Переписать сюжет. Книга 1

Глава 6

Классная комната, как и все здешние помещения, была прохладной, что позволяло заниматься в достаточно комфортных условиях, не отвлекаясь на бытовые неудобства. Просторная и светлая, она, как и почти во всех здешних строениях, занимала практически всё здание. Перед возвышением, на котором сидел Линьсюань, выстроилось шесть рядов низких столиков, по пять в ряд. За ними стояли юноши в белых и серых одеждах. Около десятка его личных учеников, ещё с десяток чьих-то ещё, и столько же внешних. Девушки занимались отдельно.

Ученики слаженно, явно не в первый раз, поклонились, плавно сложив руки перед грудью. И ещё раз, широкие рукава колыхались в воздухе, как у танцовщиц из заведения Матушки Гу. Себя Линьсюань не видел, но подозревал, что на его лице застыло выражение брезгливого скепсиса, столь хорошо удававшееся оригинальному Линьсюаню. Накануне он ещё раз просмотрел уже давно найденные заметки настоящего мастера Хэна, хотя знал, что ничего полезного там не найдёт. Разрозненные записи кратко перечисляли названия книг и материалов, которые, видимо, следовало преподать на уроках, имена то ли отличившихся, то ли наоборот, отстающих учеников, иногда попадались выглядевшие совершенно бессмысленными фразы, типа «Как знание гуляло на севере ещё раз». Как-то детализировать свои, не предназначавшиеся для постороннего глаза наметки Хэн Линьсюань нужным не считал. И вот как тут можно составить план урока, как догадаться, чему учить и как именно учить?

На третьем поклоне ученики сумели его удивить, вырвав из невесёлых размышлений: сложив в очередной раз руки, они все дружно опустились на колени и поклонились до земли. К счастью, выпрямились и поднялись на ноги сами, не дожидаясь, пока слегка впавший в ступор учитель придёт в себя. И за столики сели тоже сами, выпрямившись, сложив руки на столешницах, поедая Линьсюаня взглядами и всем своим видом демонстрируя готовность «прочистить уши и внимать» мудрости уважаемого наставника.

— Как вы знаете, — начал Линьсюань, обводя замерших учеников взглядом, — ваш учитель некоторое время был нездоров и потому был вынужден пропустить довольно много времени. И теперь я хочу посмотреть, как далеко вы продвинулись за время моего отсутствия. А потому напишите мне сейчас… ну, например, — он наугад открыл лежащую перед ним книгу, — вот этот отрывок: начиная от «Много в Поднебесной мужей, имеющих в жизни свой Путь…» и заканчивая «…учения Ста школ часто ставят их речи в пример и толкуют их». А я потом посмотрю, что у вас получилось.

Ученики дружно взялись за кисти. Удивительно, но к книгам на столах не потянулся почти никто, хотя Линьсюань нарочно проверил перед их приходом, чтобы экземпляр трактата был на каждом столе. Но только один или двое из серых внешних учеников быстро и украдкой перелистнули страницы, явно стыдясь того, что вынуждены списывать, когда все остальные полагаются на память. Линьсюань в очередной раз поразился здешней системе обучения. Ученики были вынуждены заучивать наизусть прямо-таки зверский массив текстов. И это в придачу к зубрёжке тысяч иероглифов, к тому же в двух вариантах употребления: на разговорном языке байхуа и литературном вэньяне. Тоже дело не самое лёгкое.

Черноволосые головы с перевязанными лентами узлами склонились над столиками. Стояла образцовая тишина, и сколько Линьсюань не оглядывал ряды учеников, нигде не мог заметить никаких следов списывания или ещё какого-нибудь нарушения дисциплины, даже самого мелкого. Только один подросток в самом заднем ряду сделал украдкой какой-то знак своему соседу, но тот лишь отмахнулся. Впору умилиться, какие здесь сознательные и добропорядочные ученики.

Выписывание заданного текста много времени не заняло, отрывок, который задал Линьсюань, был невелик. Один отложил кисть, другой, и вот уже все или почти все ученики снова выпрямились в ожидании следующих указаний.

— Все закончили? — на всякий случай уточнил Линьсюань. — Бай Цяо, собери.

Старший ученик прошёлся по рядам и с поклоном протянул учителю стопку пронумерованных листов. Жестом отпустив его, Линьсюань принялся просматривать результаты. Уровень у всех оказался примерно одинаков, и даже ошибки схожие: кто-то слишком сильно нажимал на кисть, когда это было не надо, или наоборот, не прилагал нужных усилий, когда надо, у кого-то иероглиф «заваливался», или какие-то черты были длиннее или короче нужного, отчего результат не выглядел соразмерным. О, а вот тут фактическая ошибка, ученик неправильно запомнил текст.

— Тот, кто написал: «Из «Вёсен и осеней» можно узнать о правильных поступках», имей в виду — не о поступках, а о титулах. Проверь своё знание текста.

По классу прошёл даже не гул, а шелест, мальчишки запереглядывались, им явно было интересно, кто это опростоволосился. Между тем взгляд Линьсюана упал на последний листок. М-да-а… Вот уж кто либо злостный прогульщик, либо косорук от рождения. Нет, прочесть эти каракули было можно. Почти все, но в конце парень явно заторопился, и похожие на кривляющихся насекомых значки и вовсе превратились во что-то невнятное, а порой и явно ошибочное.

— Это чьё? — Линьсюань поднял листок. — Номер тридцатый?

Все головы обернулись на последний столик в крайнем ряду, из-за которого поднялся долговязый мальчик в сером, выглядевший несколько старше остальных.

— Подойди сюда.

Мальчик подошёл, выдвинув подбородок вперёд.

— Это что за иероглиф? — Линьсюань ткнул пальцем в бумагу. Парень сжал челюсти:

— Инь, — буркнул он.

— А вот этот?

— Царство.

За его спиной раздалось фырканье. Линьсюань поднял голову. Ну, конечно, это старший ученик не скрывает своего веселья, а остальные и рады присоединиться.

— Бай Цяо, если ты думаешь, что у тебя всё написано безупречно, ты ошибаешься. А ты… — Линьсюань снова перевёл взгляд на внешнего ученика, — как тебя зовут?

Взгляд мальчика вспыхнул, словно не вспомнив его имя, учитель нанёс ему оскорбление. А парень-то с характером. Но ученик сдержался, и его ответ прозвучал вполне почтительно:

— Этого ученика зовут И Гусунь, наставник.

Вот как. Линьсюань откинулся на спинку своего сиденья, пристально глядя на юношу в сером халате. Зато теперь ясно, почему он так отреагировал, когда его спросили об имени: они с мастером Хэном сталкивались уже вполне достаточно, чтобы и самый равнодушный учитель запомнил, с кем имеет дело. Ну, здравствуй, главный герой и будущий император Поднебесной. Вот и свиделись.

Пауза затягивалась. И Гусунь стоял, почтительно наклонив голову, как и положено примерному ученику, но видно было, что это спокойствие готового вот-вот полыхнуть вулкана. Вот уж про кого не скажешь, что это дракон в обличье рыбы. Дракон — он и есть дракон, даже если пока драконёнок.

— Тебе нужно больше практиковаться, — произнёс Линьсюань наконец. — От тебя не требуется стать выдающимся каллиграфом, но твой почерк должен быть хотя бы читаемым. Пригодится в будущем. Будешь брать дополнительные уроки. Я прослежу, чтобы у тебя было для этого время.

Не забыть поговорить с тем, кто отвечает за распределение работ между внешними учениками. Скорее всего, это всё тот же Ли Баовэнь или кто-то из его подчинённых, отвечающих за хозяйство ордена. И Гусунь между тем молча поклонился. Едва ли его сдержанность вызвана спокойствием или избытком хороших манер, скорее тем, что ничего хорошего этому учителю сказать язык не повернётся, а откровенно грубить повода всё-таки нет. Увы, отношения между мастером Хэном и главным героем были далеки от идиллии, даже когда никаких значимых для сюжета событий ещё не произошло. Имеет смысл попытаться это изменить, всё-таки настраивать против себя будущего правителя — всё равно, что ронять камень себе же на ногу. Но как это сделать, чтобы не выглядело фальшиво?

Увы, ничего путного не придумывалось, кроме очевидного — отныне быть к парню справедливым, не третировать, помочь, если возникнет нужда. Стать ему образцовым учителем и надеяться, что этого окажется достаточно. Как там у главного героя со злопамятностью? Ну, вроде бы с обижавшими его в юности соучениками второй император династии Чжэн сводить счёты не стал. А оригинальный Хэн Линьсюань своё отсечение головы заработал честно.

Значит, на том и порешим.

— Что ж, теперь я буду называть иероглифы, в написании которых большинство допустило ошибку, — сказал Линьсюань, когда угрюмый И Гусунь вернулся на место. — Вы их запишете и будете тренироваться до тех пор, пока результат меня не удовлетворит.

Ученики вновь послушно наклонились над листами бумаги, разве что языки не высовывая от усердия. Кое-кто, впрочем, и высунул. Закончив диктовку, Линьсюан поднялся и принялся прохаживаться по рядам, заглядывая в листы, покрывавшиеся достаточно ровными рядами значков. Он помнил, как сам в школьные годы не любил, когда учителя заглядывали ему через плечо. Но что делать, если перед тобой три десятка учеников, и каждому надо поставить руку, а для этого видеть не только результат, но и процесс? Либо заниматься с каждым индивидуально, а на это банально нет времени, либо вот так…

— Не вращай запястьем, кисть надо поворачивать пальцами. Чан Сюэ, не наклоняй кисть, держи прямо. А ты сделай последнюю точку более насыщенной, она должна уравновесить весь иероглиф. Все — обращайте больше внимания на связующие линии. И следите за равновесием!

Около столика И Гусуня Линьсюань чуть задержался. Мальчик явно очень старался, но ему мешала ещё не избытая злость. Губа закушена, пальцы так сжимают кисть, что она лишь чудом ещё не треснула. Да, парень, так тебе эту науку не превзойти никогда. Каллиграфия — тоже вид медитации.

— Ты слишком волнуешься и отвлекаешься, — сказал Линьсюань. — Постарайся сосредоточиться и очистить сознание.

Гусунь вскинул глаза, но Линьсюань уже отвернулся и прошёл мимо.

* * *

Что должен делать хороший сюзерен, чтобы благополучно править своими вассалами? Заботиться о них, быть справедливым, выдвигать достойных, подавать пример добродетели. А ещё — судить.

Конечно, в каждом более-менее значимом городе есть судьи, разбирающие дела и выносящие приговоры. С обычными делами они справлялись своими силами и главу ордена не тревожили. Но сейчас речь шла о случае прямо-таки вопиющем: невестка покусилась на свекровь! В этом мире, помешанном на почтении к старшим, предпочтительнее быть серийной детоубийцей. Хуже, наверное, было бы только поднять руку на собственную мать. И то не факт. Как-никак, для своей семьи замужняя дочь — отрезанный ломоть, и место её родителей занимают родители мужа. Именно их добродетельная жена обязана любить, почитать, слушаться и заботиться о них до конца их жизни, а после их смерти носить по ним трёхлетний траур.

В общем, не сносить бы преступнице головы, но дело усложнялось тем, что помимо обвинителей у женщины нашлись защитники. И в первую очередь за неё горой стоял собственный муж, клявшийся всеми клятвами, что его жена дочернего долга никогда не преступала, матери его служила всеми силами и помыслить ни о чём страшном не могла. Обвинительницей же выступала сестра мужа, она же дочь предполагаемой потерпевшей. Тоже замужняя и проживавшая в другом доме, она однажды навестила мать и, видимо, наслушалась от неё жалоб, так как уже на следующий день потащила родственницу в суд. Мнения соседей разделились. Кто-то подтверждал, что да, слышал ссоры и вопли, и считал, что невестка, может, и не рукоприкладствует, но свекровь определённо доводит. Другие же возражали, что характерец у свекрови всегда был не сахар, так что кто кого доводит, это ещё вопрос. А госпожа Ян-младшая — женщина добрая, скромная и добродетельная и ни в чём предосудительном до сих пор замечена не была. Так что, может статься, и оговаривают её свекровь с золовкой.

— Разве эта ничтожная посмела бы, глава Ши, — всхлипывала обвиняемая, стоя на коленях перед креслом на небольшом помосте, где восседал Ши Чжаньцюн. — Разве я могла бы!.. Матушка очень стара, вся семья ухаживает за ней, как может, из всех наших жалких сил!

— И потому ты матушку запираешь, так что она должна звать на помощь, чтобы освободиться?! — золовка упёрла руки в бока. — И голодом моришь?

— Ты чуши-то не неси! — подал голос угрюмый супруг, тоже стоявший на коленях на полшага позади своей жены.

— Я несу?! — взвилась обвинительница. — Да как у тебя совести хватает вообще рот открывать?! Защищаешь эту… словно это она тебе мать! Ян Цзи, у тебя вообще сердце есть?!

— Ты с нами не живёшь! Ты не знаешь, как жена из сил выбивается, старается угодить! Одно приготовит — нет, не годится, другое готовь. Другое приготовит — матушка уже не хочет, первое неси. А оно уже остыло…

— Так она нарочно так готовит, чтобы есть было невозможно! — золовка ткнула указующим перстом в невестку. — Я же говорю — голодом матушку морит!

— Да никто её не морит, просто от старости всё…

— Хочешь сказать, что матушка выжила из ума?! Да её ум кристально ясен, в отличие от твоего! Эта оборотниха и тебя приворожила, не иначе…

— Тише, — Чжаньцюн, не повышая голоса, поднял руку, и скандалисты действительно сразу же замолчали. Линьсюань стоял за его правым плечом, кроме него тут находилась ещё парочка заклинателей. С другой стороны выстроилась почти вся деревня, напряжённо ожидавшая окончательного вердикта. Не присутствовал разве что сам объект раздора — старуха оказалась слишком плоха, чтобы подниматься в гору, и её оставили дома под присмотром младших домочадцев. Шелестел наконец-то принёсший прохладу осенний ветерок, пели птички — суд проходил под открытым небом. Погода была идиллической, так и тянуло отправиться на прогулку куда-нибудь по одной из многочисленных тропинок, полюбоваться горными видами.

— Глава, я думаю, тут всё ясно, — вполголоса произнёс один из заклинателей. — Я беседовал со старшей госпожой Ян — она всё подтвердила. Её действительно запирают, бросают без помощи, не дают ей есть, даже когда она просит. При этом она выглядела и говорила вполне разумно. Соседи также признали, что несколько ночей назад слышали крики о помощи.

— И что же, ничего не сделали?

— Почему же, они пришли спросить в чём дело, но крики уже стихли, а хозяева дома объяснили им, что старой хозяйке просто приснился кошмар. Соседи поверили и ушли. Старшая госпожа Ян последнее время болеет, должно быть, этой женщине показалось слишком обременительно ухаживать за ней, и она понадеялась, что смерть старухи можно ускорить. В это трудно поверить, но факт.

— Тогда бы она постаралась воспрепятствовать встрече старухи с дочерью, — заметил Линьсюань. — Неужели она не догадывалась, что та может пожаловаться?

— Такое бывает, шиди Хэн. Преступники часто попадаются по своей же глупости.

— А вот я думаю, что обвиняемая говорит правду, — не согласился Линьсюань. — Её свекровь просто выживает из ума на старости лет. Такое бывает куда чаще.

— Ты так думаешь? — Чжаньцюн заинтересованно обернулся к нему.

Линьсюань кивнул. Заклинатели редко имели дело со стариками в деменции. Даже если доживали до старости, не сложив голову на очередной ночной охоте, и не уходили на поиски бессмертия, то оставались крепки телом и бодры духом до самого смертного часа. Одно из многих преимуществ, которые давало самосовершенствование. Старых родственников они могли видеть разве что в детстве, да во время редких визитов в семью. У кого она была, эта семья.

А вот Андрей был уже во вполне сознательном возрасте, когда бабушка со стороны отца начала чудить, для начала обвинив Саньку в краже колечка с аметистом, которое сама же ей и подарила. Разобидевшаяся до слёз Санька с той поры не переступала порога её квартиры, а мир бабушки наполнился ворами и прочими нехорошими людьми, которые тайком проникали к ней, крали продукты из холодильника, а взамен подбрасывали всякий подобранный на улице мусор. Надо ли говорить, что единственным человеком, который съедал или прятал еду и подбирал хлам, была она сама? Но ни в какую не желала этого признавать.

— Но шиди Синь лично беседовал со старой Ян — она совсем не слабоумная.

— Так это и не слабоумие в обычном смысле слова. Это просто временные помутнения сознания вкупе с провалами в памяти. Я ни в коем случае не подвергаю слова шисюна Синя сомнению, но, видимо, он застал старушку в хороший час. А в другое время старая Ян вполне может плотно поесть, а потом чистосердечно забыть об этом и вполне искренне уверять, что её не кормили.

— Но голод-то от сытости и полный дебил отличить способен, — недоверчиво возразил Синь.

— В том-то и дело, что нет. У стариков чувство насыщения иногда притупляется, им кажется, что они голодны всегда.

Заклинатель с сомнением покачал головой.

— Тебе уже приходилось видеть такое? — спросил Чжаньцюн.

— Да. Как вы знаете, глава, в детстве я свёл довольно близкое знакомство с одной семьёй. Там был престарелый родственник, с которым мучились все домашние.

От семейства По не убудет, зато личный опыт всегда звучит убедительней. Чжаньцюн отвёл глаза и задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику, после чего его взгляд остановился на пышущей праведным гневом золовке.

— Ян Люй, — произнёс он, и та сразу же склонилась в поклоне. — Итак, ты ручаешься, что твоя мать находится в здравом уме и твёрдой памяти.

— Так и есть, досточтимый глава. Недостойная готова поручиться собственной жизнью!

— В таком случае, я полагаю, тебе не составит труда на некоторое время взять на себя заботы о твоей матери? Ну, скажем… на два месяца. Пусть она поживёт у тебя, и, если она будет довольна твоим уходом и ни на что не пожалуется, мы будем знать, что в семье её сына с ней действительно обращались плохо. Если же жалобы продолжатся, станет ясно, что дело в ней и её старости.

Такого благодарного взгляда, каким невестка посмотрела на Чжаньцюна, Линьсюань не видел ни у кого и никогда. А вот Ян Люй и её супруг, стоявший рядом с остальными деревенскими, обрадованными отнюдь не выглядели. Впрочем, золовка быстро взяла себя в руки.

— Недостойная Ян повинуется решению главы! Уж эта семья покажет, что такое любовь и забота о своей матери.

Она выразительно глянула даже не на невестку, а на брата, но тот едва ли тот заметил её взгляд — он смотрел только на жену, и на его лице читалось искреннее облегчение. Соседи тихонько переговаривались за их спинами и кивали головами, видимо, согласные с тем, что глава рассудил по справедливости.

— Что ж, быть по сему, — постановил глава Ши, и все склонились в поклонах, принимая его решение.

— Хорошо, что ты был рядом со мной, шиди, — сказал Чжаньцюн, когда они возвращались после судилища в орден. — Иначе я мог бы заменить глаза ушами и вынести несправедливый приговор.

— Остаётся дождаться, пока старая Ян проявит свою болезнь. Или не проявит, и тогда мне придётся признать, что я ошибся.

— У нас есть время, — Чжаньцюн немного помолчал. — Как твои уроки?

— Неплохо. Ученики стараются.

— Ты тоже навёрстываешь упущенное. Думаю, ещё до исхода осени ты сможешь полностью заниматься с ними самостоятельно.

— Хорошо бы, — пробормотал Линьсюань. Пласт знаний, который разворачивала перед ним своя-чужая память, казался неисчерпаемым, но он уже понял, как извлекать из неё нужное самостоятельно, пусть и опираясь на чужие уроки. Срабатывало почти всегда, а редкие промахи ему простят. В крайнем случае всегда можно переспросить. Единственное, где пробел в знаниях может иметь действительно критические последствия, это ночная охота. Злобному призраку или оборотню не скажешь «ой, ребята, я что-то позабыл, как эта печать складывается, давайте в следующий раз».

— Зайдёшь ко мне? — тем временем спросил Чжаньцюн.

— Почему бы и нет?

Однако мирно попить чаю им было не суждено. Стоило двум заклинателям подойти к развилке дорожек, одна из которых вела к дому главы, как с противоположной стороны раздался вопль:

— Учитель Хэн!!!

Заклинатели оглянулись. С дорожки, что вела к дому Линьсюаня, к ним со всех ног бежала девушка в белой одежде ученицы. Прищурившись, Линьсюань узнал в ней одну из своих подопечных.

— Гла… глава… — задыхающаяся ученица затормозила рядом и торопливо отвесила поклон. — Учитель…

— Что случилось, Ваньи?

— Там дашисюн… и другие… бьют И Гусуня!

Оставалось только переглянуться с Чжаньцюном и поспешить за Жунь Ваньи. И что этим парням наймётся, с досадой думал Линьсюань, быстро шагая за порывающейся перейти на бег ученицей. А, впрочем, что всегда неймётся мальчишкам? Помнится, и в классе Андрея был такой одинокий парень, который остальных мальчиков вечно раздражал по неведомой причине. Казалось бы, ну торчит в стороне нескладный школьник, уткнувшись в свою книжку, и пусть себе торчит, никому же не мешает, а что не играет и не гуляет со всеми, так то дело добровольное. Но нет, обязательно надо к нему прикопаться, а то чё он. Андрей, правда, к старшим классам в травле участие принимать перестал, но и заступаться за классного аутсайдера ни разу не пробовал. Иногда, когда он вспоминал об этом, становилось стыдно.

Между тем кривые дорожки привели вниз по склону куда-то на задворки хозяйственных построек. Сначала Линьсюань услышал голоса, а обогнув заросли молодого, ещё довольно чахлого бамбука, увидел их источник. К их приходу драка уже кончилась. На этот раз двухкратного превосходства Бай Цяо показалось мало — против невезучего И Гусуня вышли впятером. Теперь двое прижимали парня в сером к земле, ещё один обшаривал его одежду, а двое стояли рядом. Приближения Линьсюаня и Жунь Ваньи они, целиком захваченные процессом, не заметили.

— Отдай! — Гусунь безуспешно дёрнулся, когда ученик — Линьсюань узнал Пэй Лина — вытащил у него из-за пазухи сложенный лист бумаги.

— Заткнись, — Пэй Лин пнул его в бок и протянул добычу Бай Цяо.

— Уберите грязные лапы! Не отдашь — пожалеешь!

Однако сдавленное шипение побеждённого ни на кого впечатления не произвело. Бай Цяо нарочито неторопливо развернул бумагу, поднёс её к глазам, отодвинул, перевернул вверх ногами. Линьсюань медлил, невольно поддавшись любопытству, пританцовывавшая рядом девушка умоляюще поглядывала на него, но торопить не осмеливалась.

— Это что? — протянул Бай Цяо. — Это иероглифы? Или тут комаров давили?

Остальные понимающе заухмылялись.

— Ничего не понимаю, — старший ученик протянул бумагу Пэй Лину. — Ты можешь это прочесть?

— Не-а. Ничего не разберу.

— Вы внезапно разучились читать? — громко спросил Линьсюань, делая шаг вперёд. Оцепенение спало, и стало противно.

— Учитель… — ученики быстро обернулись и поклонились, пряча растерянность. Для этого им пришлось выпустить Гусуня, который тут же вскочил, красный и встрёпанный. Однако ему хватило самообладания тоже поклониться. Линьсюань шагнул вперёд, требовательно протягивая руку. Пэй Лин моргнул, но после того, как учитель грозно сказал «Ну?», сообразил и отдал бумажку. Линьсюань, не глядя, сунул её Гусуню, и тот забрал с неприличной поспешностью, почти выхватив из рук.

— Учитель… Этот ученик…

— Что? — Линьсюань прищурился на старшего из своих учеников, чувствуя, как его захватывает злость. — Опять что-то не так сказал или сделал? Бай Цяо, я тебя предупреждал, что шутки кончились и за следующее злоупотребление ты будешь наказан?

— Да, учитель…

— Ты забыл или не понял? Придётся, видимо, придать ясности твоим мыслям. Всем по десять, нет, двадцать палок. А тебе, как старшему ученику, тридцать.

Бай Цяо опустил глаза и поклонился. А вот на лицах остальных отразилось что-то, подозрительно похожее на облегчение. Похоже, какие-то жалкие два десятка ударов здесь особо тяжким наказанием не считались.

— И вы на неделю отстранены от занятий, — не меняя тона, добавил Линьсюань. — Вы все. Вместо уроков будете работать вместе с внешними учениками.

— Учитель!..

— Я сказал, а вы услышали. Сегодня же переговорю с наставником Ваном. А сейчас вон отсюда — и чтоб до истечения этой недели я вас не видел.

Учеников сдуло ветром — всех, кроме И Гусуня и Жунь Ваньи. Впрочем, Гусунь, судя по всему, тоже был отнюдь не прочь смыться — но не осмелился. Видимо, полагал, что у мастера Хэна ещё остались к нему вопросы, и не ошибся.

— Что это они к тебе привязались?

Да, бывают аутсайдеры, которые притягивают неприятности одним своим видом, вот только Гусунь на них никак не походил. Ничего виктимного в нём не было, наоборот, лидерские качества уже должны были проявиться, как говорят, во все поля. Собственно, именно это оригинального Хэн Линьсюаня и раздражало: независимость и популярность среди сверстников какого-то жалкого внешнего ученика. Ну а Бай Цяо тянулся за учителем… может, просто по инерции продолжает задирать — трудно сразу уразуметь, что правила игры изменились кардинально.

— Боюсь, что это вина недостойной ученицы, учитель, — подала вдруг голос Ваньи, как раз когда Линьсюань сообразил, что пауза затягивается.

— А ты-то тут при чём?

— Ну… — девушка переступила с ноги на ногу и покосилась на хмурого Гусуня. — Мы… Я… Шисюну Баю не нравится, что мы с И-сюном проводим время вместе. Я помогаю И-сюну заниматься, а шисюн против…

Ага, значит, когда-то самое первое предположение оказалось верным, и здесь действительно дела сердечные. Судя по тому, как оба старательно изучают землю под ногами, совместные занятия идут по определённому сценарию. Остаётся надеяться, что хотя бы до попыток парного совершенствования ещё не дошло. А Бай Цяо и остальные? Дело в ревности, или им просто не нравится, что жаба решила отведать лебединого мяса, иными словами, внешний ученик сомнительного происхождения замахнулся на «нашу девочку»? Впрочем, какая, в сущности, разница.

— Что ж, не буду вам запрещать ваши занятия, хочу только напомнить о необходимости держать себя в руках. Полагаюсь на ваше здравомыслие, — ага, здравомыслие двух подростков. Хотя, как бы мало внимания ни уделялось в романе Ваньи — даже удивительно, насколько мало, первая любовь главного героя, как-никак — всё же этого хватало, чтобы сделать вывод: «занятия» парочки прошли без последствий. Вспомнить хотя бы эпизод, где Гусунь, уже став императором, поручает проверить всех женщин, с которыми у него когда-то был сексуальный контакт. Как раз на предмет, не оставил ли он им кого-нибудь на память и не пора ли забирать во дворец новоявленного принца или принцессу — вместе с матерью, естественно, благо гарем позволяет содержать хоть тысячу женщин.

Ваньи тогда в гарем не попала.

— Благодарю учителя! — просиявшая девушка тем временем низко поклонилась, возвращая Линьсюаня в день сегодняшний.

— Ладно, ладно… А ты, я не знаю… не ходи в одиночку, что ли. Ну, или, хотя бы, не давай себя заманить в такие места, где никого нет.

— Этот ученик благодарен наставнику Хэну за заботу, — поклон был выполнен по всем правилам, а вот скрыть сарказм в голосе И Гусунь даже не попытался. Ну да, учить осторожности мальчишку с такой бешеной гордостью — всё равно, что метать бисер перед свиньёй. Или, как здесь говорят, играть на цине перед буйволом.

Махнув рукой, Линьсюань отпустил обоих и вернулся к себе. В его доме уже ждала записка от Чжаньцюна — тот не отказался от идеи совместного чаепития, только предложил перенести его на вечер.

* * *

Чай был накрыт в беседке на склоне горы. Когда-то Андрей, читая, удивлялся — зачем нужно строить столько беседок и пагод с башнями, не несущих ни религиозного, ни практического смысла? Оказалось, затем, чтобы любоваться из них видами и проникаться чувством прекрасного. Что ж, кое-какой практический смысл в этом можно наскрести: предаваться медитации и возвышенным мыслям действительно приятнее и проще, глядя на что-то красивое. Не зря длительная медитация лицом к стене считается высшим пилотажем. Или видом наказания. Или подвижничества.

Чжаньцюн сам разливал чай, и Линьсюань невольно подумал, что в выверенности его движений и правда есть что-то от впадения в транс. Что ж, совершенствоваться можно разными путями. Казалось бы, какое отношение имеют чайные церемонии, поклоны или зубрёжка классиков к формированию золотого ядра и прочей внутренней алхимии? Но всё связано со всем, и любое занятие можно превратить в подобие медитации, позволяющее пережить то изменённое состояние сознания, которое и требуется для изменений ци внутри себя. А ещё — для контакта с иным, горним миром, в который уходят те, кто обретает бессмертие. Что, господа, вы правда думали, что бессмертие — это нестарение тела? Да, бывает и такое, но большинство ищущих бессмертия ставит себе цель поамбициозней. Чем становится земным бессмертным, куда привлекательней выглядит перспектива стать небесным бессмертным, сохранив все свои разумные души.

Да-да, разве вы не знаете, что у человека по меньшей мере три души? Говорят, что их даже больше: семь, десять, а то и двенадцать, но в любом случае, остальные — это животные страсти, их можно в расчёт не принимать. Но уж три-то разумные души есть у каждого: изначальная душа, земная душа и душа человеческая — та, что только у рождённых людьми. А изначальные и земные души есть так же у животных с растениями — разве вы никогда не слышали об оборотнях? Как те же лисы могли бы принимать человеческий облик, не будь они способны совершенствоваться и не обладай хотя бы зачатками разума?

Изначальная душа человека после смерти уходит в землю, иногда живёт в его могиле, и, если не заботиться о её последнем пристанище и не приносить жертв, может переродиться в голодного и злобного гуя. Земная душа попадает в ад-Диюй, а после, очистившись там от грехов, уходит на новое перерождение — или сразу уходит на перерождение, если человек вёл безгрешную жизнь. И лишь человеческая душа способна вознестись на Небеса и оттуда приглядывать за своими потомками, помогать или наказывать, если они сбились с истинного пути. Потому и ставят люди поминальные таблички, кланяются им и молятся перед ними, что знают — умершие не оставят нас.

В чём же тогда путь достижения бессмертия, спросите вы? А вот в чём: с помощью внешней алхимии путём принятия пилюль и снадобий бессмертия, или алхимии внутренней, выплавляя из своей ци сперва золотое ядро, а из ядра — бессмертный зародыш, сохранить все три свои души как единое целое и отправиться на Небеса, фактически оставшись той же личностью, какой был при жизни. Ну а человеческое тело, когда трансформация уже произойдёт, можно будет и сбросить, как цикада сбрасывает ненужную шкурку. Беда в том, что оба вида алхимии, что внешней, что внутренней, требуют полного сосредоточения и отречения от мирского — да и помощью свыше при этом тоже пренебрегать нельзя. Вот и уходят заклинатели отшельничать в дикие горы, туда, где обитают могущественные духи, не потревоженные людьми и той суетой, что они производят.

— О чём задумался, шиди? — спросил Чжаньцюн, передавая ему чашку.

— О достижении бессмертия, — честно сказал Линьсюань.

— Для этого нам надо воспитать хотя бы одно поколение преемников. Мы должны думать не только о себе, но и о будущем ордена.

— Безусловно, — согласился Линьсюань, делая глоток. Слова главы направили его мысли в другую сторону, напомнив о сегодняшнем инциденте и о мальчишке, которому предстоит диктовать будущее всей Поднебесной.

— Шисюн…

— Да?

— Сейчас наш орден живёт за счёт сбора податей и повинностей с подконтрольного нам населения. А как было во времена императоров?

— Во времена императоров мы, как и все государственные служащие, состояли на жаловании, — Чжаньцюн уже привык к тому, что шиди Хэн может задать вопрос на любую, самую неожиданную тему. — Орден Линшань, как любое учреждение, снабжался из столицы. Должен был снабжаться. Но…

— Но к этому времени столица довольно слабо контролировала области.

— Именно, шиди. Нельзя сказать, что не контролировала совсем, но упадок уже сказывался. Чтобы выжить и поддержать свой престиж, ордену приходилось не только взимать плату с людей за оказываемые услуги, но и брать под покровительство окрестные земли, не довольствуясь только теми, что были выделены нам императором.

— Поэтому, когда власть императоров пала, границы наших владений уже фактически сложились, я прав?

— Шиди прав. Конечно, не без того, чтобы повоевать с кланами Мэй и Чжун, но в целом нам достаточно легко удалось достичь соглашения.

— Говорят, что теперь Чжуны превратились в верных псов клана Мэй…

— Узы родства, — сдержанно сказал Чжаньцюн. — Неравенство сил. В тот год, когда пал император Чжэн Гуан, Бэйхэ сменила русло. Сильнее всего это ударило как раз по Чжунам. До этого мы, трое северо-западных владык, были практически равны, после клан Чжун стал слабее.

— Что ж, кому-то везёт, кому-то нет, — Линьсюань помедлил. — Скажи мне, шисюн… Это, конечно, чисто теоретические рассуждения, но, если бы власть императоров вдруг восстановилась во всей полноте — орден смог бы выжить?

— И мы бы лишились возможностей сбора податей, ты это имеешь в виду?

— Угу.

— Ну… Если императоры снова переведут нас на жалование… Либо пришлось бы брать деньги за каждого ходячего мертвеца, чего бы мне не хотелось. Продажа амулетов и талисманов, определение благоприятных дней и мест — тоже неплохой источник дохода. В конце концов, монастырь Шэнхуа, хоть и не обладает обширными владениями, вполне процветает на пожертвования и входит в десятку наиболее уважаемых школ совершенствования.

— Они буддисты и получают пожертвования не столько за ночные охоты, сколько за заботу о душах своей паствы.

— Верно, — согласился Чжаньцюн. — Зато и плата им — дело сугубо добровольное, твёрдых цен они не назначают. А почему ты вдруг спросил?

Линьсюань посмотрел на залитый закатным солнцем склон, на голубеющую долину внизу. Этот вид уже не заставлял его ахать от восторга, как в первый раз, став привычным, но всё равно был хорош. Вдруг нестерпимо захотелось встать и пройтись, словно он сидел тут не четверть часа, а по меньшей мере два, и Линьсюань не стал противиться неожиданно накатившему желанию.

— Может, тебя это удивит, шисюн, — по-прежнему не глядя на главу, произнёс он, — но мне появление нового императора вовсе не кажется чем-то невероятным. Не прямо сейчас, разумеется… но в обозримом будущем.

— Ты видишь какие-то предпосылки к этому? — помолчав, уточнил Чжаньцюн.

— Естественный ход вещей, — Линьсюань, заложив руки за спину, остановился у перил. — Большую часть своего существования Поднебесная была единым государством. Ещё с Яо и Шуня*… с Жёлтого императора и Фу Си**. Да, потом всё распалось на воюющие части, что стало бедствием для народа Поднебесной, но после вновь собралось в единое целое. Сейчас принято проклинать Чжэн Гуана как узурпатора, свергшего законную династию, но при этом как-то забывают, что основатель законной династии Цзюэ был точно таким же узурпатором, захватившим трон силой оружия. Просто ему больше повезло.

— То есть, ты считаешь, что единая империя под властью императора — естественный порядок вещей, который теперь нарушен?

— Именно. Это то, к чему стремятся люди. К отсутствию внутренних войн, единому порядку для всех, возможности пожаловаться на неправедную власть ещё более высокой власти. Чтоб можно было, хотя бы теоретически и через раз, но получить справедливость. Время династии Цзюэ вышло, всему на свете приходит конец… Но за концом всегда приходит начало. Рано или поздно появится новый Чжэн Гуан.

Повисла тишина. Чжаньцюн молчал, и по его лицу нельзя было прочесть, о чём он думает.

— Что ж, когда придёт вода, тогда и образуется русло, — сказал он наконец. — Едва ли сейчас есть смысл много размышлять над этим.

— Ты прав, — согласился Линьсюань, возвращаясь к столу. Внезапно проснулся аппетит, и он подхватил с блюда симпатично выглядящий пирожок — как оказалось, с курятиной.

*Яо и Шунь — легендарные императоры древности, считаются образцом справедливого правления.

**Жёлтый император — легендарный первопредок китайцев и основатель даосизма, "отец культуры" (изобрёл музыку, арифметику, медицину и пр.). Фу Си — ещё один легендарный властитель, изобретатель письменности, шелководства и пр., супруг богини Нюйвы, создательницы людей.