Отец Пепла

Глава 10

День 29 месяца дженавя ( I ) года 1651 Этой Эпохи, Кхазунгор, Пепельный дол.

Он распахнул крылья и взмыл на огромной скорости. Вверх! Быстрее! Ещё! Чувство абсолютной свободы и невероятной силы переполняло его! Внутри Туарэя звенела натянутая струна, певшая о всемогуществе, великих делах, и врагах, которых он сокрушит! Жажда власти была присуща ему и в прошлых жизнях, как полководцу и магу, но прежде он пытался её перенаправлять, подавлять, а богу усмирение страстей оказалось совершенно чуждо.

Туарэй поднялся так высоко, что смог окинуть взглядом весь Драконий Хребет, от Шейного архипелага до пролива Невольников. Вся колоссальная горная цепь, дом сотен миллионов, царство драконов, великанов и гномов, каждая долина, каждое ущелье, каждый перевал, и каждая вершина, — всё стало достижимым! Какая свобода! Какой восторг!

Крылья донесли бы его в любую часть мира, переправили бы даже через моря. Пожелай он, мог бы хоть сейчас лететь на Ору, к Шангрунскому книгохранилищу, чтобы предъявить свои права на древнейшие знания и перебить всех магов, посмевших перечить; мог бы отправиться на Зелёные острова и учинить бойню среди зеленокожих дикарей; открыть для себя краснохвойную Далию и посмотреть, насколько магия эльфов опасна для того, кто неуязвим для заклинаний; обрушить пламя на леса Дикоземья; отправиться искать легендарные острова Тинавло в море Кракенов! Он мог бы… мог бы… Но зачем?

Зависнув над великими горами, Туарэй ощутил вдруг разочарование. Он обрёл свободу и власть, но они пришли к нему вместе с Последними Временами. Бог не видел больше ценности в знаниях древних волшебников, ему не было дела ни до орков, ни до эльфов, ни до страшных лесов Дикой земли, а Тинавло… это сказка. Внизу, под самыми ногами тлели огоньки жизней его последователей, а ещё тугой поток силы шёл к нему с юго-востока, из-за пролива, оттуда, где стоял город Ур-Лагаш. Там жили те, кто вверял ему свои судьбы и ожидал его прихода. Их надежды, страхи и мечты были открыты для него, и все они были обречены погибнуть, когда Господа вернутся в мир.

— И я вновь несвободен, — усмехнулся Туарэй. — А вам, что, нечего сказать?

«Нет никаких „нас“, только ты и остатки тех, кем ты был. Не поддавайся безумию».

Второй голос, яростный и гремящий, молчал уже долгое время.

«Но, если ищешь совета, обрати внимание, что ты всё ещё находишься ниже вершины Валемара».

— Истина. Мне ещё есть куда подниматься, и это любопытство всё ещё сильно.

Элборос, прадед всех гор, великан среди лилипутов, колоссальный каменный конус, покрытый льдом и снегом, рвущий вершиной облака, самый длинный позвонок в хребте мирового дракона. Сколько тысячелетий вокруг него бушует буря? Она сгубила всех, кто пытался проникнуть на вершину, туда, где Джассар Ансафарус воздвиг для детей Туландаровых величайшую из всех столиц, самый богатый город Валемара. Там, в Чертогах Первого Престола, если верить гномьим летописям, до сих пор стоит одно из двух главных сокровищ их народа — наковальня Всеотца. Когда-то, когда им пришлось бросить свою столицу, бородачи смогли унести его молот, но наковальня была слишком прочно закреплена на своём священном месте, они потеряли её, как и другие несметные сокровища, копившиеся тысячелетиями.

Гора была сравнительно близко, её тайна будоражила ум, а ещё взгляд бога не мог проникнуть сквозь круговорот снежной бури, что делало затею лишь интереснее.

Туарэй принял решение и полетел быстрее самого звука, оставляя за спиной один громовой хлопок за другим. Внизу мелькали вершины, некоторые особо высокие горы, накрытые снежными шапками, проносились мимо. Бог летел сквозь облака, испаряя их, и заставляя опадать дождём, который превращался в снег. Буря надвигалась, затмевая весь мир, она почти заставила Туарэя почувствовать себя незначительным. Ветра наращивали силу, чтобы снести его, отшвырнуть, остановить, но бог не позволял этому случиться, направляясь к вершине рывок за рывком. Он ворвался в грохочущую темень, вихри, способные разорвать на куски что угодно, вцепились в него, что бешенные псы, однако, этого было недостаточно. Туарэй приготовился врезаться в склоны великой горы, несколько мгновений он продолжал лететь, и вдруг челюсти ветряных псов разжались. Бог оказался вне бури, смятённый и злой.

Сомнения развеялись быстро, — не ветра сбили его с курса! Чувство направление у Туарэя было совершенным, он точно знал, что пролетел по прямой, просто… Просто он не нашёл в буре самого Элбороса, вынырнул в чистое небо. Рыча, как проснувшийся вулкан, бог ринулся назад, врезался в круговорот снежной бури и пролетел насквозь, затем ещё раз и ещё, под разными углами, но с неизменным результатом. Задыхаясь от гнева, он, тем не менее, менял скорость, пытался пикировать, карабкался по склонам снизу, но всякий раз, оказавшись внутри бури, он скоро вываливался ровно с обратной стороны. Даже его попытки установить контроль над полотном реальности не дали ничего.

— Его будто не существует!

Эти слова вырвались мимо его воли и заставили устыдиться на миг. Нет, — он точно знал, что Элборос был настоящим! Широко известно, что изредка буря ненадолго унималась, всего на считаные часы она исчезала, открывая миру сияющий пик, чтобы затем опять скрыть его. Элборос был! И Туарэй видел его своими глазами! В прошлой жизни.

«Правда? Ты видел?» — послышался голос магистра. — «Внутри наркотической иллюзии, навеянной ядом с дротика болотного народца? Там ты видел Элборос?»

— Уймись, глупец. Кроме горы я видел, как Джассар Ансафарус проходит сквозь зеркало. Я был у этого зеркала наяву, я знал, как открывается путь внутрь, и я прошёл по нем!

«На это… на это мне нечего возразить».

— Присутствует загадка. — Туарэй попробовал потянуться к духам этой бури, призвать их к ответу, но духи остались глухи. — Не замечают меня, полностью поглощены работой. Магии не чувствую тоже. Но во времена Джассара вершина была доступна, и Горные Государи правили с неё всем своим царством.

«Что это значит для нас сейчас?»

— Возможно, что всё. Возможно, что ничего.

Он устремился обратно к Пепельному долу, нашёл один из вулканов, что находился в стороне от остальных, и опустился в сокровищницу. Людей там уже давно не было, все ушли, оставив горы золота, драгоценностей, два драконьих тела и чашу с кровью без присмотра.

Туарэй заставил остывшее озеро вновь разогреться и, взяв Омекрагогаша за хвост, потащил его прочь. Передняя часть дракона теперь была покрыта солнечным металлом.

— Я достоин быть лишь его тенью, да, старик? — беззлобно бросил бог и повернулся к другому телу, ещё более огромному.

Зиппарил лежал в стороне, истекая кровью из разорванной горловой сумки и дыры в груди. Остальные драконы не пожелали даже спуститься и пожрать его тело, так сильно стремились сбежать от возрождённого бога. Озверевшие бездумные твари не знали и знать не хотели, какая сила заставляла их подчиняться, они не сохранили памяти ни о своей знати, ни о долге перед ней, только ярость и голод.

Что ж, по крайней мере, золота они тоже не тронули, хотя и могли польститься. Старый Омекрагогаш собрал внушительное богатство за свои века, Туарэй даже стал ощущать интерес к сокровищам, впервые за все жизни опустившись до чего-то столь низменного. Несомненно, в нём громче заговорила драконья суть.

Решив, что пора продолжить двигаться, он вдруг задержался, ощутив среди гор сокровищ интересный проблеск. В одном из древних металлических сундуков, вываливших своё нутро на всеобщее обозрение, лежал огромный красный камень. Кто другой признал бы в нём рубин, быть может, необычайно красивый и яркий, а ещё тёплый, но для того, кто был наделён истинным зрением, этот кристалл являлся плоть от плоти частичкой огненной стихии. Аловит, притом необычайно чистый, редкий экземпляр, достойный посоха пироманта высшего ранга. Мысль, пришедшая богу на ум, вызвала улыбку.

Пожелав, чтобы чаша отправилась следом, Туарэй взлетел и скоро опустился посреди Пепельного дола, на кипящее красно-чёрное озеро. Он повёл копьём, и лава начала движение, словно невидимый гончар-великан взялся за работу. Доргонмаур вращался и рисовал остриём узоры, по миру текла его песня, — созидающая и оттого непривычная. Реальность приобретала иные очертания в этом небольшом своём фрагменте. Из толщи горячего расплава поднимался грандиозный амфитеатр, громадная чёрная чаша с многоуровневыми трибунами, украшенная постаментами, с которых взирали драконы различных видов. Из их пастей начало бить пламя.

«Когда-то я мечтал стать магом-зодчим, строить…»

— И мне достаточно долго это удавалось. Но славные времена честного труда в забытой миром деревне остались позади. Разрушать всегда получалось лучше.

Он довёл амфитеатр до нужного вида и стал медленно вытягивать жар. Попутно изменялся состав воздуха, молекулярная структура ядовитого газа распадалась. Закончив строительство и опустив чашу в середину арены, бог взлетел и ринулся к ближайшему вулкану, из которого поднимался огромный торс. Дух торчал из кратера словно человек из бадьи с дымящейся водой, он громко ревел в имматериуме и рвал себя руками.

— Приказываю, чтобы лава перестала течь.

Вулкан не услышал, война, разразившаяся в долине, беспорядочная стрельба из гномских пушек, тряска земли, всё это разбудило его и приступ огненной ярости должен был длиться ещё несколько лет. Туарэй не мог столько ждать. Доргонмаур в его когтистой руке взял высокую ноту, удар пронзил эфирное тело духа и тот завизжал от боли. Копьё потянуло сущность в себя, та упиралась, вулкан зарокотал и стал плеваться горящими камнями, но это не имело значения, потому что суть огненной горы перетекла в оружие, наделив его хозяина приятным чувством сытости.

Один за другим вулканы, составлявшие границы Пепельного дола, утихали. Испуганные духи втягивались внутрь жерл как улитки в свои раковины, лавовые потоки быстро мельчали и остывали, воздух очищался от яда.

Вскоре к амфитеатру устремились люди. От входа в долину шли те, с кем Туарэй проделал путь с равнин; со всех других сторон двигались остатки Девятого легиона. И тех, и других, таких разных, объединяло лишь одно — вера в Элрога Пылающего.

Туарэй, воссоздавший на трибунах мрачную ложу императора, следил за тем, как смертные входили в амфитеатр чрез громадные порталы. Жители равнины падали ниц, лицезря своего бога в блеске полной славы и мощи; легионеры избегали их, продвигались ниже, к тёмному кругу арены. Они пересекали его и опускались на одно колено перед ложей, шеренга за шеренгой. Для горцев было совершенно очевидно, что чужаки — неофиты — не являлись ровней потомкам древнего войска; Девятый выжил, Девятый пронёс веру и верность сквозь столетия, не отступив и не склонившись ни перед кем. Их было тысяча шестьсот три, от стариков, едва волочивших ноги, до детей, питавшихся материнским молоком. Тысяча шестьсот три, из которых осталось удручающе мало крепких мужчин и женщин.

«Жрица, пусть люди равнины и народец холмов займут места на трибунах в том порядке, какой пожелают. Сегодня они будут зрителями».

Самшит, находившаяся на расстоянии, начала раздавать указания, заставляя верующих подниматься с колен и переходить на трибуны.

— Девятый легион, — голос бога наполнил чашу и звучал так, словно Туарэй стоял за плечом у каждого, — настало время суда. Вы будете взвешены, очищены, изучены и оценены. Все, кто достиг порога семнадцатого года жизни. Прочим приказываю отделиться и занять места на трибунах.

Подростки и дети стали подниматься с колен, они шли меж своих взрослых родичей, забирали младенцев из рук матерей и занимали первые ряды. Перед ложей осталось меньше четырнадцати сотен душ.

— Все вы будете подвергнуты испытанию, кто-то пройдёт его, кто-то окажется слишком слаб телом или душой. Потом вы будете посчитаны. Если прошедших окажется больше половины, вы получите великий дар и награду выше всех мечтаний. Если же нет, или счёт будет равен, все вы станете пеплом. Такова справедливость Элрога. Слышал ли ты меня, легат?

— Мы все слышали! Слава Пылающему! Пусть его пламя горит в наших сердцах или пусть оно сожжёт нас дотла! — провозгласил Фуриус Брахил, отсалютовав Туарэю поднятым кулаком.

— Да начнётся…

— Подождите!

В портале амфитеатра появилась низкорослая фигура.

— Я отстал! — истошно закричала она. — Я отстал! Подождите!

— Легион двигается со скоростью своего самого медлительного солдата. — Брахил поднялся и обернулся к калеке, что ковылял на обрубках ног и обмотанных тряпьём кулаках. — Ты будешь задерживать нас.

— Не лишай меня этого, легат! Не смей! — ответил Квинтус Бракк. — Я отдал жизнь легиону! Я ещё дышу и ещё воюю! Я эвокат! Я заслужил!

— Ты обрубок человека, — беспощадно отвечал легат, — и в грядущем испытании можешь подвести нас.

— Я задержу легион не больше, чем эти дряхлые старики и старухи здесь! — упрямо кричал калека, подбираясь всё ближе к Брахилу. — И вообще, это не тебе решать! У нас есть бог!

Немолодое лицо, покрытое чешуйчатым рисунком, обратилось к ложе, зрачки пылали фанатизмом из глубоких глазниц, в морщинках терялись скупые слёзы.

— Я выдержу любые испытания и принесу любые жертвы ради того, чтобы исполнить свой долг! О боже, я поползу по углям и сухому терновнику, если на то будет твоя воля!

Туарэй чуть склонил голову:

— Квинтус Бракк, ты будешь взвешен, очищен, изучен и оценён наравне с остальными легионерами.

Бог одним молниеносным рывком переместился к гигантской чаше, парившей над центром арены, его крылья возбуждённо распахивались и медленно складывались, пока огненные глаза вглядывались в бесконечно кипящую, чёрную как нефть кровь драконов. Он сунул палец в пасть и прокусил его клыком, затем капля ихора пала в бурлящую черноту. Копьё опустилось следом, Туарэй стал размешивать, медленно и плавно, наблюдая изменения, — ихор не растворялся, но захватывал и очищал.

— Вы думаете, что приносили жертвы. Вы думаете, что испытывали боль. Вы думаете, что копили силу. Сегодня тот день, когда вы узнаете, что ошибались во всём, кроме одного — будет вершиться суд.

Доргонмаур издал высокую ноту, и золотая чаша отозвалась. От её края отделилась тонкая чешуйка, плавно опустилась, зачерпнула кипящей, чистой как ключевая вода крови, и перелетела по воздуху к Фуриусу Брахилу, опустилась в его подставленную ладонь. Следом чешуйку получил его единокровный брат Атмос Брахил; божественные дары опускались в подставленные ладони молодых, сильных, старых и немощных, мужчин и женщин, покрытых нарисованной чешуёй. Последним был Квинтус Бракк.

— Одной капли хватит каждому из вас. Пейте и встречайте суд. Я посчитаю тех, кто выживет.

Бог неспешно двинулся обратно к высокой ложе, пока легионеры вокруг него, зная о смертельной угрозе, подносили чешуйки к губам. Бог шёл, слушая нараставший кашель, стоны и крики, шипение горящей плоти, плавящегося жира, истошный вой.

Он вспорхнул на ложу, где занял трон чёрного камня и призвал в свою руку Светоч Гнева, — продолговатый цилиндр чёрного чугуна с крупным аловитом, вставленным в один конец. По его воле артефакт распался на детали: композитный корпус, освинцованный изнутри, магическая сердцевина, камень с заметными изъянами. Он изучил плетение чар, которые когда-то сам создал оценил задумку, тонкость исполнения, решил не прикасаться, чтобы не разрушить всё. Работая когтями, Туарэй стал шлифовать новый, чистый камень, и каждый раз, когда от него откалывались осколки, в воздухе полыхал ослепительно-яркий огненный протуберанец. Наконец меч был собран воедино с новым камнем, а старый бог выбросил прочь за ненадобностью. Взвесив тяжёлый цилиндр в руке, он решил, что всё сделано хорошо и можно позволить разуму отдохнуть.

Когда его веки приподнялись, остатки Девятого лежали вокруг золотой чаши, словно сотни огромных чёрных эмбрионов, источающих жар и дым. Он улыбнулся: почти готовы. Наступила ночь, ясная и звёздная.

— Жрица, пророк, придите.

Самшит и Хиас вошли в императорскую ложу и склонились.

— Мой бог? — тихо обратилась она.

— Смотри внимательно, ты засвидетельствуешь рождение новой расы, не химер, не биоморфов, а существ с душами и волей, не смертных, но полубогов. В грядущем они станут хребтом новой империи и твоим самым сильным орудием. Если переживут эту ночь.

Они походили на большие яйца с очертаниями человеческих эмбрионов, чёрная каменная скорлупа потрескалась; у одних сквозь трещины просачивался свет и язычки пламени, у других — только дым. Туарэй поднялся с трона, улыбнулся шире и ударил охвостьем Драконьего Языка о пол.

— ЛЕГИОН, К ОРУЖИЮ!!!

Одно из яиц лопнуло тотчас, и под свет звёзд в плаще красного пламени выступило существо нового вида. Нечто среднее между человеком и драконом, покрытое алой чешуёй, уподобленное образу бога; у него были чёрные рога и крылья, чёрный шип на конце вытянутой морды, и весь он горел. Только зрачки, похожие на алмазы, были холодны и даже кайма яркой желтизны не делала их теплее. Новорождённый посмотрел на свои руки, схватился за голову и закричал, как младенец, только что явившийся в мир.

Следом проклюнулось самое громадное яйцо, это рождение прошло без искр и пламени, однако вокруг расплескался жидкий камень и металл. Второй новорождённый оказался совершенно огромен, его фигуру покрывала каменная броня, из пасти сочилась лава, следом волочился длинный сегментарный хвост, а из спины росла вторая пара рук с чудовищными когтями.

Один за другим легионеры выходили из скорлупок, расправляя крылья, сверкая разноцветной чешуёй, их голоса сливались в общий гимн боли; растерянные как дети, они не понимали, кем являлись, не знали, что должны были делать, они боялись и жались друг к другу, не понимая, какой силой обладали теперь.

И вновь Фуриус Брахил был первым. Его разум пробудился вместе с памятью, воцарившись в перерождённом теле раньше, чем у остальных. Легат Девятого легиона выступил вперёд, глядя на ложу, опустился на одно колено и распластал чёрные крылья по земле. Его выбрала кровь достаточно необычного дракона — кавгахмора, не самого большого и не самого могучего, но зато самого страшного. Этот чёрно-красный дракон покрывался пламенем целиком, отдавался ему без остатка, а ярость его была настолько всепоглощающей, что даже намного более крупные и сильные драконы избегали кавгахморов. Пожалуй, если бы зиппарил не погиб от своей дерзости раньше, кавгахмор дерзнул бы бросить вызов богу.

Немного времени прошло, прежде чем ужасный Атмос Брахил присоединился к брату. Его выбрала кровь хелльматвёрма, и путь в небо для гиганта оказался закрыт, хотя мощь глубинного дракона была несравненной.

Один за другим легионеры занимали свои места в ровных шеренгах. Они больше не походили друг на друга, не были ни слишком молоды, ни слишком стары, но были сильны и объединены узами боевого братства.

— Однако же ваши ряды поредели, — сказал Туарэй, переносясь к новоперерождённым. — Пророк, сколькие пережили высший суд?

— Из тысячи трёхсот восьмидесяти шести, — немедленно ответил монах Звездопада, — пред вашим божественным ликом предстали ныне шестьсот девяносто три, мой бог. Ровно половина.

Туарэй вздохнул и тронул охвостьем копья ближайшее не проклюнувшееся яйцо, сквозь трещины которого сочился густой чёрный дым. От касания оно провалилось внутрь себя, оказавшись пустым, — всё, что могло переродиться, не выдержало жара и обратилось золой.

— Половина. Всего лишь половина. А было сказано, что нужно больше. Вот и ответ, легат: вы все признаны негодными отступниками, нарушителями присяги. Тысячелетия вы ждали здесь не славы, но смерти, — такова воля бога.

Драконий Язык ударил оземь, распространяя грозную, злую ноту, и незримая сила сдавила сердца легионеров, заставив их выть и хрипеть, впиваясь когтями в грудь и горло.

— Мой бог! — звонко воскликнула Самшит, бросаясь на арену к Туарэю. — Мой, бог, милосердия!

— Огонь никого не милует, ты знаешь это лучше многих, жрица — ответил он, удушая новорождённую жизнь, которую недавно предвкушал увидеть. — Такова их вера, они ждали суда и получили его.

— Но мой бог, посмотрите, одно яйцо ещё живо! Оно может проклюнуться!

Хватка смерти ослабла на сердцах и Туарэй прошёл мимо корчащихся легионеров к последнему яйцу. Оно было меньше многих иных, уродливое, деформированное; из трещин валил дым, но в нём горели яркие искры. Судьба нового народа повисла на волоске, и все зрители на трибунах задержали дыхание.

— Мой бог, — тихо обратилась Самшит, — вы позволите помочь?

— Дракон должен проклюнуться сам, — ответил он беспощадно, — иначе он слаб, иначе он не имеет права жить.

Его голос достиг каждой пары ушей в амфитеатре, каждого разума и каждой души.

— Несомненно, мой бог, — а в голосе Самшит была нежная мягкость… и сила, — но есть то право, которое имеет каждое дитя, будь оно даже из грозного и гордого драконьего рода.

Она подступила к Туарэю, такая маленькая и хрупкая, положила ладонь на предплечье руки, сжимавшей Доргонмаур.

— Каждое дитя имеет право на мать. И, так вышло, что это я — первая среди всех Драконьих Матерей. Позвольте, я расскажу этому чаду, что его в здесь ждут, что оно нужно и желанно. Клянусь, что и пальцем не коснусь скорлупы.

Из его красиво очерченных ноздрей вырвались огненные язычки.

— Что ж, это очевидная истина, даже драконицы любят своих детёнышей. Делай, жрица.

Она поклонилась и грациозно опустилась на колени рядом с последним яйцом. Изящная длинная шея изогнулась по-лебединому, глаза скрылись под веками, и полилась песнь без слов, такая нежная и тёплая, что на чёрном камне амфитеатра лишь чудом не стали расти луналики, — цветы, рождённые из первой колыбельной.

Голос Самшит проникал в распалённые израненные души целительным потоком, отгонял ужасы Последних Времён, она звала ребёнка из темноты к свету, пока скорлупа не треснула под напором рогов и наружу не стал вылезать легионер в зелёной чешуе вирмифлинга. Когда он полностью освободился, стало очевидно врождённое уродство, — очень кроткие, хоть и сильные ноги с чрезмерно мощными когтями, а также непропорционально огромные крылья, и длинные жилистые руки, упиравшиеся в землю. Он почти не познал растерянности и страха, сразу обретя память.

— Я смог… Я смог!

— Пророк? — потребовал Туарэй.

— Шестьсот девяносто четыре, мой бог! — отозвался Хиас. — На одного больше половины.

— Суд свершился, — бог ударил хвостовиком копья оземь, чем заставил амфитеатр вздрогнуть, — придите ко мне и выслушайте вердикт.

Полубоги окружили повелителя и опустились на одно колено, склонив головы. Рядом стояла Самшит, её светлые яркие глаза смотрели с надеждой.

— Девятый легион, Я, Доргон-Ругалор, земное воплощение Элрога Пылающего, провозглашаю, что вы сохранили верность престолу Гроганской империи, не посрамив древние воинские традиции, не предав и не покорившись врагу! Вы будете жить!

Вздох облегчения прокатился по арене и трибунам.

— Мой бог, — Фуриус Брахил поднял рогатую голову, — брось нас в огонь! Ильдия жаждет служить!

Губы Туарэя искривились в подобии презрительной усмешки.

— О, вы будете служить, как только станете достойны. Но сначала вам придётся научиться пользоваться обретённой силой.

Он коснулся умов своих творений, чуть пригасил в них человеческую ясность и распалил драконью сторону.