Подготовка смены

7. Этот хвалёный Коринф

— Макс, это что за на хрен? — Володя вертел в руках бронзовую статуэтку голой бабы на льве и вот только, что не плевался, — Коринф совсем уже, млять, деградировал?

— Ну, ты несправедлив, — хмыкнул я, — Это же греческая классика. Причём, даже с оригинальным сюжетом. В их мифологии я припоминаю Ариадну на леопёрде, которым прикинулся Дионис, когда скоммуниздил её у Тезея, но на львах ихние богини и героини как-то не разъезжают. Вроде бы, разъезжает какая-то из фракийских, но сам посуди, хрен ли этим рафинированным грекам мифология каких-то варваров? Так что тут явно имеется в виду не богиня и не героиня, а простая баба из этих дионисанутых. И ты присутствуешь при зарождении у греков вполне светского скульптурного жанра, — объясняю спецназеру это дело, а сам едва сдерживаюсь от хохота, потому как прекрасно же понимаю, что ему в ней не нравится — ага, то же самое, что и мне, — Ну да, исполнение каноническое. Ну так а хрен ли ты от них хочешь? Это же греки! Да, был жив Леонтиск, были и эксперименты, но как он помер, так и кончилось его хулиганство, а остался общепринятый греческий канон. Это не Коринф деградировал, это Фарзой и его ученики вконец нас избаловали.

— Вот, кстати, явное подражание нашей фарзоевской школе, — Волний указал на статуэтку явно Афродиты, судя по кокетливой позе, — По проработке деталей исполнение в нашем стиле, но млять, кто греке позировал? Свинья или корова? — мы все рассмеялись.

— Исполнение — да, подражает нашим, но и канон прёт из всех щелей, — заметил Васькин, — И напрасно ты морщишься, Артар. Мне вот приятно видеть, что двадцать лет, которые прошли с нашего прежнего визита сюда, наша собственная культура не топталась на месте. Заметь, вы уже и от общепризнанного во всём эллинистическом мире греческого канона носы воротите, поскольку вам теперь есть с чем сравнить его.

— Но начало — тогда, двадцать лет назад — пошло именно отсюда, — добавил я, — И хвала богам, нам нашлось что и кого отсюда вывезти, чтобы положить начало уже нашей собственной культуре эллинистического типа. И мне тоже приятно наблюдать результат — не зря старались. Избежит Коринф своей судьбы или нет — нам он уже не особо-то нужен.

— Это мои лучшие работы, римляне, — сообщил нам скульптор, — Ну, из недавних и пока не унесённых покупателями. Я так и не понял, понравились ли они вам, — по-русски он и не мог ни хрена понять, а по уделённому нами вниманию, интонациям и смеху вывод не мог быть однозначным — в чём-то понравились, в чём-то нет.

— Эти две твоих работы оригинальны, уважаемый, — пояснил я ему по-гречески, — На льве — это ведь наверняка не богиня и не древняя героиня эллинских преданий?

— Верно, римлянин, это менада из чтущих Диониса. Да, я знаю, лет пятнадцать назад у вас их запретили и многих казнили, и было за что. У нас тоже не любят тех из них, кто не проявляет разумной умеренности в Дионисиях, и наши ревнители приличий пеняли мне уже за эту менаду. Наверное, и оштрафовали бы, если бы я отступил от нашего канона и в исполнении, а не только в сюжете. Но я ведь не старый выживший из ума Леонтиск, да простят мне боги, за то, что я так отзываюсь о покойном собрате по ремеслу. Вот у кого не было ни малейшего уважения к священному эллинскому канону, за что его и совершенно справедливо порицали, а уж его варвар-ученик работал и вовсе на грани святотатства. Ему крупно повезло, говорят, что его купили и увезли какие-то западные варвары, у которых с их отсутствием эллинского вкуса ценится и хулиганство в искусстве, иначе не сносить бы варвару головы. Говорят, он посмел изобразить Афродиту совершенно непристойно, как обыкновенную завлекающую поклонников гетеру! Мой сюжет, конечно, тоже не слишком пристоен, но ведь есть же разница между менадой и богиней! Хвала Афродите, эта менада приглянулась несравненной Никарете, и её покупает Школа гетер. Несравненная сказала, что настоящая гетера должна сохранять самообладание при любых обстоятельствах, даже если её усадят верхом на льва, и моя работа послужит на пользу её воспитанницам. Вам повезло, римляне, что вы ещё застали её у меня. Так как она вам?

— Ну, ты же всё равно уже продал её, уважаемый.

— У меня сохранились шаблоны, и если ты закажешь копию — это будет стоить недёшево, конечно, с учётом срочности работы, но ты и не выглядишь бедняком.

— Мне нравится оригинальность твоего сюжета. Фигура самой менады — ну, я бы сказал, что она на грани между вашим каноном и отступлением от него. И это её уж точно не портит. Учитывая, что ты не обделил свою менаду и волосами — тоже примерно где-то на грани канона, у нас тоже посчитали бы её красоткой. Но исполнение — я бы предпочёл другое. Лев у тебя какой-то ну уж очень канонический. Лет двадцать назад у вас работал с животными один старик, некий Диэй. Вот у него были львы, так это львы! Вот на его бы льве, да твою менаду, только в исполнении, как вот эта — это у тебя Афродита? Волосами ты не обделил и её, но фигура — не хочу обидеть тебя, но фигура у неё слишком канонична для нашего понимания женской красоты. А вот стиль исполнения — да, превосходен. Мне он напоминает стиль работы вашего покойного Леонтиска — такая же манера исполнения.

— Я едва не пострадал за неё, — проворчал скульптор, — Только ярко выраженная каноничность фигуры богини и спасла меня от больших неприятностей. Да, ты прав, она не красавица и на вкус многих коринфян, но таков уж священный канон, и несдобровать у нас тому, кто изобразит богиню со слишком уж заметными отступлениями от канона. Ты, римлянин, если я понял тебя правильно, хочешь именно этого. Диэй умер, как и Леонтиск, но жив и в добром здравии его ученик Филон, ваяющий животных в том диэевском стиле. Этого наш канон тоже не одобряет, но с животными это считается простительным. У меня покупают и эту мою Афродиту-толстуху, но если бы я отлил красавицу в духе Леонтиска, мне бы за неё не поздоровилось. А за такую менаду на меня окрысятся и наши ревнители канона за отступление от него, и несравненная Никарета за то, что гораздо лучшая работа досталась не её Школе, а заезжему чужеземцу. Я понимаю, что ты не поскупился бы, да и самому было бы интересно если не превзойти, так хоть сработать вровень с Леонтиcком, и наверное, сумел бы не хуже. Но такую серьёзную работу разве сделаешь втайне от всего города? Не обессудь, римлянин, но я себе не враг и очень не хочу нажить неприятности.

— А кого бы ты посоветовал, уважаемый, для такой работы вместо себя?

— Я рад бы подсказать тебе, но в Коринфе — боюсь, что некого. А у нас ведь как говорят? То, чего не сделают нигде в Ойкумене, сделают в Элладе. А то, чего не сделают в Элладе, сделают в Коринфе. Но то, чего не сделают в Коринфе, не сделают вообще нигде. Я бы сделал, наверное, если бы не наш священный канон. Но если в твоём городе за это не грозят неприятности, и ты их не боишься, то попробуй тогда обратиться к нашим гетерам. Не так давно, в позапрошлом году, несравненная Никарета заказала Афродиту для своей Школы каким-то испанским варварам. Я не видел её, но по описаниям красива до полного неприличия. Гетеры могут позволить себе подобное вольнодумство, им оно простительно. В их Школу тебя, конечно, никто не пустит, но возможно, гетеры могли бы разузнать, где и кто выполнял заказ. Говорят, даже одетые красотки работы этих испанцев расходятся у наших аристократов влёт, поскольку выглядят соблазнительнее наших обнажённых. Если это так и есть, гетеры тоже должны знать. Кто-то, возможно, и подскажет тебе…

Переглядываемся, киваем друг другу понимающе — лучшей похвалы Фарзою и его ученикам трудно даже придумать. Коринф-то, конечно, один хрен остаётся для всего эллинистического мира общепризнанным брендом. Он веками нарабатывался, и хрен его авторитет переломишь за считанные десятилетия. Но нам-то оно и не нужно. Мы разве за брендом гонимся? Пущай себе и дальше Коринф свой бренд сохраняет, насколько хватит его прежнего авторитета. Мы догнали и переплюнули по реальному уровню, и теперь уже само время работает на нас. Мало изделий фарзоевской школы сюда попадает, а попав, на прилавках не залёживаются, так что мало кто их увидеть успевает, но кому нужно быть в курсе, те уже и теперь наслышаны. И это при том, что мы не стремимся Италию и Грецию нашими произведениями искусства завалить. В первую очередь они у нас для наших, кому по карману, а на экспорт — по остаточному принципу — ага, пущай греки пока привыкают бегать за престижным дефицитом, в очередях за ним давиться, да по большому блату его доставать. Как эта нынешняя Никарета, например, двадцать лет назад известная и здесь, и много где ещё под другим именем — Федра Александрийская. Эффектная была, стерва.

— Ты не жалеешь, Гней Марций Максим, что тогда, двадцать лет назад, переспал не со мной, а с этой безвестной тогда девчонкой? — спросила меня уже она сама буквально через полчаса, — Теперь бы хвастался всем своим знакомым, что обладал самой нынешней Никаретой, когда та звалась иначе, зато была помоложе и попривлекательнее.

— Не хочу быть понятым тобой в обидном смысле, но — не жалею, — ответил я ей, — Никарета Очередная — это, конечно, венец карьеры для женщины твоей профессии, и не всякая гетера достигает его. Но Никарет ведь было немало до тебя, и ты тоже в их ряду не последняя, будем надеяться. А Федра Александрийская была единственной, и вот от ночи с ней отказаться было гораздо труднее, если уж начистоту. Но даже об этом я не жалею, и не усматривай в этом обиды, а пойми правильно. Отказавшись от благосклонности самой Федры Александрийской, а не какой-то там Никареты Очередной, я зато заполучил сразу двух превосходнейших гетер коринфской выучки. И не на одну ночь, а насовсем. И не без твоей косвенной помощи, кстати говоря, — мы с ней рассмеялись, вспоминая всю цепочку событий, — В Оссонобе у нас нет обычая менять имена руководительницам школы наших испанских гетер, и Аглея Массилийская так и осталась Аглеей, но резвее это помешало ей обучить и выпустить превосходных учениц? Вот потому-то и не жалею.

— С этим не поспоришь, — кивнула александрийка, — Какова была сама, таких же и учениц набирает и учит. Ваши испанки — это же просто ужас какой-то! Слабые актрисы, музыкантши и танцовщицы, но компенсируют это старанием и внешними данными. И где вы только таких набираете? Слабоват язык, хотя и очень неплох для варварок, и его нужно подтягивать. Но в философии и науках и вообще там, где нужны ум и понимание — нашим рядом с ними ловить нечего, в магии — тем более. Хвала Афродите, что они не эллинки и не получают золотую звезду на пояс наравне с нашими, а возвращаются к вам в Испанию. Я даже представить себе боюсь, что было бы, будь они тоже эллинками и выпускайся, как и наши, с правом занятия нашим ремеслом в городах Эллады. Так это Аглея ещё жалуется в письмах, что не самые лучшие. А почему, кстати?

— Они лучшие из тех, которые оканчивают её школу, но не самые лучшие из тех, кого она набирает в неё для обучения. У неё там учатся не один год, как у вас, а пять лет, и набирает она ещё шмакодявок. Часть наук те же, что и у вас, но другая часть та же, что и в нашей школе для наших детей, и девчонки посещают совместные занятия с нашими. И в ходе учёбы многие передумывают становиться гетерами, а просят Аглею перевести их в нашу школу к нашим детям. И это — лучшие из лучших, так что жалобы Аглеи в немалой степени справедливы. А тебя здесь приводят в ужас лучшие из тех, которые остались в её школе и окончили её.

— Лучшие из худших, значит? Каковы же тогда ещё лучшие?

— Думаю, тебе будет спаться спокойнее, несравненная, если ты так и не узнаешь об этом, — и мы с ней снова рассмеялись, — Зачем же ты будешь зря расстраиваться? Скажу тебе только, что эти девчонки оканчивают нашу школу вместе с нашими детьми и вместе с ними продолжают образование после школы. И это очень хорошая добавка к девчонкам, которые учились с нашими с самого начала. Да, сперва отстают, и им приходится нелегко, но к концу школы нагоняют, а дальше учатся вровень. Это ведь лучшие из лучших среди набранных Аглеей, а она к себе бестолочь не набирает. Получается не очень справедливо по отношению к её школе, на что она и жалуется тебе в письмах, но оставить девчонок у неё было бы ещё несправедливее к ним самим и к нашему народу. Гетер нам и оставшихся хватит за глаза, а лучшие должны остепеняться, выходить замуж и рожать детей.

— И их таких охотно берут в законные жёны?

— А почему нет? Я ведь сказал, что обучение в нашей школе гетер продолжается пять лет. И построено оно так, что только в последний год становится уже несовместимым с репутацией добропорядочной невесты. А четыре года — вполне достаточный срок, чтобы девчонка определилась, хочет ли она становиться гетерой или предпочитает остепениться. А контингент отборный, и пока к её репутации претензий нет, её примут с удовольствием. Мой младший сын женат на одной из таких. Не единственный и не первый из выбравших.

— Ваши испанки действительно поражают качеством своего образования. В чём слабы, в этом надо их, конечно, подтягивать, но таковы же точно и наши эллинки с таким же складом характера. Только у нас таких очень мало, я сама далеко не такова, а у вас они такие все. И где вы только таких находите?

— У нас таких тоже мало, поэтому ищем и отбираем повсюду, где попадутся. Не брезгуем ни чужеземками, ни рабынями, если они таковы, как нам нужно.

— И из наших выпускниц так и норовите к себе таких сманить. Я давно поняла, что у вас именно эти отличия и ценятся. Но тогда зачем вам нужно дообучать ваших гетер у нас, если они и без того прекрасно обучены всему, что ценится у вас?

— Да собственно, это только для подтверждения их знаний и умений коринфской Школой. Вернувшиеся в Оссонобу с квалификацией гетеры, подтверждённой в Коринфе, становятся у нас наставницами для следующих потоков учениц. Ваших-то таких слишком мало, да ещё и затравливают половину за время учёбы.

— Теперь не очень-то и затравишь — ваши сразу берут такую под свою защиту и сманивают потом с собой в Испанию.

— Ну, я же сказал, несравненная, что мы ищем и отбираем таких отовсюду. У вас всё равно бы затравили, и какой вам тогда от них толк? А нам — пригодятся. Раз уж шлём к вам наших за подтверждением квалификации, так почему бы заодно и подходящими для нас вашими не разжиться? И вам больше нет нужды валить их на выпускных испытаниях, всё равно уедут и конкурентками вашим любимицам не будут. Говорят, последние четыре года ваши выпускницы уже не получают заданий соблазнить кинеда?

— Следующим летом одна из новеньких рискует получить такое задание, если не вылетит раньше или не возьмётся за ум. Но она уж точно не из тех, кто поладит с вашими. Как ваши таких называют? Обезьянами?

— Ясно. Ну, таким — туда и дорога, конечно.

— А таких, как ваши — ты прав, нет нужды. Ты ведь понимаешь и сам, надеюсь, что валить самых талантливых учениц никому из нас никогда особого удовольствия и не доставляло. Если бы не эта жёсткая конкуренция…

— Кстати говоря, несравненная, не хочу портить тебе настроение, но приходится, уж не обессудь за это. Ты не находишь, что со временем конкуренция среди гетер Эллады может резко обостриться?

— Куда уж резче-то? — главную гетеру эллинистического мира аж передёрнуло, — Богатых поклонников давно уже не хватает на всех. Когда-то высшим уровнем мастерства в нашей профессии считалось опустошить кошель очередного любовника полностью как можно скорее, чтобы поскорее приняться доить следующего. Меня саму ещё именно так и учили, и мы хвастались друг перед дружкой количеством богатых, но разорённых нами до нищеты поклонников. А теперь мы уже учим наших аулетрид проявлять умеренность и не разорять своего поклонника, дабы не лишиться его как источника доходов. То ли богатых и щедрых мужчин становится меньше, то ли нас самих становится слишком много, но уже едут наши выпускницы и в Азию, и в Италию, и в Карфаген, и даже за Понт Эвксинский в скифские степи. Шутим, что скоро и варварами брезговать перестанем, но надолго ли это останется шуткой? И не состояние Фрины Афинской наживать девчонок теперь учишь, а беречь тех поклонников, каких ещё найдут. Ты считаешь, что может стать ещё хуже?

— Охлос, несравненная. Слишком много охлоса. Ты помнишь, надеюсь, тиранию Набиса в Спарте и то, как он мутил воду в городах Ахейского союза, подбивая в них охлос изгнать или перебить богатых согражлан и разделить между собой всё их имущество? Но разве в одном только Набисе дело или в Персее, посланцы которого проповедуют сейчас то же самое? Везде, где много охлоса, всегда найдутся и свои местные рвущиеся к власти демагоги. Бездельники и без них всегда мечтали поправить свой достаток, не работая и уж точно не отказывая себе в выпивке, за счёт кого-нибудь побогаче их самих, и если кто-то обоснует, почему все имущие сограждане враги простого народа и должны быть поэтому объявлены вне закона, представь себе только, с каким удовольствием толпа поддержит это предложение. Разве не тем же способом и Набис пришёл к власти в Спарте?

— Ты хочешь сказать, что тирания может случиться и в Коринфе?

— Да какая разница, где она появится? В любом из городов Ахейского союза, где найдётся достаточно популярный у охлоса демагог, а такого же охлоса хватает и в других городах, включая и Коринф. Заметь, несравненная, от всего Ахейского союза римлянам в помощь против Персея послано только полторы тысячи легковооружённых — пельтастов, пращников и лучников. А где конница? Где фаланга? Двадцать лет назад я сам наблюдал здесь тренировку фаланги, которую Филопемен перевооружил по македонскому образцу.

— Я надеюсь, ты не думаешь, что это из-за симпатий к Персею?

— Нет, конечно. В коннице и тяжёлой пехоте служат имущие граждане, которых в симпатиях к баламутящему охлос македонскому тирану не заподозришь. И если они все остались в своих городах, значит, велик риск мятежа охлоса в случае их ухода на войну. А о том, что бывает, когда к власти приходят демагоги, ты можешь судить и по судьбе Фив после их самоубийственного восстания против Александра.

— И ты считаешь, что подобное может грозить и Коринфу?

— Хотелось бы надеяться, что до такого всё-же не дойдёт. Но представь себе, что демагоги пришли к власти, и охлос ограбил имущих граждан. Даже если ваша Школа и не пострадает в беспорядках, каким ты видишь её будущее и будущее её воспитанниц, когда не останется больше богатых и щедрых поклонников? Их и сейчас меньше, чем хотелось бы гетерам, а представь себе на миг, что все они ограблены, и не осталось ни одного. Кто будет щедрыми постоянными любовниками блестящих выпускниц вашей Школы? И кто будет заказывать хотя бы их разовые услуги за ту плату, которую вы все привыкли за всё это время считать достойной? О том, что может натворить перепившаяся и обнаглевшая от полной вседозволенности толпа, я уже и говорить не хочу — и так уже настроение тебе испортил даже против собственной воли. В общем, несравненная, хуже — ещё очень даже есть куда во всех городах Ахейского союза, включая и Коринф.

— Ты предлагаешь мне подумать над переездом коринфской Школы в какой-то другой город? — сообразила александрийка, — Но даже если бы я и сумела убедить в этом всех наших наставниц, то куда же нам переезжать? Ты же и сам понимаешь, Максим, что Коринф — это не только многовековая традиция. Это самый крупный и известный во всей Элладе храм Афродиты Пандемос, и сама наша Школа считается его частью. Но пускай даже и нашёлся бы где-то другой, достойный принять нашу Школу. А как быть с тем, что Коринф — признанный всеми эллинами центр искусств и ремёсел, лучше которого нет ни в Элладе, ни вообще в Ойкумене?

— То, чего не сделают нигде в Ойкумене, сделают в Элладе. То, чего не сделают в Элладе, сделают в Коринфе. А то, чего не сделают в Коринфе, не сделают вообще нигде, — процитировал я скульптора.

— От кого ты это услыхал?

— От мастера, у которого ты купила, но пока не забрала его бронзовую менаду на льве. Он же пожаловался мне и на то, что тебе не очень-то приглянулась его Афродита, в которую он вложил гораздо больше старания и труда.

— А, Никомед Каноник? — александрийка улыбнулась, — Он не похвастался тебе тем, что он не покойный Леонтиск и чтит священный эллинский канон? Догадываешься, за что его прозвали Каноником? — мы с ней рассмеялись, — Конечно, и я в своё время была приверженкой канона, как ты помнишь, надеюсь, но не в ущерб же здравому смыслу! — и мы снова рассмеялись, — Даже если сама Афродита и стерпит такое изваяние, не сочтя его оскорбительным, оскорбить наших отборных воспитанниц созерцанием жирной коровы в качестве той, на которую им следует равняться, я не могу ни как Федра, ни как Никарета. Ваша Афродита — совсем другое дело. Узнаю стиль! Это тот мальчишка варвар, которого ты выкупил у Леонтиска, увёз с собой и этим спас его от наших ханжей?

— Не сам. Его ученик, но очень хороший ученик.

— Даже так? — поразилась александрийка, — Мне обидно за Элладу и за Коринф, но такова уж, видимо, наша судьба. Надеюсь, ты не расстроил этим Никомеда? Талантлив, но боязлив. То, что могли бы, но не посмеют сделать в Коринфе, посмеют и сделают у вас. И всё-же, Максим, не сочти за обиду, но даже это ещё не делает Испанию приемлемой для нашей коринфской Школы гетер.

— Об Испании я даже не заикаюсь, несравненная. Разумеется, ваша коринфская Школа, самая лучшая и признанная во всём эллинском мире, может размещаться только в эллинском городе. Может быть, Афины? Александр хоть и не пощадил Фивы, но пощадил Афины. Да, не так блестящи, как Коринф, но гораздо безопаснее его. Была бы неплоха и твоя родная Александрия, если бы не этот нынешний Антиох и не беспорядки при каждой смене очередного Птолемея. А может, Антиохия? Это ведь не к спеху, и время подумать у тебя есть. Лет пятнадцать, а может быть, и все двадцать…

Коринф никогда не был в Греции гегемоном, но никому не позволял гегемонить и над собой. Ну, если Македонию за скобки вынесем, потому как она для Греции внешняя сила, да ещё и такая, что попробуй с ней поспорь, когда она на пике могущества. В самой же Греции не прогибался Коринф ни под Афины, ни под Спарту, ни под Фивы в периоды их могущества. Ахейский союз — это другое дело, в нём нет полиса-гегемона, под который прогибаются полисы-союзники. Такой надполисный союз для Коринфа не унизителен, а в одиночку — давно прошли те времена, когда даже сильнейший отдельный греческий полис мог постоять за себя в одиночку. А чужой гегемонии Коринф над собой терпеть и впредь не намерен. Ведь удавалось же раньше? Так почему же — в составе Ахейского союза — это не удастся и впредь? Ведь вместе же мы сильнее, верно? Самые крутые на Пелопоннесе!

Этот-то гонор и сгубит Коринф, когда оболваненный демагогами охлос впадёт в неадекват окончательно. Но разве убедишь в этом коринфян сейчас, пока жареным ещё и не пахнет? А скажи им, что когда запахнет, поздняк уже будет метаться, так засмеют же в лучшем случае. Чтобы спасти Коринф от римлян, его нужно для этого сперва спасти от самих коринфян, а кому такое под силу? В Карфагене у Тарквиниев влияния минимум на порядок больше, но даже и Карфаген мы спасти не рассчитываем, а всего лишь надеемся, потому как и его тоже надо спасать прежде всего от самих карфагенян. Коринф же этот — не будем о грустном. Зачем зря расстраиваться? Спасать надо то, что ещё можно спасти. Вот эту школу гетер, например. Я и Федру эту бывшую Александрийскую, которая теперь Никарета Очередная, ни хрена, конечно, не убедил, да и не рассчитывал на это. И поумнее её люди неспособны поверить в то, во что им верить не хочется. Ни хрена она, конечно, и не подумает о переносе Школы ни в Афины, ни в Антиохию. Нам-то что? Наших испанок здесь давно уже не будет, а как сложится судьба гречанок — это уже будут их проблемы.

Лет за десять у нас накопится достаточно прошедших через коринфскую Школу наших испанских гетер, чтобы сохранить уровень не ниже коринфского и без Коринфа. В худшем случае, если их Школе наступит звиздец вместе со всем остальным Коринфом, на нашей культуре это уже не отразится никак, но наша совесть будет чиста — мы попытались их вразумить. А в лучшем, если я заставлю их хотя бы призадуматься над их безрадостной перспективой, то как знать? Время у них есть, финансы тоже есть, а значит, есть и шансы. Если призадумаются достаточно серьёзно, чтобы не пожлобиться на филиальчик в тех же Афинах или в той же Антиохии или где угодно вне Пелопоннеса, то их Школе будет куда слинять в полном составе, когда в Коринфе станет хреново, а по их меркам хреново станет задолго до подхода к городу консульской армии Луция Муммия. Лет эдак за несколько до того как минимум. Да, в другом городе будет и теснее, и скуднее, но сохранятся кадры, а значит, и фирменный коринфский уровень обучения. Вот этот шанс я и даю им, пытаясь направить мысли бывшей Федры, а ныне Никареты, в нужную сторону…

— Досточтимый, куда это нас заслали? — заныли обступившие меня на выходе из приёмной Никареты три наших испанки из свежего потока, — Нам говорили, что Коринф — главный центр самой передовой греческой культуры, а тут какое-то застойное болото! Это точно именно тот Коринф, о котором нам рассказывали? Нас не могли по ошибке завезти в какой-то другой Коринф? — шутят, конечно, но случай явно из тех, когда в каждой шутке есть только доля шутки.

— Нет, девчата, Коринф — тот. Другого в Греции — ну, в этой её части, по крайней мере — просто нет. А что вам не так с этим Коринфом?

— Ну, не вообще всё, конечно, но много чего, досточтимый. Ладно бы Лехей, нас о нём так и предупреждали, что гадюшник гадюшником, но и Тения сильно ли лучше его? Ну да, нас предупреждали, что водопровод, проведённый прямо в жилища на все жилые этажи инсул — это только в наших городах. Но мы ведь как себе представляли? Раз уж это сам хвалёный Коринф, то должно же в нём всё быть не хуже, чем ну хотя бы в Карфагене? Значит, инсулы должны быть вроде наших — вода в кране только на первом этаже, а выше надо черпать цепным водоподъёмником, как нам рассказывали про инсулы Карфагена. А что на самом деле? Даже на сам их хвалёный Акрокоринф воду у них таскают в амфорах рабы-водоносы, то же самое и в богатых районах, то же самое и здесь. Это сколько амфор нужно даже на одну несчастную ванну? И это передовая греческая культура?

— Да, девчата, вся Греция так и живёт. Вам ведь рассказывали, как сиракузские греки отреагировали на винтовой насос Архимеда?

— Так мы же думали, что это была шутка.

— К сожалению, девчата, не шутка. Греки — они именно такие и есть. Сиракузы — тоже, я бы сказал, не самый захолустный из греческих городов. Кстати, это ещё и бывшая коринфская колония, а здесь вы наблюдаете саму метрополию. И чем она вам не угодила? Можно подумать, в ваших родных деревнях жизнь развитее и шикарнее, чем в Коринфе.

— Ну так это же было в деревнях, досточтимый. А это греки вообще-то городом считают на полном серьёзе. А какой это город? И Лехей весь одноэтажный, и Тения почти вся, и даже в двухэтажных богатых районах ни одной инсулы. Город называется! Да если с нашей Оссонобой сравнить — деревня деревней, только большая и каменная. Точно так же смотри под ноги, чтобы не вступить ни в ослиную кучу, ни в бычью лепёшку.

— В своё время и в Оссонобе было ничуть не лучше.

— Так ведь это когда было-то? Ну да, нам родители рассказывали, но мы-то ведь сами, сколько себя помним, застали Оссонобу уже нормальным городом, а этот хвалёный Коринф как был большой деревней, так и остался. Храмы разве только красивые, ну так у них они такие уже давно, а где улучшения? Ну, рынок ещё на Агоре не как в деревне. Есть всё, даже ананасы — хоть варёные в сиропе, хоть засоленные, кому какие нравятся, ну так и стоят же столько, что на месячную стипуху только один и купишь.

— Ну вот, а вы говорите, улучшений нет. А это вам что, не улучшение? Раньше в Коринфе ананасов было вообще ни за какую цену не купить, их просто не было, а теперь — вот, сами видите, толстосумы здешние уже покупают для своих роскошных пиров, — девки хохотали до слёз, прекрасно зная, что в появлении в Греции заокеанских ананасов заслуга уж всяко не самих греков, — А что до вашей стипендии, девчата, то поймите правильно. Не так это много для нас, чтобы пожлобиться вам на прибавку, но вы получаете по пятьдесят коринфских драхм, а ученицы-гречанки по двадцать, и как они посмотрят на вас, если вам начать давать, допустим, по семьдесят? И кстати, именно за счёт таких цен на лакомства из-за моря у нас и есть возможность и обучение ваше здесь оплачивать, и стипендию вам платить побольше, чем у здешних гречанок. Так что потерпите уж как-нибудь этот годик.

— Да мы-то понимаем это всё, досточтимый. Год этот, конечно, вытерпим, как и перед нами девки вытерпели. Что мы, капризнее их, что ли? На греков этих глядеть жалко — мы ведь в Оссонобу вернёмся, а из неё, кому судьба, разъедемся по нашим нормальным городам, а эти так всю жизнь в своих гадюшниках и проживут.

— Ну, судьба у них такая, девчата. Но я вас тут забалтываю, а вам же, наверное, надо спешить готовиться к следующему занятию?

— Да что там готовиться, досточтимый? Философия у нас следующая. Так видел бы ты только, как ей здесь учат! Ни одного полного текста, одни только сборники готовых цитат, которые и предлагается зазубрить, чтобы блеснуть эрудицией при случае. Часто из контекста выдраны, и кто полную книгу не читал, и контекста этого не знает, так и ляпнет совершенно не к месту и с совсем другим смыслом. Наставница аж глаза на нас выпучила, когда мы её в первый раз на перевирании смысла цитаты поймали. Мы со смеху попадали, когда она побежала в библиотеку проверять — кажется, сама впервые в жизни прочитала, к чему и в каком смысле крылатая фраза была написана на самом деле. Ну вот хоть назавтра нам экзамен по философии если и объявят, абсолютно не испугаемся. Неужели этот ихний Коринф настолько деградировал?

— Да нет, девчата, это не Коринф деградировал, это вас отбирали и учили у нас в Оссонобе не абы какие, а очень отборные и нетипичные выпускницы Коринфа. А за этот год вы узнаете, каковы здесь типичные, которым никто не предложит ехать в Оссонобу, — девки снова рассмеялись.

Понять их, конечно, можно. Мало того, что и сами-то не среднестатистические ни разу, так ведь и наставницы им достались у нас штучного отбора, а к годам их учёбы и от нас немало нахватавшиеся, а в процессе учёбы совместные уроки с нашей школотой и общение с перевёвшимися в нашу школу подружками, а летом и с юнкерами. Но не имея их опыта кадетского корпуса, после этого нашего псевдоантичного ампира в настоящую кондовую античность угодить — испытание уж точно не для слабонервных.

А на постоялом дворе можно заценить и результат испытания — три наших, уже выпустившихся с коринфским своего рода сертификатом квалификации, а до кучи ещё и четвёртая — прибившаяся к их компании за время учёбы натуральная гречанка. Пока ещё не наша, но это в теории, потому как на практике и в компанию нашими принята, и сама определилась, и по-турдетански с нашими шпрехает с акцентом, но довольно бегло. Зло берёт, как представишь себе, сколько таких же, а возможно, и ещё лучших, за века были затюканы, затравлены или завалены при выпуске обычными среднестатистическими. Не в каждом потоке, естественно, слишком мало их для каждого, но через поток попадаются по одной, и тогда ей не позавидуешь, гораздо реже по две, и тогда хоть какие-то шансы есть, но тоже не слишком обнадёживающие. Это Аглее с Хитией повезло пересечься с нами, а Клеопатре Не Той попасть на карандаш с учётом нашего заказа на таких, но судя по той же Мелее Кидонской и по её подруге, затравленной среднестатистическими стервами, не всем помогало и это. Теперь-то наши по три штуки на курсы повышения квалификации в Коринф направляются, и ходячая аномалия может спастись от травли, прибившись к ним. Эрлия Хиосская — третья по счёту с момента начала присылки наших гетер в Коринф.

— Я тоже поначалу в ужасе была от ваших девчонок. Варварки, но воспитанные, умные, много чего знают, что-то даже не хуже наставниц. Не заносятся, но уверены в себе и всегда друг дружку поддерживают — не так, как наши. Когда выделилась среди нас одна самая задиристая и начала над всеми верховодить, ваши сразу же спуску ей не дали, и ей пришлось утереться. Потом, когда остальных под себя подмяла, за меня взялась, а когда у самой не вышло, всю свою свору на меня натравила. А я одна такая, которой неинтересно с этими дурами общаться, и плохо бы мне пришлось, если бы ваши не заступились. А мне куда было деваться? На то, что варварки, мне скоро стало наплевать, зато и стервы наши от меня отстали, и интереснее с вашими намного. Вот только жёсткие они очень, а где-то в чём-то даже жестокие, и только позже их в этом поняла, а первое время меня это пугало. Особенно эта история с котом…

— Было дело! — усмехнулась Отсанда Магосская, лидерша компании, — Был у них там в Школе кошак, рыжий и избалованный до безобразия. То и дело вымогал подачки, а мышей вообще не ловил, представляете? Но любимчиком был у Никареты, и все в Школе с ним носились как с каким-то сокровищем. А он привык, ходит по двору как хозяин, без спросу в любую из наших комнатушек прётся как так и надо, и ладно бы меру знал, но он лезет же повсюду, вещи мог разворошить и разбросать — все от него стонали, короче. Я в ступоре была от такой наглости. Наставницы рассказали, что был маленький и миленький рыжий котёнок, эдакий приятный очаровашка, и наставницы с ним игрались, и аулетриды, любую шалость ему прощали и только умилялись, ну и избаловали его так, что вымахал и стал натуральным стихийным бедствием. Ну, как вымахал? Недомерок он по сравнению с нашими тартесскими, мы думали, подросток, но нам сказали, что давно взрослый, и у них там все кошаки такие. Нам-то самим трудно судить, их у греков очень мало, но вроде — да, все мелкие. Да только разве от этого легче, когда на него управы никакой? Никарета же из Александрии, а он, оказывается, египетский, да ещё и чуть ли не из самого главного храма ихней богини-кошатницы Баст — то ли сам, то ли его мамаша, наставницы сами путались. Ну и представляете же, как бывает, когда учишь хорошим манерам обнаглевшего кошака, а рогатки нет? — наши рассмеялись, прекрасно представив себе ситуёвину.

— Ну и как вы выкрутились? — поинтересовался Волний, когда отсмеялся.

— А что там выкручиваться было? Балеарка я или не балеарка? Когда терпение у нас лопнуло, я сплела из бечевы пращу, улучили с девками момент, когда никто не видел, загнали рыжего стервеца в угол двора, и я его мелкими камешками из пращи обстреляла — ну, чтобы не убить и не изувечить, но проучить раз и навсегда. Орал как ненормальный, а после попадания в нос сиганул от нас через забор на улицу, а там — собаки. Видели бы вы только, как он на дерево взмыл! Не всякая птица так взлетит! — наши рассмеялись, — Орёт сверху, наставницы сбежались, Никарета прибежала, собак отогнали, а он сидит на самом верху, аж ветка под ним гнётся, любой наш кошак сам бы спустился, а этот сидит и орёт.

— А у нас же это нормальным считается, — продолжила гречанка, — Кот сидит на самой верхушке дерева и орёт жалобно, даже нам, эллинским аулетридам, жаль его стало, хоть и радовались, когда испанки решили его проучить. И наставницы все переживают за него, Никарета вообще в ужасе за своего любимца, послала рабов за лестницей, чтобы по ней залезть и снять его с дерева, а испанки переглядываются и посмеиваются. Глупо всё это, говорят, нормальный кот сам слезет, когда сидеть там надоест, а бестолковый пускай себе сидит и дальше, пока сил хватает, и вороны с ним.

— Ветка же тонкая, и под кошаком-то этим гнётся, — пояснила Отсанда, — Как она выдержала бы лестницу с человеком? Даже хороший кошак не стоит того, чтобы человек из-за него жизнью и здоровьем рисковал, а уж такой никчемный — и подавно. Я бы камнем из пращи ему влепила, и сам бы спрыгнул, но разве сделаешь это на глазах у всей Школы? Принесли лестницу — так и оказалось, не выдерживает ветка. Так вы думаете, Никарета за раба перепугалась? Нет, за кошака. Ой, что будет, если он, бедненький, упадёт с высоты и лапку себе сломает или вывихнет! А то, что раб убиться или изувечиться может, спасая ей её бестолкового кошака, это для неё нормально? Кончилось тем, что она раба-мальчишку лезть на верхотуру заставила, а рабов-мужиков держать лестницу, и мальчишка туда влез, но едва не свалился, когда этот стервец его ещё и оцарапал. Никогда не думала, что такое вообще возможно. Ведь чуть человека не сгубили из-за этой рыжей наглой бестолочи!

— Вы сами-то хотя бы не спалились, когда учили того дурного кошака хорошим манерам? — спросил Артар.

— Нет, там всё было продумано. Когда гречанки догадались о нашем замысле, то Елена Аргосская, заводила эта ихняя, сказала мне, что по нашим разногласиям как была у них с нами вражда, так и остаётся, но против этой рыжей дряни они с нами заодно, сами ведь натерпелись от сволочного кошака не меньше нашего и тоже думали, чего бы с ним такого сделать. Договорились, что Елена с Эрлией ссору изобразят, остальные гречанки их разнимать будут, чтобы не подрались, и этой суматохой отвлекают наставниц, пока мы втроём делаем нужную и полезную для всех нас работу. От них Мелисса Родосская с нами поработать предлагала, тоже пращница неплохая, но подумали и решили, что это будет уж слишком подозрительно выглядеть. А зачем нам палево? Справились и сами. Одно только никак в толк не возьмём, откуда греки берут настолько бестолковых кошаков? Чтобы влез на дерево и не мог слезть сам — да у нас просто не поверит никто. Как такое возможно?

— Возможно, девчата, — ответил я им, когда отсмеялся, — Наш кошак — лесной, он по деревьям лазит часто и преодолевать свой страх при спуске с дерева задом умеет. А эти египетские и финикийские — степные, и инстинкты древолаза у них ослаблены. А сколько там в той степи тех деревьев, чтобы по ним лазить? От собак спасаясь, куда угодно влезут, а вот слезть обратно могут не все. Особенно эти избалованные породистые из египетских храмов Баст, с которыми там нянчатся как с воплощениями божества. В общем, увидели, и каков сам этот хвалёный Коринф, и каковы в нём кошаки, — гетеры рассмеялись.

— Ваши девчонки сначала рассказывали мне про обезьян в вашем зверинце, что их поведение очень похоже на поведение скверных людей, — припомнила Эрлия, — Но я-то видела только одну маленькую африканскую у Никареты, и она мне такой уж сволочной не показалась. Я долго понять не могла, пока девчонки мне на примере этого кота всё это не растолковали. Вот тогда только и начала понимать — всё ведь на самом деле так и есть.

— А уж какое соперничество началось ближе к выпуску! — вспомнила и Симана Абульская, вторая из наших, — Как только пошли симпосионы и позирования художникам со скульпторами, эти обезьяны как с цепи сорвались! Редко какой день обходился без этих дурацких интриг. Ну, на серьёзные выходки уже не решались, к ним мы им охоту отбили с самого начала, но языками работали усердно. Придумали, будто бы мы все финикиянки, а значит, служим Астарте, а не Афродите.

— Вот именно! — оживилась Дахия Могадорская, третья из компании, — Я-то хотя бы уж наполовину финикиянка, и среди моей финикийской родни была и жрица Астарты. А Симана конийка, финикийская примесь вообще мизерная, и у Отсанды то же самое. Так они ведь и не копали, это мы Никарете уже сами рассказали, а эти просто связали города, из которых мы родом, с финикийскими колониями и только на этом основании зачислили нас в финикиянки и жрицы Астарты.

— О том, что у нас культы Иуны, Астарты и Афродиты давно реформируются в сторону объединения, даже речи при этом не было, — хохотнула Отсанда, — Эти дуры даже не подозревали об этом, а придумать, чтобы переврать в нужном им свете — воображения не хватило. Только и додумались, что со старыми финикийскими колониями нас связать, и Никарета сама смеялась над этой неуклюжей интригой.

— А смысл был в том, чтобы Эрлию этим дискредитировать? — въехал Хренио.

— Естественно! Нам-то что? Мы слушательницы, а не ученицы, а она — ученица, как и они, и конкурентка им — она, а не мы. Но если мы финикиянки и служим Астарте, то она тогда, получается, отступница, раз водит дружбу с нами. Ну, мы им тоже, конечно, это дело припомнили и в долгу не остались. Договорились с Еленой на том, что скульпторов мы уступаем их компании, а художников — из какой компании главная натурщица, из той же в первую очередь и остальные. Дурында даже не сообразила, что нас меньше, и мы все в деле, если первой выбрана хоть одна из нас, а их-то больше, и отберут не всех, а кого-то забракуют, и в результате к выпуску они и между собой рассобачились.

— А скульпторов вы им уступили и из-за количества, и из-за того, что Никомед всё равно ведь не отступит от канона? — сообразил Волний.

— Ну да, мы ведь в канон не очень-то вписываемся, и преимуществ у нас перед ними меньше выходит, а скульптура же ещё и редко бывает групповой, а если бывает, то две, а куда остальным? Ещё и у Никомеда они из-за этого собачились. Думали, что раз мы загорелые, а у греков бледность ценится, то затмят нас и перед художниками, но не учли, что при ровном загаре это не так важно, и тогда художник больше фигуру оценивает, чем цвет, а картины и фрески, если они не для храма, не так требовательны к канону, и больше ценится оригинальность. А какая оригинальность у этих насквозь традиционных позёрш? Даже это понять сходу им ума не хватило. Неужели Коринф настолько деградировал?

— Да нет, девчата, Коринф всегда примерно таким и был, — ответил я, — Ведь кто оценивал-то его? Обыкновенные среднестатистические обезьяны. А для обезьян Коринф как был, так и остаётся эталоном передовой греческой культуры. Это у нас вас избаловали ещё лучшей учебной программой, лучшим обучением, лучшими наставницами и лучшим отбором для этого обучения вас самих. Разницу вы увидели и уже хотя бы ради этого не зря потеряли этот год. Приятно, знаете ли, наблюдать результат. Годы идут, и наставницы ваши моложе не становятся, и кто-то ведь должен будет сменить их, верно?

— Художников нам ещё и Никарета советовала, — припомнила гречанка, — Тоже по этим соображениям?

— Не только. Это был ещё и наш заказ. Скульптурная школа по бронзе у нас уже и своя уж всяко не хуже коринфской. Каковы наши гетеры, ты можешь уже судить и сама по своим испанским подругам. Но у коринфских художников нашим пока ещё есть чему поучиться, и это тоже следует наверстать. И с помощью ваших предшественниц, вашей и новых потоков мы найдём тех, у кого будут учиться наши художники. У кого же им ещё и учиться, если не у коринфских мастеров? Остановятся ли наши на их уровне или двинутся ещё дальше — вопрос уже другой.

— Девчонки сказали мне по секрету, что по бронзовой скульптуре ваши мастера уже превзошли эллинских?

— Ну, я не хочу отзываться дурно о лучших из эллинских мастеров, у одного из которых учился тот, у которого теперь учатся наши. Дело ведь не в одном только уровне мастерства. Дело ведь ещё и в вашем каноне, который не довлеет над нашими мастерами, но довлеет над вашими. Разве справедливо было бы сравнивать искусство тех, кто творит в неравных условиях? Я не думаю, чтобы ваш Никомед совсем уж не смог ваять не хуже наших, и сам он так тоже, кстати, не считает. Но Никомед-то вынужден придерживаться рамок канона, который ещё и понимается влиятельными людьми Коринфа догматичнее, чем следовало бы для лучшего развития вашей скульптуры. У нас этих ограничений нет, но разве это заслуга наших скульпторов? Это заслуга всего нашего общества в целом.

— А в результате у Никареты на столе стоит статуэтка Афродиты работы вашего испанского, а не коринфского скульптора, — грустно заметила Эрлия.

— Мы стараемся не бросаться этим в глаза, но — да, результат налицо. Хороший ученик лучшего из коринфских учителей и двадцать лет развития мастерства без давления со стороны канона и отстаивающих его догматическое понимание ханжей. Никомедовская Афродита, мастерски исполненная, но жирная, как корова — это жертва эллинского канона и эллинских ханжей, связавших руки лучшему на сегодняшний день эллинскому мастеру бронзовой скульптуры малых размеров. Нам, варварам, в этом смысле легче — у нас нет ни общепринятого и обязательного для всех канона, ни стоящих на его страже дураков.

— В Элладе ещё очень хорошо развита механика. Для вас, мужчин, это, как мне кажется, должно быть важнее даже эллинского искусства.

— И в этом ты абсолютно права. Механика — это первое, что заинтересовало нас среди культуры эллинского мира. Бывший раб самого Архимеда стал учителем для наших первых механиков, а полибол Дионисия мы заказали и вывезли из Александрии двадцать четыре года назад. О тех механизмах, которых не держат в тайне и сами эллины, нечего и говорить. Твои подруги не рассказывали тебе о нашей Оссонобе?

— Рассказывали, но я даже не представляю, можно ли всему этому верить.

— Верить — можно, но не нужно. Если ты решишь ехать с нашими, то увидишь всё собственными глазами, а что заинтересует, ещё и пощупаешь собственными руками.

Я не стал говорить гречанке, что и в искусстве мы заинтересовались в первую очередь бронзовой скульптурой не просто так. Из бронзы превосходно льются далеко не одни только статуи. Это и литые детали механизмов, и сложнонавороченные корпуса тех же движков на этапе отработки их конструкции, и артиллерия наконец. И даже статуи эти сами по себе тоже не просто так. Статуя ведь статуе рознь. Есть эксклюзивные шедевры, в ценности которых металл составляет лишь ничтожно малую долю. Ими гордятся города или их частные владельцы, и очень редко какой из них существует хотя бы в паре-тройке экземпляров, чаще — в единственном и далеко не для всякого скульптора повторимом. При встрече — ага, большой привет Луцию Муммию, который, если вы сломаете или испортите или прогребёте такой эксклюзивный шедевр, заставит вас самих сделать точно такой же новый. Но есть и высококачественный, потому как надо же нашим скульпторам на чём-то руку набивать, но недорогой и более-менее массовый ширпотреб, цена которого не сильно превышает цену металла. Льётся он в небольшом размере и только из пушечной бронзы.

А литейщику такого ширпотреба — ему не один ли хрен, чего лить? Пока мир на дворе, и много пушек не нужно, он льёт из пушечной бронзы ширпотребовские статуэтки, но если придёт война — есть у нас и запасы пушечной бронзы в небольших и удобных для переплавки изделиях, и умеющие работать с ней кадры, которым не так уж и много нужно будет перенять рабочих навыков у литейщиков-пушкарей. И подражание Коринфу, эдакое низкопоклонство перед Западом… тьфу, для нас — Востоком, перед Грецией, короче — как раз отличная маскировка для наших мобилизационных приготовлений. И это ведь ни разу не вместо передовой греческой культуры, это — заодно с ней до кучи.

— Папа, мы тут просто в полном охренении, — поделился со мной впечатлениями мой наследник, — И я, и Артар, и наши бойцы. Симпосион этот вчерашний с натуральными греческими гетерами нас в ступор вогнал. Это что, не розыгрыш был? Это и есть те самые коринфские гетеры высшего разряда? Их не подменили какие-нибудь высококлассные, но в остальном обычные греческие шалавы?

— Нет, знакомые гетеры не допустили бы подмены. Их же не так много, чтобы в Коринфе они не знали всех своих товарок по ремеслу. А что тебе с ними не так?

— Да бабы-то и смазливые, и грамотные, и танцорши, и затейницы, и язык у них хорошо подвешен, но по сравнению с нашими — банальные кошёлки. Их шутки плоские, а разговоры — на дураков рассчитаны, темы затасканные, и выходит пустопорожний трёп ни о чём, на который жалко потерянного времени. А предложишь такой гетере о чём-нибудь поумнее поговорить, так выпучит на тебя честные испуганные глаза, и сразу видно по ней, что вот два глаза, а остальное — здравствуй, дерево. С нашими-то о чём угодно поговорить можно. В Тарквинее, помню, пару раз бывало так, что даже по серьёзному делу невольно помогли. Мы с ребятами сушим мозги над какой-нибудь проблемой, супружницы наши в теме и тоже сушат, перебираем варианты, и ни один не подходит, и вдруг какая-нибудь из "гречанок" наших зайдёт, выслушает, тонкостей дела и половины не поймёт, поскольку не в теме же совершенно, но суть ухватит и такое сказанёт — вроде бы, и не то, что нужно, но потом по ассоциации подсказкой правильного решения оборачивается, до которого мы бы сами и не додумались. И вот эти наши Отсанда с Дахией и Симаной такие же, и Эрлия эта — ну, не хватает ей пока знаний и общения с нашими, но видно же, что и из неё выйдет толк. А эти — ни хрена. Табуретки табуретками! И это умнейшие и образованнейшие среди греческих баб? Я как-то иначе их себе представлял. Неужто этот хвалёный Коринф уже до такой степени деградировал?

— Да нет, Волний, это не Коринф деградировал, это мы развились и выросли над прежним уровнем. А гетеры эти греческие — в массе они всегда такими и были. Просто мы к себе не массу эту везли, а очень нетипичных. Вот они и обучили этих наших "гречанок", которые нормальные в твоём понимании. И тоже, сам понимаешь, не из кого попало. А уж эти наши "гречанки" и избаловали вас своими качествами, которых не ищи у греческих…