Письма бойцов

Глава 33 Англия

17 декабря 1940. Иван Дмитриевич.

Несчастны люди которых страшит и нервирует вызов к начальству. Неприятно наблюдать за иррациональным страхом наказания у вроде бы самодостаточных дееспособных господ. Иван Дмитриевич с юных лет побаивался только Бога, но не всегда. А перед службой уже успел забыть, когда на него в последний раз влияло начальство. Все же работа на самого себя оставляет определенный отпечаток, приучает к соответствующему образу мысли и действий.

Это все философия. В Отдельном Кексгольмском Саперном вызов к комбату для офицера означал новое поручение, боевую задачу, иногда даже поощрение, но не что-то плохое. Посему, никто и никогда к полковнику Никитину и не опаздывал.

Идти совсем близко. Штаб комбата располагался на третьем этаже гостиницы, а Никифоров и большинство офицеров при командовании батальона жили ниже. Роты же раскиданы по всему городку, название которого регулярно появлялось в документах, но никто долго в памяти не держал. Этакий уездный городок с историей, полудюжиной пабов и двумя англиканскими церквями.

— Добрый день, господа, кого не видел! — с порога провозгласил Чистяков.

Командир второй роты пришел предпоследним. Все в сборе, но сам Никитин задерживался. Редкое дело для комбата.

— Кто еще? — Иван Дмитриевич негромко поинтересовался у Кравцова.

— Я, ты, ротные, начальник мехчасти и ротмистр, — короткий кивок в сторону батальонного жандарма.

Ротмистра Вавилова редко приглашали на постановку боевых задач, зато организационные совещания без него не обходились. Служба у человека такая. До сих пор держал дистанцию с офицерами, хотя пройденные вместе сотни и тысячи верст сплачивали.

— Подождем, Григория Петровича, — жандарм уловил взгляд помощника комбата. — Не торопитесь, господа, он сам все пояснит.

Интересное начало. Надо ли говорить, офицеров такой заход заинтриговал.

— Не о конце ли операции нам сообщат? — Чистяков озвучил животрепещущий вопрос.

— Рад бы, но увы, — Вавилов развёл руками. — Не вхож в высшие штабы.

Об этом давно все говорили, все ждали приятной новости, некоторые уже готовились к возвращению домой, но командование хранило молчание. Хотя даже нижние чины прекрасно знали — война закончилась. Король и правительство пленены, фронт остановился, не докатившись до Шотландии, везде затишье, не стреляют. Саперный батальон и мехбригада стоят на отдыхе. Перемирие соблюдается. Вон, даже местные уже при встрече с русскими не отводят глаза, сами разговоры заводят.

— Добрый день, господа, — полковник Никитин ворвался в помещение и остановился у стола.

— Новости у меня интересные. Не буду излишний раз напоминать, что дело секретное, сами все поймете. Попрошу проявить благоразумие и лишним ни с кем не делиться.

— Какие будут распоряжения? — на правах второго человека в батальоне поинтересовался Кравцов.

Никитин с шумом отодвинул стул, сел и бухнул локти на стол.

— Господа, не знаю, обрадует это кого, или опечалит, но я вас покидаю. Получен приказ сдать батальон и лететь в Россию.

— Поздравляю с повышением, — брякнул Никифоров.

— Не спешите, Иван Дмитриевич, — комбат подпер подбородок кулаком. — К чинам и должностям уже не стремлюсь. Мне родных кексгольмцев во как хватает!

Никитина уже не слушали, со всех сторон посыпались поздравления. Главным образом со скорейшим возвращением домой.

— Как доберетесь до Кексгольма, всем нашим привет передавайте. Запасной роте в особенности, давненько от них пополнения не присылали.

— Прошу минуту. Не на площади, господа. Командиром батальона будет Алексей Сергеевич, — кивок в сторону командира второй роты. — Вы, Еремей Сергеевич, пока помощник командира. Пока.

Специально с нажимом. Кравцов кивнул в ответ. Похоже, у него были какие-то договоренности с комбатом. Иначе Никитин никогда не стал бы проводить назначение «через голову». Никифоров не стремился задерживаться в армии дольше отведенного судьбой срока, посему взирал на это дело с некоторой ленцой. Тем неожиданнее для него прозвучала следующая фраза.

— А Вас, Иван Дмитриевич попрошу взять на себя вторую роту. — Не дав ему опомниться, Никитин продолжил: — Образование у вас гражданское, но службу знаете, нижние чины уважают и побаиваются. Пора набирать ценз на командовании.

— Так точно, роту приму.

— Со структурой Алексей Сергеевич сам определится, но я бы порекомендовал сделать вторую роту технической, передать ей все инженерные средства батальона. И Ивану Дмитриевичу проще, и не надо на его место грамотного инженера с офицерской жилкой искать.

Дальнейшее Никифоров слушал с мрачным выражением лица. Не радовало его это. Нет, не радовало. Не служивый он, никогда в армию не стремился, а то, что пришлось пойти добровольцем, да по молодости в Харбинском ополчении хунхузов потрошил, так это печальное стечение обстоятельств.

— Куда, если не секрет, Григорий Петрович? — полюбопытствовал Чистяков, когда с распоряжениями и замещениями закончили.

— Не могу знать, Алексей Сергеевич. Приказ из штаба экспедиционной армии. Сам понимаешь. Лечу даже не в Петербург, а в Ревель. Так что, передать весточки в Кексгольм может не получиться.

Перед второй частью совещания Никитин сам выглянул в коридор, проверил пост у двери штаба. На самом деле он в очередной раз хотел убедиться, что из-за закрытых дверей в коридоре ничего не слышно.

— Господа офицеры, даже не знаю, как это сказать, посему передаю слово Аристарху Германовичу. Даже не распоряжение, а рекомендация пришла по линии Отдельного Корпуса. Вам и карты в руки. Боюсь не так что скажу.

— Полноте, Григорий Петрович, — жандарм прекрасно уловил все слои и смыслы слов комбата. — Всё вы прекрасно поняли, но действительно лучше мне самому ввести офицеров в курс дела.

Жандарм поддался вперед и окинул офицеров цепким пристальным взглядом.

— Все мы здесь люди серьезные. Потому даже предупреждать не буду, что лишнее лучше не говорить и не писать. Все мы видели Палестину. Пустыни, соленое море, неудобья и камни. Отдавать эту землю русским крестьянам издевательство одно выйдет. Мало кто поедет, еще меньше сможет прижиться и хозяйство наладить. Однако есть в России люди, которым Палестина мила.

Ответом послужили смешки. Все прекрасно поняли, о чем речь.

— По поводу иудеев у нас давно в стране общее мнение составилось. Раз мне передали просьбу провести определенные действия и дать рекомендации, то значит государь уже принял решение. Алексей Николаевич нами всеми любим, долгих лет ему и его отцу императору Николаю. Знаем, дурными делами государь еще ни разу не отметился. Что же касается Палестины, то уже после Рождества объявят о переселении евреев в Землю Обетованную. Разумеется, на добровольной основе, но по настойчивой просьбе. Полагаю, все знаете, какие законы и указы у нас за последний год приняты.

— Нас то каким боком это касается? Поедем в Палестину лагеря переселенцев обустраивать?

— Нет, Еремей Сергеевич, переселенцы сами пусть обустраиваются как хотят. Не наше это дело. Вы все хорошо знаете своих саперов, знаете кто из нижних чинов и унтеров на своем месте, кто нашему батальону и русской армии нужен, кого желательно удержать.

Ротмистр Вавилов сплел пальцы перед собой.

— У нас есть нижние чины еврейского происхождения и даже иудейского вероисповедания. Прошу, господа, самим подумать, выделить тех евреев, кого вы хотите и дальше видеть своими саперами и своими согражданами. Аккуратно с ними переговорить, настойчиво посоветовать принять православную веру, пройти натурализацию, написать родным, чтоб спешно бежали креститься. Всем остальным молчок. Не могу знать, когда, но ожидается приказ о демобилизации и увольнении со службы всех иудеев. Государь решил строить в Палестине дружественное нам государство, не допустить при этом ошибок прежних царей, как вышло на Балканах и с Польшей. Вы понимаете.

После слов ротмистра Никифоров задумчиво почесал в затылке. Так уж вышло, большую часть бойцов второй роты он знал хорошо. Из трех иудеев поручиться мог за одного.

— А как с Иерусалимом будет?

— Ничего сказать не могу. Понимаете, господа, не мой уровень. Только одно могу сказать, я верю и знаю, наш царь Святой город для себя взял. Для себя и всех христиан российских.

Больше ничего добиться от ротмистра Вавилова не получалось. На все вопросы жандарм отвечал коротко по уставу. Однако, по глазам людей Иван Дмитриевич читал, все верят. Штабс-капитан Никифоров сам сердцем чувствовал, в Иерусалим он еще вернется, если не как русский офицер, то в качестве строителя или паломника. Впрочем, неважно это.

— Григорий Петрович, — поднялся капитан Соколов, — что в штабе говорят о капитуляции Британии?

— Говорят, но ничего конкретного. Сам с нетерпением жду. Но в виду последних приказов и решений, сами понимаете, — качнул головой Никитин.

Курили в штабе. На улицу лишний раз выходить не хотелось. Все же зима в Англии мерзопакостная. Даже и не понять, какое время года на дворе. Говорили, здесь всегда одна погода, и солнце большая редкость.

— Вы думаете о том же человеке, что и я? — поинтересовался Чистяков.

— Столоверчением не увлекаюсь, мысли не читаю, Алексей Сергеевич. Думаю, вы правы, не стоит его отпускать раньше времени.

Вторая рота квартировала в рабочих казармах местного завода. Разумеется, завод не работал. Прежних обитателей вежливо попросили на выход. Жилые комнаты в темпе аврала и с привлечением местной рабсилы саперы привели в человеческий вид. Иван Дмитриевич помнил какой мат стоял, особенно отличился фельдфебель Генералов. От образных эпитетов Антона Капитоновича уши в трубочку сворачивались, и не только у гимназисток. Рассказывали, поручик Аристов записывал наиболее яркие фразочки-с.

Причиной матов послужила удивительная теснота в казарме. Если по российским нормам в казарме на человека положено шесть квадратных метров пола и больше тридцати кубов объема, и это еще считалось спартанскими условиями, то английских работяг на ту же площадь втискивалось два человека. Естественно, жить в хлеву русские не привыкли, посему пришлось поработать. Сотня здоровых крепких мужчин с помощью двух сотен пленных и мобилизованных обывателей за день превратили вертеп и гноище в приличное жилье. Увы. Весьма скромное. Но русские и не собирались здесь задерживаться надолго.

Сам командир роты и его офицеры жили в примыкавших к заводской территории коттеджах управленческого персонала. Именно здесь в зале дома инженера и происходил разговор. Конечно капитан Чистяков подключил к разговору Никифорова.

— Вот так, Семен Константинович. Я тебе все разложил, думай дальше сам, — на этой ноте ротный завершил рассказ. Затем пододвинул к Гитлеру пачку папирос. — Кури, если хочешь. Угощайся, ефрейтор.

— Спасибо за доверие, ваше благородие.

На скуластом смуглом лице парня отражалась вся гамма обуревавших его чувств. Никифоров и Чистяков не спешили. Иван Дмитриевич молился про себя чтоб этот солдат из далекой Хмельницкой губернии, невесть какими ветрами Судьбы занесенный в суровую и блистательную Ингерманландию сделал правильный выбор.

— Наш батальон прошел всю Палестину от Самарии до Газы. Спасибо вам и высшему командованию, своими глазами увидел Землю Обетованную.

— Так что? Решил?

— Решил, Ваше благородие. Хоть мой папа и крещен, но сам от Моисеевой веры отказываться не буду. Простите, если обидел. Если придет приказ, демобилизуюсь. Не придет, буду служить до конца, пока война не закончится.

— Война уже заканчивается. Сам видишь. Перемирие. Со дня на день царь капитуляцию примет.

— Тогда и обсуждать нечего, — Гитлер постарался улыбнуться. — Еще раз спасибо за совет и подсказку. Конечно, постараюсь попасть в первую волну переселенцев. Из дома пишут, все наши говорят о скором переселении, и законы царь такие принял, что нам в России только наемными рабочими и батраками жить можно будет. Все понимаю. Евреям лучше на своей земле, в своей стране, какую Бог предкам определил.

— Наверное ты прав, — капитан Чистяков выглядел разочарованным. — Впрочем, время у тебя есть. Если передумаешь, сразу приходи и говори. Решим все в лучшем разе и для тебя, и для твоих родных.

— Не передумаю, господин капитан. Разрешите идти?

— Иди.

После ухода ефрейтора в комнате воцарилась гнетущая тишина. Офицеры молча смолили папиросы. Наконец Чистяков вдавил окурок в пепельницу.

— Помнишь, когда мы держались за мост через Иордан и глотали пыль в Палестине, все газеты трубили о новом Крестовом походе?

— Никифоров молча кивнул.

— Так вот, есть такое нехорошее ощущение, не за тех мы кровь проливали, не для тех Иерусалим отвоевывали.

— Не обижайся на Гитлера. Если судить беспристрастно, он прав. — штабс-капитан положил руку на плечо боевого товарища. — Пойми, он хороший солдат, настоящий боец, смелый и добрый. Сам помню, как он ребят из горящего «ослика» вытаскивал. Да только он не русский. Сам понимаешь, каждому свое.

— Да понимаю все, Иван Дмитриевич. Только на душе муторно. Думаешь, отдаст Алексей Небесный город?

— Не такой уж он и «небесный». Сам помнишь, дикая восточная помойка. И не отдаст. Именно Иерусалим царь точно не отдаст. Что-то не верю я в его несказанную щедрость. Выразить не могу, а вот сердцем чувствую: ротмистр наш сегодня угадал.

Треск винтовочной очереди за окном заставил обоих офицеров пригнуться. Затем на улице зачастили выстрелы. Никифоров подхватил свою «шведу» и первым скатился по лестнице во двор.

— Победа! — заорал первый попавшийся солдат. — Победа! Английский король нашему царю присягнул и капитуляции подписал. Победа!

— Не врешь⁈

— Истинный крест!

Никифоров поднял штурмовую винтовку, передернул затвор и выпустил в небо весь магазин.

Ура! Победа! Ура! — гремело над городком.