Переписать сюжет. Книга 1

Глава 14

— Как дела с господином Шэном? — спросил Линьсюань. Чжаньцюн, сохраняя невозмутимый вид, отпил из чашечки и поставил её на стол.

— О, он уже арестован. В скором времени будет осуждён и выслан на одну из приграничных застав до конца дней.

— Даже так…

— А какого ещё наказания заслуживает непочтительность к старшей родственнице? — глава Ши пожал плечами.

— Старшей родственнице?

— Господин Шэн скрыл смерть своей тёщи и не надел по ней траура, — напомнил Чжаньцюн. — Позволил оборотню пользоваться её телом, словно платьем. Пусть скажет спасибо, что его не обвинили в соучастии в убийстве. Теперь уже не определишь, была ли госпожа У жива в тот момент, когда стала одержима лисой, попытка вызвать дух и расспросить ничего не дала, слишком много времени прошло. Но вполне вероятно, что да.

Линьсюань замер. И в самом деле! Зачем выискивать туманную возможность притянуть деда к ответственности за покушение на внучку, если можно на самых раззаконных основаниях осудить его за несомненное небрежение к тёще? Это Линьсюань, при всём понимании, что подобное обращение с телом — дело нехорошее, всё же считал его не идущим ни в какое сравнение с причинением вреда ребёнку. И начисто забыл, что для здешних, с их пунктиком насчёт почтения к предкам и старшим, дело обстоит как раз наоборот.

— Судья Кан — справедливый человек, — задумчиво добавил Чжаньцюн, пока Линьсюань запивал своё удивление чаем. — Не стал приплетать недоказанное обвинение, хотя большинство на его месте именно так бы и поступили — чтобы угодить мне.

Он вздохнул, ясно показывая, что подобный способ угождения его совсем не радует.

— Я слышал, он недавно женился?

— Да, причём на вдове. Не самый добродетельный поступок для женщины, но это их дело.

Линьсюань пожал плечами и сделал ещё один глоток. Местной убеждённости, что вдова должна и гробу быть верна, он не разделял.

— Впрочем, её можно понять, — добавил Чжаньцюн. — Одинокая женщина не имела здесь ни родных, ни друзей. Ей нужно было на кого-то опереться.

— Она приезжая?

— Да, откуда-то из-под Линьаня. Оттуда сейчас многие уезжают.

Линьсюань покивал, из вежливости отпив ещё. Он не был знатоком и ценителем чая — любил его на родине, но чёрный, нормально заваренный, с сахаром. Здешние же изыски с чаями разных сортов, приготовленные с церемониями, и все как один не сладкие, были ему не близки. Но этот всё же можно было пить. Занятно, что память настоящего Линьсюаня тут ему ничем не помогала. Она вообще подсказывала всё реже и реже, словно бы то, что осталось от прежнего мастера Хэна, растворялось в Андрее, как тот самый сахар, которого не клали в чашки. На первых порах тебе помогли, а дальше справляйся сам…

— Господин Кан говорил, что его супруга расспрашивала о тебе.

— Да? А что ей было нужно?

— Вероятно, ты её заинтересовал, — Чжаньцюн пожал плечами.

— Мы виделись?

— Она вместе с мужем была у градоначальника Жуна, когда мы приветствовали господина Е с женой. Должно быть, там и увидела. Может, вы встречались раньше? Она ведь родом из наших краёв.

— Так она из-под Линьаня или из самого Линьаня? Я до пятнадцати лет безвылазно жил в столице, как тебе известно. А потом… ну, разве что ограбил её как-нибудь.

Чжаньцюн поморщился, оставив чашку, из которой уже собирался отпить.

— Это было бы неприятно. Если ты действительно её ограбил, я имею в виду. Но едва ли она сможет что-то доказать. Если, конечно, нет других свидетелей…

Он вопросительно посмотрел на Линьсюаня.

— Да откуда я знаю? Вообще-то мой тогдашний наставник предпочитал живых не оставлять, но всё возможно. А так я даже не знаю, как она выглядит, на том празднике я её если и видел, то внимания не обратил, — ну да, на том празднике он смотрел исключительно на Сун Жулань. — Как её зовут-то хоть?

— Не спросил, — после короткого замешательства отозвался Чжаньцюн. Линьсюань фыркнул. Правильно, зачем узнавать имя женщины?

— Но её имя, возможно, есть в документах. Сейчас посмотрю.

— Да ладно… — запротестовал было Линьсюань, но Чжаньцюн уже поднялся и скрылся в соседней комнате. Было слышно, как там что-то щёлкнуло и зашуршало. Через минуту глава вернулся со сложенной в гармошку бумагой:

— Вот, тут записи о браках наших чиновников. Судья Кан женился на… госпоже Лун, урождённой По Наопин.

Чай во рту тут же стал безвкусным. Линьсюань заставил себя проглотить, поднялся и отошёл к приоткрытому, несмотря на лишь самое начало весны, окну. За окном было пасмурно и серо. Снег уже по большей части сошёл, оставаясь только кое-где по склонам гор и на вершинах. Зато внизу, в долине, розовели, подобно закатным облакам, заросли цветущей сливы-мэйхуа — той самой, что Линьсюань когда-то изобразил на бумаге, а Чжаньцюн попросил рисунок себе и украсил им стену комнаты.

— Так она… из тех самых По? — после паузы спросил Чжаньцюн.

Линьсюань, не оборачиваясь, кивнул. Он думал о том, что прошлое настоящего мастера Хэна может догнать его рано или поздно. Но в книге По Наопин появлялась ближе к финалу, а её муж и вовсе промелькнул как-то совершенно незаметно, так что Линьсюань не запомнил его фамилии. А потому к явлению этой женщины сейчас оказался не готов.

Хотя чему тут удивляться, она же жила рядом с ним в Гаотае и готовила свою месть. Ей и стараться для этого не придётся, всего лишь нужно вовремя пожаловаться куда надо. Будет ли у неё возможность сделать это теперь? Чжаньцюн, готовый заступиться за друга детских лет при любых обстоятельствах, не умрёт, если только Линьсюань сумеет этому помешать. Но вот молодой император будет разбирать все жалобы, к нему поступившие. И, чтобы отправить Линьсюаня на плаху, ему всего лишь требуется поступить по закону.

— У неё нет доказательств, — повторил Чжаньцюн.

— Если уцелел кто-то из слуг, то есть, — Линьсюань всё же развернулся к нему. Лицо Чжаньцюна потемнело и напряглось, он даже стал казаться старше — сейчас было бы трудно поверить, что главе Ши всего-то тридцать с небольшим.

— Ты не знаешь точно?

— Дом сгорел, — Линьсюань пожал плечами. — Но тех, кто меня не обижал, я не тронул. У них были все возможности выскочить, когда загорелось.

Чжаньцюн помолчал, сосредоточенно разглядывая стоящий перед ним чайный набор и сжимая губы.

— В любом случае, прошло пятнадцать лет, — наконец произнёс он. — Даже если она соберёт свидетелей и все они дружно покажут на тебя…

— То ты, отмахнувшись от их показаний, поставишь себя в очень трудное положение. До сих пор орден Линшань себя ничем не запятнал. Если станет известно, что его глава покрывает преступника и отказывает в помощи и правосудии пострадавшим…

— То это будет пустяком по сравнению с тем, что творят в других кланах, — вдруг жёстко отрезал Чжаньцюн. — Одно пятно на репутации Линшань как-нибудь переживёт. Изъяну не затмить блеск самоцвета. А если вздумают пенять другие главы, мне найдётся, что им ответить. Пусть сперва посмотрят на собственные деяния.

— Можно подумать, собственные деяния когда-то кому-то мешали обличать других.

— Пусть обличают, бродячая собака лает и на мудрого Яо.

Линьсюань посмотрел на него почти с нежностью. Когда-то, время чтения романа, Чжаньцюн своей слепой преданностью бывшему другу Андрея изрядно раздражал. Так и хотелось крикнуть ему: да ты посмотри, какую змею на груди пригреваешь! Чувство вины — это, конечно, хорошо, то есть, конечно, плохо, но оно не повод прощать всё и закрывать глаза на безобразия, творящиеся прямо перед носом. Что ни говори, когда человек отказывается замечать чужую очевидную подлость, невольно закрадываются сомнения в его собственных доброте и благородстве. Даже если сам он ничего такого и не делает.

Но всё меняется, когда эта преданность оказывается на твоей стороне. Пусть даже она слепая. Когда понимаешь: есть человек, который будет тебе помогать и защищать, что бы ты ни сделал, в чём бы тебя не обвинили.

Вот только хватит ли его влияния, чтобы действительно защитить Линьсюаня — и не повредить при этом себе? Пока во владениях Линшаня он царь и бог, но пройдёт ещё несколько лет, появится император… и все склонятся перед ним. И перед законом возрождённой им империи. Не хотелось бы ни тонуть самому, ни тянуть Чжаньцюна с собой.

— А если… — медленно произнёс Линьсюань, — она обвинит меня не только в убийстве своих родных? Но и в насилии над собой? Что тогда?

— У неё есть для этого основания?

— Да.

Тишину, повисшую в комнате, можно было потрогать рукой. Чжаньцюн молчал, глядя в никуда и теребя конец пояса. Потом покачал головой:

— Это ничего не меняет.

Линьсюань украдкой перевёл дух. Не хотелось бы, чтобы глава внезапно узнал об этом от кого-то другого.

— Вероятно, судье Кану всё же следует подыскать себе другую жену, — задумчиво добавил Чжаньцюн.

— Здравствуйте. А эту куда девать?

— Надо подумать, — голос Чжаньцюна звучал всё так же задумчиво, и от ровности этого тона что-то неприятно ёкнуло внутри. Насколько далеко Чжаньцюн способен зайти в попытке защитить его?

— Знаешь что, — сказал Линьсюань, — давай я попробую уладить это дело сам.

— Сам?

— Да. Я поговорю с ней. Быть может, мне удастся объяснить ей, что месть — не лучший путь в её ситуации. Скажи… Ты ведь не откажешься сделать что-нибудь для семьи Кан? Поспособствовать карьере, благосостоянию? Мне нужно будет что-то предложить ей взамен.

— Тебе вовсе не обязательно встречаться с ней самому, чтобы донести до неё всё это.

— Не обязательно, — вздохнул Линьсюань. — Но думаю, что я должен.

Всё же прятаться за чужими спинами слишком отдавало бы трусостью и подлостью. Жизнь и так была не слишком добра к По Наопин. Балованное дитя, искренне любимое своей семьёй, она в один миг потеряла всё — дом и родных, а заодно и девичью честь, и виноват в этом, как ни крути, был Хэн Линьсюань, который тогда ещё не был Линьсюанем, а был просто Хэн Анем. А ведь вся её вина состояла в том, что она оказалась сестрой его мучителя, сама же она относилась к юному рабу, ну… как к любимой игрушке. Не слишком человечное отношение, но расплата за него оказалась слишком жестока.

Как она выживала после того, как её дом и тела её родных поглотил огонь, как вышла замуж за неведомого и уже покойного господина Луна, теперь оставалось только догадываться. Но едва ли её путь был усыпан цветами. И теперь получалось так, что Линьсюаню предстояло не только защититься от неё, но и защитить её саму — от главы ордена, слишком близко к сердцу принимающего интересы друга.

Конечно, женщина может и не согласиться обменять возможность расплатиться с насильником и убийцей на карьерный рост для мужа. Так что предстоящий разговор должен успокоить скорее Чжаньцюна. А потом… Бог даст, или даст Небо, которое тут почитают за высшую силу, получится убедить главу Ши выступить не против нового императора, а за него. Тот должен оценить, неблагодарности за И Гусунем вроде бы не числится. Положение Линшаня упрочится и при новой власти, глядишь, и Линьсюаню что-нибудь перепадёт, вроде прощения старых грехов. А если нет… Что ж, мир велик. Заклинатели, целители, борцы с нечистью востребованы везде. Жаль, конечно, будет покидать насиженное место, но жизнь дороже.

Откладывать в долгий ящик неприятный разговор Линьсюань не стал, отправившись в город тем же вечером. Городские кварталы запирались на ночь, но для летящего на мече ворота не были преградой. Чжаньцюн показал нужное место на плане Гаотая, и Линьсюань опустился прямо в тёмный двор, в очередной раз благословляя про себя обыкновение местных жителей строить города по чёткому плану, елико возможно облегчающему ориентировку.

— Го… Господин бессмертный?

Линьсюань оглянулся. От освещённых фонарём дверей в главное строение на него округлившимися глазами смотрела молодая девушка — видимо, прислуга, судя по добротному, но простому платью и относительно скромной причёске всего с одной шпилькой. Лицо заклинателя закрывал капюшон плаща, но способ прибытия сомнений в его роде занятий не оставлял.

— Госпожа Кан дома?

— Д-да…

— Муж сейчас у неё?

— Нет…

— Тогда отведи меня к ней.

Девушка неуверенно поклонилась, но возразить не посмела. Они миновали пустые парадные помещения; при входе на женскую половину служанка заколебалась, но всё же повела его дальше. Чтобы наконец постучать в закрытую дверь:

— Госпожа, к вам бессмертный мастер!

— Какой ещё бессмертный мастер? — отозвался изнутри недовольный женский голос. Служанка обернулся к Линьсюаню и издала протестующий звук, когда тот решительно толкнул дверь и протиснулся в комнату мимо неё, на ходу откидывая капюшон. Сидевшая перед туалетным столиком с гребнем в руках женщина обернулась. В следующий миг гребень выпал из её рук на пол.

— Ты!..

— Здравствуй, сестрица Лянь, — сказал Линьсюань, в упор глядя на неё.

* * *

Когда-то нынешняя госпожа Кан носила данное ей при рождении имя По Лянь. Кто и когда дал ей взрослое имя Наопин, в книге не уточнялось, впрочем, это было и не важно. Во всяком случае, точно не родители — когда умерла её мать, Линьсюань не знал, но это случилось ещё до того, как Хэн Ань попал в дом семьи По. А отец умер от его руки незадолго до того, как в волосы его дочери должны были торжественно воткнуть взрослую шпильку, знаменуя её переход из разряда девочек в разряд девушек на выданье. И, соответственно, подобрать дочери второе имя тоже не успел. Равно как и попросить кого-нибудь это сделать.

А значит, и Линьсюаню неоткуда было его узнать. К счастью, Чжаньцюн не задался вопросом об источнике его осведомлённости.

— Не смей меня так называть! — прошипела По Наопин, неловко поднимаясь с места. Наступила на собственный подол, резко дёрнула его, едва не оступившись, и всё это не отрывая от Линьсюаня сузившихся глаз. В них были потрясение, испуг… но, пожалуй, куда больше злости.

— Госпожа Кан, — подчёркнуто вежливым тоном поправился Линьсюань. И повернулся к служанке: — Выйди и проследи, чтобы нам не помешали.

— Тебе здесь нечего делать, убирайся! — почти выкрикнула госпожа Кан.

— А я думаю, что есть, — возразил Линьсюань. — Хотя, конечно, ты можешь поднять шум, кликнуть слуг, мужа… Он, кстати, в курсе твоей истории?

По Наопин замерла. Кажется, нет, не в курсе.

— Что тебе нужно?

— Поговорить. Клянусь — только поговорить. И после этого я тебя больше не потревожу.

С полминуты госпожа Кан молча смотрела на него. Потом перевела взгляд на служанку:

— Выйди.

Окаменевшая девушка ожила и выскользнула за дверь, плотно прикрыв её за собой. Госпожа Кан отошла от туалетного столика и с достоинством опустилась за отдельно стоящий стол с большим ларцом — судя по заправленной в пяльцы ткани рядом, видимо, для рукоделия.

— Говори, — велела она тоном, каким раздают указание слугам. Мысленно отдав должное её самообладанию, Линьсюань оглянулся, взял подушку для сиденья, положил напротив неё и тоже сел.

— Для начала, — сказал он, — я хочу извиниться.

— Извиниться?!

— Да. Я знаю, что есть вещи, которые не прощают. Но всё же я должен сказать — я сожалею о том, что сделал с тобой. Не в моей власти сделать бывшее не бывшим, но я хочу, насколько это возможно, компенсировать то зло, которое тебе причинил.

— Только мне?

— Да, только тебе.

По Наопин зло усмехнулась и покачала головой:

— Не зря говорят, что у волчонка волчье сердце. Мой брат выкупил тебя из гильдии нищих, не дав сдохнуть где-нибудь под забором, поселил на господской половине. Мой отец дал тебе учителя, что обучил тебя грамоте и манерам, так что тебя и не отличить было от молодого господина из благородной семьи. Хотел, чтобы в будущем ты стал секретарём братца Цзэ. Ты одевался в шёлк и ел с нашего стола. И ты даже не сожалеешь, что своей рукой пролил их кровь?! Это — твоя благодарность?

— А за что мне благодарить? Да, твой брат меня купил — потому что над мальчишкой-рабом можно было безнаказанно издеваться. Твой отец был добрым человеком и домашних слуг жалел. А вот раба, купленного специально для развлечения любимого сына, жалеть было вовсе не обязательно. Можно и самому ему при случае наподдать, сорвать плохое настроение, не правда ли?

— Что ты врёшь, никто над тобой не издевался!

— Да ладно, сестрица Лянь. Ты, конечно, была тогда ребёнком, но даже дети не бывают столь наивны. Ты что, никогда не видела моих синяков и ран? Да, при тебе меня не избивали. Но нельзя настолько не замечать, что происходит в доме, в котором живёшь. Разве что сознательно выбираешь держать один глаз открытым, а другой закрытым.

— Ты бы неловок, постоянно падал, ушибался…

— Ага, об кулаки твоего брата. По многу раз подряд. Впрочем, кулаками он не ограничивался, там и палка шла в ход, и кнут, бывало…

— Строптивых рабов следует учить! — выкрикнула По Наопин.

— Вот и научили — жестокости и ненависти. И как тебе результат их науки?

Несколько мгновений они прожигали друг друга взглядами через стол. Линьсюань отвёл глаза первым, вздохнул и покачал головой:

— Я не хочу с тобой ругаться, сестрица. Я не для этого сюда пришёл.

— А для чего же? — одновременно с сарказмом и горечью спросила женщина. — Ты высоко вознёсся, Сяо Ань. Ты заклинатель могущественного ордена, любимец главы. Кто станет слушать простую горожанку, даже если она захочет кому-то сказать правду про тебя? Зачем тебе тратить время на эту ничтожную?

— Я уже сказал, зачем. О том, что я сделал с тобой, я сожалею.

Они снова замолчали.

— Тогда зачем ты это сделал? — неожиданно тихо спросила По Наопин. — Да, я была глуха и слепа, пусть… Но ведь я сама тебя ничем не обижала! За что ты со мной так?

— За что… Отчасти из ненависти. Да, я ненавидел и тебя тоже, ведь ты ни разу не попыталась заступиться за меня, хотя была, возможно, единственным человеком, к которому твой отец и брат бы прислушались. Это сейчас я понимаю, что поступил несправедливо, но тогда мне было пятнадцать лет! Чувства сильны, а ума ещё мало. А отчасти — из вожделения. Ведь я давно тебя вожделел, неужели ты и этого не замечала?

По Наопин облизнула губы. Сейчас Линьсюань двигался почти наугад, основываясь на единственной фразе, которую его оригинал из романа бросил своей обвинительнице во время финального разбирательства. Но, судя по реакции собеседницы, его догадки были верны.

— Тебе было весело дразнить мальчишку, будучи уверенной, что он никогда не посмеет переступить черту, верно? Оттачивать на нём свои женские чары. И само по себе это не грех. Но в тот день, когда я разрешил себе всё… Я сорвался.

Он сделал паузу, но госпожа Кан молчала, опустив голову и теребя пояс.

— Прошлого не вернуть, мёртвых не воскресить. Ты и сама только что сказала, как трудно тебе будет добиться правосудия, вернее, того, что наши законы таковым называют. Ты можешь разбить себе голову, тараня каменную стену. А можешь оставить её в покое. Взять выкуп за кровь. У твоего мужа неплохие карьерные перспективы, я могу сделать их ещё лучше. Ты можешь вместе с ним достичь такого богатства и положения, какого только смертные могут достичь в нашем мире. Твои дети, если будет на то ваше с мужем желание, смогут учиться в ордене — что они станут заклинателям, не обещаю, это зависит от их таланта, но всё, что Линшань может им предложить, они получат. Если тебе нужно что-то самой, то всё, что смогу тебе дать, я дам. И, сестрица Лянь, — Линьсюань наклонился к ней через стол, — если ты или кто-то из твоих близких попадёт в беду и некому окажется вам помочь — приходи ко мне, я помогу. Всем, что только будет в моих силах.

Он ещё какое-то время подождал ответа, но По Наопин продолжала молчать, сжимая губы. Что ещё сказать, Линьсюань придумать не смог, и потому поднялся.

— В общем, решать тебе, — подытожил он, накинул капюшон и вышел.

На следующее утро Линьсюань бодро отрапортовал Чжаньцюну, что они с госпожой Кан достигли соглашения, и пытаться ему вредить бывшая хозяйка не станет. Убеждённым Чжаньцюн не выглядел, однако всё же согласился в ближайшее время продвинуть господина Кана по службе и в дальнейшем также давать тому возможность проявить себя.

— Но лучше бы госпоже Кан не забывать данное тебе обещание, — добавил он таким тоном, что Линьсюань тут же вознёс судьбе краткую молитву: пусть По Лянь внемлет вчерашним увещеваниям и не наделает глупостей. Но тут уж он никак не мог на неё повлиять.