Повелитель крыс

XXII

— Да, вот как все просто, и для этого нам не понадобится даже полная луна. Подобное притягивается к подобному, а более подобных друг другу существ, чем ты и я, не существует, верно?

Сдержав желание напомнить Михасю, что его древняя сущность теперь разделена между великим множеством людей, Григорий отступил назад. Только присутствие Терезы напоминало ему сейчас о том, что другому человеку, кроме него самого, грозит опасность. И все же он смотрел в лицо своей судьбы. Либо его поглотят, выпьют, как прочих носителей духа Михася, либо вышвырнут — а это означает небытие. Смерть.

Страх был сильнее прочих чувств, владевших Григорием, но гнев и ненависть боролись со страхом за первенство. Чем дольше он смотрел на Михася, тем более ненавистно становилось ему все, что было связано с этим злобным колдуном. Если он был таким до захвата его врагами черной цитадели, то Григорий только радовался тому, что обстоятельства последующей жизни его так изменили. Его прошлое «я» пребывало внутри наглого, безжалостного создания, для которого все прочие люди были всего лишь орудиями. Даже его дети — и те служили для него только инструментами для осуществления его воли.

«Возненавидь себя прежнего и возгордись собой — таким, каким ты стал!» Теперь Григорию стал лучше понятен смысл этих слов Фроствинга, хотя он не мог понять, чем бы они могли ему помочь.

— Моя дочь, от которой меня отделяют века, также сыграет свою роль, ибо она также несет в себе мою кровь, хотя она по силе уступает твоей. — Михаси дружно почесали подбородки. — Да, она сыграет сразу несколько ролей. Во-первых, она проследит за переносом. Подобное к подобному… это я уже говорил. Затем… затем… пожалуй, когда я обрету единство духа и тела, я возьму ее себе. Будет забавно поглядеть, каких детишек она народит на свет в ближайшие несколько веков. В них будет столько моей крови, что они смогут принести немало пользы и позабавить меня.

Что бы сейчас ни сказал Григорий, никакими словами не смог бы он выразить все, что думал о мерзком колдуне и о том, что тот замыслил. Он расправил плечи в надежде, что его магический дар все же вернется к нему, но добился только того, что его попытки привлекли внимание Михася.

— Не пойму, что ты так сопротивляешься? Другие явились ко мне с радостью, некоторые даже сами умоляли принять их. — Все носители духа Михася широко улыбнулись. — Ведь я всегда готов оказать помощь всем, кто попал в беду. Я с радостью исполнил их желание, теперь им больше не одиноко, не страшно.

В попытке потянуть время Григорий спросил:

— Давно ли? С каких пор ты…

— С каких пор я вернулся в духе? Вскоре после того, как первый из тех, в ком жила моя частица, вошел в ворота, которые охраняет мой верный слуга Фроствинг. Но я был и пока остаюсь пленником этого дома. Я частица замершего времени, которое существует только для тех, кто входит в ворота. Эти ворота переносились с места на место стараниями моих детей. — Он указал на Терезу. — Мои дети вложили немало трудов ради того, чтобы этот день настал. И я не вправе разочаровать их.

«Даже несмотря на то, что они действовали невольно и даже против своей воли?»

Григорий с новой силой возмутился наглости своего второго «я». То зло, что являл собой Михась, лежало пятном и на его душе, несмотря на то, что их душераздирающая разлука произошла несколько столетий назад. «Все эти жизни загублены ради этого чудовища! Фроствинг — и тот благороднее его!»

— Из всех них только ты должен по-настоящему мечтать о возвращении, Григорий Николау. Забавное у тебя имя, но какое-то слишком простое. Ты — это я телом и душой, пусть душа так долго странствовала вдали от тела. Неужели ты не мечтаешь снова стать единым целым? Неужели не чувствуешь, сколь оправдано наше слияние? Неужели тебе не понятно, как это важно — чтобы это произошло?

Ужас состоял в том, что Григорий и понимал это, и чувствовал. Некая часть его все больше желала быть принятой в целое, познать полноту бытия, которой ему всегда так не хватало. Но что еще ужаснее — его желание было продиктовано не только тем, что они с Михасем были связаны, а и тем, что на протяжении нескольких столетий он страдал от одиночества и не мог жить, как другие люди.

— Пора, Фроствинг, — негромко произнес хор Михасей, по всей вероятности, приняв молчание Григория за знак согласия.

— Слушаюсь, мой господин.

Звук голоса грифона словно разрушил гипнотический транс, в который успел впасть Николау. Григорий не заметил, когда вернулся Фроствинг, но именно тон его голоса заставил Григория очнуться. В голосе Фроствинга звучало поражение.

Григорий обернулся. Грифон сидел в одном конце рисунка, покрывавшего пол. Напротив него стояла Тереза. Вместе с Григорием и компанией, являвшей собой коллективный разум Михася, они образовывали правильный многоугольник, центром которого была спираль из слов.

— Скоро ты познаешь радость соединения, дорогой брат. Я понимаю: твоя растерянность, твое смятение вызваны непониманием того, кем ты был и кем станешь вновь. Ты — Михась. Ты — могущество. Ты не просто маг, ты полновластный повелитель магии. Не было и никогда не будет никого, равного тебе… нам… мне.

Тереза подняла руки, вытянула их параллельно полу. Григорию показалось в первое мгновение, что она освободилась от гипнотического воздействия хозяина башни, но взгляд Терезы остался бессмысленным. Григорий ошибся.

Петер Франтишек шагнул вперед.

— Будь готов соединить нас троих, Фроствинг.

— Слушаюсь и повинуюсь, о великий и достославный Михась.

Опять, что ли, эти нотки разочарования и поражения? Чего же грифон до сих пор ждал от Григория?

В отчаянии Николау окликнул Терезу. К его изумлению, руки ее немного опустились, она моргнула и медленно повела глазами в его сторону.

— Милочка, — проговорил Михась вкрадчиво. Франтишек протянул руку к Терезе — словно поманил, и взгляд женщины снова стал застывшим, руки приподнялись. Франтишек и компания под его управлением выглядели так, что, несмотря на всю абсурдность ситуации, Григорий вдруг показался себе нашкодившим мальчишкой.

Фроствинг также шагнул вперед, вырастая на глазах. В конце концов он стал таким, каким являлся Григорию в видениях. Не дойдя шагов пяти до людей, грифон уселся на пол и устремил взор к потолку.

Мгновение — и Фроствинг, продолжая глядеть вверх, объявил:

— Все готовы, благороднейший из повелителей. Они слушают тебя и с нетерпением ждут, когда свершится соединение.

Григорий перевел взгляд с чудища на его творца. Михась смотрел на троицу — Терезу, Григория, грифона. Множеством голосов он произнес:

— Я стану един. Ничто не будет оставлено. Ни расстояние, ни время не помешают полному соединению.

Григорий Николау ощутил присутствие сознаний сотен людей, пожалуй, даже тысяч. Страшно было считать. Зов достигал любого, кто был клеймен Михасем — независимо от того, находились они внутри башни или жили-поживали, ни о чем не догадываясь, не ведая, какая их ожидает судьба. Михасю были нужны многие — ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы начать ритуал. Нет, он не оставит никого, в ком живет хоть крошечная частичка его духа. Он не из таких.

— А теперь мы соединимся.

Франтишек пошел к Григорию и Терезе, а безвольные носители духа Михася протянули к ним руки. Двое пленников направились к долговязому магу. Григорий Николау продолжал предпринимать совершенно бесполезные попытки освободиться. Фроствинг не шевелился, не опускал взгляд. Вот только… в тот миг, когда Михась протянул руку к Терезе, грифон как бы в рассеянной задумчивости провел по полу когтем, оставив борозду.

В это же мгновение Тереза споткнулась и налетела на Григория. Тот испугался, но, будучи не в силах пошевелиться, не смог поддержать ее.

Ее прикосновение стало подобно электрическому разряду. Григорий ощутил прилив магической силы. Просто поразительно — связь их была настолько сильной, что можно было сразу, без всяких преамбул, приступать к делу.

Глаза Терезы широко открылись, чары с каждым мигом спадали. Она в изумлении смотрела на Григория.

— Что тут…

Григорий понял, что обрел способность не повиноваться приказам Михася. Он схватил Терезу за руку и оттащил от Петера Франтишека, который снова потянулся к ней.

— Вернись на свое место, — приказал хор.

Тряхнув головой, Григорий объявил:

— Мы уходим.

Михась расхохотался тысячей голосов — и все звучали хрипловато, жестоко.

— Чувство юмора у тебя мое по крайней мере! А теперь немедленно вернитесь на свои места, оба, и мы покончим с этим.

Григорий не слушал его и тянул Терезу за собой. На лицах носителей духа древнего колдуна поначалу появилось недоверие, затем — недовольство. Все они как один протянули к мятежной парочке левые руки.

— Не делай глупостей. Ты вернешься, куда тебе положено вернуться. Ты вернешься ко мне.

Даже пребывая в контакте с Терезой, Григорий мог только сопротивляться зову своего противника. Он скрипел зубами от боли, пронзившей голову. Ему было еще труднее из-за того, что приходилось не только отбивать атаку Михася, но и защищать свою спутницу.

Франтишек наклонился, протянул руку, попытался дотянуться до Терезы. Как трудно было сосредоточиться, как немыслимо трудно!

— Ты — это я. Ты вернешься ко мне. У тебя нет иного выбора, мое драгоценное «я».

Михась произносил эти слова, и вдруг его составные части начали одна за другой исчезать. А потом появились вновь и встали, замкнув кольцо вокруг спирали и тех, кто находился внутри нее.

Сделай Григорий еще хоть шаг — он бы рискнул попасть в руки кого-то из частиц Михася. Останься он там, где стоял, — Петер Франтишек сам схватил бы их обоих. Фроствинг своей помощи не предлагал. Он бесстрастно наблюдал за происходящим.

— Ты вернешься ко мне, хочешь ты этого или нет.

Каменный пол под ногами Григория Николау вдруг заколебался. Его вместе с Терезой швырнуло вперед.

Михась в лице Петера Франтишека этого только и ждал.

Григорий попытался сделать так, чтобы они не упали чересчур близко к врагу, но атака Михася оказалась слишком неожиданной и хитрой, поэтому к помощи магической силы Григорий прибегнул тогда, когда было уже слишком поздно.

Франтишек схватил Терезу за руку и с силой, которая просто поразила Григория, чуть не оторвал от пола. Григорий не отпустил руки подруги, и его тоже швырнуло к Франтишеку. Тереза пыталась вырвать руку из цепких пальцев Франтишека, но тот отступал все дальше от Григория и тащил Терезу к себе, как пушинку.

Взгляды двоих магов встретились. Происходящее напоминало жутковатое соревнование по перетягиванию каната. Григорий боролся с Михасем, напрягая последние силы, а его соперник, похоже, был спокоен и как бы вообще не напрягался. У него даже хватило наглости бросить взгляд на застывшего в ожидании грифона и кивнуть ему.

— Можешь приступать, Фроствинг, — возвестил Михась-Франтишек.

— Слушаюсь и повинуюсь… мой повелитель.

Слишком поздно Григорий понял, что попал именно в ту точку, где его желал видеть Михась.

Голоса заполонили его разум. Нет, не просто голоса — то были чужие души, чужие личности. Они рвались внутрь Григория, и с каждым мигом их становилось все больше. Голоса гомонили, мешали думать и уж тем более не давали сосредоточиться. Между тем они обещали ему покой и целостность. Нечто похожее Григорию довелось уже испытать однажды, во время его поединка с Вильямом Абернати — только теперь чужие сознания шли к нему по доброй воле. Они знали, что это их дом, их законное место. Это было…

— Неправильно! — возопила вдруг в унисон толпа-Михась. Похоже, эти частицы не были вовлечены в процесс соединения. Похоже, они даже боялись этого. Этот страх принадлежал Михасю. — Неправильно! Перестань!

Поток мгновенно иссяк, но Григорий чувствовал, что неподалеку парят чужие души в ожидании приказа, который позволил бы им последовать за своими предшественницами. Он хотел, чтобы они последовали за ними, мечтал, чтобы они вновь стали частицами его, но не знал, как этого добиться.

— Кто ты такой? — вопросил сердитый хор, на фоне которого особо выделялся один голос. — Что ты натворил?

Мало-помалу Григорий обрел чувство реальности. Он заморгал и почувствовал, что продолжает поединок с Михасем-Франтишеком. Тереза отчаянно пыталась передать ему свою силу. Физиономия Франтишека выражала неприкрытую ярость, но это выражение мгновенно сменилось наглой самоуверенностью, которая так соответствовала характеру Михася Великого.

— Фроствинг! — Головы частиц Михася повернулись к грифону. Тот кланялся, шаркал лапами, царапал когтями пол, но почему-то не раболепствовал, как ему, по идее, следовало бы. Однако, похоже, замечал это только Григорий. Михась же пребывал в упоении собственным могуществом. — Изволь объясниться!

— Мой господин, мой благороднейший и великолепнейший повелитель, я ничего не в силах объяснить. Могу лишь предположить… Он — также и вы, и потому имеется некоторое сродство. Я пробудил частицы вас во всех, кто носит их в себе, и направил их сюда, но впечатление такое, словно они желают чего-то большего. Из-за того, что ваша дочь питает интерес к этому недостойному существу, она их притягивает не к вам, а к нему.

— Но это абсурдно! Она — кровь от крови моей!

Грифон пожал плечами и беспомощно развел передними лапам.

— Я лишь высказываю предположение, мой господин. Ритуал вы сами придумали, я могу только поспособствовать его исполнению.

— Конечно, мой драгоценный кусок камня! Но… — Все взгляды устремились к двоим пленникам. Невзирая на то, что силы у Григория теперь было намного больше, Михась ухитрился, говоря с грифоном, держать его в бездействии. Да еще и руку Терезы он удерживал, как бы и не напрягаясь. — Пожалуй, это может быть правдой…

Григорий Николау попытался вырвать руку Терезы из пальцев Михася-Франтишека. На этот раз ему удалось нанести удар по магу-сопернику, но Михась отразил этот удар и был готов продолжить свои рассуждения, но его отвлек Фроствинг.

— Да позволено мне будет выказать такую дерзость, мой повелитель… Дело, как мне кажется, в вас. В том, как вы были принуждены… начать жить снова.

— Как я был принужден… Да! — Франтишек выпустил руку Терезы и обернулся к тем, кто окружал его. — Да, конечно.

Не интересуясь ответом, не желая его слышать и видеть, Григорий увел Терезу в другую сторону, все пытаясь найти выход из круга. Выхода не было. Частицы Михася стояли несокрушимой стеной.

— Что же нам делать? — шепотом спросила Тереза, изо всех сил стараясь не выказывать страха.

— Я постараюсь перебросить нас обоих отсюда в другое место. Держись крепче.

Она крепче сжала его руку, но это ничего не дало. Как ни напрягался Григорий, ему недоставало ни воли, ни владения магической силой, чтобы побороть ту силу, что держала его здесь.

Времени для второй попытки не было — перед ними снова встал Михась-Франтишек. Серо-голубые глаза, некогда принадлежавшие связанному магу, смотрели холодно — так холодно, что Григория зазнобило.

— Я действовал неправильно. Я совершил ошибку. Я сосредоточил силу не в том направлении.

— Как прикажете, драгоценный повелитель. — Фроствинг тайком взглянул на парочку неудачливых беглецов. — Как прикажете…

— Я должен сосредоточиться и снять это сопротивление. Оболочка останется и наполнится моим могуществом! — Лица частиц Михася озарились сияющими улыбками. Франтишек шагнул к Григорию и Терезе. — Тебя следует уничтожить, Григорий Николау. Как только оболочка станет пуста, я смогу использовать ее по назначению. Это была моя ошибка. Я думал, что смогу вместить и тебя, как всех прочих, но твоя частица мне больше не нужна. Ты не мое тело, ты — инородное тело. Но все же ты как оболочка по-прежнему удовлетворяешь моим требованиям, так что тебе как личности попросту придется исчезнуть.

Григорий встретился взглядом с грифоном. Злорадная ухмылка Фроствинга стала шире. Он склонил голову и сказал:

— Он желает уничтожить твой дух, ту личность, что зовется Григорием Николау, чтобы без помех заполучить твое тело.

Григорий гадал, почему бы это так забавляло грифона, который до сих пор всем своим видом показывал, что ничто не порадовало бы его больше, чем абсолютное и бесповоротное фиаско его господина и повелителя.

— Фроствинг, женщина нам для этого не понадобится, — распорядился Михась, сделав в лице Петера Франтишека шаг вперед. Шагнули вперед и другие частицы Михася. Круг сомкнулся еще плотнее. — Нужны только ты и я, тень моего второго «я». Оба мои «я».

Григорий нанес удар. Удар был отражен. Франтишек только едва заметно покачнулся и продолжил неминуемое приближение.

Когтистая лапа легла на плечо Григория. Фроствинг, оказывается, переместился.

— Пора принять неизбежность, как данность, дорогуша Григорий! Позволь, я уведу дамочку. На нее тут другие планы имеются, так что тебе нет нужды удерживать ее. Ты должен понять, кто ты такой, и смириться с этим. Ты — это он, а он — это ты, но ты — тело, а тело, как тебе известно, — якорь жизни. Только вспомни о бедняге Петере.

— Забирай ее и убирайся, Фроствинг, — рявкнули сразу два десятков голосов. — Нет времени трепаться! Я желаю поскорее покончить с этим! Мне не терпится обрести жизнь и дыхание в моем собственном теле.

Тереза возмущенно вскрикнула, но Григорий не стал слушать ее. Он молча отпустил ее руку и даже не взглянул ей вслед, когда грифон взмыл в воздух и унес Терезу за пределы круга. Сейчас Николау гораздо больше интересовало, что за смысл крылся в намеке грифона, — а в том, что это был намек, он не сомневался. Он был настолько же Михасем, насколько Михась был им. Это он уже знал. В некотором смысле он был более Михасем, чем разрозненные частицы духа древнего мага. Он был не только телом, но и вместилищем частицы жизненной силы колдуна, как бы его ни изменили жизнь и время. Все это было понятно, но какое отношение все это имело к Петеру Франтишеку?

Словно в ответ на этот вопрос в сознание Григория хлынули воспоминания и познания… которые, как он догадался, принадлежали стоявшему напротив него гордецу.

Но откуда они взялись?

Подарок. Фроствинг не только одарил его собственными, прежде украденными воспоминаниями о том, каково было воскрешение и возвращение к жизни, но и памятью Петера Франтишека. Теми самыми воспоминаниями, до которых не смог добраться Михась.

Фроствинг, видимо, украл эти воспоминания до того, как его повелитель вздумал призвать к себе Григория в качестве одной из составных частиц.

Но что это давало Григорию? Какие из воспоминаний Франтишека были так уж важны? Их просмотр можно было совершить в мгновение ока, но только это мгновение у Григория и оставалось. А потом Михась заберет себе свое тело и втянет в него утраченные частицы, для чего ему потребуется…

От изумления Григорий чуть не вскрикнул. Оказывается, он теперь не только знал, что собой представляет призывание и поглощение разрозненных частиц Михася, — он мог сам совершить этот ритуал! Нужно было только побольше магической силы. Если бы только…

Но больше размышлять Григорию не удалось. Михась в образе Петера Франтишека резко подскочил к нему, выбросил руку ладонью вперед и коснулся груди Николау.

Мысли у Григория разлетелись, воздух словно бы иссяк у него в груди. Он попытался попятиться, но рука Франтишека прилипла к его груди, как приклеенная. Вдобавок ощущение было такое, словно в грудь его вонзилась тысяча игл, которые все глубже и глубже уходили в плоть. Как в тумане, бродила мысль: он бы смог отразить эту атаку, если бы пребывал в контакте с Терезой, если бы не отдал ее грифону. Почему-то он послушался Фроствинга, который столько раз обманывал его на протяжении столетий.

Но… ведь Григорий в прошлом пытался — вскоре после того, как обнаружил связь между ним и Терезой, — контактировать с ней на расстоянии. Он всегда ощущал ее присутствие, но никогда не прибегал к помощи ее дара таким способом. Может быть, Фроствинг намекал как раз на это? Если нет, то почему тогда такой неотвязной была эта мысль: он может войти в контакт с сознанием Терезы на расстоянии?

Перед глазами у Николау поплыло. Он видел Петера Франтишека. Тот радостно улыбался. Черты его лица расплывались. Григорий прищурился. В полной беспомощности он мысленно проклял грифона. Тогда, когда он впервые попытался наладить контакт с Терезой на расстоянии, у него не хватило сил на это. Неужели Фроствинг полагал, что теперь у него хватит на это сил?

Да, именно так он и полагал. Григорий осознал это, хотя в висках у него грохотало, а сердце было готово выскочить из груди. Григорий был сильнее. Быть может, точнее было бы сказать, что сейчас смуглокожий маг был более целен, чем во время первой попытки. Пребывая в трансе, Тереза столкнулась с Григорием и невольно передала ему часть фрагментов Михася, те его кусочки, которые так долго не принадлежали ему. Это произошло, без сомнения, случайно, но в итоге Григорий так много приобрел.

«Нет, то была не случайность, верно? Фроствинг знал, что она споткнется! Наверняка знал! Его слова, его действия, теперь все они обрели смысл…»

Григорию все труднее становилось оставаться в сознании. Он решил предпринять еще одну попытку установить контакт с Терезой. Это было единственное, на что он еще мог решиться. Он попытается. Если он прав, у него еще оставался шанс. А если нет…

Собрав в комок всю, какая у него только осталась, волю, Григорий попробовал установить связь с сознанием Терезы.

Сила хлынула в него столь бурным потоком, что он вздрогнул и ахнул от изумления. Ахнул и Михась.

«Я знаю, как это делается, — напомнил себе Григорий, глядя на ошарашенного Петера Франтишека. — Я знаю, как это делается, но сумею ли я сделать это?»

А какой выбор? Либо гибель Михася, который и так уже бездарно прожил одну жизнь… либо гибель его самого.

Подобное — к подобному. Вот как это делалось. Вот как Франтишек выпивал души своих жертв. Вот как выпивал души своих жертв Абернати. Какими бы орудиями они для этого ни пользовались, все зависело от единственного: оба они несли внутри себя частицу Михася. Только их несокрушимая воля была залогом того, что они собирали дань с ни о чем не подозревающих, невинных жертв. Мэтью Эмрих, множество ему подобных стали частицами Михася, но, если закон подобия был универсален, Григорий по этой части имел явное преимущество. Он был Михасем гораздо более, нежели Петер Франтишек… Если кто и мог собрать воедино разрозненные частицы, воплотить их в неделимое целое, то это был он.

Давление на его грудную клетку усилилось, но Григорий не обратил на это внимания. Он знал, что должен сделать, но ему не хватало одной малости. У этой малости было имя.

И он прошептал это имя:

— Фроствинг!

В сознании у Григория послышалось такое знакомое хихиканье — на сей раз победное. Фроствингу, которого Михась сотворил в качестве неотъемлемой частицы ритуала, нужно было только дать знать, когда начинать.

Григорий почувствовал, как велика, как необъятна радость грифона.

И снова послышалось множество голосов. Сколько же потомков врагов Михася появилось на свет за эти несколько столетий? Сколькие, не ведая о том, носили в себе его «наследство»?

Они заполняли разум Григория слишком быстро. Если он не сможет управлять этим потоком, все эти люди умрут, их жизненная сила оборвется. Осторожнее. Нужно было действовать осторожнее, бережнее. Михась, Франтишек, Абернати — их совсем не заботило, останутся ли их жертвы в живых. Этим вампирам это было совершенно безразлично.

Тысяча мыслей промелькнула в одно мгновение, и Григорий все понял. К несчастью, который соображал чуть медленнее, все же успел осознать, что происходит.

Франтишек оторвал руку от груди Григория, как только утратил первые несколько частиц. Он почувствовал это, почувствовал и то, что происходило с Григорием.

Со всех сторон к Николау потянулись руки. Лица… старые и молодые, мужские и женские… их глаза… они смотрели на него так, словно он желал их смерти. На миг решимость покинула Григория. А потом он вспомнил, как существо по имени Михась передавало свое наследство и насколько эти оболочки чувствительнее к зову, чем их раскиданные по свету собратья. Что еще более важно, впитать их жизненную силу он имел право без всяких угрызений совести: все эти люди уже давно были мертвы.

Положившись на знания, полученные от Франтишека и Абернати, Григорий мысленно коснулся сознания одной из частиц.

Женщина в платье времен Французской революции исчезла. Исчезла без следа. В первое мгновение Григорий решил, что обманулся, но тут же почувствовал приток сил. Она столько времени просуществовала в роли оболочки, что давно обратилась в тень.

Михась продолжал обрушивать на Григория атаку за атакой, но тот сумел впитать еще три частицы. Исчезли и их призраки.

Столько смертей… и все ради того, чтобы обрел жизнь тот, кто был ее настолько недостоин! Григорию было нестерпимо стыдно. Грехи Михася он ощущал как свои собственные. Он чуть было не отступил, не отказался от задуманного, но сдержался, вспомнив, каков выбор. Сдайся он — и победа окажется в руках злого колдуна.

И вдруг все оставшиеся в кругу частицы Михася отступили и исчезли. Видимо, Михась решил, что хватит разбрасываться носителями его духа ради того, чтобы только ослаблять его могущество.