Подготовка смены

4. Справедливость по-римски и по-нашему

— Дело в том, Максим, что по римским законам обвинение необходимо доказать в суде во всех его деталях, а не только по общему существу разбираемого дела, — объяснил мне Гней Марций Септим, мой римский патрон, — Например, хотя бы простейший случай невозврата долга. Если, предположим, ты задолжал мне тысячу денариев, которую брал не разом, а по частям, и откажешься возвращать мне её, то я должен доказать судье не только сам факт твоего займа у меня денег, но и размер суммы долга. Это логично и справедливо. Но давай представим себе, что у меня не сохранилось всех твоих расписок на все занятые тобой суммы, а на какую-то сумму, пусть это будет для примера двести денариев, у меня нет не только твоей расписки, но и достойных доверия свидетелей сделки, то я и не смогу доказать суду всей суммы твоего долга в тысячу денариев, а смогу доказать только долг в восемьсот денариев. Если я только на них и подам судебный иск, то выиграю дело, и суд взыщет с тебя эти восемьсот денариев, но если мой иск будет на всю тысячу, то её ведь я не докажу, и тогда суд по моему иску оправдает тебя за недоказанностью обвинения. Вот такие у нас приняты формальности в нашем судопроизводстве.

— Так это что же тогда получается, почтеннейший, что даже в том, в чём ты прав бесспорно, ты можешь всё равно не добиться справедливого приговора? — прихренел с их юридической казуистики Волний, которого я прихватил с собой в эту поездку, дабы он и в наши забугорные дела тоже вникал, личные связи в них нарабатывал и опыт приобретал.

— Абсолютно верно, — ухмыльнулся римлянин, — Предъявлять суду нужно такое обвинение, которое ты можешь доказать полностью, иначе ты проиграешь в римском суде даже справедливое дело, и ответчик, виновный по существу, будет судом оправдан.

— И тогда больше ничего нельзя с ним сделать?

— Законно и в этом судебном процессе — уже ничего. Суд состоялся, приговор по нему вынесен, ответчик оправдан. Даже для получения тех восьмисот денариев, которые я могу доказать, я должен снова обратиться в суд с новым иском уже на эту сумму, а двести денариев теряю безвозвратно. Поэтому, если всей суммы я доказать не могу и не уверен в добросовестности должника, умнее будет не сразу в суд обращаться, а сперва признание всей суммы долга от должника получить в виде его расписки или устно, но при надёжных свидетелях. Например, договор с ним оформить об отсрочке уплаты долга в размере всей этой тысячи денариев. Придётся, конечно, подождать и этот новый срок, зато у меня будет документ или свидетели на всю сумму. Или, как вариант, я уговариваю его вернуть мне в положенный срок двести денариев, на которые не имею доказательств, а в своей расписке об их получении указываю, что это погашен именно тот заём, о чём мы и говорим с ним при свидетелях, а на остальные восемьсот, опять же, даю ему отсрочку. Вот только так и можно получить всю сумму, а иначе я могу подавать иск только на те восемьсот денариев, которые могу доказать, если хочу выиграть дело.

— И это ты нам, почтеннейший, простейший пример объяснил, — хмыкнул я, — А с этим Марком Титинием ни расписок на все его вымогательства нет, ни свидетелей на все эти случаи, и доказать можно, получается, далеко не всё.

— Именно, Максим. И если хоть что-то в обвинении не доказано, то и приговор выносится оправдательный.

— А у жалобщиков были вообще шансы добиться осуждения Титиния?

— В принципе — были. Испанцам нужно было посоветоваться со всеми четырьмя заступниками, вникнуть в букву римских законов и более тщательно разобраться самим со всеми пунктами своего обвинения, оставив только те, которые они могли неопровержимо доказать, а всеми спорными пожертвовав. Тогда, выдвинув бесспорное обвинение — да, в принципе могли бы и выиграть дело. Конечно, Титиния осудили бы очень неохотно, но те деньги, которые были бы бесспорно доказаны, ему пришлось бы вернуть испанцам. Это у нас строго, и за неисполнение решения суда ему бы не поздоровилось.

— Меньшая часть, почтеннейший, — заметил мой наследник, — Поэтому, наверное, и не стали выдвигать нового обвинения. Какой смысл, если этой большей части, которую не удалось доказать, всё равно не вернуть? Строже ведь Титиния не наказали бы?

— Формально по нашим законам не за что, — подтвердил мой патрон, — Твёрдые цены на все поставки назначают претор провинции и его квестор. Подразумеваются при этом, конечно, справедливые цены, но их пределы нигде не определены, так что Титинию трудно вменить в вину такие преступления, за которые полагается не просто возмещение лихоимства, а что-то посерьёзнее. В принципе-то можно, если целью задаться, но кто же в нашем сенате задастся такой целью? Если уж сами Публий Корнелий Сципион Назика и Луций Эмилий Павел на это не пошли из наших и сам Марк Порций Катон на этом тоже не настоял, то кто же ещё?

— Опасный прецедент? — предположил я.

— Разумеется, Максим! Ведь если Титиния за его испанские дела карать всерьёз, тогда что делать с Марком Попиллием Ленатом, консулом позапрошлого года, за его дела в Лигурии? Я ведь писал тебе, что он там вытворял, и чем это кончилось?

— Было дело, почтеннейший.

Нахреновертил там тогда упомянутый патроном Марк Попиллий Ленат так, что и сенат с него в полном охренении был. Взял, да и напал на стателлатов, единственное во всей Лигурии племя, до того с Римом не воевавшее. Подступил он со своим войском к их главному городу Каристе, вынудив их этим к сражению, в сражении их разгромил, около десятка тысяч их уничтожив и многие сотни в плен захватив, но и потеряв при этом три тысячи своих бойцов, и это только римлян, без учёта союзников. Кариста сдалась, надеясь на пощаду, но не тут-то было. Консул разоружил всё племя, а всех сдавшихся, не говоря уже об их имуществе, продал в рабство, тоже около десяти тысяч человек. Потом до кучи и город разрушил, отослал в Рим победную реляцию и сам направился следом, на полном серьёзе рассчитывая на триумф. И был страшно возмущён, когда вместо этого схлопотал в сенате взбучку и получил указание вернуть всё взад, то бишь и рабов распроданных всех разыскать, освободить и вернуть на место жительства, и всё разграбленное у стателлатов имущество им вернуть, включая и оружие.

Консул попёр в дурь, постановления сената не исполнил, а продолжил войну со стателлатами на следующий год, будучи уже проконсулом. Случай был беспрецедентный, и хрен спустил бы ему это сенат, если бы одним из прошлогодних консулов не был избран Гай Попиллий Ленат, брат нашкодившего. А второй консул поддался влиянию коллеги, и оба саботировали решение сената, пославшего в Лигурию обоих, дабы поскорее сменить там мятежного проконсула, лишив его тем самым империума и неприкасаемости. А когда им выкрутили руки, пригрозив судом по окончании полномочий уже им самим, то в угоду Гаю Попиллию Ленату и всему семейству Попиллиев продолжил тянуть резину городской претор Гай Лициний Красс, брат нынешнего консула. Дотянул до окончания срока своих полномочий, откладывая суд над бывшим проконсулом, а там Персеева война началась, и всё семейство Попиллиев о снисхождении сенат упрашивало, так что кое-как спустили это дело на тормозах. В смысле, сам Марк Попиллий Ленат испугом только отделался, но в отношении проданных им в рабство стателлатов постановление сената выполняется. Уже несколько тысяч освобождены и возвращены домой, остальных продолжают разыскивать и освобождать, но натерпеться прелестей рабства люди успели, да и мёртвых не вернёшь.

За такие художества, если по справедливости, то и на кол посадить вполне было бы по заслугам, а принятое у римлян сбрасывание преступников с Тарпейской скалы было бы образцом гуманизма — ага, если бы преступником был рядовой гражданин, а не нобиль из старинного и уважаемого рода. Раздражение на самовольщика у отцов-сенаторов как-то успело уже и поутихнуть, а сословная и корпоративная солидарность — проснуться. Не кто попало, а сенатор-консуляр как-никак, не заднескамеечник какой-нибудь и не преторий, а сенатор первого сорта, если цензориев за скобки вынести, которых горстка. Персонально он, конечно, сукин сын, но это наш сукин сын, и если его слить и дать засудить, то почему тогда нельзя и любого из нас? Не любят римские нобили подобные прецеденты создавать. Середнячок-преторий — сошка помельче, особенно если он новый человек, а не нобиль, то бишь консулов в предках не имеет. Но тут ведь и на степень вины надо смотреть. А Марк Титиний по сравнению с тёзкой-консуляром просто мелкий шалун, и за мелкую шалость его засуживать, когда консуляру беспрецедентный залёт с рук сходит — такого юмора не поймут прочие претории, которых в сенате в два с лишним раза больше, чем консуляров.

— Ты сам пойми, Максим, это заднескамеечникам вроде меня, кому и претура не светит, разницы особой нет, но уже из преториев, даже совсем новых, мало кто не мечтает выбиться в консуляры, а многие — рассчитывают на консульство и не ошибаются в своих расчётах. Годом раньше, годом позже — это уже детали, — как раз к этому вёл и патрон, — А проигранный суд по скандальному обвинению — это же удар по шансам на консульство, и такие прецеденты, получается, тоже не нужны ни консулярам, ни преториям. И конечно, никто из них не хотел сдавать и Марка Титиния. Тем более, что добрая половина и сама в подобном замарана. Жизнь с этой всеобщей тягой к роскоши, сам знаешь, дорогая стала, если достоинство ронять не хочешь, и как тут не злоупотребить возможностями по службе в провинциях? Я сам, что ли, будучи квестором при преторе Аппии Клавдии Нероне, был кристально чист? Тоже не был, и кому об этом знать, как не тебе? — мы с ним рассмеялись, — Просто мы тогда знали меру, да и поддержание престижа было не так дорого, как теперь. А сейчас, по нынешней жизни, нужно быть богатым как Крёз, чтобы выслуживать честь и славу, не заботясь о пополнении кошелька. Но кто из нас богат как Крёз? Ты не думай, что я оправдываю Марка Титиния, во всём должен быть предел, но меня сейчас туда пошли, я тоже хапал бы больше, чем хапал тогда. Хотя и далеко не так, конечно, как он.

— И хапали в то время умереннее, и испанцы не жаловались в Рим, а терпели до предела, после которого восставали.

— Да, в то время жаловаться и сутяжничать любили только греки. Наши италики и латиняне научились этому у них, хоть и далеко им ещё до учителей. Теперь вот учатся и испанцы. Правильно делают, конечно, тут теперь иначе и нельзя. В наше время так никто не хапал, а с причинами бунтов всё-же стремились разобраться на месте.

— Хотя и не всегда и не все, — заметил я.

— Всякое бывало, конечно, — патрон прекрасно понял мой намёк на Катона и его последователей, но развивать тему римской политики в провинциях ему не хотелось, — Но всё-таки стремились. А теперь и бунты давят, не вникая в причины, и хапают некоторые так, что оторопь берёт. Тиберий Семпроний Гракх взял своё на Кельтиберской войне, ему с войском хватило и военной добычи, ну и род же старинный, честь и воспитание, а Марк Титиний и человек новый, и ситуация другая — кельтиберы предшественником замирены, и их обирать — это новая война, за которую сенат уж точно не похвалил бы, вот он и брал свое с подвластных иберов, да ещё и с бестактностью вышедшей в люди деревенщины, но мир с кельтиберами при нём сохранялся. А сменил его четыре года назад Аппий Клавдий Центон — подвластному населению жизнь облегчил, а своё с кельтиберов взять пробовал, ну и получил бунт и войну. Хорошо хоть, вернул после его подавления прежние условия Гракха, иначе не замирил бы кельтиберов. Три года назад Публий Фурий Фил, как сменил его, оказался в том же положении, что и Титиний. Кельтиберов не тронь, если не хочешь с ними новой войны, а подвластное население при Центоне передохнуло и жирком обросло, и с кого же ещё ему хапать? Зря сразу на Титиния жалобщиков в Рим не послали, ещё при Центоне — и память о событиях была бы свежее, и свидетели бы путались меньше, и связи с делом Марка Попиллия Лената не было бы. Сурово засудить Титиния, наверное, не дали бы и тогда, но шансов хоть как-то выиграть дело у испанцев было бы больше, а главное — Публий Фурий и Марк Матиен были бы напуганы этим судом и хапали бы умереннее.

Это мы знали и без него. Сами ведь тоже варианты просчитывали, и Юлька нам предлагала обдумать вариант жалобы иберов на Титиния по горячим следам, и отвергали мы его с большим сожалением. Так-то идея выглядела соблазнительной — именно по этим соображениям, которые и излагал нам сейчас патрон. И кто такие эти Титинии, чтобы суд над одним из них даже с осуждением что-то в римских раскладах поменял? Юлька искала старательно, но ни до того, ни после не нашла этой фамилии ни среди консулов, ни даже среди преторов. Только вот эти вот два Марка Титиния в один и тот же год, Курв в Риме на городской претуре и вот этот неуёмный ухарь в Ближней Испании, империум которого продлевался. Вздрючить урода через римский суд по римским же законам и если даже не до Тарпейской скалы и не до изгнания его довести, так хотя бы заставить большую часть нахапанного пострадавшим вернуть, дабы оно другим испанским наместникам неповадно было впредь беспредельничать, представлялось и желательным, и полезным делом.

Проблема же тут была в том, что иберы Ближней Испании то ли не сообразили своевременно, то ли меж собой не договорились, а настропалить их скрытно хрен вышло бы. Это же надо было, чтобы вожди всех пострадавших общин организованно обратились к сменившему Титиния в провинции Аппию Клавдию Центону с такими жалобами, чтобы тот не мог спустить этого дела на тормозах и был бы вынужден сам послать их делегацию в Рим для подачи жалобы сенату. Как тут втихаря провернёшь такую подстрекательскую кампанию? Будь дело в Дальней Испании, соплеменными турдетанами населённой, нас бы поняли правильно — соплеменники помогают соплеменникам, естественное же дело, и раз всё в законных рамках, то и какие претензии? Мы ведь не к восстанию подстрекаем, даже не к уходу из провинции, а наоборот, исключительно к законной защите своих законных интересов. Но в Ближней Испании воду мутить, к нашим соплеменникам не имеющей ни малейшего отношения — это ведь совсем другое дело получалось. С какой целью истерию нездоровую в римской провинции нагнетаете? Ваше дело какое? Тут нас не поняли бы ни Центон, ни его дальнеиспанский коллега, ни в римском сенате. В Дальней же Испании не было особых претензий у местных общин ни к Титу Фонтею Капитону, ни к сменившему его Гнею Сервилию Цепиону. Тоже, конечно, хапали оба, но более-менее в устоявшихся рамках, привычных и терпимых. Жаловаться в Рим на них у турдетанских и бастулонских общин Бетики желания не возникло, так что не получалось и пример соседям подать.

— Случай с Публием Фурием Филом ещё труднее, — продолжал патрон, — Фурии в Риме — это не какие-нибудь выскочки, а один из знатнейших патрицианских родов. Хоть они и не занимали в последнее время высоких магистратур из-за немалой стеснённости в средствах, благодаря своей знатности и связям их род по-прежнему уважаем и влиятелен. А в семействе Филов дед нынешнего обвиняемого был и консулом, и цензором во время Ганнибаловой войны, а его отец после Канн помог Сципиону воспрепятствовать бегству из Италии молодых паникёров во главе с Луцием Цецилием Метеллом. И с тех пор отец этого Публия состоял в числе друзей и политических союзников Сципиона Африканского, создателя и первого главы нашей фракции в сенате. И этот — выходец из уважаемого рода, внук большого и весьма уважаемого человека и сын героя войны и нашего человека — как тут допустишь его осуждение? Конечно, он опозорил и фракцию, и семью, и род, но само желание вернуть семье прежнее достоинство, добыв недостающие денежные средства на свой полный cursus honorum понятно всей верхушке сената. Он свой для них и добивался достойной и одобряемой всеми цели, хоть и не самыми достойными способами. Поэтому его осуждению и препятствуют всеми правдами и неправдами.

— Ну а Марк Матиен и его племянничек Гай? — поинтересовался я, — Сами ведь по себе едва ли знатны. За ними стоит кто-то посерьёзнее их?

— Марк Матиен тоже, к сожалению, наш выдвиженец, — посетовал Гней Марций Септим, — Мало нам позора с младшим Филом, так ещё и этот! Выскочка он, конечно, тех хлопот не стоящий, которые на него были затрачены. Его бы сдали хотя бы ради спасения репутации всей нашей группировки и выгораживают поэтому с большой неохотой, но тут складывается такая же ситуация, как с этими Титинием и Марком Попиллием Ленатом — если позволить засудить его, то что тогда делать с Филом, виновным ещё больше? Из-за Фила вся верхушка сената стоит и за этого негодника тоже. Если осудят Фила, на судьбу Матиена все наплюют со спокойной душой, и делегация Ближней Испании не зря выбрала в числе своих заступников Марка Порция Катона. Он наш противник, и львиная доля всех бед нашей фракции исходит от него, но именно он единственный человек из консуляров и цензориев, который из ненависти к старой знати хочет и может добиться его осуждения. И вот тут в кои-то веки его настырность меня не очень-то раздражает, — мы все рассмеялись.

— И каковы шансы на осуждение?

— Ну, я же сказал, что делегация Ближней Испании сделала правильный выбор. Таких ошибок при составлении обвинения, как с Титинием, уже не наделали, и оправдать Фила, как бы его ни защищали, будет крайне нелегко, а уж Катон-то приложит все усилия, чтобы додавить суд. Защитники обоих обвиняемых выхлопотали отсрочку окончательного слушания их дел, но она истекает через неделю. А вчера в сенате уже прошёл слух, будто они оба собираются удалиться в добровольное изгнание, чтобы избежать осуждения.

— И им это позволят?

— Таков закон. Если дело не о государственной измене, то даже смертной казни можно избежать уходом в изгнание. А кто позволил бы осудить Фила на смерть?

— Так погоди, Гней Марций. Если я правильно понял тебя, с их отъездом и дело будет считаться исчерпанным, не будет осуждения, не будет приговора, и им не придётся возвращать пострадавшим ни единого асса?

— Увы, Максим, таков обычай. Если обвиняемый удалился в изгнание, судебное дело предаётся забвению. Он лишил себя римского гражданства и cursus honorum для себя и своих потомков, и что по сравнению с этим имущественные претензии?

— А далеко ли изгнание?

— Говорили, что Фил в Пренесту, а Матиен в Тибур. Но пока это только слух, за который я не могу ручаться. Если он верен, то оба города — латинские, и с обоими у Рима есть договор о принятии ими римских изгнанников с предоставлением им гражданства. До Тибура от Рима шестнадцать миль с небольшим, до Пренесты чуть больше двадцати пяти миль. Оба города к востоку от Рима, не доходя до гор.

— Солдатский дневной переход и латинское гражданство, — заценил Волний.

— Да, получается так, если слух подтвердится, — подтвердил римлянин, — Простой дневной пеший переход и все права латинского гражданина.

— И возврат в римское гражданство в ближайшую цензовую перепись граждан?

— Последние шесть лет это затруднено. Теперь построже следят за соблюдением старого закона об обязательном оставлении в латинском городе хотя бы одного потомка при переселении в Рим. Кроме того, теперь при отпуске раба на свободу освобождающий должен поклясться перед претором или иным магистратом в том, что это делается не для перемены гражданства. Причём, всех латинян, кто перешёл в римское гражданство через фиктивное рабство или фиктивное усыновление согражданина для оставления вместо себя или с какими-то ещё нарушениями или обходами законов, начиная с ценза Тита Квинкция Фламинина и Марка Клавдия Марцелла, выслали обратно в их города.

— Восемнадцать лет назад или за двенадцать лет до принятия постановления, — прикинул я, и мы с моим наследником переглянулись.

— Вы проскочили раньше и не были латинянами, — пояснил патрон, истолковав нашу реакцию по-своему.

Это мы прекрасно знали и без его пояснений, так что за самих себя и наших в этом плане абсолютно не тревожились. Прихренели мы, хоть и тоже в принципе знали, от римского правоприменительного подхода в виде придания новому закону обратной силы в отношении тех, чьё положение он ухудшает. Млять, и эти цивилизаторы ещё бахвалятся совершенством своих законов! У нас в Хартии современная норма прописана — улучшать можно и нужно, ухудшать нельзя, а этим похрен — засудят задним числом даже за то, что не было преступлением на момент совершения, если захотят.

— А усыновлять для оставления вместо себя на будущее не запретили?

— Об этом в постановлении не сказано, так что формального запрета нет. И да, я понял — Публий Фурий Фил может воспользоваться этой лазейкой, когда страсти утихнут, и память о скандале повыветрится. Может в принципе и Марк Матиен, но ему это будет труднее, поскольку к нему будут не так благосклонны. Но какая разница, если потерянных денег испанцам всё равно не вернуть? Главное — то, что хотя бы на будущее наместникам испанских провинций запрещено распоряжаться ценами на хлеб и назначать в испанские города своих сборщиков налогов. Уже нынешний претор Луций Канулей Див лишён этого права, а испанцы знают, что и на всесильного наместника есть законная управа.

Тут-то Гней Марций Септим, конечно, прав. Всех пострадавших один ведь хрен не удовлетворишь хотя бы в силу того, что далеко не всё можно доказать, а значит, не всё и включишь в обвинение при этой римской правоприменительной практике, если хочешь судиться один раз, а не раз за разом месяцами, если не годами, затратив на эти процессы суммы, сравнимые с суммами исков. А с этим добровольным изгнанием вообще комедия выходит, кто понимает. Теоретически изгнание, как Юлька нам объясняла, конфискацию имущества предполагает, но изгнание-то добровольное, самоизгнался не тогда, когда под зад коленкой наподдали, а когда сам решил. До этого момента ты чист и полноправен над всем своим имуществом. Движимое на место будущего изгнания вывез, а недвижимость родне или друзьям фиктивно подарил, и ты гол как сокол, нечего у тебя конфисковывать. И все всё понимают, но римский нобилитет, если совсем уж в угол не загнан, своего хрен сдаст, потому как сословная солидарность — ага, рука руку моет.

А через пару-тройку лет и страсти улягутся, и память повыветрится, осуждения не было, дело закрыто и подзабыто, истцы разъехались восвояси, и латинский гражданин перед римским законом чист. Даже брак и семья не распались, потому как браки римских граждан с латинскими законны. Может вполне и сыновей на римлянках женить, и дочурок за римлян замуж выдавать. Имеет он право и имуществом в Риме владеть. Недвижимость свою обратно через такое же фиктивное дарение получит, а движимость он и так сохранил путём вывоза на территорию латинского союзника, то бишь за пределы владений римской Республики и её прямой юрисдикции. Требования же об его возврате от римского сената к союзникам не поступало? Правильно, забыли, не до того было сенату за делами поважнее, а потом и не комильфо уже было вспоминать. Усыновить латинянина местного тоже ведь не проблема ни разу, и тогда есть кого вместо себя в латинском городе оставить, а самому в Рим вернуться и записаться в римские граждане в очередную цензорскую перепись. Всё абсолютно законно, и вот он, вернувшийся блудный сын сенаторского сословия, и богат, и связи его тоже никуда не делись — чем плох?

Конечно, с продолжением cursus honorum весьма вероятны проблемы. Могут и не перезачесть пройденные ранее римские магистратуры, не дозволив на этом основании баллотироваться в консулы, и для Титиния с Матиеном такой вариант вполне возможен. Вряд ли так обойдутся и с Публием Фурием Филом, но былым скандалом хоть кто-то из соперников, да попрекнёт, потому как консулов избирается ежегодно двое, а преторов то четверо, то шестеро, усреднённо пять посчитаем — ага, два с половиной человека на место конкурс на консульскую магистратуру в среднем выходит. При таком грызне между собой вполне могут собратья-нобили и своего в доску Фила на взлёте срезать. Да только они же все трое прекрасно всё это понимают и сами. Спалились, проштрафились — ну, не повезло, своя карьера не состоялась, бывает, но теперь-то есть средства на cursus honorum старшего сына, который и возьмёт реванш за неудачу отца. Не в этом поколении, так в следующем, но семья своё возьмёт, и все будут понимать, чья это была заслуга.

Мы-то с Волнием как клиенты из-за бугра гостим в Риме у патрона. Получая от меня время от времени весьма немалые по его меркам подношения, Гней Марций Септим и слышать не хотел ни о каком постоялом дворе, где остановились остальные наши. Моя финансовая помощь здорово облегчила ему избрание плебейским эдилом, переведя его в сенате из квесториев в эдиляры — один хрен заднескамеечник, но уже не самый чмошный, и поскольку претура ему не светит, это предел его сенаторской карьеры. Не без помощи от меня он и плебейским трибуном побывал, попиарившись в качестве задела для старшего сына, тоже Гнея, как это в обычае у римлян. На военную службу его экипировать он и без меня осилил, но теперь, отслужив семь кампаний из положенных перед квестурой десяти, парню не мешало бы избраться младшим военным трибуном, а это ведь новые расходы и на пиар, и на достойную военного трибуна экипировку, и тут моя помощь лишней явно не выглядела. И хотя нам самим по нашим делам всяко удобнее было бы разместиться вместе со всеми нашими на постоялом дворе, как тут не навестишь патрона? А навестив его, и на приглашение в гости нарвались, и как тут обидишь патрона отказом? Никак не можно. А у римлян же традиционный распорядок дня. Первый завтрак у них с утра, как только встал и умылся, но он чисто символический. После него решаешь хозяйственные вопросы, затем принимаешь клиентов. Вот на этот момент мы к патрону и заявились, как положено. Пара клиентов уже ожидала, ещё трое за нами очередь заняли, но их он всех, как о нас ему его раб-домоуправитель доложил, на следующий день перенёс, а принял нас. Принял от меня подношения, а в ходе беседы и пригласил погостить у него, пока мы в Риме. После приёма клиентов у римлян второй завтрак, который мы как раз у него и откушали. Вот лучше бы он и был у них первым, откровенно говоря, потому как посерьёзнее, но приходится-то он у римлян ближе к полудню, а мы же на постоялом дворе уже позавтракали не по-римски, а по-нашему. Уместился в нас, конечно, и римский второй завтрак, хотя по уму это для нас ни два, ни полтора — для полдника до хрена, да и не полдничаем мы обычно, а для обеда рано. Но у римлян обед часа в три по-нашему, не раньше, и он у них плотный, а в чужой монастырь со своим уставом разве ходят?

Как раз этот римский второй завтрак мы и заканчивали, который для нас вышел незапланированным полдником, когда с улицы шум донёсся, и хозяин послал раба узнать, что за хрень там происходит, а потом отругал бедолагу, когда тот доложил господину об услышанном. Какое несчастье?! Какой важный сенатор?! Какое дурное знамение?! И при чём тут оно?! Но раб при всём желании не мог рассказать больше, чем услыхал сам, даже жаль его, наверняка ведь, если бы не при гостях, то бишь при нас, так и не схлопотал бы от хозяина взбучку. Наконец, отчехвостив раба достаточно для показухи и посетовав нам на бестолковость нынешних слуг — ага, то ли дело у предков в старые добрые времена — патрон послал на улицу домоуправителя разузнать как следует и доложить внятно, с кем, где и что именно стряслось. А поскольку понятно было, что слух перевран при передачах через три звена, если не больше, и быстро правду не выяснишь, мы с Волнием у патрона отпросились до обеда проведать наших на постоялом дворе.

По дороге услыхали немного подробнее — ага, в самом деле знамение дурнее не бывает. Гром среди бела дня, и молния поразила сенатора при выходе из храма Согласия. Самой молнии, правда, в городе не видели, но говорят, что была небольшая, а гром хоть и тоже не на весь город, но на Форуме слыхали все. А уже на подходе к постоялому двору и насчёт пожара услыхали — в другом месте, на склоне Виминала, шикарный домус одного богатея загорелся, и тоже, вроде бы, гром слышался. Мы с моим наследником обменялись кивками — ага, только бы ошибки какой у ребят не вышло. Но кажется, не вышло — уже у входа услыхали, что сгорел домус сенатора-претория Марка Титиния. Ну, чтобы прямо и весь сгорел — это наверняка сильно преувеличено, но не суть важно. С самим бы ещё этим Титинием не облажались, а то и эффект тогда не тот окажется, и сам он насторожится…

— Сами ждём-с, — ответил мне на незаданный вопрос Володя, — Должны подойти с минуты на минуту. Окружным же путём отходят на всякий пожарный.

Так оно и вышло. Ещё до подхода исполнителей нам передали и слух с улицы, что громом и молнией поражён насмерть бывший наместник Ближней Испании и сенатор Марк Титиний — тот самый, у которого и домус на Виминале загорелся.

— Порядок, — доложил Артар, руководивший группой ликвидации, — Эта сволочь задержалась на площадке у храма с двумя приятелями поболтать и встала боком — для нас как по заказу. Далековато там, конечно, было, ну так и Анот у нас на что? И рука твёрдая, и нервы стальные, и глаз — алмаз. Я в трубу с портретом сверился, убедился, что ошибки нет, ну и дал ему отмашку, — он достал из-под плаща листок с портретом Марка Титиния и протянул отцу, который тут же поджёг его от огонька масляного светильника, — Кажется, Анот попал немного ниже виска, но один хрен пуля впечаталась в черепушку, и фугас там внутри рванул. Одновременно и Кербаз под ноги им шмальнул, так что эффект вышел на славу — и перебздели там все, и этих двух заляпало кровищей и мозгами. В нашу сторону никто так и не глянул, хоть и зыркали некоторые по сторонам. Этаж ведь уже чердачный, окошки маленькие, да ещё и зарешёченные — из лука выстрелить можно, но из пращи не возьмётся и балеарец, а откуда им знать про наши рогатки? Мы там даже и не суетились, а спокойненько спустились во внутренний дворик инсулы и через подворотню сперва одна тройка вышла на улицу, а за ней уже другая. На Форуме перед храмом неразбериха, толпа галдит, ликторов при двух преторах только четверо, и что они разберут в таком бардаке?

Поначалу, ещё только замышляя операцию, мы предполагали работать по цели "желудями" свинцовыми для пращи, для чего даже заказали оружейнику и форму для их отливки с латинскими надписями "поделом мне", и смысл идеи был именно в том, чтобы подумали на пращу и высматривали места, откуда и реально мог бы поработать искусный пращник, дабы обезопасить и облегчить отход наших ликвидаторов. Но при проработке деталей плана возникла идея получше — работать пулями с фугасом из пистонного состава сферической формы, у которых и баллистика гораздо стабильнее, чем у "желудей". Фугас, размоченный спиртом, помещался в две пустотелые свинцовые полусферы, их склеивали, а затем, просушив снаряд, заклеивали и отверстие, через которое испарялся спирт. По весу фугасных пуль, дабы тратить их лишь на самую ответственную тренировку стрелков и на саму работу, отлили потом и тренировочные пули меньшего размера, поскольку они были цельносвинцовыми. Гром и молния позволяли перевести стрелки на разгневанных богов, с которыми римляне не шутят. А уж связать гнев богов с художествами навлёкшего на себя их кару — это они и сами свяжут, когда помозгуют на досуге. Тем более, что и домус этого хапуги с роскошным грекоремонтом как раз из нахапанных в Ближней Испании средств, — тоже намёк весьма прозрачный.

— Не так хорошо, как хотелось, — доложил старший вернувшихся "пожарников", — По одной из двух масляных амфор вышло на рикошет, и колонны атриума не загорелись, так что хозяйский кабинет не затронуло, но спальни и триклиний с кладовыми заполыхали неплохо. Некогда уже было смотреть, загорелись ли перекрытия, нам пора было уходить, но драгоценные занавески уже горели.

— Надо было позицию стрелку другую выбрать, — проворчал Володя.

— Виноват, почтенный, облажался, — сокрушённо признал старший.

— Ладно, и так неплохо, — примирительно заметил Васькин, — Главное, и задачи в целом выполнены обе, и сами не спалились ни на одной, — наш главный спецслужбист уже успел обменяться кивками со старшими обеих групп прикрытия, — Хорошо поработали.

— Ну, раз так — благодарю всех за службу, — резюмировал я.

— Ага, хайль Тарквинии, — Артар и жест дурашливо изобразил, и мы прыснули в кулаки, поскольку уж этом-то деле у Тарквиниев такое же алиби, как и у возглавляемого Рузиром официального посольства нашей метрополии.

Ну, почти такое же, потому как если ни Рузир, ни сам Миликон абсолютно не в курсе операции, и для них мы выехали для выхода через моего патрона на Луция Эмилия Павла, дабы посодействовать царскому посольству и через него, то Фабриций-то, конечно, в курсе. Но приказа мы от Тарквиниев не получали, и я чувствую, схлопочем мы с ним от Арунтия взбучку. Я очную в Карфагене — за рискованную самодеятельность, в которой не было крайней необходимости для клана, а Фабриций заочную — за то, что не запретил нам её, когда мы посвятили его в суть нашего замысла. Так что хорошо бы нам не проколоться ни в чём серьёзном и достичь всех намеченных целей. Победителей, говорят, не судят.

Пока проводили разбор полётов, подошло время нашего обеда, и это было для нас с Волнием весьма досадно. Мы с удовольствием пообедали бы с нашими как следует, но пришлось только чисто символически, дабы осталось место в брюхе под римский обед у патрона. Он ведь у римлян настолько плотный, что небогатый народ после него вечером уже и не ужинает. Выпили немного вина за успех миссии, да закусили слегка.

Время до римского обеда ещё оставалось, но не на расслабон, а на встречу кое с кем. Не афишируемую, скажем так. Лысый Марк из Субуры — не тот персонаж, с которым контачат открыто и напоказ люди, претендующие хоть на какую-то респектабельность в приличном и законопослушном обществе. Я ведь рассказывал, как из своего фиктивного рабства освобождался, не зная ещё наверняка, могу ли доверять фиктивному хозяину? А в случае подставы я ведь тогда не только неполучением римского гражданства для себя и семьи рисковал, но и вполне реальным рабством вместо фиктивного. Своих людей у меня было под рукой с гулькин хрен, поэтому подстраховать себя и их я подрядил тогда и этого субурского бандюгана с его бандой. Потом, когда остальная компания таким же манером фиктивно освобождалась с аналогичной целью, мы снова его наняли — ага, формально их тоже типа подстраховать, а реально чтобы Хренио и Володю тоже с ним законтачить. Уже понятно было, что без спецслужб нашей Турдетанщине не обойтись никак, а спецслужбы кем сильны? Правильно, агентурой, в том числе и иностранной. Деловые связи тестя — это, конечно, хорошо, но как раз в Риме они не столь уж и влиятельны, особенно теперь, когда сципионовская группировка в сенате переживает далеко не лучшие времена. Бандит же в Риме, если он не мелкая шестёрка, а крутой пахан, хоть и не замена сенатору-консуляру, в своём круге вопросов, государственной политики не касающемся, может посодействовать ничуть не меньше. Сами сенаторы через кого за политическими противниками шпионят? Прежде всего через ушлых клиентов, конечно, но и не без помощи тех же бандитов. А тут и нашу молодёжь с римской организованной преступностью познакомить случай выпал.

— Только не это! — испугался Лысый Марк, услыхав имена, — Мне и моим людям ещё жить в этом городе, а до тех пор, пока Фурий и Матиен не осуждены и не удалились в изгнание, они остаются сенаторами-преториями. Особенно этот Публий Фурий — вы разве не знаете, что это за род и что это за семья? Сенат перевернёт вверх дном весь Рим, если с Публием Фурием Филом что-нибудь случится внутри города. Да и из-за Матиена четверть города, пожалуй, перевернут — всё-таки тоже сенатор-преторий. Просите всё, что угодно, из того, что в моих силах, но только не это. Если верно то, что они удаляются в изгнание, я могу свести вас с пастухами и поручиться перед ними за вас, но договаривайтесь с ними сами, а я ничего не знаю и не хочу об этом знать.

— Гай Матиен, — снизил я ему остроту вопроса.

— Тоже не такой уж и маленький человечек, — хмыкнул бандитский пахан, — Тоже сенатор, хоть и всего лишь квесторий. Переполох, конечно, будет меньшим, даже намного меньшим, но тоже будет. Тут весь город уже говорит, что этого погибшего сегодня Марка Титиния покарали боги. Так может, пускай и их всех заодно боги покарают сами?

— Об этом Гае забыли обвинители, так что могут забыть о нём и боги, — заметил Хренио, — Но разве от одного только гнева богов случаются пожары в римских домах? При пожаре бывает суматоха, а в ней не так уж и редко стараются урвать своё воры или просто окрестная чернь. Разве не могут при этом и ткнуть ножом под рёбра кого-то, кто путается под ногами? Кто заметит это вовремя в ночной неразберихе?

— Ну, если напоказ вам не обязательно, то это уже немного другое дело, — Лысый Марк призадумался, — Территория только не моя, и меня могут не понять соседи.

— Гай Матиен награбил в провинции столько, что хватит и тебе со всеми твоими людьми, и твоим соседям, и примазавшимся случайным мародёрам, — добавил я.

— Ты устрой хороший добротный ночной пожар, — подсказал ему Васкес. — Наши люди позаботятся о том, чтобы и он тоже выглядел как гнев богов. Масло и огонь от тебя, гром от нас. А в суматохе, позаботься о том, чтобы Гай Матиен упал на что-нибудь острое или стукнулся головой обо что-нибудь твёрдое.

— Можно даже и не семь раз подряд, а только один раз, но уж чтобы наверняка, — конкретизировал Володя, и мы рассмеялись.

— Тысяча денариев, — дожал я бандита, — Триста задаток, а семьсот после работы по её результату, если он нас удовлетворит. И плюс добыча, которую ты сумеешь урвать при выполнении работы сам. Поделишься ей только с соседями, которых запряжёшь себе в помощь, а с нашими людьми делиться не нужно, — я выложил на стол предложенный ему задаток — три увесистых кошеля с сотней денариев в каждом, — Пересчитывать будешь? И да, кстати, что ты там говорил насчёт пастухов?

Ещё в период наместничества Матиена в Дальней Испании в позапрошлом году мы разобрались с путаницей у Тита Ливия, где в одном месте у него было написано о Гае, в а двух других о Марке. Двое их, дядя Марк и племянник Гай. Два брата, старший Гай и младший Марк, баллотировались в преторы, а сын старшего, тоже Гай — в квесторы. Отца его не избрали, зато избрали дядю и его самого. Свежеиспечённый квестор угодил к дяде претору под крылышко в Дальнюю Испанию, где они и принялись злоупотреблять своим служебным положением чётко слаженным тандемом — ага, рука руку моет. За главенством претора жалобщики из провинции как-то позабыли о его молодом, да раннем племяннике, который и остался в результате как-то в стороне от судебного процесса над дядей. А это разве справедливо? Не удивлюсь, если Марк Матиен как раз брату с племянником свою недвижимость и подарит фиктивно для её сохранения до лучших времён. Вот только хрен они тут угадали. Боги — они ведь лентяи и карают обычно руками менее ленивых людей.

Собственно, на то, что Лысый Марк возьмётся ещё и за двух бывших преторов, мы и не рассчитывали. Конечно, это слишком уж крупная рыба для самого обыкновенного бандитского пахана. За квестория взялся — и на том спасибо, потому как технически с ним нам было бы труднее. Один показательный расстрел можно как-то на разгневанных богов свалить, учитывая римскую суеверность, но повторяться в таком деле рискованно. Храм Фемиды мы решили поэтому громом не поражать, хотя нашлась бы лимонка и на него. Но одна уже в доме тех Матиенов, которые два Гая, задействуется, а вторая в том же городе — это чересчур. Хоть и нет у римской Республики профессиональной полиции, сведущей в криминалистике, считать римлян совсем уж дураками было бы опрометчиво. Один раз мы одним способом сработали, во второй — уже другим будем работать, маскируя свой тихий вклад грубой работой уголовников, а третьего раза в городе уже не будет. Ну, если только самим уркам понравится и повтора захочется, но это уже без нас. Не столь важно, сгорят ли с сопутствующей мародёркой домусы двух изгнанников. Главное тут, чтобы сами они не ушли от заслуженной кары богов. Вот там, за городской чертой, можно и повториться.

— Папа, а пастухи-то не испугаются, как этот Лысый Марк? — спросил Волний.

— Это тоже бандиты ещё те, только сельские, — пояснил я ему, — Больше известны апулийские рабы-пастухи, их там таких особенно много. Там целое восстание было, о нём мало говорили из-за нашумевшего дела о Вакханалиях, но на следующий год его подавлял претор Луций Постумий Темпсан. И такие есть везде, где земля плоха для земледелия.

Там на самом деле в том сто восемьдесят пятом году, то бишь четырнадцать лет назад, заваруха была серьёзная. Просто она вышла регионального значения, где-то далеко на каблуке "сапога", а Вакханалии-то ведь происходили по всей Италии и даже в сам Рим проникли, да и сама тема Вакханалий по сравнению с разбоями беглых или безнадзорных рабов оказалась для патриархальных до мозга костей сенаторов не в пример скандальнее. Поэтому и заслонила собой ту апулийскую бучу разбойничавших пастухов. Но для самого региона размах восстания был нехилый — семь тысяч одних только приговорённых судом к казни, из которых многих казнили, но многие сумели сбежать и затеряться. Если и здесь в предгорьях Апеннин кто-то из них ныкается и промышляет с местными, я не удивлюсь.

— А с этими двумя уродами ситуёвина вообще уникальная, — продолжил я, — Как только они выедут из Рима, они автоматически потеряют римское гражданство хотя бы по факту своего хоть и добровольного, но один хрен изгнания. А латинское гражданство они получат только по прибытии в тот латинский город, в котором поселятся. Пока они будут в пути, они юридически вообще никто и ничьи. Это, конечно, не ставит их совсем уж вне закона, и следствие будет, но очень не сразу. Пока хватятся, пока займутся — ищи-свищи обидевших их хулиганов.

— Да, для пастухов-разбойников соблазн хороший, — заценил мой наследник.

За обедом у патрона обменялись новостями о происшествии с Титинием, и они полностью совпали. Млять, ох уж эти мне римские обычаи! Мы бы у себя как сделали? До жратвы самое важное обговорили бы быстренько вкратце, потом пожрали бы спокойно и без трёпа, а уж после этого говорили бы о тех не срочных подробностях, которые почти не влияют на суть расклада. Но у римлян обед и разговоры — это единое целое мероприятие, и одно немыслимо без другого. Мы-то, конечно, обучены всем этим манерам возлежания на ложах, не просто же так у "коринфянок" наших уроки античного застольного этикета брали, но непривычно же, млять! Тут бы пожрать побыстрее со всеми этими манерами, а потом уж и говорить по отдельному протоколу, уже не застольному, когда можно и позу на более привычную сменить, и тогу скинуть. Хоть и лёгкие они у нас полотняные, а не эти шерстяные церемониальные, но один же хрен непривычно и напрягает! Но блюда за римским обедом подаются неспешно, дабы успевали и есть, и языками трепать, а отведать же надо всё, иначе неуважение к хозяину получится. То, что оба происшествия — с самим Марком Титинием и с его домусом — расценены правильно, как кара разгневанных богов, это прекрасно, что прозвучало предположение о связи кары с испанскими шалостями, ещё прекраснее, а уж то, что призадумались, не грозит ли теперь кара и римскому правосудию за оправдание того, кого посчитали виновным и достойным кары сами боги — это вообще замечательно. Но млять, нам этого достаточно! Какое нам в звизду дело, сам Юпитер его и его домус молниями поражал или Фемиде их для этой цели выдал? И какая нам вообще разница, участвовала ли в вынесении божественного приговора его благоверная Юнона?

Впрочем, тут я несколько пристрастен, потому как реально же локоть затёк, на который я на ложе опирался. По справедливости — есть и кое-какая польза. Храм Фемиды из очереди на божественное наказание вычёркиваем с концами, поскольку не виноватая она. А вот остальное — уже явно лишнее. Сколько дней молебствий и сколько баранов в жертву Фемиде, сколько дней молебствий и сколько быков в жертву Юпитеру — какое нам дело, если не наши головы о том болят, а римского сената? С этим-то сенат определится, кто бы сомневался, а главная загвоздка у них с Юноной. О милости и прощении её молить или за заступничество перед Юпитером благодарить? Отправляй ейный культ мужики, так разобрались бы и с этим, но ведь ей же служат бабы! Нет, они-то, конечно, матроны самой безупречной репутации, но сейчас-то от них соображалка требуется, а не репутация, а она у баб — правильно, бабья. Особенно в таких вопросах, где цена ошибки велика, а посему и ответственность зашкаливает. И не подскажешь же им в сугубо ихнем бабьем вопросе.

Нам-то с наследником хрен с ними, с благочестивыми, но недалёкими жрицами Юноны, как и с римским правосудием, которое то ли оптом, то ли в розницу, простит или покарает то ли Фемида, то ли Юнона, то ли сам Юпитер. Но ведь приходится имитировать неподдельный интерес! Тоже ведь типа римские граждане, хрен отмажешься, положение обязывает. Не скажешь же — ваши боги, вы с ними и разбирайтесь, а нам, испанцам, ваши трудности с ними до едрени-фени.

— Папа, как ты только выдерживаешь всю это грёбаную тягомотину? — спросил меня Волний, когда я наконец выбрал уместный для нас момент отпроситься покурить.

— Точно так же, как и ты, — заверил я его.

Домус Титиния весь, конечно, не сгорел, но над третью примерно обрушилась кровля, и удивляться тут нечему. Это стены в добротных античных домах каменные, но колонны вокруг атриума деревянные, балки перекрытий деревянные и каркас крыши, на который черепица укладывается, тоже деревянный — есть чему сгореть, причинив хозяину немалый ущерб. О занавесках из дорогих тканей, тоже успевших войти в моду и стоящих нередко доброй четверти всего содержимого, и говорить нечего. И кто сказал, что у богов только молнии в арсенале? Дискордии, римскому аналогу насылающей безумие греческой Эриды, чтобы набедокурить, не нужно и никаких молний. Криминогенная обстановка на римских улицах и так-то не самая благополучная, а уж если и Юпитер осерчает, устроив пожар, и Дискордия не в духе окажется, раздраконив окрестных гегемонов — ага, тут как раз домус родни Марка Матиена с его обитателями на очереди. Ох и загребётся же после этого сенат ублажать молебствиями и жертвоприношениями римских богов, и хрен ведь свалишь всё на секту адептов Распятого, потому как алиби у них железобетонное, гы-гы!

А по текущим религиозным проблемам с непонятками, какова позиция Юноны, я патрона успокоил. Я ведь упоминал уже, кажется, о весьма своевременно подсказанном мне нашей историчкой Керенском… тьфу, Кардеаде Киренском? Философом он работает в Афинах как раз по нужному нам направлению — ага, после того, как ему мыслю свежую подбросили на симпосионе у крутой афинской гетеры. Естественно, не без нашей помощи. Учение его пока сырое и до нашего пантеистического концепта пока не дотягивает, но как его предварительный набросок уже годится. До интернациональности божеств Керенский пока ещё не дофилософствовался, но к идее того, что все боги являются ипостасями или проекциями единой высшей силы, уже склоняется. Презентовав Гнею Марцию латинский перевод его трактата "О божественном", я вкратце пересказал ему суть идеи, ещё вперёд мэтра слегка забегая. Типа, это уже моя отсебятина, конечно, но я вот так его понимаю, и если я не слишком при этом учение философа переврал, то получается, что и не может у богов быть принципиальных разногласий, раз уж все они части единого целого. А значит, и не так страшно, о чём там ихние бабы будут молить Юнону, если мужики с Юпитером и Фемидой не облажаются. Конечно, для Рима это слишком ново, да и не побежит патрон к жрецам, но во-первых, сам зря нервничать не будет, а во-вторых, в кругу своих эрудицией блеснёт. Глядишь, и заинтересует кого из просвещённой сципионовской тусовки.

А сенаторские основняки и жречество пущай понервничают. Оправдали урода ущербного? Пусть теперь сами перед богами пооправдываются. Они, конечно, не только в Испании беспредельничать начинают и даже не с Испании начали. Как раз в эту войну и в Греции уже начнут куролесить, с которой до сих пор носились как с писаной торбой. Но то проблемы греков, а нам прежде всего испанцев не забижайте, а не то боги рассердятся. На одного уже наглядно рассердились, а то ли ещё будет?