Постигая прошлое (СИ)

Глава 21

— Ну ни хрена себе! — не смог сдержать удивления, когда увидел, описываемый ранее бородокосым, город.

Красное торжище показалось неожиданно. Оно открылось во всей своей красе, целиком и сразу, стоило лишь, в очередной раз, завернуть за один из выдающихся в реку мысков.

В подобных местах и так узкая, сложенная напополам из песка и гальки, зажатая с одной стороны нависающей сверху стеной обрыва, с другой накатывающими под самые пятки, волнами, ниточка прибрежной полосы, исчезала совсем. Из-за этого и так подмоченные по голень прибоем ноги приходилось мочить выше колена, а то и по самый пояс. Так что обещанного крестным обсыхания на ходу не случилось.

Вообще весь путь по этой самой прибрежнополосной ниточке оказался совсем нелегким. Предшествующее ему путешествие на лодке, казавшейся дотоле неудобной и тесноватой, вспоминалось теперь с теплой грустью. Мало того, что больше половины всего времени шагали по щиколотку в воде, так ещё и, то и дело попадающиеся препятствия, в виде обвалившихся куч породы и камней приходилось преодолевать, перескакивая с валуна на валун, словно горные козлы.

Удивительно, как в подобных условиях удалось записать слова знахарки, процитированные Демьяном — её верным охранником и, по совместительству, возлюбленным. Хорошо, что не стал откладывать это дело в долгий ящик и успел перенести предсказания на бумагу в самом начале, когда дорога ещё не успела превратиться в полосу препятствий. Там уже было не до записей. Единственное, о чём думал, карабкаясь по обваливающейся из-под ног породе или преодолевая очередную, излишне затянувшуюся водную яму, это то, что когда — нибудь эта ужасная дорога всё — таки кончится.

— Это и есть Красное торжище? — решил на всякий случай уточнить и так очевидную вещь.

С места, на котором остановились, выбравшись, наконец из недружелюбных объятий прибрежной тропы, хорошо просматривалась местность на добрый десяток с лишним километров впереди. Злополучная тропа заканчивалась возвышенностью, невысоким холмом с плоской вершиной, этакой нерукотворной обзорной площадкой.

— Оно самое. — устало выдохнул бородокосый. Путь по изобилующему преградами побережью выдался нелегким для всех. Тот же Демьян, до сего момента ни разу не выказавший и малейшего признака усталости остановился, тяжело опираясь на снятую со спины здоровенную секиру.

— А как они… — оглядывая начинающееся в километре впереди безобразие, которое по неведомой причине назвали городом, спросил обескураженно. — В смысле, как от врагов, да от тех же одержимых как отбиваются? Где у них стены?

Стен действительно не было. Точнее, что-то отдаленно их напоминающее виднелось на некотором удалении от центра "города", но и там, едва переросший двухметровую отметку заборчик не выглядел неодолимой преградой, тем более эта, скорее похожая на декорацию, изгородь, не была сплошной, где-то прерывалась, а где присутствовала лишь фрагментами. О назначении этого, зияющего прорехами, заборчика можно было только догадываться. На окраинах же и намёка не было на какие-либо заграждения.

Подобная беспечность не укладывалась в голове. Даже для обычного мира, в тринадцатом веке, отсутствие оборонительных сооружений для мало — мальски крупного поселения кажется сумасшествием. Что уж говорить об Улье, где даже крепкие стены не дают стопроцентной гарантии безопасности. Всё потому что опасность тут представляют главным образом существа, способные за кратчайшее время преодолеть отвесное препятствие любой высоты.

Может, местное население полагается не на крепость стен, а на многочисленных, хорошо вооружённых защитников, на отважных витязей, которым не страшны никакие, даже самые развитые одержимые?! Но в обозримом пространстве, на подступах к городу, никого, хоть немножко похожего на витязя, тем более на отважного, не наблюдалось. При этом недостатка в претендентах на роль защитников не было, народу было с избытком. Правда, с виду никто даже с большой натяжкой не походил на способного кого-то защищать или что-то охранять. Скорее наоборот, большинство присутствующего люда выглядело так, будто охранять и защищать что бы то ни было нужно в первую очередь от них.

Хотя, может это и есть защитники, те самые отважные витязи?! Просто замаскировавшиеся, прикинувшиеся толпой бродяг. Все для того, чтобы подкрадывающийся враг до последнего не мог различить в них угрозы. А уж как окажется неприятель на нужном расстоянии, так и посбрасывают с себя рванье, да лохмотья отважные витязи, перестанут сквернословить и шататься, словно брагой упившиеся, распрямят согбенные спины, расправят плечи, засверкают металлом доспехов да остриями мечей и падет неприятель под их дружным натиском!

Мысль, конечно, занятная, но чем внимательнее приглядываешься к праздношатающимся неопрятным личностям, (многие из которых выказывали явные признаки опьянения, другие же имели несомненно бандитскую наружность, а третьи вполне гармонично совмещали оба этих признака в одном лице) тем больше понимаешь, что шанс на подобное крайне мал и в процентном выражении вряд ли поднимется выше нуля.

Вообще, Красное торжище, по занимаемой площади даже со стороны не выглядело маленьким. Скорее наоборот, по самым скромным прикидкам около десяти километров в диаметре. При этом расположено оно было в довольно необычном месте — в котловане, стены которого возвышались над городом на добрых сто пятьдесят — двести метров. Стены эти не были отвесными, а спускались ко дну котлована под небольшим углом, пожалуй, при желании наверх можно было даже без веревок забраться. Но этого и не требовалось, к вершине вела хорошо различимая, проторённая в одном из более пологих склонов, извивающаяся змеей, дорога. Сам город держался на расстоянии от стен котлована, видимо строители остерегались обвалов и селей, наверняка случающихся тут не так уж и редко.

— Тама стены. — повёл указательным пальцем по верху котлована бородокосый, отвечая на мой вопрос. — В двух сотнях аршин от обрыва, почитай, по всему краю ямы стена в пять саженей высица. Посередь той стены ворота, от их дорожка к городищу и спускаца. На воротах, да на стенах дозорныя, недалече казармы, в коих службу вои несут. Как подходят одержимыя под стену, дозорные в трубы трубят, вои на подмогу к им спешат, с одержимыми управяца, да обратно в казармы. Ещчё за стену быват дозоры конны высылают. Токмо мало тут одержимых то. Место такое, по одну сторону река, энта вона, по которой мы плыли, значица, да ещчё одна по другу сторону. Меж теми реками соты, почитай все пустыя, токмо несколько деревенек малых на все два десятка верст меж речками. Да и те деревеньки обновляюца оченно нечасто. Так што мало одержимых сюда забредают, токмо те, што в деревеньках энтих народяца. Так што и дозорны в дозорах не усердствують, и вои тут тожить особливо не воюют, бока в казармах, значица, отлеживают, вином да брагою прямо на посту скуку заливают. Што поделашь, какой городище, так и стража!

Хоть протяженность Красного торжища вызывала уважение, совершенно противоположные чувства вызывали постройки, наполнявшие его. Неполных полдюжины деревянных домов в несколько этажей и пара пузатых, неказистых, бревенчатых башен составляли довлеющий над остальными строениями ансамбль, располагающийся в лучшей, центральной части города. Остальные дома и избы, по большей части, имели вид потасканный и жалкий. Окраина же вообще довольствовалась чем попало: землянки, лачуги и хибарки перемежались чем-то совершенно непотребным, напоминающим собачьи будки и палатки одновременно.

— Эгей, крестничек, кончай глазеть, пошли уж, пока в корчме всё пиво не выдули! — крикнул, оборачиваясь, бородокосый, первым зашагавший к городу.

Прежде чем добрались до первых жалких хибарок, пришлось отмахать ещё километр, постепенно удаляясь от реки, плавной линией, огибающей котлован по левую руку, вместе с приютившимся в нём городом. Видимо, в той стороне порт и те самые, упомянутые крестным, Стружьи ворота, через которые можно попасть в город со стороны реки. А мы, интересно, через какие ворота собираемся входить?!

Ворот на нашем пути не оказалось. Также не оказалось и охраны или дозорных, которые могли хоть как — то отреагировать на появление трёх до зубов вооруженных мужиков. Правда, основные ворота, через которые можно попасть в Красное торжище, вместе с доблестно несущей службу стражей, как оказалось, находятся наверху, за пределами видимости. Также и те, что принимают народ, приплывший сюда по реке. А мы, получается, входим в город со стороны условно непроходимой тропы, как бы через тайный ход, откуда никто и никогда не ждал и не ждёт гостей. Хотя, судя по словам бородокосого о бдительности местных стражников, даже если бы входили через одни из ворот, вряд ли смогли обратить на себя их внимание. И чем дальше мы продвигались вглубь города, тем больше убеждался в правдивости им сказанного.

Упоминание в названии городишки красного цвета, кстати говоря, так и осталось непонятным. Ничего красного по пути не попадалось. А если воспринимать так, что слово "красный" в данном словосочетании обозначает не цвет, а красоту, то тем более не ясно, ведь ничего красивого в поселении, расположенном на дне огромного котлована, и близко не было.

Правда, относительно "торжища" никаких вопросов не возникало. Торговали тут на каждом шагу и абсолютно всем. И если на отшибе в качестве торговцев выступали всё те же неопрятные, бандитского вида личности, предлагающие по большей части всяческий хлам, то чем дальше отходили от грязновато — нищей окраины, тем чище и представительней казались продавцы. Возле лотков с товаром появлялись хмурые охранники, а спектр предоставляемых услуг ширился и рос.

Помимо торговцев начали попадаться ремесленники, зазывающие прохожих под покосившиеся навесы своих мастерских, находившихся тут же, где прямо на месте оказывались услуги по ремонту одежды, обуви, сбруи для коней, а также любых других вещей. В дымящей горнами кузне предлагали починку доспехов, правку и заточку оружия, а также подковывание лошадей по самым низким ценам. Причём отсутствие этих самых лошадей у нашей пешей троицы ни капельки не смутило улыбчивого красномордого кузнеца с хитрым взглядом, о покупке лучших верховых коней вместе с седлами по лучшим же ценам он обещал позаботиться в самые кратчайшие сроки.

Другой, до безобразия наглый делец пытался уговорить меня поменять полученный от Бамбука арбалет, на связанную с самым сердцем Улья, наделяющую носителя безграничной силой и всезнаньем, диковинку из далёких, таинственных земель. С виду эта самая "диковинка" выглядела совсем не впечатляюще, в точности как череп то — ли собаки, то — ли какой-то похожей животины с вставленными в глазницы, поблескивающими красным, невзрачными камешками. Эту сделку навязчивый меняла называл главным событием в моей жизни, якобы он сам не желает расставаться с чудесным артефактом и оказывает мне эту невероятно щедрую услугу лишь по велению самого Улья, чей величественный, всепроникающий глас достигает его ушей с того самого момента, как к нему в руки попала диковинка.

Отбрехаться от судьбоносной сделки удалось лишь после прямого вмешательства Демьяна, красноречиво потянувшего из — за пояса один из своих топоров. Правда, спустя всего лишь минуту пришла очередь уже мне и бородокосому оттеснять в сторону языкастую гадалку, пытавшуюся пророчить будущее развесившему уши Демьяну.

Помимо подобных предложений, всю дорогу нас сопровождала ватага попрошаек. Хотя, насчёт дороги это я погорячился. Движение к известной лишь бородокосому цели, проходило непонятным, петляющим меж расставленных в беспорядке строений и гомонящих толп народа кружно — петляющим путём, запомнить который вряд ли получилось даже у Демьяна с его феноменальной памятью. Да и большую часть особо настырных торгашей и зазывал удавалось спровадить лишь крестному, наверняка не раз бывавшему в этом суматошном месте и умевшему разговаривать с подобными личностями. От тех же попрошаек он отделался парой виноградин, при этом спросив у одного из босых оборванцев, до сих пор ли следит за порядком среди торговцев старый Щукарь и отправив другого в корчму к Медведю с вестью о прибытии старого друга.

Попрошайки, опознав таким образом в бородокосом человека, знакомого с местными властьимущими, тут же отвязались, отправившись дальше искать какого — нибудь заезжего простачка. Похожим образом он отваживал и прочих, излишне навязчивых, торгашей, менял и кузнецов — коневодов.

Правда, в нескольких местах наш провожатый всё же остановился. Первым оказался скрывавшийся в небольшом, полутёмном помещении, оружейный магазинчик, судя по изобилию выставленных на прилавке луков, главным образом на их продаже и специализирующийся.

Невообразимо худой, но отнюдь не согбенный, обладающий цепкими, до нутра пробирающими глазами и роскошной бородой, неприветливый старичок, очень сухо поздоровался с крестным, несмотря на откровенное дружелюбие, выказываемое последним. Меня и Демьяна при этом он окинул таким подозрительным взглядом, будто заочно считал нас распоследними ворюгами, заглянувшими в его лавку лишь для того, чтобы что — нибудь спереть.

Несмотря на большой выбор, бородокосый не стал покупать ни один из выставленных на продажу луков. Перекинувшись с хмурым продавцом парой, относящихся исключительно к предмету торговли, фраз, покопавшись в выложенной на прилавок россыпи стрел и взяв из них лишь полтора десятка, да в придачу две тетивы и маленький мешочек с неизвестным содержимым, крестный расплатился и, помимо устного прощания даже поклонившись, но, при этом не получив в ответ даже скупого кивка, отправился к выходу.

Мы двинулись следом. Я, до последнего надеясь, что продавец хоть как-то отреагирует на столь уважительное прощание и перед тем, как покинуть помещение, оглянулся. Но увидел лишь недовольно — презрительный взгляд цепких глаз, нетерпеливо подталкивающий в спину удаляющихся посетителей.

— Что это за торговец такой? — окликнул, уже выбравшись обратно на улицу, двинувшегося дальше бородокосого.

— То Войцех, у его лучному делу поучался, он с меня энтакого доброго лучника сделал. — крестный отвечал не очень охотно, при этом в его скрипучем голосе слышны были оттенки грусти.

— Он со всеми покупателями такой добрый?

— Повздорили мы с им, дело давнее, уж сколь вёсен минуло, а он всё такоже не желат на мировую идтить. Хотя, оно конешно и повздорили крепко… — он прервался, словно припоминая что-то, скрытое глубоко в памяти, даже шаг замедлил, но заканчивать предложение не стал, резко тряхнул головой, как будто пытаясь этим движением разогнать неприятные воспоминания, заговорил о другом. — Токмо у его почитай лучшая лавка с луками в энтих краях, так што тута и беру чегой надобно.

Среди бесконечых лавок, скоплением которых по большей части и являлось Красное торжище, нередко попадались люди, не имевшие к торговле никакого отношения: музыканты, скоморохи и другие артисты. Вокруг этих средневековых служителей искусства собирались толпы веселящихся людей. Незатейливые мелодийки, в которых сплетались глухой стук барабана, тонкий посвист свирели, бренчание гуслей, и треньканье какого-то грубоватого подобия скрипки (вроде этот трехструнный прообраз творения Страдивари, существовавший на Руси с начала одиннадцатого века, назывался смыком) встречались дружными хлопками в ладоши, радостными криками и смехом. Те, кто посмелее, выбирались поплясать на площадку, оставленную специально для подобных целей между музыкантами и толпой. Между пляшущими, раскрасневшимися от танца девицами и притопывающими в такт музыке, а то и пускающимися вприсядку, молодцами, проскакивала радостно визжащая детвора, неумело и забавно пытающаяся повторять движения взрослых.

Кстати, насколько я помню, на уже несколько веков, как принявшей христианство Руси, в это самое время велась активная борьба с подобными проявлениями веселья. В том плане, что инструментальная музыка, воспроизводимая уличными артистами и скоморохами, считалась у, рьяно продвигавших церковное пение священнослужителей, бесовскими звуками, склоняющими ко греху. Даже некоторые князья, очень любившие приглашать музыкантов, скоморохов и всяких плясунов, и акробатов на свои пиры, под постепенным давлением церкви начали проводить торжества в более скромной манере.

Понятно, что у церкви были свои мотивы и подобные ограничения вводились для лучшего продвижения религиозной политики в массы. Потому и навязывались молитвенные песнопения вместо привычных обычному люду весёлой музыки и ярмарочных шутовских представлений.

На протяжении нескольких веков длилось это порицание Церковными властями народного творчества, уходящего корнями во времена язычества, пока не достигло своего апогея на стоглавом соборе состоявшемся в 1551 году. В одной из принятых глав того устава входил запрет деятельности скоморохов и других уличных артистов.

Хорошо, что подобные бредовые запреты сошедших с ума властьимущих не перенеслись вместе с кусками реальности и людьми в Улей. Жизнь простого человека и в обычном мире нелегка, а уж здесь… Отнимать моменты радости в подобных условиях, всё равно, что навсегда закрыть солнце тучами. А нам ведь без солнышка нельзя, люди — существа солнцелюбивые!

Хотя, здесь, пожалуй, и не пройдут подобные номера. Попытайся местные владыки ввести что-то похожее в Улье, как тут же лишаться своего высокого положения, скорее всего вместе с собственной головой.

Помимо музыки и плясок, двигаясь всё дальше вглубь города вслед за бородокосым, мы успели мельком поглядеть на, собранные на отдельной, небольшой площади, своего рода, спортивные соревнования. Здесь ловкачи да силачи боролись друг с другом, перетягивали канаты, пытались забраться на гладко отесанный и, кажется политый маслом, столб. Но больше всего зрителей, конечно, привлекали поединки. Проводились они на специально огороженном изгородью, ристалище. В момент нашего появления рядом с импровизированной ареной, на ней сражались одетые в кольчуги и шлемы, молодцы. Оба были с похожими, обтянутыми кожей, деревянными щитами, но оружие имели разное. Рослый гигант, пожалуй, на две головы выше меня, орудовал внушительных размеров палицей, его противник, ростом примерно с бородокосого, но ещё более скудного телосложения, сжимал в руке короткий меч.

— Не одолеет. — качнул головой крестный, едва кинув взгляд на происходящее и даже не думая задерживаться.

— И то верно! Зазря супротив Ефима то вышел. — согласился Демьян, оборачиваясь и до последнего пытаясь следить за поединком.

— Ну да. — я тоже решил поучаствовать в беседе — Куда ему против такого здоровяка?!

— Ефим, энто который с мечом! — пояснил недовольно Демьян.

— Так он же вдвое меньше! Да и не нападает совсем, только отскакивает в последний момент, да уворачивается от ударов. — прокомментировал я происходящее на ристалище. — Но ведь постоянно уворачиваться не получиться. А одного удара этой палицы достаточно, чтобы прибить мечника, даже щит не поможет.

— Энто ж Ефим! Скоко уж его побить пытаюца всяки — разныя умельцы и великанов как энтот было не один десяток, токмо никто из их так Ефима и не одолел! — покачал рукой в воздухе для убедительности Демьян. — Он завсегда энтак в битве, поначалу отскакиват, отскакиват, а потом раз… — Хлопнул кулаком по ладони Демьян. — И уж недруг его на земле лежит! В бою ж не токмо сила нужна, но и уменье!

— Хех! Такото, крестничек! — хохотнул через плечо бородокосый.

— Так они там насмерть бьются или как? — спросил я, оборачиваясь на ликующие возгласы зрителей, оповестившие об окончании поединка. И хоть само ристалище уже скрылось из глаз, в победителе я уже не сомневался.

— Обнаковенно то до первой крови, иль до раны сурьезной. Энто пред боем оговаривают. Тут у их и лекарь для энтакого дела имееца, послабее Таечки, но тожеть не слабый. Токмо случаеца, што бились до крови, а выходит насмерть. И лекарь не спасает дажить, энто ж бой всё-таки, не баловство!

После ещё одного непонятно — таинственного визита к ничем не примечательному домишке, на пороге которого бородокосый передал небольшой свёрток закутанной в платок женщине, при этом никак этот жест не прокомментировав, зато оповестил, что наша троица, наконец, движется в сторону обещанной корчмы.

Изрядно натруженные ноги и, до сих пор остающийся пустым, издающий жалостливые звуки, в аккомпанемент звучащей где-то неподалеку музыке, желудок, направление одобрили, пообещав потерпеть ещё немного.

Обходя стороной, кружащихся в хороводе вокруг играющего на дудочке скомороха, довольных людей, я неожиданно понял, что первое представление о, похожем на разворошенный муравейник, поселении оказалось неверным.

Несмотря на грязноватую полупьяную окраину, не особо опрятный внешний вид строений, шумных и нагловатых торговцев, в общем городок оставлял скорее позитивное впечатление, несмотря на нелестные отзывы бородокосого. Не зря же тот называл его именно вольным городом. Ведь воля людей здесь действительно стоит на первом месте, и эти самые люди живут именно так, как им удобно и именно так как, им хочется. Хотят — торгуют и спорят, хотят — веселятся и пляшут, хотят — пьянствуют и попрошайничают. И, думаю, не стоит их за это судить. Ведь это их желание и их выбор. Как там выражался у Достоевского князь Мышкин? "Пройдите мимо и простите нам наше счастье." Пожалуй, нет более подходящей цитаты, характеризующей менталитет жителей этого города, как нельзя более точно.