Поиски мира

Глава 16

Длинный дом был воистину длинным: построенный из крепких еловых брёвен он простирался на три полёта стрелы и имел ширину в двадцать копий. Полы были устланы коврами, на стенах висели плетёные циновки, разрисованные угловатыми узорами, под высоким потолком раскачивались колёса с укреплёнными на них свечами, в каждом углу стоял кувшин с водой и ведро с песком, согнувшиеся в три погибели слуги юрко шныряли туда-сюда.

Они вышли прямо на арену – иначе открывшееся пространство Алвириан назвать не могла. На втором этаже по периметру этого квадрата сидела знать и наиболее отличившиеся воины в дорогих халатах, а место Эльчи-нойона легко было отличить по перилам, выкрашенным в красный цвет и трону, стоящему на возвышении.

На своём уровне, в полутьме, Алвириан разглядела несколько проходов и загородок, возле которых стояли стражи и суетились два лекаря. Взбежать на второй ярус отсюда было невозможно, разве что встать кому-нибудь на плечи и прыгнуть, тогда, может быть, уцепишься за нижний выступ деревянной обшивки. Глаза её встретились с глазами человека, сидевшего на троне, и в сердце девы стало заползать отчаяние.

Эльчи-нойон был стар. Его седая борода опускалась до пояса, седые волосы разметались по плечам. Лицо же было на удивление гладким и совсем не походило на лица степняков, окружающих его. Вытянутое, аристократическое, с высокими скулами, оно напомнило Алвириан о ком-то знакомом. Лишь глаза были узкими, степняцкими, и в них полыхало безумие.

Нойон протянул вперед руку, и шум вокруг медленно стих.

– Кто вы, дерзнувшие нарушить наши думы?

Туэркинтинец припал на одно колено и низко склонил голову.

– О, Непобедимый! Я, Гатах, со своим десятком нес охрану на западе твоих границ. Эта дева прибыла из Анриака и у неё есть просьба.

– Пусть говорит.

Алвириан, гордо подняв голову, сделала три шага вперед и подала знак Сариму. Лучник пристроился у неё за левым плечом и звучно заговорил.

– О, Эльчи-нойон! Слава о тебе идет по всему миру! Моя госпожа, знатного рода хочет быть твоей женой, ибо звезды сказали ей, что ты тот человек, что даст Западу надежду. Мы просим милости.

Многие наверху захотели взглянуть на женщину, предложившую такое. Ряды знатных пришли в движение, кто-то охал, кто-то вздыхал.

Сам нойон подался вперед, накручивая на палец левой руки единственную рыжую прядь. Он спросил что-то и прикрикнул на дёрнувшегося перевести Сарима.

– Пусть она говорит сама!

Вновь стало тихо, как в могиле. Алвириан, сглотнув, ответила по-анриакски:

– О, Мудрейший из властвовавших в степи…

– Нет! – хлопнул раскрытой ладонью по подлокотнику кресла старик. – Нет, женщина. Ты, которой звёзды указали путь ко мне, даже не удосужилась выучить наш язык. Думаешь, я всё время буду говорить с тобой в присутствии слуг? Уже за один этот проступок тебя бы следовало разорвать конями. Но я вижу, ты красива лицом. Сними одежды, потешь нас танцем и может быть, я пощажу тебя.

Сверху послышались одобрительные крики. Дева чувствовала частое дыхание Сарима на своём плече.

– Я буду танцевать только для своего господина! – выкрикнула она, уже не надеясь, что это сработает. – Не хочу бесчестья!

– Смотрите, как она заговорила, – мелко засмеялся нойон, но от этого смеха волосы зашевелились у Алвириан на затылке. – Она вспомнила о чести. Она ослушалась. Эй, воин! – было при них какое-либо оружие?

– Да, мой господин. Они несли с собой луки, кинжалы и короткие мечи.

– Что ж, раз ты не хочешь танцевать для меня и моих гостей, значит, спляшешь со смертью. Разденьте их и облейте горючим маслом!

«Запомни, ты есть всё и ничего», – прозвучали в её голове слова сегевела. Он заглядывал к самым успешным ученикам лично. Эта фраза вертелась в мозгу Алвириан, пока с них срывали одежду. Она посмотрела на вырывающихся собратьев Сарима и на него, покорно стоящего на коленях. Лучник спокойно смотрел на неё, словно спрашивая, какие будут указания. Оцепенение неожиданно пропало.

– Ты хотел гореть? – прошептала Сариму шпионка. – Ты будешь гореть. Но сначала подставишь мне плечи.

Лучник кивнул, потому что понял. Масло текло у него по волосам и груди.

– Ну что, слуги своей госпожи – у вас есть шанс. Вот вам оружие, дарованное вашей госпожой. Вы убьёте её, убьёте друг друга, но последний останется в живых и я отпущу его. Если же не захотите сражаться – стрелы принесут огонь. Начнём наш танец!

Гулко ухнули барабаны, услышав приказ Эльчи-нойона и от их звука, казалось, выше взметнулось пламя факелов.

Алвириан подобрала свою кваддару, которая была на ладонь длиннее мечей её спутников и крутанулась на пятках. Горящая стрела воткнулась перед ногами одного из анриакцев, чтобы вывести его из ступора. Сверху заулюлюкали.

– Бейтесь! – крикнула дева, бросаясь то к одному, то к другому, отступая, поворачиваясь спиной к месту, где сидел нойон, держа в поле зрения Сарима.

– Бейтесь в полную силу!

Они полосовали друг друга мечами, смещаясь от центра к трону.

– Ещё, ещё, – лихорадочно шептала Алвириан, молясь про себя, чтобы ни один лучник до срока не заподозрил неладное.

Потом она увидела, что пора. Сарим едва уловимым жестом отбросил своих людей, Алвириан разбежалась в три шага и он вместо того чтобы встретить её добрым ударом подставил плечо, как на учениях. А потом швырнул свой короткий меч через всю арену, поразив лучника с пылающей стрелой на тетиве. Дева не видела этого. Она взлетела в воздух в неимоверном прыжке, дотянулась левой рукой до нижнего выступа и заученным движением взметнула своё тело вверх, перебрасывая через перила. Не ожидавший этого телохранитель не успел отшатнуться, и она вспорола ему горло кваддарой, а потом быстро юркнула ему за спину и полетевшие стрелы вновь поразили мертвеца. Второго телохранителя она ловким приёмом вышвырнула на арену и прежде чем стоящие у дверей напали, приставила к горлу Эльчи-нойона свой клинок.

Тот сидел спокойно, не выказывая ни удивления, ни страха, две стрелы торчали в спинке трона, не затронув тела, а где-то на другом конце яруса зычный голос запрещал лучникам стрелять, чтобы не поранить повелителя.

– Сумасшедший старик, – тяжело дыша проговорила дева. – Я всего лишь хотела выйти за тебя замуж… Ну-ка назад! Пошли вон!

Телохранители вняли её тону и отступили на шаг. Один очень ярился, шепча что-то себе в усы, и Алвириан увидела обломанную стрелу, торчащую у него в плече. Вот что помешало ему поспеть с защитой. Второй видать просто оплошал.

Эльчи-нойон медленно выпрямился и что-то гортанно крикнул. Опять наступила тишина. Алвириан вплотную подступила к нему, заставила сойти с трона и, прижимая лезвие к кадыку, посмотрела вниз. Сброшенный ею телохранитель стоял на песке на коленях, баюкая правую руку, Сарим и его люди горели, прошитые добрым десятком стрел каждый. Дева присмотрелась и только у одного в руке заметила меч – все они защищали её до последнего, метнув своё оружие во врага.

– Э-э-э, гамере хаве ай зевэй! – брезгливо крикнул Эльчи-нойон и несколько стрел поразили его незадачливого телохранителя в спину. – Шии'н за цзи аннэре'х бу-ла? – теперь он явно обращался к ней.

– Замолчи, – сквозь зубы процедила Алвириан. – Эй! Кто здесь понимает мой язык?

Мальм посетил Тахиоса когда тот уже начал самостоятельно выходить во двор. Дознаватель нашел юношу, сидящего на скамейке под старым вязом и, вздохнув, сел рядом, покручивая на пальце связку ключей. Потом ключи со звоном упали ему в ладонь и Мальм словно старому знакомому бросил:

– Хороша погодка, верно?

Тахиос неприязненно промолчал.

– Я слышал, тебе наложили пару швов эти умельцы, – как ни в чём не бывало продолжил Мальм, – жаль будет, если наши люди тебе вновь что-нибудь попортят. Так отчего ты сбежал той ночью?

– Я испугался, – ответил сирота и поморщился, потому что вызов, прозвучавший в его голосе, был совершенно не к месту.

– Болит, что ли? – увидел его непроизвольную гримасу дознаватель. – Или шутки шутить вздумал? Я поспрашивал твоего лекаря – он клянётся, что ты вот-вот зайцем побежишь, хотя упорно делаешь вид, что тебе плохо. И почему-то отказываешься говорить с ним на одном языке, хотя со мной не погнушался. Что ж ты так со своим спасителем, а, малыш?

– Я не малыш, – огрызнулся Тахиос, – и мне действительно худо. Что же до ваших подозрений – то вы наверняка видели мою подорожную и допросили Кискейлта…

– Я допросил Кискейлта, – прервал юношу Мальм и его тон давал понять, как нудно ему об этом говорить, – и я видел твою подорожную. Но я так же видел четыре трупа, что остались после твоего пребывания в доме пекаря и остается неясным, что случилось с патрулём городской стражи возле «Речной короны», а так же людьми маркграфа, скакавшими на ворота той ночью. Можешь что-нибудь сказать об этом?

– Я чист в случае с вашими людьми – это подтвердила Камесина и сами знаете кто не стал обвинять её во лжи, – угрюмо бросил Тахиос.

– Сами знаете кто… – протянул дознаватель и вновь крутнул связку ключей на пальце. – К сожалению, сами знаете кто отсутствует сейчас в городе и его никак не допросить, да и надо ли? – все ведь могут ошибаться… как могла ошибаться твоя усопшая подруга, как могу ошибаться и я… Только вот в чём дело, парень: тобой заинтересовались люди, которым страсть как надо докопаться до истины, и лучше будет, если ты мне её скажешь по доброму. Хотя бы сейчас.

– Что за люди – маркграф? Перед кем мне оправдываться в этот раз?

– Маркграф Каннер тоже ждет твоей истории, но он сейчас отсутствует – смотр войск в Илоне, куча дел, но есть не менее заинтересованные лица, появлять упрямство и ссориться с которыми я не советую.

– Например, кто?

– Например – Паэн Лёкхед, – первый раз за всё время беседы Мальм взглянул Тахиосу в глаза и тот увидел стальной отлив в зрачках дознавателя. – Брат сам знаешь кого. Очень могущественный брат.

«Я и не ожидал ничего иного», – подумал Тахиос, а сам спросил.

– Сколько у меня времени?

– Зачем ты торгуешься? – это принято в вашем знатном роду?

– Просто я хочу подлечиться, ответить на все вопросы, сесть на своего коня, забрать свои пожитки и уехать отсюда раз и навсегда, – не покривив душой ответил юноша. – И чтобы никого больше не видеть.

Мальм помолчал.

– Я понимаю тебя, но Паэн Лёкхед ждать не любит. А потому у тебя есть время до завтра. В любом случае ты не уехал бы так скоро – ведь наверняка он захочет перепроверить твои слова, прежде чем доложить их маркграфу.

– Хорошо, я буду говорить, – пробормотал сирота, смотря в землю. – Только, если можно, не в присутствии Чернокнижника.

– Не волнуйся, малыш, он сейчас далеко, – усмехнулся дознаватель, позвякивая ключами. – Ни здесь, ни в Илоне ему показываться нельзя – слишком много он успел натворить за эти две недели… Но не думай, что я буду церемониться с тобой, если почую, что ты лжешь.

Тахиос искоса посмотрел на красивые, остроносые, тиснёной кожи сапоги Мальма.

– Не буду.

– Тебе не нужен переводчик, – на чистейшем анриакском ответил деве Эльчи-нойон. – Если хочешь говорить, говори со мной.

Алвириан краем глаза увидела усмешку на его лице и отчётливо поняла, что нойон опасен, как змея, которую схватив, можно только убить, но нельзя отбросить или выдоить яд, ибо какой яд может быть у королевского питона?

– Кто ты? – безотчётно спросила она.

– Я – Эльчи-нойон, Непобедимый, Старейший среди туэркинтинцев, я пережил трёх тулэков и наверняка переживу четвёртого, мои предки помнят другую степь под копытами наших коней, а я знаю, что они знали… но, наверное, тебе не это интересно на самом деле, убийца, воспитанная в подземельях Ар-Тахаса?

Шпионка сглотнула.

– Чувствуешь, как масло течёт по твоим лопаткам? Мои дети бьют без промаха на триста шагов, наконечники их стрел вымочены в отваре из семи ядов, чувствуешь, как они ласкают твою кожу? О чем ты хотела спросить меня перед смертью?

– Тихо, – Алвириан отодвинулась вглубь ложи и жестом приказала телохранителю, евшему её ненавидящим взором, снять накидку.

– Если тебе нужна одежда, я прикажу и её принесут, – обыденным тоном предложил нойон. Казалось, это настолько забавляет его, что он даже не сделал попытки освободиться. А может, чувствовал, что дева настроена серьёзно?

– Ага, и её принесут, натертую соком белены или свитиги, – бросила дева, драпируясь в брошенный ей под ноги наряд.

Старец засмеялся.

– Ты умна, я сразу это увидел. Но что ты будешь делать теперь? Твои люди мертвы, и никто не прикроет тебе спину.

– У меня к тебе вопрос. И если мы договоримся, то я оставлю тебе жизнь.

– Таких как ты не учат оставлять жизнь, – презрительно бросил Эльчи. – Но раз всё так сложилось – спрашивай. Может быть я и отвечу.

– Зеркало Мира – у тебя?

Дева спросила и поняла, что вопрос удивил старца. Не это он ожидал услышать.

– Ты пришла сюда, чтобы узнать об этом? Зеркала Мира у меня нет.

Алвириан легонько нажала на рукоять, и из-под лезвия побежала кровь.

– Сейчас не время врать, Старейший. Не то ты не переживешь четвертого тулэка. Да что там – даже этой ночи не переживёшь.

– Думай что хочешь.

– Ты отличаешься от всех собравшихся здесь, – честно сказала дева, – и потому я не очень-то верю тебе. Не откажешься прогуляться со мной в свою сокровищницу?

– Нет, – вновь с видимым удовольствием засмеялся старик. – Не откажусь. Ты чуешь кровь издалека, но правду от лжи отличить не можешь. Сколько же тебе лет, пришелица с далёкого Юга?

– Больше, чем тебе кажется. Вели своим очистить коридор.

– Как скажешь, красавица. Э-э, баралан нааэ севх! Иль ра!

Они шли по коридору, и еле слышный шепот сопровождал Алвириан на каждом шагу. Горячий воск капал со свечей.

– Скажи, ты знаешь Отера Наорка?

– Старшего сына Дрима? Этого повелителя воронов, как он, глупец, себя называет? – усмехнулся Эльчи-нойон. – Я трижды опрокидывал его отряды в битве, но не смог его пленить – он бился как сумасшедший.

– Тогда откуда он знает, что Зеркало у тебя?

– Это он тебе сказал? – прищурился старик. – До меня доходили вести, что Анриак ведет бои на границе… но что бы то ни было – Отер лжёт. Слышишь? Не о Зеркале Мира надо думать сейчас.

– А о чём же? – спросила Алвириан, припомнив слова Гнакона.

– Если твой серый начальник, сидящий в глухой башне, ещё не разучился разбирать донесения, то он мог понять, что настоящая опасность таится на севере. Там, у гор, что склонились к великой реке. Даже сны говорят об этом.

Дева вздрогнула. «Да защитит меня Единообразный! Он вещает, как пророк».

– Птицы летят с известиями, звери разбегаются. Людей гонит непонятный ужас. Подземные воды покраснели от крови. Я, из рода небожителей, помню то, что было завещано предками. Сказали они: однажды придут. Грядёт то, что предрекали. Однажды придут, облечённые силой, и вновь будут владеть этими землями. И содрогнётся вселенная… а ты подаришь мне смерть и я уже не увижу этого.

– Я отпущу тебя, – с отчаянием сказала Алвириан, так страшно ей стало. – Если дашь мне слово, что не станешь преследовать меня, когда я повезу Зеркало…

– Ты думаешь, это игрушка, что стоит на прикроватном столике, женщина? – холодно спросил старец, который сейчас выглядел столь величественно, что казался представителем иной расы. – Что сделали с твоим разумом пославшие тебя? Зеркало столь велико, что в его раме поместишься вся ты, раскинув руки. Даже впятером вам пришлось бы везти его на телеге. Неужели ты надеешься управиться с этой вещью одна?

– Я сделаю то, что велит мне мой долг, – твердо сказала Алвириан, надеясь и сомневаясь одновременно. «Оно может быть у него… Оно должно быть у него!»

– Твой Отер врал тебе. Смотри сама.

Они стояли у входа в сокровищницу. Эльчи-нойон сделал знак, и огромные стражи в позолоченных масках с натугой распахнули тяжелые створки.

– Здесь всё: дань окрестных племен, добыча, захваченная в походах и сокровища моего рода. Но ты не найдёшь Зеркала.

Алвириан переступила через порог и поразилась тому, что увидела. Лестница у её ног уводила вниз, даже не на первый этаж, а в подземелье, и оттуда мягким блеском сияли серебряные и золотые вещи, расставленные на полках, сложенные на коврах, грудой брошенные у стен и перегородок. Глаза разбегались.

– Многие думали, что можно прокопать подземный ход и похитить принадлежащее мне, – нараспев сказал старец, – но камни там, в основании, размером с быка и скреплены известью. Многие думали, что стоит сжечь Длинный дом, и всё моё золото растечётся по земле, но стены его пропитаны специальным настоем, сопротивляющимся огню, и обмазаны глиной, которая от огня становится лишь крепче. Кто-то хотел украсть, минуя стражей, но здесь только один вход, и со второго этажа не так-то просто бежать, как с первого. Ты видишь – вот оно лежит – внизу, на площадках, куда можно добраться, приставив лестницу, на галерее, видишь ли ты то, что тебе нужно?

Видишь ли? Возьми вот этот халат с соболями, возьми броню, изукрашенную каменьями и золотой насечкой, возьми лук себе по руке, но Зеркала ты не найдёшь…

Дева смотрела и смотрела вниз, из-за его плеча и отчаяние заполняло её душу.

– Мы пойдем в твои покои, – сухо произнесла она, уже ни на что не надеясь.

– Конечно. А пока мои слуги приготовят тебе трех самых быстрых жеребцов. Ты поскачешь, день и ночь, день и ночь, только вести твои запоздают, убийца. Ведь следом за тобой будут спешить пятьдесят тысяч моих воинов и ничто не остановит их, пока они не осадят своих коней у стен вашей столицы. Гонцы тулэка приглашали юнца с белыми волосами в поход на империю, но он не внял их уговорам, а теперь мы же спасём его шею от позорного ярма…

Кровь била деве в виски, она едва сдерживалась, чтобы не застонать от осознания своей ошибки. Отер предатель! Правду говорил про него Тахиос – он никогда не пойдет на то, чтобы воевать с чужаками на родной земле. О они поверили ему, и теперь орда туэркинтинцев вторгнется на земли Анриака и империя увязнет в войне на два фронта. «Мазь! Я могу послать птицу, и она успеет предупредить!»

– Где мои вещи и моя одежда?

– Ты же видела – всё горело у входа на арену. У нас принято давать всё новое возродившемуся к жизни.

– В моей сумке… – шпионка вспомнила о подарке Раммаса, – была статуэтка. Она очень мне дорога.

– Тебя услышали, – бесстрастно сказал нойон.

Шепот нарастал, как прибой. Они вошли в покои нойона. Там было прохладно и светло – в распахнутые ставни било солнце. Везде лежали шкуры убитых нойоном зверей, курились благовония в чаше, а на широком подоконнике дева увидела несколько книг в кожаных переплётах. Забившись в угол, на неё большими глазами смотрел шестилетний вихрастый мальчишка в одежде из парчи и бархата.

– У тебя есть ещё дети? – хрипло спросила Алвириан.

Эльчи-нойон помолчал, и молчание это сводило с ума.

– Никто из них не придёт на мой зов более, – внезапно сказал он. – Они уже бросились делить мою власть и проливают кровь своих братьев в коридорах Длинного дома. Я поеду с тобой добровольно, за стены ставки, только пусть этот несмышлёныш живет. Неужели он должен поплатиться за любовь к своему отцу?

Дева, склонив голову, посмотрела на красноватую прядку, что непокорно торчала у мальчишки над ухом.

– Не должен.

Первая весенняя гроза бушевала над Алтутоном, смывая остатки снега в сточные канавы. Мусор крутился в мутных потоках, бегущих по улицам.

В библиотеке Ланье стоял у окна, ведущего во двор, и смотрел, как бегут извилистые струйки воды по мутному стеклу, которое дрожало от напора ветра. В руках у него был кубок с вином. Он пришел сюда, чтобы побыть одному – в любом другом месте его бы отыскали гораздо быстрее. А ещё он безотчетно боялся, и надеялся отыскать некоторые ответы в книгах.

Дверь распахнулась от пинка, и мажордом вздрогнул, хотя внутренне был готов к тому, что Танкред явится и сюда.

– Так вот где ты окопался, – герцог осмотрелся по сторонам, морща нос. – Крысиное гнездо, хотя даже крысы брезгуют жрать пергамент, закапанный чернилами. Что ты здесь делаешь?

– Ваше величество, – осторожно ответил Ланье, удаляясь от окна и отвешивая Танкреду учтивый поклон. – Мне показалось, в последнее время, знамения…

– Как? – перебил Танкред, привстав на носки, и мажордом вновь отметил про себя, что одежда на юноше мятая, щеки не знали бритвы уже несколько дней, а голос осип от постоянного крика. – Ты превратился в старую бабу, Ланье? Знамения? Хватит и того, что об этом целыми днями бубнит этот толстый жрец в своём капище, которого я там и запру, и велю не кормить, чтобы он хотя бы повыл от голода, для разнообразия. Знамения.

Герцог прошел к креслу перед камином и упал в него, ногой опрокинув столик.

– Знамения. Мне снится кровь, Ланье, снятся кровавые простыни и пятна, проступающие на гобеленах в моей комнате. С каждым разом их всё больше.

Открой окно.

Мажордом с недоверием и страхом посмотрел на изможденную фигуру Танкреда, но выполнил его указание. Ветер с воем ворвался в комнату, неся с собой капли дождя и холодную сырость и пламя в камине загудело, рассыпая снопы искр.

– Посмотри! – повысил голос Танкред. – Что ты видишь?

Ланье что-то пробормотал, делая вид, что всматривается вдаль; он знал такие моменты и научился следовать ситуации.

– Ты слеп Ланье, как слепы все мои советники здесь. Я вижу ненависть, переливающуюся через край, я вижу зависть и предательство. Смотри внимательнее! – герцог вскочил и, взяв мажордома за плечо, с силой пододвинул его к окну, словно хотел выбросить во внутренний двор. – Там сидят лжецы и убийцы, готовые открыть двери нашим врагам, когда они подойдут к стенам нашей столицы. Эти выкормыши империи, что остались тут с тех самых пор, как мы разбили Анриак и заставили откатиться далеко на юг, эти черви, вскормившие нашего сироту, что ныне сбежал к моей сестре, торговать моими секретами, о, я внимательно наблюдал за ними. Они в сговоре с этими дознавателями, прикидывающимися купцами, с теми, кто до сих пор сидит здесь и только и ждет повода, чтобы вонзить мне нож в спину. Смотри – вот ветер несет их помыслы: в них кровь, пожар и разорение. И я говорю тебе, Ланье, я не буду ждать, я не буду сидеть, сложа руки. Ты найдешь Фэрра, прикажешь ему взять сотню людей и сжечь дотла эти мерзостные кварталы!

– Какие, мой господин? – помертвев, уточнил Ланье, пальцами упираясь в подоконник.

– Какие? – закричал Танкред, захлебнувшись ревом ветра. – Какие, спрашиваешь ты? Я хочу чтобы «забытые» были воистину забыты! И чтобы эти купчишки горели вместе со своим трухлявым товаром!

– Но, повелитель… – вяло засопротивлялся мажордом, – так мы можем нарушить связи со многими государствами…

– Не об этом надо сейчас думать! – герцог за грудки притянул к себе Ланье и мажордом заглянул в полные безумия глаза, увидел, как капли дождя стекают по бледному одутловатому лицу. – Если я захочу обменяться с кем-то, я приду на его землю, на его землю, слышишь? – и произведу обмен огнем и мечом. Так делали мои предки, так я буду поступать! Или ты? – спросил Танкред с подозрением, – защищаешь этих безродных? Этих нищих рабов, которые не посмели умереть и живут теперь как паразиты на нашем теле? Что?

– Нет, ваше величество, нет, что вы, – Ланье стало по-настоящему страшно, и он говорил без удержу, хотя холодная часть его рассудка насмешливо следила за этим, отмечая, что юнец перестал быть послушной игрушкой. «Он и не был послушным, – впервые сказал себе правду Ланье. – Просто я первым подал ему мысль о бунте».

– Или ты, как и этот глава каменщиков, будешь утверждать, что они всегда защищали город, и были лучшими разведчиками и диверсантами, когда подходили имперские легионы? А я скажу тебе, что ты сметешь их дома с лица земли, лично проследишь, чтобы никого из этих кровососов не осталось в Алтутоне! Потому что времена изменились, и они чуют это, а я вижу их насквозь! Я вижу их и потому они обречены! Ясно тебе? Ясно?

– Да. Да, повелитель.

– Тогда иди и исполняй. Пусть эта гроза очистит город. Я хочу проснуться завтра и знать, что ни единого иноверца нет в моих владениях. Иди.

Тахиос не знал, успеет его навестить Кискейлт, до того, как Мальм наведается ещё раз, но всё равно готовился. Он озадачил служку, который разносил обеды в палате, заговорив с ним на бенортском, а потом на гейцмундском. Схваченный за рукав слуга признался, что вещи сироты находятся в кладовке, но выдать их могут только в присутствии самого доктора Хальве, иначе никак. «А коня моего наверное уже втихомолку продали со двора…» подумал юноша и прихрамывая прошел к окну, из которого удобно было наблюдать за воротами, ведущими на улицу. Он смотрел, как дремлет дюжий детина на табурете в своей каморке, распахнув дверь, и как под вечер его сменяет седоусый крепыш в куртке с шипами и булавой за поясом. Крепыш имел вид более собранный и воинственный, и спать не стал, но и дверь тоже не запирал пока – ждал, когда выйдет время и можно будет закрыть ворота, а потом запереться в своей каморке, или вообще пойти на кухню потрепаться со служаночками, что грели воду для вечерних процедур.

Тахиос знал, что внутри здания на первом этаже тоже будет сидеть какой-нибудь санитар, и у него наверняка сыщется свисток, но не это беспокоило парня. Как бежать, если у тебя нет возможности сразу оторваться хотя бы на пару лиг на добром коне, как бежать, если есть едва затянувшаяся рана в боку, и нет лошади? Потому юноша обрадовался, когда увидел входящего в ворота горца, а вместе с ним Домарда из Кирнбурга в дорожном плаще.

Он вышел в коридор, чтобы избежать чужих взглядов и любопытных ушей. Согбенный врач, который навещал с обходом каждую палату по утрам встретился ему на лестничном пролете и замахал на Тахиоса руками.

– Куда? Немедленно возвращайся в постель, чужеземец, иначе схватишь простуду, она зайдёт в рану, и ты умрешь от воспаления легких! Слышишь, что я сказал?

Тахиос прижал палец к губам, показывая за спину доктора. Тот недоверчиво обернулся и столкнулся нос к носу с поднимающимся Домардом.

– Всё в порядке, доктор, от имени маркграфа я пришел забрать этого свидетеля, – спокойно сказал рыцарь, не дав старику раскрыть рта. – Дознаватель Мальм приходил сюда с утра, как вы несомненно слышали, и счёл, что парню будет лучше в замке.

– Да, но, он ещё не совсем…

– Мы знаем, – Домард плечом оттеснил врача с дороги, протягивая Тахиосу руку. – Но таковы обстоятельства.

– А бумаги! – в спину спускающимся прокричал доктор, свешиваясь через перила. – Бумаги, сир, с кем имею честь?

– Я оставил их на входе, – не моргнув глазом соврал рыцарь, и они вышли в коридор первого этажа.

– Накинь, – Кискейлт бросил сироте сверток, в котором оказалась легкая суконная куртка и плащ с подбоем кроличьего меха. – Ты увидел нас во дворе?

– Да.

– Держи, – горец незаметно сунул в руки юноше два широких коротких ножа и тот спрятал их за поясом.

– Мы сегодня уезжаем из города, – сказал идущий впереди Домард, теребя свой седой ус. – Кискейлт поручился за тебя, а он верно служил мне все эти три года, так что я дам тебе лошадь. Не боевого скакуна, но ходко бегает.

Они прошли мимо оглушенного санитара, рядом с которым стоял воин, одетый в цвета марки, но больше похожий на бродягу с большой дороги. Домард подал ему знак, и он последовал за ними. Когда беглецы подошли к воротам, из караулки вышел ещё один, широко улыбаясь юноше, будто увидел старого друга. Тахиос приметил, что он берег левую руку.

– В седло, Рингер, давай, нечего скалиться, – пробурчал Домард избегая смотреть на своего солдата. – Надеюсь, тот человек в каморке цел?

– Не извольте беспокоиться, сир, – гнусаво, будто дразнясь, ответил Рингер. – Я даже пощекотать его как следует не успел, вы так быстро вернулись…

Они вышли за ворота и сирота, улучив момент, поймал взгляд Кискейлта. Горец нахмурился, показал Тахиосу на кобылу, которая была предназначена ему, и взялся подержать стремя.

– Будь осторожен, – шепнул он юноше, когда тот садился в седло.

Они рысью поехали по пустынной улице, и сирота сориентировался, что путь их лежит к Южным воротам.

– Марка стягивает войска к границе с Бенортом, – словно прочитал его мысли Домард, – мы выдвигаемся туда же. Тебе есть где пересидеть первое время?

Тахиос запрокинул голову, смотря на небо, по которому медленно плыли клубящиеся серые облака. Этой ночью не увидишь луну или блеска звезд.

Он вспомнил, как они с Кискейлтом смотрели на стены Ангмассалика с холмистой гряды рядом с… как же он назывался…

– Я… найду, сир, – невпопад ответил юноша и удостоился плотоядной усмешки от Рингера, которую, впрочем, не увидел, предавшись раздумьям.

Тогда мы спускались вниз, и встретили её, а в городе уже ждал купец… или они разделились, потому что она никому не хотела выдавать место… и Кискейлт говорил, что там никто не ходит, кроме пастухов, и то в грозу – потому что пасти скот на поросших лесом оврагах будет только идиот, которому хочется растерять своё стадо среди деревьев… Это очень важно, то, что мы видели её там, понял Тахиос. Она и опоила меня в том месте, где надо было свернуть с дороги, а купца пустила с бочками вперед одного, потому Фрольд ничего и не почуял, когда его встретил. Герцог был при ней и она укрылась в тех холмах! Но, но… – юноша вспотел от неожиданной пугающей догадки. Но если они уже в Анриаке, потому что он начал войну, чтобы свергнуть Танкреда, значит, там был какой-то проход. Что-то такое… может ли это быть? Что за чушь я несу? А почему тогда Чернокнижник не нашел их? До сих пор не нашёл? – снова спросил себя Тахиос. Он из тех, кто достаёт желаемое из-под земли. Так что же?

У городских ворот Домард предъявил приказ, отчеканив:

– По повелению смотрителя западного округа направляюсь в распоряжение графа Аньемского, который идёт из Гаурдана со своим отрядом и уже миновал границу. «Вот как! – подумал Тахиос. – Псы собираются в стаю…»

Капитан мельком взглянул на пергамент, посмотрел на отряд, и махнул рукой, разрешая отворить створки. Дорога, раскисшая от весенней слякоти, легла под копыта коней.

– Нам по пути? – спросил юношу рыцарь. – На твоем месте я не спешил бы прямо на Юг – война надвигается на эти земли. Ты же знаешь, что империя напала на Бенорт?

Тахиос кивнул.

– У меня есть, где укрыться, – снова повторил он, продолжая раздумывать, как Дахата могла в одиночку увезти герцога. «Он просто скрутил бы её на границе. Опасно везти связанного или опоенного человека, так что она должна была придумать что-то ещё. Наверняка ей кто-то помогал, не только этот жирный купец. Нет, тут колдовство…»

Лошади сами собой набрали быстрый темп, Тахиос держался наравне со всеми, несмотря на колющую боль в боку. Юноша ожидал, что ему станет плохо ещё в городе, но когда этого не произошло, просто перестал обращать внимание на ноющую рану, так захватили его догадки и озарения.

Они мчались, разбрасывая комья грязи, и стены Ангмассалика растворились в темноте ночи. Тахиос, качаясь в седле, пытался разглядеть холмы по правую руку, но видел только стену деревьев. «И всё же… это не мог быть Отер, они говорили, что ожидали примерно этого, только в другом месте. Или он заколдован… а где настоящий, знают только Паэн и Фрольд…» мысли двигались рывками.

– Кискейлт! – на полном скаку обернулся к горцу Тахиос. Он придержал свою лошадь и заговорил по-бенортски, надеясь, что кроме Домарда их больше никто не сможет понять. – Ты говорил, что Отера пленили возле Гарна, и там присутствовал Фрольд?

Горец посмотрел на юношу, взглядом давая понять, что сейчас такие вопросы неуместны, но Тахиос склонился к его плечу и скороговоркой произнёс.

– Мне это очень важно, поверь. А спросить больше не у кого.

– Фрольд подъехал потом, как говорят. Хозяин замка решил отвезти герцогского сына к маркграфу, и в пути его настигли бенорты, следившие за замком, напали и наверняка освободили бы своего предводителя, но тут как по волшебству появился Фрольд и перебил всех. Он и доставил Отера ко двору.

– Он? – переспросил Тахиос. – А почему не тот, кто его пленил?

– Я же говорю, там была мясорубка. Погибли почти все, кто выехал из замка, уцелели только люди Фрольда, он сам и Отер.

– А где земли Фрольда?

– На востоке, у границы с Гейцмундом, – ответил Кискейлт. – Но послушай, тебе совсем не об этом надо сейчас думать. Я вообще не понимаю, с чего вдруг ты заговорил о герцоге – ты действительно связан с ним?

– Нет, просто выясняю места, куда мне соваться не следует, – неловко отшутился сирота.

– Это правильно, – после некоторого раздумья сказал горец. – Будь осторожен, даже сейчас.

Тахиос непонимающе уставился на него.

– Что ты имеешь в виду? Я сверну у холмов, мимо которых мы проезжали, когда держали путь от границы, и никто уже не укажет на вас.

Кискейлт мрачно промолчал.

Начал дуть промозглый ветер, он разорвал тучи, заставил их быстрее бежать по небу, и из-за этого стало немного светлее. Отряд обогнал несколько неспешно ехавших в сторону Илона телег, которые сопровождали стражники, и вновь мчался по пустынной дороге. Глаза юноши привыкли к ночной темноте, боль в боку приутихла, и он уже способен был различать, что встаёт на горизонте. Посмотрев вправо, он увидел, как стена леса плавно уходит вверх и смешивается в небе с ветром, бледными облаками и серыми ватными тучами. Тахиос остановил свою лошадь.

– Сир Домард!

Рыцарь заставил своего жеребца развернуться и встать поперек дороги.

– Да, Тахиос.

– Я сверну здесь. Прощайте и удачи вам в вашем походе.

– Если ты хочешь выбраться на ту тропу, которой вы приехали сюда с Кискейлтом, то держись нас, – спокойно сказал Домард. – Наш отряд стоит лагерем в двух днях пути южнее. Нам надо нагнать их.

Какая-то тревога кольнула Тахиоса, но он списал это на боль в боку, от которой левая часть тела постепенно немела.

Они вновь поехали, только теперь оруженосцы рыцаря старались держаться поближе к сироте, и Кискейлт был вынужден держаться позади всех.

Когда дорога вильнула в сторону, они направились к холмам, и ветер шелестел в голых ветвях, качая кроны деревьев.

Теперь всадники следовали друг за другом, а Тахиос опасался, что не узнает то место, где они встретили Дахату, ведь это было днём.

Ели смыкались вокруг тропы, как неприветливые стражи, Домард вел отряд осторожно – постоянные спуски и подъёмы, низко свисающие ветки и упавшие стволы на тропе даже днем кого угодно заставили бы поберечь лошадей.

Сирота несколько раз оглядывался, но заметил, что Рингер, следующий прямо за ним, пристально наблюдает, как он осматривается. Увидев, что Тахиос косится на него, оруженосец Домарда вновь широко и паскудно улыбнулся ему. Это не понравилось юноше, он отвернулся и несколько раз глубоко вдохнул, проверяя, как отреагируют ребра. «Не зря, наверное, Кискейлт сказал мне быть осторожным».

Меж тем кони вынесли их на небольшую поляну, откуда тропа ныряла вниз, в небольшой распадок, а оттуда наверняка выводила к большому холму, возвышавшемуся сейчас напротив Тахиоса и компании.

Юноша решительно спрыгнул с лошади и чуть пошатнулся, поскользнувшись.

– Куда это ты собрался, малыш? – с издёвкой спросил его Рингер, подъезжая вплотную. – Никак подружка заждалась, такая, с зелёными глазами, что хорошо ножи метает?

Сердце Тахиоса дрогнуло.

– Что?

– Она поранила мне руку, но я её запомнил, малыш. А что Рингер запомнил, то уж никогда не забудет. Куда ты там пялился, пока мы ехали – вон туда?

Домард крикнул, словно издалека, хотя Тахиос готов был побиться об заклад, что его лошадь стоит у края поляны, не более чем в пяти шагах, и голос его был раздраженно-пристыженным:

– Рингер, прекрати! Вызывай своих и покончим с этим!

– Что? – воскликнул Кискейлт, которого заслонял от сироты круп рингеровского коня, и он видел только плечи и голову, покрытую капюшоном.

Юноша краем глаза увидел, как второй оруженосец заезжает к нему со спины, пока не обнажая оружия. Вскочить на лошадь без помех было нереально.

Рингер, видя реакцию Тахиоса, хрипло расхохотался и, запрокинув голову, завыл по-волчьи.

– Они придут, – сказал он, в горле его клокотало. – Очень скоро, вот уви…

Сирота ударил его жеребца ногой в подвздошье и прыгнул в сторону. Подельник Рингера, свесившись с седла, вцепился ему в плечи, но это было даже на руку Тахиосу. Вырвав из-за пояса ножи, он ударил двумя руками, слыша, как что-то гневно кричит горец, и попал – в шею и под мышку противнику. Воин сполз ему на спину, заливая своей кровью, а его лошадь отпрянула, толчком опрокинув Тахиоса на землю. Он сбросил с себя труп и увидел, что Рингер корчится в седле, держа наполовину обнажённый меч, а между лопатками у него торчит стрела и Кискейлт, привстав на стременах, вновь кричит Домарду:

– Зачем? Ты обещал мне!

Рыцарь действительно был у края поляны. Он успел достать меч и опустить забрало на шлеме, но понимал, что горец способен выпустить три стрелы, прежде чем они сойдутся и любая их них могла поразить насмерть с такого расстояния. Они оба знали, чего стоят как воины.

– Зачем? – срывающимся от ярости голосом повторил вопрос стрелок. – Говори, предатель! Мы делили с тобой хлеб и кров, я думал, что обращаюсь к другу!

Рингер, хрипя, свалился под копыта своего коня и тот с тревожным ржанием отбежал к елям.

– Ты не знаешь, что может предложить Чернокнижник, – голос, прозвучавший из-за забрала был голосом обреченного, и Тахиос стал медленно подниматься, чтобы не попасть под копыта во время гибельной атаки.

– Ты нарушил своё слово!

– Что сделано, то сделано. У тебя меч на поясе – дай мне честный поединок.

– Отзови тех, что идут за мальчишкой, – потребовал Кискейлт, – дай им сигнал и беги.

– Нет. Во имя былой дружбы, дай мне умереть с честью.

– Я пристрелю тебя, как собаку!

– Я всё равно нападу! – выкрикнул Домард, и конь его взвился на дыбы, – Бейся мечом или будь ты проклят!

Он готов был атаковать, но мешали лошади, что до сих пор стояли между ними.

– Сойди с коня, и я дам тебе поединок, – хмуро приказал Кискейлт и наконечник его стрелы следил за тем, как рыцарь спешивается. – Брось щит, сир.

Домард размахнулся и отшвырнул щит вглубь леса, а потом очертил тускло сверкнувшим клинком круг над своей головой.

– Ну?

Горец снял стрелу с тетивы, убрал лук в колчан и спрыгнул на землю. Увидел Тахиоса, который уже забрал меч у Рингера и одобрительно кивнул.

– Расплатись с ним, если удача отвернется от меня.

– Хорошо.

Горец обнажил короткий и толстый меч, чем-то напоминающий мечи легионеров империи и, не произнося больше ни слова, бросился к рыцарю.

Они сошлись и ярость одного не уступала отчаянию другого. Напор Кискейлта был страшен, он проломил защиту Домарда и его меч дважды с грохотом врезался в шлем рыцаря, тот пал на одно колено, обхватил горца за пояс, и швырнул его в грязь, собираясь навалиться сверху, пока он будет валяться лицом вниз, но стрелок вывернулся и они покатились к краю поляны, сжимая друг друга в объятиях.

Тахиос совсем близко услышал ответный волчий вой, сорвался со своего места и побежал к дерущимся, но Кискейлт уже вставал, отирая кинжал о штаны.

– Идём, нам надо спешить.

Сирота подал ему меч, который выпустил Домард и стрелок, хмыкнув, взялся за рукоять. Меч был хорош. Прихрамывая, горец пошел к своей лошади, но Тахиос остановил его, схватив за руку.

– Смотри.

В ложбине двигалась цепочка огоньков – и было понятно, что ловцы стремятся замкнуть свой круг.

– Да быстрее же, – Кискейлт вновь потащил юношу к лошадям, но Тахиос словно не видел смысла торопиться.

– Как ты думаешь, кому он мог продать меня – дознавателю? – спросил сирота, когда горец взялся за луку седла.

– Мальм не стал бы так рисковать – его люди взяли бы нас у городских ворот – для признания вины этого достаточно.

Тахиос кивнул, он так и думал.

– Тогда остаётся только один…

– Да пожрёт его кишки Йарох-Дагг, – мрачно посулил горец, оглядываясь с высоты седла. – Я понял, о ком ты говоришь.

– Ты думаешь, от него можно убежать? – юноша махнул клинком Рингера, пробуя, как он лежит в руке.

– Он не всесилен, в конце-то концов, – заорал Кискейлт, не выдержав. – Какие бы демоны ему не подчинялись – он не сам Тёмный принц!

– Это верно. Ты езжай.

Сирота тихим свистом подозвал свою лошадь и успокаивающе похлопал её по шее. Посмотрел на лежащего вверх лицом Рингера. Убийца тяжело дышал, на губах его пузырилась кровь, но он был ещё жив. Лучник нависал над ним, но ничего не спрашивал, потому что уже начинал догадываться, что задумал Тахиос.

– Кискейлт, ты умирал когда-нибудь?

– Нет, – признал горец, – не случалось.

– Когда умираешь, приходят огромные ледяные тени… посмотреть.

– Это страшно? – спросил стрелок.

– Да.

Кискейлт вздохнул, услышав поблизости треск ветвей.

– Мы ещё можем прорваться.

– Я ранен, – напомнил Тахиос. – И если уж мне не случится увидеть Дахату, то хочу добраться до него. Попытаться… У тебя лук, ты езжай.

Кискейлт кивнул, но не сдвинулся с места.

– Это стоит того.

На поляну выехал первый всадник в рогатом шлеме, но факела при нем не было, что не помешало горцу загнать свою стрелу прямо под подбородок противника.

Тахиос сел в седло и заставил свою лошадь встать так, чтобы он мог прикрывать спину Кискейлта.

С шумом над их головами пролетела встревоженная птица, и её крик внезапно пробудил в юноше воспоминания о детстве, когда живы были отец и мать, и у них в доме жила канарейка, которая была совсем ручной и не улетала, даже когда её выпускали из клетки. Она садилась на плечо матери и весело чирикала, а потом могла вспорхнуть на подоконник, и вернуться, и сесть на стол, постукивая клювом по гладко оструганным доскам. «Чему учит нас Лиг?» – выплыл, словно из другой жизни, голос Руо.

Тахиос вздрогнул, ощутил холодную и шершавую рукоять меча в ладони и понял, что тонкая зыбкая грань, отделяющая его от мира мертвых, приблизилась на расстояние ладони. Недаром он вспомнил мать. Недаром она не пришла тогда, когда его попятнал этот дружок Дэла. Кискейлт с хэканьем всадил ещё одну стрелу в рогатую тень, и лес словно взорвался криками.

На поляну разом высыпали несколько зловещих фигур, одна из них метнула факел под ноги коню, сбивая горцу прицел.

– Взять их живыми! – прогремел голос слева от Тахиоса и он развернул лошадь.

Юноша видел всё вокруг чётко, в сером и черном цветах, видел и фигуру стоящую между стволами гигантских елей. Тут перед мордой кобылы взорвался огненный шар и она, взвизгнув, сделала свечку, от чего сирота едва не вылетел из седла. Воины Фрольда были уже везде, Тахиос рубил, пытаясь пробиться к Чернокнижнику, но кто-то умелым ударом подсек ноги его лошади. Кискейлта тоже стащили с седла, и он сдавленно рычал под грудой навалившихся тел. Юноша успел пырнуть того, кто оказался ближе всех, прежде чем в глазах потемнело.

Он очнулся с руками, связанными за головой. Его волокли вверх по склону. Тахиос застонал и грубый голос сказал:

– Господин! Этот щенок пришел в себя.

Хруст шагов заставил сироту болезненно поморщиться, потом перед его слезящимися глазами возникли сапоги и рука в латной рукавице схватив его за волосы, вздёрнула голову вверх.

Рыбьи глаза Фрольда блеснули во тьме.

– Я не поймал этого толстого купца – он успел принять яд. Я не успел схватить вашего магистра – он сбежал, бросив своих товарищей. Но у меня есть кое-кто, кто помогал вам. Он пока молчит, но Рингер сказал, что ты пялился в сторону Венца, а потому мы поищем там. И не думай, что тебе удастся сбежать.

Тахиос хотел плюнуть, но не смог.

Фрольд равнодушно отпустил его голову и сироту вновь потащили.

Никогда Тахиос не видел так ясно перед своим внутренним взором лица родных. Прекрасное лицо матери склонялось над ним, будто она хотела поцеловать его на ночь или тихонько спеть колыбельную. Отец возвышался над ней, улыбаясь в усы. «Мама, я иду», спокойно подумал Тахиос. Он забыл о ледяных тенях, зная, что не переживет этой ночи. Просто оставшийся отрезок жизни был не важен – и это наполняло сознание безмятежностью.

Их втащили в пещеру и бросили на каменный пол. Юноша увидел тени, мечущиеся по стенам в свете факелов, услышал гулкий шум от шагов. Слева от него лежал длинный и тощий незнакомец с обритой наголо головой, в темной одежде, приличествующей послушнику какого-нибудь ордена, справа – Кискейлт. Тахиос посмотрел в налитые кровью глаза послушника и поразился отчаянию, плескавшемуся в них.

– Разведите огонь, – донесся до них сухой голос Фрольда. – Уги и Гани останьтесь, остальные – присоединяйтесь к братьям снаружи, осмотрите каждый камень этого святилища, обнюхайте каждую дыру и несите охрану. Горе тому, кто потревожит меня, если ему что-то показалось.

– Да, господин.

Конь Фрольда остался стоять у входа в пещеру – Тахиос слышал его фырканье. Потом тень накрыла их.

– Итак, после стольких неудач мне несказанно повезло, – проговорил Чернокнижник. – Спешить некуда. Кто из вас хочет рассказать мне, что таит этот холм? Может быть, ты? – носком сапога он небрежно перевернул долговязого на спину. – Начнем с тебя, так как ты первым нам попался. Знаешь этих двоих?

– Неет, – протянул послушник, давясь собственными звуками. – Я не знаю их, ничего не знаю об этом месте, умоляю вас…

– Он трус, – обращаясь к Тахиосу, безмятежно проговорил Фрольд. – Мы следили за ним от самого Илона, откуда он бежал, бросив своего господина. Его язык развяжется при простейшей пытке. Как вы могли довериться ему?

– Я не знаю его.

– Да, вполне возможно. Домард рассказал нам про то, как встретил тебя, где, и в какой день. Ты действительно мог не видеть Малтефона. Это и не важно, потому что тайну пещеры ты тоже знаешь, раз так рвался сюда. Подумай, почему ты ещё жив, если у нас есть он.

Тахиос промолчал.

Фрольд Паэн усмехнулся ему в лицо и достал кинжал, присев на корточки рядом с Малтефоном.

– Чтобы ты не решил в своём скудоумии, что сможешь меня одурачить, я расскажу, как у вас тут было дело, – доверительно сообщил он побледневшему ученику магистра Раммаса. – Твой господин научил тебя заклятью и дал карту, по которой вы добрались сюда. Ты жив пока только благодаря этому – ненужная, бесполезная кукла. Ведь дверь нашел Раммас, пока ещё мог свободно разгуливать по этим землям. И он знает, как с ними обращаться. А теперь знаешь ты. И в ту ночь, когда так удачно начавший падать снег заметал все следы, ты отправил отсюда в Анриак некую даму с человеком. Они оба шагнули сквозь завесу, а ты остался заметать следы, а потом бежал под защиту своей гильдии. У меня не было времени подниматься на каждый холм и соваться в каждую ложбину, хотя я чуял направление. Потом оказалось, что я чуял тебя, потому что на Венце я побывал. А теперь ты подскажешь мне, как она открывается.

Произнося каждую фразу, остриём клинка Чернокнижник деловито вырезал на лбу, висках и щеках Малтефона рунические узоры, зажав ему рот левой рукой. Когда он закончил, то убрал руку, любуясь проделанной работой.

– Ну так как? – ласково спросил он. – Порадуешь нас, до того, как разожгут костёр?

Послушник, словно усыпленный его словами, вяло помотал головой и тогда Фрольд, уперевшись коленом ему в грудь ловким движением левой руки содрал с него скальп, отхватив на затылке кожу кинжалом.

Звенящий крик заметался под потолком пещеры.

– Или ты думаешь, я буду тебе сказки рассказывать на ночь? – осведомился Чернокнижник, встряхивая свой кровавый трофей. – Я покажу тебе кое-что ещё, подожди.

В пещеру ступили две мрачные фигуры, тащившие охапки веток.

– Мне нужно больше, – тусклым голосом сказал Фрольд. – Срубите дерево, я хочу кое-кого зажарить сегодня.

Ури и Гани стали деловито разжигать пламя, чиркая кремнями. Малтефон хрипел, вжимая лицо в камень.

– Нет, я не дам тебе так просто умереть. Я покажу тебе такие вещи, о которых твой учитель и думать не смел.

Тахиос, невольно сглотнув, смотрел, как несколькими пассами Чернокнижник останавливает кровотечение. Треск отрывающейся кожи засел у него в голове, и он не сразу понял, что Кискейлт, воспользовавшись тем, что слуги отвлеклись на костер, дергает его веревки своими пальцами.

– Что ты делаешь? – спросил его Фрольд. – Ты, тупое мясо, бравый солдат, погубивший четверых моих людей. Ты хочешь сбежать?

– Будь ты проклят… – прошипел горец, когда Фрольд, склонившись над ним, схватил его за горло. – Я – Кискейлт Лам'карин. Встань со мной лицом к лицу…

– Я так и сделаю. Мы будем стоять лицом к лицу, как ты и хотел.

Огонь уже плясал у стены, а со стороны входа конь всхрапнул, пропуская троих, тащивших срубленную ель с наскоро обрубленными сучьями.

– Примотайте его цепью, – Чернокнижник кивнул на горца, и у Тахиоса похолодело в груди. – Гани, Ури – посадите этих двоих так, чтобы они всё видели.

– Я покажу тебе настоящее колдовство, – прошипел Фрольд, склоняясь к окровавленному лицу послушника. – И ты увидишь, что будет с тобой, если станешь противиться. А ты, – и он посмотрел на Тахиоса глазами, в которых уже стояла тьма, – мог бы стать хорошим слугой, но дик и упрям, и мне некогда с тобой возиться. Я лучше ещё раз посмотрю, как к тебе придут Старшие.

– Мне не нужны ваши заклятия! – взревел он вдруг, потрясая крепко сжатыми кулаками. – Кровь открывает любые двери, и я принесу вас в жертву, чтобы они открылись пошире.

«Я не хочу это видеть», – решил Тахиос. Он сидел, прислонившись к стене пещеры, и его руки лежали теперь у него на коленях.

Ствол поставили под углом к стене, уперев основание в какую-то яму, выбитую предыдущими жильцами пещеры, а верх – в трещину между зарождающимися сталактитами. Ури и Гани обматывали амалера цепью, оглушив ударом кулака и придерживая безвольное тело.

Молчаливые воины принесли ещё еловых лап, сучьев и ветвей кустарника. Тахиос, пользуясь моментом, вцепился зубами в веревки. Малтефон рядом с ним смотрел блуждающим взглядом вокруг. Он был близок к безумию.

В онемевших пальцах сначала закололо, потом они запульсировали, потом стали слушаться. Тахиос сидел, ощущая, как разум его раздвоился: расширенными глазами он наблюдал, как Фрольд, крича на отвратительном, резком, мёртвом языке, водружает себе на голову скальп Малтефона и внезапный гул смыкается вокруг его фигуры, преобразуя воздух, пространство и на месте Чернокнижника возникает существо, нелепое и опасное, и оно глумливо пляшет рядом с извивающимся в путах Кискейлтом, а пальцы дёргали и крутили веревку, как заведённые. Ещё юноша успел удивиться, почему он так плохо слышит, как сквозь вату.

Потом в воздухе проступили письмена, а Тахиос освободил левую руку. Взгляд его наткнулся на валявшиеся на полу пещеры кости и камни.

– Да снизойдут повелители к жертве моей! – это то, что неожиданно понял юноша из кованых лязгающих слов. Кискейлт безмолвно корчился в огне.

Или это всё сон? – запоздало спросил себя Тахиос, рывком поднимаясь на ноги. Ури, стоявший ближе, получил в лицо горсть грязи, залепившей ему глаза и осколком кости в ярёмную вену. Тахиос рывком развернул прислужника, прикрываясь от спохватившегося быкообразного Гани, и потянув на себя меч из ножен, но тут Ури схватил его за плечи. Лицо его исказила ярость, кровь хлестала из шеи тугой струёй, а Тахиоса пробрал озноб: за завываниями Чернокнижника он услышал шелест клинка Гани и какой-то, на грани бытия, ликующий вопль Иных. Потом он увидел как внезапно Гани потерял равновесие и посунулся вперед – это Малтефон протянул свои длинные ноги и толкнул ими слугу под колени. Тахиос ударил головой Ури в лицо, попал ему в подбородок и, освободив-таки меч, ударил им – скользнув по нагруднику – снизу вверх – под нижнюю челюсть. Ури схватился за клинок, но поздно. Гани поднимался, оказавшись очень близко – его плечо нависало над Тахиосом слева, и сирота толкнул на него мертвеющее тело, а сам отскочил к Малтефону, полоснув по веревке у него на руках.

– Да откроется дверь! – грохотало, казалось, само пламя, изрыгая искрящиеся ленты огня.

Фрольд, возвращая себе свой истинный облик, развернулся, взметнулся плащ за плечами, его лик дрожал, перетекая, лицо было ужасно.

– Кто ты, щенок?

Рука Чернокнижника отшвырнула Гани с дороги и он влетел прямо в марево, из-за которого доносился вой. Тахиос призвал Лига и встретил тянущиеся к нему пальцы мечом. Зазвенело. Камень вздыбился у юноши под ногами и он упал, проехавшись спиной добрых десять шагов. Недалеко от него храпел и бил копытом вороной Фрольда. Кискейлт наконец-то закричал – громко, отчаянно. Наполненные тьмой глазницы следили за юношей, он понял, что Фрольду нужно мгновение, чтобы приблизиться, и решение пришло само.

Сирота вскочил, повернулся и одним прыжком оказался на спине жеребца. Тот взбрыкнул, но Тахиос огрел его рукоятью меча меж ушей и направил вон из пещеры. Он выскочил на площадку и увидел, что вокруг бушует настоящий ураган – по врытым в землю островерхим глыбам пробегали бело-фиолетовые молнии, кружащий ветер полосовал кожу ледяными пластинками и сухой хвоей, но несмотря на это, почуявшие неладное воины Фрольда Лёкхеда бежали ему наперерез из своих укрытий. Вороной вскинулся ещё раз, Тахиос удержался в седле, огрел коня мечом по крупу, и он в два прыжка вынес его на границу священных камней, однако свирепый свист хозяина заставил жеребца закружиться на месте. Тахиос, вращая мечом, уже отрубил одному из нападавших кисть руки, другому помял шлем, но ещё несколько ударов сердца – и его вновь схватят эти неутомимые бойцы, вымуштрованные во тьме. Сирота представил, как он висит в цепях на обугленном стволе, а извне тянутся жадные лапы, и с гиканьем толкнул вороного каблуками. Выбежавший наружу Чернокнижник стоял у входа, разведя руки в стороны, и от предплечий до кончиков пальцев сплетались страшные лиловые искры.

«Прости, Кискейлт. Я привел тебя сюда». Ещё миг. Тахиос занес меч, моля богов о помощи. У него был всего лишь один удар.

Малтефон вырос за спиной Чернокнижника и ладони у него были объяты тусклым светом. Он ударил, и сирота ощутил, как будто таран с размаху всадили в нечто вязкое и густое, как смола, и тут же атаковал сам, целя в плечо. Лицо Фрольда выразило изумление, он поднял навстречу руку, но Тахиос знал: не успеет. Ещё миг и Чернокнижника отшвырнуло на камни, порыв ветра словно подхлестнул сироту и он влетел в пещеру, видя, что Малтефон вцепился в поводья. Его расширившиеся глаза сказали Тахиосу самое главное: не останавливай. Безумная надежда зародилась у юноши в груди. Дверь! Ведь Фрольд что-то открыл, принеся в жертву Кискейлта. Вдруг Малтефон сумеет перенести нас… Послушник, надрываясь, успел бросить несколько слов и они влетели в черную круговерть. Договорил Малтефон уже по ту сторону.