собирались закрывать. В этом районе магазины закрывались довольно рано.

Машина, которой «просигналил» Григорий, уже подъезжала к нему, но он покачал головой и дал водителю знак, что не поедет. Сунув руку в карман, Николау вытащил наличные, выигранные в лотерею. Их должно было хватить не только на покупку сладостей, но и на чаевые, которыми он хотел отблагодарить продавщицу за беспокойство… тем более что время поджимало, и сладости Григорию предстояло съесть прямо в магазине.

Собрав все силы, Григорий оказался на другой стороне улицы.

Пожилая негритянка в аккуратном, но несколько поношенном пальто открыла дверь и тут же повернулась к Григорию спиной. В руке она держала связку ключей.

— Прошу прощения… Извините, что беспокою вас так поздно, — обратился к ней Николау. — Но… мне совершенно необходимо кое-что купить.

— Закрыто уже. Завтра заходи, парень, — проворчала женщина, обернувшись и оглядев непрезентабельно выглядевшего незнакомца с ног до головы. Да, что и говорить, вид у Григория сейчас был такой, словно он пару суток отсыпался под скамейкой в парке.

Он вытащил из кармана деньги, одновременно осторожно прикоснувшись к сознанию продавщицы.

— Прошу вас. Мне очень важно сделать кое-какие покупки. Я готов заплатить вам за причиненное беспокойство…

А несколько минут спустя на тротуаре напротив ворот загадочного дома материализовался совсем другой Григорий Николау. Правда, подкрепился он такими продуктами, от которых большинству простых смертных сделалось бы дурно — настолько много в них было сахара.

Григорий не помнил, когда в последний раз он был настолько силен и готов к сражению, но при всем том сдержался и проходить сквозь ворота не стал. Одним из побочных действий его сахарной диеты являлось то, что после заправки калориями он становился крайне самонадеянным, а этого Григорию себе сейчас ни в коем случае нельзя было позволять. Как правило, он съедал порцию сладостей более или менее размеренно, а сегодня проглотил с такой скоростью, что у продавщицы глаза на лоб полезли.

Она, конечно, забудет об этом случае — в памяти у нее останется лишь поздний покупатель, который приобрел немыслимое количество шоколадок, чем сделал ей небывалую дневную выручку, да еще и чаевых отвалил, дабы расплатиться за то, что ей пришлось задержаться после закрытия магазина.

В ушах у Григория звучала восьмая симфония Антона Брукнера, а он разглядывал проклятый особняк. К этой симфонии отношение у Николау было особенное. В звучании ее было нечто героическое, отчего ему казалось, что он — бравый полководец, а следом за ним марширует огромное войско. Он мог бы «завести» в уме четвертую или седьмую симфонию, но это было бы не одно и то же. Григорий знал единственное: перед битвой с таким врагом восьмая симфония годилась как нельзя лучше.

Небо стало уже почти такого же цвета, как в его жутком сне. Медлить было нельзя. Пора было входить.

Как сделать это без того, чтобы не растревожить сидевшего на арке ворот стража — грифона, Григорий не представлял, но, если и была хоть малейшая возможность пробраться внутрь бесшумно, он хотел бы ею воспользоваться. Надежда была невелика, и все же… вдруг бы ему удалось застигнуть своих недругов врасплох.

А потом он устремил взгляд на ворота и обнаружил, что с того момента, когда он видел их в последний раз, кое что изменилось.

Фроствинг больше не восседал на вершине арки. Путь вроде бы был свободен.

Ловушка. Наверняка ловушка. Но выглядело все в точности так же, как прежде, — как для невооруженного взгляда, так и для магического. Да, ворота были защищены, но защита эта была не такова, чтобы Николау не смог ее преодолеть.

Он собрался с духом и шагнул к воротам.

Они оказались заперты. Вспомнив о том, как вошел в них в прошлый раз, Григорий и не подумал рваться сквозь них. Вместо этого он задержал взгляд на подножии лестницы, ведущей к парадному входу, и быстро телепортировался.

Затем он оглянулся на ворота. Тишина. Сигнализация не сработала. Если враги знали о его приближении — что ж, Григорий тут ничего не мог поделать. А если не знали, следовательно, он мог воспользоваться всеми преимуществами, которые сулило такое положение дел. Быть может, он добровольно входил в расставленную для него западню, но врагам придется понять: прежде чем они засадят его в клетку, он еще покажет им, что умеет кусаться.

Григорий покачал головой и прогнал самоуверенность. Это все от избытка сахара.

Он поднялся на верхнюю ступеньку, и двери распахнулись перед ним. Григорий заглянул внутрь, но не увидел ничего, кроме серой дымки. Ни звука, ни движений, ни искорки света. Точно так же, как там, на крыше вагона…

Приведя магическую силу в состояние полной боевой готовности, Григорий Николау переступил порог…

…И очутился в громадном зале, поражавшем воображение своими размерами. Такого никак не могло быть даже в таком большом доме. Размеры зала были таковы, что он мог бы находиться разве что в той каменной постройке… черном замке… или — в башне!

Выложенная из того же камня винтовая лестница уводила наверх, теряясь во мраке. Зал освещало несколько факелов, воткнутых в держатели выше головы Григория. У одной стены стоял стол, пол посередине был застелен невероятно огромным меховым ковром, и больше ничего в зале не было — ни мебели, ни украшений.

Правда, было еще единственное окно — вернее, узкая бойница на одного лучника, в левой стене. Григорий бесшумно подобрался к ней и выглянул наружу. Солнце стояло низко над горизонтом, но холмы и предгорья, окружавшие башню, он рассмотрел вполне четко для того, чтобы понять: это тот самый пейзаж, что предстал перед ним при просмотре наследственных воспоминаний Терезы.

Каким-то образом Григорий очутился в той самой башне, откуда создатель Фроствинга впервые закинул свою жуткую сеть, намереваясь вытянуть ею улов через несколько столетий.

Николау подошел к лестнице и начал медленно, осторожно подниматься. По всей вероятности, цель ждала его наверху, поскольку других выходов из зала не было. Тьма… Она была весьма в духе хозяина этой обители.

Первый виток Григорию дался довольно легко, но чем выше он поднимался, тем более настойчиво ему приходила в голову мысль: не была ли эта лестница неким средством обороны, не предназначалась ли она для того, чтобы хорошенько измотать противника перед боем? Он мог бы, конечно, телепортироваться наверх, но в таком жутком месте это было бы равносильно тому, чтобы приставить к виску пистолет и сыграть с самим собой в русскую рулетку.

Григорий взбирался все выше. Свет факелов на такую высоту не добирался, приходилось идти почти в полной темноте. Положение было столь же абсурдно, сколь и ненадежно. Один неверный шаг — и всему конец, но Григорий не мог сотворить для себя путеводный огонек: тогда его скорее бы заметили враги.

Он шел, ведя рукой по стене, но вот стена вдруг исчезла — по крайней мере Григорий не мог ее нащупать. Утратив опору, он чуть — было не упал. Одна нога скользнула к краю ступеньки.

Чтобы не свалиться вниз, Григорий лег на ступени и лежал, пока немного не унялось бешено бившееся сердце.

Теперь выбора не оставалось. Как ни высок был риск сотворения огонька, без него продолжать путь было еще рискованнее.

Встав на колени, Григорий поднял одну руку к глазам и сосредоточился. Крошечный светящийся шарик размером с тот, какими играют в «камешки», возник над его ладонью. Еще несколько секунд — и он увеличился до размеров яблока.

Григорий поднял светящийся шар повыше и огляделся по сторонам. То, что он увидел, его совсем не обрадовало. Впереди, насколько хватало света, тянулись стена и ступени. Какое-то безумие! Это строение было слишком велико. Оно не могло быть таким, и снаружи не было таким громадным даже в воспоминаниях Терезы. Если его внутренние размеры оказались столь грандиозны, значит, оно было создано гением могущественнейшего из чародеев.

Нечего и дивиться тому, что для того чтобы низвергнуть его, явилось целое войско… а теперь вот пришел Григорий, чтобы схватиться с ним один на один.

Еще ступеней десять — и Григорий расслышал шелестение крыльев. Первая мысль была: «Грифон!» — но звук был слишком быстрым, да и крыльев была не пара, а гораздо больше. А Николау и не подумал о том, что у хозяина башни было припасено немало всевозможных ужасов — созданий пусть более примитивных, чем крылатая живая статуя, но не менее опасных.

Хлопанье крыльев звучало все громче по мере того, как Григорий продолжал подъем, но никто на него не нападал. Григорий поднял огонек повыше, чтобы посмотреть, где же заканчивается лестница.

И тут его огонек мгновенно погас. Снова вокруг сгустился непроницаемый мрак, но, прежде чем Григорий успел как-то среагировать на это, тьма сменилась ярчайшим пламенем факелов. Смена оказалась такой резкой, что Григория ослепило, и он споткнулся.

А когда глаза его привыкли к свету, он оказался в большой комнате — не то мастерской, не то лаборатории, напоминавшей мрачные логова черных магов. Зрелище это настолько заворожило Григория, насколько и оттолкнуло. Как и зал внизу, обставлена комната была по-спартански. Несколько гобеленов, несколько столов, ряд составленных у стены книжных шкафов, полки которых были забиты свитками пергамента. Полной противоположностью скромности обстановки выглядел узорчатый пол. Посередине на нем были изображены какие-то знаки, но какие — с того места, где сейчас стоял Григорий, он разобрать не мог.

Он обернулся назад — лестница исчезла. Глухие стены, ни единой двери. Григорий принялся изучать знаки, начертанные в центре комнаты на полу. Вероятно, поняв их смысл, можно было каким-то образом продолжить путь.

То оказались не знаки, а слова, написанные на каком-то странном языке. Внимательно присмотревшись к ним, Григорий вдруг обнаружил, что может прочесть их вслух.

Это был тот самый язык, на котором он заклинал Фроствинга.

Надпись шла по кругу приблизительно шести футов в диаметре. Григорий перешагнул через буквы и встал в самом центре круга, чтобы было удобнее читать. Он поворачивался, читая слова, которые складывались в целые фразы. В итоге оказалось, что это даже не круг, а спираль из нескольких витков, и Григорию пришлось повернуться пять раз, пока он прочел надпись целиком. Смысла ее он не понял, но все равно у него создалось такое ощущение, словно он приблизился к раскрытию истины.

Но лишь тогда, когда он попытался переступить через спираль, он понял, что это не просто надпись.

Белый свет залил комнату. В буквальном смысле слова белый, поскольку все, кроме самого Григория, приобрело цвет залитого слепящим солнцем снега. И снова нужно было дать глазам привыкнуть к смене освещения. Григорий проморгался, утер слезы.

Он был здесь не один. Всего в нескольких футах от него стояла женщина, воздев руки к потолку, словно в молитве.

Тереза.

Он бросился к ней, с опозданием заметив, что спираль, оказывается, отпустила его. Окликать Терезу Григорий не стал, но это стоило ему немалого труда. Он бы обнял ее, прижал к себе, если бы не видел, что она никак не реагирует на его появление. Взгляд возлюбленной Григория был устремлен вверх. Она дышала, но только это и говорило о том, что она жива.

Григорий проследил за ее взглядом, чтобы понять, чем она так очарована.

В потолке зияло отверстие — круг диаметром в рост человека. Сквозь него лился сверкающий свет, но Григорий не сразу понял, что является его источником.

Луна.

Полная луна.

Григорий быстро прикинул на глаз и определил, что луна через минуту с небольшим окажется прямо над отверстием в потолке. Круглое окно было вырезано специально для этого.

И время подобрано точно, как в страшном сне.

Григорий все сильнее уверялся в том, что немыслимо яркий лунный свет как бы нарочно направлен на зачарованную женщину. Лунный диск двигался, заполняя собой круглое окно, а Тереза со все большим нетерпением ждала мгновения, когда он закроет его целиком. Она раскинула руки, готовясь обнять лунный свет, впустить его внутрь себя. Улыбка озарила ее лицо. Она стала похожей на богиню Луны, и вид ее и притягивал к себе взгляд, и пугал.

Григорий схватил ее за запястье, силой развернул к себе, постарался оттащить от лунного света, попытался заставить взглянуть на него.

— Тереза! Слушай мой голос! Иди ко мне! Нам нужно уйти отсюда…

Голос его сорвался. В комнате появился новый персонаж.

Это был мужчина — самый заурядный, за исключением того, что одет был так, как диктовала мода лет сорок назад. Полноватый, но крепкий, примерно ровесник Терезы. Он стоял, не шевелясь, вытянув руки по швам и смотрел куда-то вправо за спину Григория.

Мгновение, еще одно. Незнакомец сохранял неподвижность. Григорий не выдержал и оглянулся, чтобы взглянуть, на кого же тот смотрит. Взгляд мужчины был устремлен к глухой стене. Однако это нисколько не успокоило Николау. Он обернулся к незнакомцу и обнаружил, что к нему успела присоединиться женщина лет пятидесяти в еще более старинной одежде — такой, какую согласно воспоминаниям Григория носили в Париже в конце восемнадцатого века. Женщина, как и молодой человек, смотрела вправо, за спину Григория.

Да что тут такое творилось?

Григорий перестал разглядывать двоих вновь прибывших и, схватив Терезу за плечи, потряс. Нет, она упорно не просыпалась. Он попытался коснуться ее сознания, но на его пути встала непробиваемая стена.

Оглянувшись на застывшие в неподвижности фигуры, Григорий не без изумления обнаружил, что их уже шесть. Из четверых появившихся один был древним стариком, а другой — малышом лет пяти. Одеты они были сообразно моде разных веков. У одного из людей костюм только пару лет как вышел из моды, а на другом красовалось платье времен английской королевы Елизаветы I.

Первая из неожиданно появившихся в комнате фигур вдруг задвигалась. Движения у нее получались замедленные, затрудненные, а когда молодой человек наконец повернулся к Григорию, он снова замер и не мигая уставился на него.

Глаза у него были серо-голубые.

За то время, пока этот молодой человек поворачивался к Григорию, в комнате прибавилось гостей. Все они были разного возраста, мужчины и женщины, между собой их разделяли века. Вот уже двое развернулись к Григорию и не мигая, воззрились на него. И у них тоже были серо-голубые глаза.

— Григорий!

Радость переполнила сердце Григория при звуке этого голоса. Он оторвал взгляд от странной компании, к которой каждый миг кто-то прибавлялся. Глаза у Терезы покраснели, но она, похоже, начала кое-что соображать.

— Тереза! Приготовься! Мы немедленно уходим отсюда!

— Уходим? Мы разве должны уходить?

Николау не стал ей отвечать, понимая, что она еще не вполне адекватна. Постаравшись забыть обо всем прочем, Григорий поставил перед собой одну-единственную задачу — унести их обоих отсюда куда угодно, пока не произошло ничего еще более ужасного.

Но сосредоточиться ему помешал саркастичный смешок. Григорий тут же узнал его и проклял того чародея, который в безумии своем сотворил крылатый ужас, прозванный им Фроствингом.

Обернувшись к безмолвной компании, Григорий чуть было не попятился от изумления. Людей уже насчитывалось больше двух десятков, и все они не спускали серо-голубых глаз с него. Та часть сознания Григория Николау, что еще была способна мыслить аналитически, отметила, что люди выстроились клином. Радовало только то, что острие этого клина пока еще не заполнено.

Только он успел отметить это обстоятельство, как перед ним материализовался человек, которого как раз и не хватало для того, чтобы клин приобрел недостающее острие.

Широко открыв серо-голубые глаза, на Григория смотрел Петер Франтишек.

— Итак… — проговорил высокий худощавый старик. Одет он был в точности так же, как тогда, когда Григорий видел его в последний раз, вот только лицо у него стало жутко бледное. Можно даже сказать — мертвенно-бледное. Франтишек произнес слово, и тут же вся, дотоле безмолвствовавшая компания, как по команде, открыла рты, и хор произнес то же самое слово, и голоса у всех до единого звучали одинаково. То не был голос Франтишека, хотя манера была, несомненно, его. Но что-то было в этом голосе до боли знакомое.

— Итак… — повторил хор. Было похоже на странный, пугающий спектакль в театре марионеток, вот только кукловода и веревочек видно не было. — Вот так… сюрприз. А что я здесь делаю?

Григорий стоял, мысленно спрашивая себя о том же самом.

А что я здесь делаю?

Он… нет — они смотрели на него пытливо и настороженно, словно только он мог ответить на этот вопрос.

Что я здесь делаю. Я?

«То есть — я. То есть…»

Глядя в двадцать пар глаз такого же цвета, что и его глаза, Григорий испытывал ощущение, будто смотрит в какое-то жуткое кривое зеркало. Он понимал, кто смотрит на него всеми этими глазами.

На это был только один ответ: он и они — одно и то же. Он был ими, вернее, они были им.

Та сила, что стояла за его вековым проклятием, что обитала в доме, и неотступный зов, и вечно склабившийся грифон — все это был древний злой колдун.

И этим злым колдуном был сам Григорий Николау.