Отец Пепла

Глава 1

День 11 месяца иершема ( XII ) года 1650 Этой Эпохи, восточные пределы Эстрэ.

Караван из десятков подводов шёл на восток по заснеженным землям Эстрэ. Всего восемь дней назад он покинул испепелённый Астергаце и устремился к Драконьему Хребту. Путь давался нелегко, ночь от ночи мороз обретал новые силы, а ветра выли о грядущей метели. Люди торопились как могли, выбиваясь из сил, вперёд их гнала воля бога.

Он двигался впереди своих слуг, шагал по оледеневшей дороге, прогревая её камни, и предавался размышлениям.

— Как меня зовут? — спрашивал он у заснеженных холмов.

«Мы боимся,» — ответили те едва слышно.

— И всё же… Если припомнить, то родился я человеком, и носил за жизнь три разных имени. Да, так и было.

Первое, данное родителями, до пяти лет; второе, выбранное в Академии, до тридцати четырёх; третье, взятое для войны, до срока четырёх. В датах он был не вполне уверен, но это уже не важно. Теперь у него было новое имя: Доргон-Ругалор, Дракон Нерождённый. Имя для бога.

Не дождавшись ответа у природы, он посмотрел внутрь себя.

— Кто я такой?

«Несчастный искажённый уродец,» — сказал один голос в голове.

«БОГ!!!» — проревел другой.

Позади раздался треск, громко заржала лошадь. Он остановился, выпустил молочно-белый пар сквозь зубы, и вернулся к каравану. Люди сильно задерживали продвижение, но без верующих бог обречён на гибель, а Доргон-Ругалор возвысился совсем недавно, и умирать пока что не спешил.

Смертные расступались, он чувствовал их ужас и благоговение.

Фургон сломался, ось не выдержала веса припасов и пассажиров, да и лошадь едва дышала.

— Мы переложим всё на другие подводы, о всевластный владыка, просим о снисхождении.

Верховная жрица. Лишь она отваживалась обращаться к нему первой, остальные боялись.

— Перенесите груз в сторону, отведите лошадь.

— Повинуемся, — прошептала Самшит, кланяясь.

Они действовали быстро и слаженно, пока он продолжал размышления. Бог? Несомненно, какие-то божественные силы принадлежали ему теперь, но все они были направлены на разрушение. Тем не менее, в памяти остались знания из прошлых жизней, когда он ещё являлся волшебником.

Охвостьем копья он стал чертить на дороге большой круг, оставляя расплавленный след; мастерски точно, как когда-то, разделил его, вплёл другие фигуры, расставил знаки, вымерил и рассчитал всё до толщины волоска. Круг элементарной трансмутации был готов.

— Внесите фургон внутрь.

Люди исполнили приказ и бросились прочь, он осмотрел сломанный предмет, вспомнил формулы строения корпускул различных материалов от дерева до металла, ощутил в руках божественную силу и ткнул копьём в край чертежа. По линиям с треском и щебетом побежали красные молнии, округу затопил тревожный свет, но, когда он погас, в круге остался целый, исправный фургон.

Получилось… надо же, сколько лет он уже не занимался магической практикой, и какое удовольствие испытал от такого простого преобразования. Впрочем, процесс разрушения материи дал легко, а вот собирал её обратно Доргон-Ругалор с заметным усилием.

«Но ведь получилось же».

Среди людей пронеслось вдохновлённое бормотание, — там, где любой маг увидел бы хорошо проделанную работу, они видели чудо. Однако же он ещё не закончил.

— Подведите лошадь.

Животное боялось до полусмерти, только не имело сил на сопротивление. Доргон-Ругалор поднял правую руку, бронзовые пальцы разрисовали по воздуху нужную чарограмму и пустили по ней ток энергии. Грудь лошади осветилась изнутри красным, стали видны тёмные рёбра и пульсирующий сгусток сердца; свечение распространилось в лёгкие, а затем, через крупные артерии — по всему телу.

— Она ещё послужит, но недолго. Запрягайте и в путь.

— Повинуемся, о всевластный владыка, — поклонилась Самшит.

Холмогорье встретило караван метелью на закате; люди шли до поздней ночи, когда бог разрешил наконец-то отдохнуть. Вокруг него холодно не бывало, жар проистекал во все стороны, топя снег, испаряя воду. От этого ветр а оглушительно завывали за пределами тёплого щита, но ничего сделать не могли.

Когда зажглись вечерние костры, люди воссели за молитву. Самшит пела, и ей вторили, потоки энергии сходились над верующими и устремлялись к живому богу. Только после этого усталые и измученные элрогиане занимались животными и готовили пищу.

В ту ночь он призвал к себе предводителей, которые расселись вокруг, немногочисленные, но такие важные сейчас. Особенно Самшит, Верховная мать культа Драконьих Матерей. Она прибыла с далёкого юга, проделала немыслимый путь, чтобы найти его в Астергаце; удивительно красивое и экзотическое сокровище. Самшит имела кожу цвета шоколада, женственное, но сильное тело, светло-серые глаза и белые волосы; лицо — совершенство в каждой чёрточке.

За ней пришли её слуги: великаны из народа Пламерождённых, закованные в красную бронзу, и женщины-воительницы Огненные Змейки; ещё был лысый монах с красной кометой, вытатуированной на скальпе, никчёмный в прошлом человек, пропойца, но теперь, — последний пророк Элрога Пылающего. Его звали Хиасом и за ним шли те немногие братья Звездопада, что выжили в Астергаце.

Эти двое, жрица и пророк, управляли несколькими сотнями последователей, драгоценным маленьким ресурсом, подпитывавшим бога. Самшит горела мыслями о грядущем, а Хиас пребывал в умиротворении, — монах уже выполнил предназначение и ему оставалось лишь греться в тепле божественного огня.

— Слушайте и запоминайте, мою волю вы доведёте до остальных. Я Доргон-Ругалор, бог, не рождённый богом, но рождённый смертным. За моей спиной несколько жизней, и в каждой из них я носил множество имён. Теперь я желаю иметь новое, собственное, не молитвенное. Имя, через которое я буду думать о себе.

Они молча внимали.

— Но боги не придумывают себе имён, это обязанность смертных. Жрица.

— Всевластный владыка? — Самшит быстро и грациозно поднялась.

— Придумай мне имя.

Её прекрасные серые глаза расширились, нежный рот приоткрылся в удивлении. Она не могла сказать, что недостойна такой чести, потому что её бог думал иначе.

— Может быть…

— Нет, — сказал он, взглянув на её мысли.

Самшит пришлось задуматься крепче.

— Тогда…

— Ты ищешь в памяти, жрица, ищешь в истории, думаешь о величии, силе, обещанном спасении. Поищи в сердце, ибо лишь оттуда боги черпают силу.

Самшит подняла взгляд, выбор родился сам собой.

— Неожиданно, и, всё же, искренне. Хорошо, — решил Туарэй, — я беру его. Второе: отныне вы станете обращаться ко мне «мой бог». Иное утомляет.

— Повинуюсь, мой бог, — ответили смертные вместе.

— Можете отдыхать.

Он развернулся и похромал от огня в темноту, но Верховная мать молча последовала.

— Жрица?

— Мой бог, — она подошла вплотную и задрала голову, такая маленькая перед ним, — я была призвана…

— Знаю, — сказал Туарэй, — но ты не готова.

— Мой бог? — Её глаза мерцали в отсветах красного ореола, который исходил от божества.

— И я тоже не готов.

Мантия из чёрного дыма с огненными всполохами, спала, обнажив его ужасное тело. Человеческая кожа и драконья чешуя переплетались в уродливом узоре, изнутри шёл такой жар, что плоть горела на обугленных костях, но не могла сгореть, и сквозь трещины выходил кровяной пар; в разверзнутой ране на груди билось огненное сердце, а на спине только одно из крыльев развилось до нужных размеров, тогда как второе висело маленьким отростком. У него был хвост, были шипы, когти и клыки, были кривые разновеликие рога, искажённое лицо, и всё это бесконечно страдало от боли.

— Я как треснувший сосуд, посмотри, едва держу себя вместе. Неужели похоже, что я способен зачать ребёнка?

— Вы способны на всё, мой бог, — ответила Самшит вкрадчиво, — я верю…

— Иди и помолись перед сном.

— Повинуюсь, мой бог.

Когда-то Холмогорье было сказочным местом, плодородный край зелёных холмов и нетронутых лесов, где обитали невысоклики, — маленький народец пивоваров, башмачников и хлеборобов. Они растили лучший табак по эту сторону от Хребта, пока не бросили всё и не ушли.

Одно поселение за другим встречало караван распахнутыми воротами и дверьми, пустыми холодными домами, а то и хуже, — следами грабежа, убийств.

— Где они? — спрашивал Туарэй у покинутых жилищ, — те, кто обогревал вас?

«Ушли,» — шептали духи остывших очагов.

— Куда?

«Прочь».

— Почему?

«Голод. Холод. Хворь. Страх».

— Всадники скачут по небу, — сказал Туарэй, рассматривая покинутые жилища, — четыре их: Король, что Хаос, и Война следом, и Глад, пожинающий, и Мор, сеющий. Четыре их… Ты видел своими глазами, пророк.

Брат Хиас глубоко поклонился:

— Мой бог осведомлён обо всём.

— В ту ночь, когда комета появилась на небосводе.

— Истинно, мой бог.

— Это сделал я. Освободил её, убив одного очень старого и безумного бога.

— Первого, но не последнего, мой бог. Вы идёте дорогой великих дел, и не дошли ещё даже до середины.

Пылающий взгляд медленно перешёл на смертного, Туарэй вгляделся в его разум, но не нашёл там ничего истинно ценного. Разумеется, Хиас был избран пророком, но видения его касались только того, что д о лжно знать и делать пророку. Он не ведал будущее Туарэя, это было неподвластно никому.

После тяжёлого дня караван остановился в одном из поселений на склоне большого холма. В нём было множество круглых дверей и окон, распахнутых настежь. Невысоклики любили селиться в норах с низкими потолками, но, всё равно, место нашлось каждому путнику и из кирпичных труб опять потёк дым.

Туарэй держался в стороне от последователей, суета смертных раздражала его, а сами люди не могли ничем заниматься, когда рядом находилось их божество, отвратительное и величественное. Он поднялся на вершину холма, встал там один и повелел духам ветра немного потеснить зимние облака. Хотелось звёзд. Но вместо них Туарэй получил распухшего красного червя, маравшего ночное полотно.

Копьё в руке запело громче. Оно никогда не умолкало совсем, вибрировало, звенело, рассказывало ему истории о предках. Доргонмаур звали его — Драконий Язык, и в руках господина копьё было горячим, лёгким, смертоносным. Длинное древко опутывал драконий хвост, затем были раскинутые крылья и голова, изрыгающая волнистый язык-лезвие.

Туарэй почувствовал, как нечто мерзкое приближалось к нему, запах распада тёк по воздуху и отравлял даже Астрал. Огромный силуэт вышел из тьмы, бледный, нечеловечески длиннорукий. Его звали Марг у, и он был орком из числа белых, отмеченных глубинным проклятьем. Эти уроды не рождались, а прогрызали себе путь из материнских утроб, они походили на акул неуловимыми чертами, и через них с дикарями Зелёных островов говорил их бог. Туарэй заметил странный изъян в ауре чудовища, — вокруг головы материальный план искажался чем-то, похожим на тончащий бесцветный нимб. Никогда прежде он не видел и даже не слышал ни о чём подобном.

— Ты далеко забрался от южных морей.

Орк молчал, как всегда, тёмные акульи глаза казались неразумными, кожа была изувечена кислотными ожогами; нижняя челюсть, зубы, гортань — всё блестело металлом, но было гибким, словно живая плоть. Это чудовище через многое прошло, его привёл покойный Кельвин Сирли, но вот, человека нет, а орк жив, и присоединился к каравану. От него пахло морской солью, гнилыми водорослями, потрошёной рыбой и холодом глубины, на которую никогда не проникает солнечный свет.

Маргу указал в ночь, плоское лицо оставалось бесстрастным. Туарэй проследил за рукой, но ничего не увидел на заснеженных лугах. Белый орк сорвался с места и побежал вниз по склону, не разбирая дороги, бог решил проследить. Он создал в воздухе плетение, прошептал словоформулы, и заклинание Крылья Орла подняло его над землёй, понесло вслед за орком. Тот взрывал снег мощным торсом, добрался до скованной льдом речки, взломал корку и стал подниматься по ледяной воде против течения, пока впереди не показалось другое поселение.

Три небольших холмика на берегу, обнесённые частоколом; между ними высился вековой дуб, а причалы, вынесенные наружу, были разрушены. Глаза Туарэя, зависшего в небе, прозрели огромный сгусток пульсирующей энергии. Нечто продолговатое лежало там, на берегу, под снегом, источая психический смрад.

Белый орк уже стоял на берегу, когда Туарэй спустился и повёл копьём, — волна жара растопила снег, обнажая длинное чёрное тело. Оно походило на исполинскую голотурию, покрытую светящимися отростками; по её поверхности перемещались изменчивые узоры, способные лишить разума, а длинные ленты щупалец как выброшенные кишки висели на запертых воротах и уходили куда-то вглубь поселения.

— Я знаю этот смрад, — сказал бог, — так пахнут создания не-жизни.

Маргу смотрел на пульсирующую тварь молча, в акульих глазах не было ни мыслей, ни чувств, ни даже блеска жизни.

— Спасайся, если хочешь.

Орк бросился к воде и нырнул в не успевшую затянуться прорубь.

Божественная энергия потекла через руку в древко Доргонмаура, песнь копья усилилась, стала подниматься на новые высоты, переходя в раскалённый звон где-то за гранью восприятия смертных, такой громкий и ослепительно яркий, что все духи поспешно бежали прочь. Копьё раскалялось, превращаясь в прут чистого света и жара, пока не стало средоточием абсолютной белизны. От жаркого ветра снег таял, земля трескалась, а вода в реке начала кипеть. Туарэй чуть отвёл руку назад и разжал пальцы, больше ничего не требовалось, его оружие вытянулось тонкой белой линией. Ночь превратилась в день без солнца на небосводе, но только на долю мгновения.

Голотурия исчезла с ткани бытия, огромную зловонную тушу вымарало как уродливое пятно, земля вокруг расплавилась, часть посёлка, причалы, — всё это пропало. Бог повёл рукой и Доргонмаур появился в его пальцах, сгустившись из чистого света и жара обратно в материальную форму.

Он опёрся о копьё, тяжело навалился, прикрыл глаза. Не следовало так бездумно тратить силу, она не восполнялась иначе как через последователей и всё время утекала вовне сквозь трещины астрального тела. Заставить людей повторить молитву? Но они едва выдерживают дневной темп и нуждаются в отдыхе ночью. Эти размышления вызвали ярость у части его сущности, которая принадлежала к божественному, но другая часть молча одобрила бережливый подход.

Переведя дух, он вошёл в поселение через огромный почерневший провал. Жар испепелил частокол и часть одного из двух холмов, земля ещё мерцала углями. Туарэй прошёл дальше, туда, где у подножья холмов рос необъятно толстый дуб. Он огляделся, повёл носом и учуял запах жизни, — вокруг было множество живых.

Встав под голыми ветвями, он произнёс:

— Выйдите к огню, или огонь войдёт к вам.

Голос раскатился волной и накрыл охваченные страхом умы. Им пришлось повиноваться, и за круглыми дверями загремели разбираемые баррикады. Один за другим невысоклики стали появляться: старики, зрелые, взрослые, доростки и дети. Шестнадцать семейств, — вот сколько пряталось внутри холмов, и семьи то были обширные. Туарэй осмотрел их, спустившихся к подножью, кто-то уже плакал от вида спасителя.

— Что произошло? — спросил Туарэй.

«Снежная буря,» — ответил дуб тихо, но гулко. — «Оно выбралось из реки, перекинулось через ограду. Его яд превращал всех в чудовищ. Многие погибли».

— Что ж, я вас…

Он не смог произнести «спас», потому что внутри шла борьба противоположностей.

«БЕСПОЛЕЗНЫЕ, СЛАБЫЕ, ОБРЕЧЁННЫЕ!!! СКОРМИ ИХ ОГНЮ И ПРОЖИВИ ЕЩЁ ДЕНЬ!!!»

«Ты спас их от чудовища, чтобы самому погубить? Пустая трата времени и сил. Мы должны защищать, а не губить».

«МЫ НИЧЕГО НЕ ДОЛЖНЫ!!! ВСЁ ПРИНАДЛЕЖИТ НАМ!!! НЕ ТЫ, ТАК ТВАРИ ГОСПОД!!! ПУСТЬ ИХ ДУШИ ПРИСОЕДИНЯТСЯ К ТЕБЕ И ВЕЧНО ГОРЯТ ВНУТРИ!!! ЭТО ЛУЧШАЯ УЧАСТЬ!!!»

«Проживая достаточно долго, все мы становимся чудовищами. Решай сам, но помни, что Шивариус тоже считал всех вокруг своей собственностью и пищей. Так мыслят драконы».

«МЫ И ЕСТЬ ДРАКОН!!!»

Туарэй коснулся головы бронзовой рукой, постарался унять боль.

— Всё вокруг принадлежит мне, их жизни, их мясо, их души, — всё моё. И мне нужно восполнить утраченное… Скажите, бестолковые существа, чем вы можете выкупить право жить в моём мире? Дышать моим воздухом? Пить мою воду и есть мою пищу? Почему я не должен испепелить вас?

По толпе прокатились возгласы ужаса, плачь стал громче, но бежать невысоклики не могли.

— У нас нет ничего, кроме нас самих, какого-то скарба и запасов еды на зиму, — сказал один из мужчин, взрослый, но не старый, упитанный, с проседью в каштановых кудрях. Он был смертельно бледен, однако, держал себя намного достойнее прочих.

— Ничтожно мало.

«Пощади их. Возьми меня. Забери их отсюда, они — добрый народ».

Бог повернулся к дубу и положил руку на грубую кору. Тут и там её украшали шрамы от ножей, имена сотен невысокликов, признания в любви, даты.

— Сколько поколений родились, пожили и умерли вокруг тебя? Сколько любви ты видел, сколько впитал?

«Много».

Гений места, мелкий бог-хранитель.

— Никаких обещаний.

Доргонмаур прошил толстую кору и жар расколол ствол, пламя и искры взметнулись под небо, гигантский огненный цветок распустился в невыносимом своём великолепии, такой мимолётный и величественный. Все невысоклики обратились бы в пепел, позволь Туарэй жару распространиться. Сущность гения была поглощена вместе с огнём и теперь струилась в повреждённом астральном теле без собственного сознания, памяти, желаний. Полная утрата самости.

Туарэй вдохнул полной грудью, из его повреждённого тела сквозь дымную ткань выметнулись язычки пламени, трещины осветились внутренним светом, копьё запело чище. Он точно проживёт ещё один день.

— Соберите припасы, запрягите свиней в телеги и завтра утром сможете присоединиться к моему каравану. Если захотите. Если же нет, рано или поздно всё равно умрёте от чумы или голодных тварей. Стариков и детей лучше бросьте, они слишком слабы для долгого пути, а те из вас, что выживут, смогут завести новых. Впрочем, решайте сами.

Оставив мёртвый обугленный ствол позади, Туарэй ушёл в ночь.