Окись серебра

Przesilenie[4]

Приближался летний солоноворот. Тёплое солнце биржелиса припекало всё сильнее, согревая своими лучами первые ягоды клубники и красной смородины, ярко-зелёные листочки вишни, нежную полевую траву. Дни становились всё длиннее, ночи — короче. В общем, всё говорило о грядущем празднике, посвящённому богине любви Либе.

В Краухойзе этим летом благодаря бесконечным сквознякам жарко не было, хотя за окнами, казалось, всё плавилось от зноя. Джонат зевнул: утро выдалось насыщенным, полным забот, из-за чего выспаться не удалось совершенно. Мать позвала его принимать приехавших на солоноворот вассалов — не всех, лишь тех, кто сохранил древнюю шингстенскую веру после объединения с Бьёльном и Нолдом. Среди них были Мэлтоны: сорокалетний граф Войцех и его дочь, Анабелла, девица лет восемнадцати-девятнадцати с бледно-голубыми глазами и волосами цвета огня.

Элис и Джонат сидели в своих дубовых креслах на помосте главного зала Краухойза. Женщина спокойно заняла высокое место лорда Киллеана — всё равно никто не посмел бы высказать своё недовольство по этому поводу. Мать сегодня была похожа на королеву: русые волосы убраны в высокую причёску и украшены тонкой блестящей тиарой, зелёное бархатное платье подчёркивало цвет глаз и все достоинства её фигуры, взгляд был спокоен, величественен, но без надменности и бахвальства. Она была уверена в себе и правила Шингстеном твёрдой рукой, поэтому Джонат отчасти и боялся мать, и восхищался ею.

Он так бы и продолжил зевать, вообще не обращая внимания на посетителей и молча кивая, если бы вдруг случайно не взглянул на Анабеллу. Высокая, но изящная — по ней и не скажешь, что владеет мечом… Её голубое платье на первый взгляд могло показаться простым, если бы не золотистая вышивка на воротнике и манжетах. Медные волосы заплетены в причудливую косу и перевязаны такой же золотой тесьмой, как и на платье. Девушка стояла, потупив взор и сцепив пальцы в замок, почти не подавая голоса, хотя было понятно, что эти её скромность и кротость — напускные. Джонат понял это, когда она вдруг поймала его взгляд и странно улыбнулась, будто они давно были знакомы. Джонат засмотрелся на неё, на эту хищническую ухмылку, заговорщически прищуренные глаза, и лишь голос матери заставил его оторваться от Анабеллы.

Граф Войцех справился о здоровье лорда Киллеана, на что леди Элис мгновенно скрыла улыбку и скорбно сказала, что её возлюбленный супруг вот уже второй год не может подняться с постели. Джонат усмехнулся: он бы и сам поверил её притворной печали, если бы не знал, что параличу отца поспособствовала сама Элис, да и без помощи любимой тётушки явно не обошлось. Зато когда обязанности повелительницы Шингстена на себя взяла мать, дела в аллоде пошли в гору — граф Мэлтон не упустил возможности заметить и это.

Дальнейший разговор Джонат слушал вполуха. Он то и дело ловил странные взгляды Анабеллы: она словно звала его, словно хотела сообщить ему что-то важное одними лишь глазами. Джонат нервно сглотнул. Он не сразу, но всё же почувствовал в девушке родственную душу: она была ведьмой. Боги благословили её — как и его самого. А в народе говорили, что двое магов, заключивших какой бы то ни было союз, способны на невозможное…

Вдруг Джонат услышал, как Элис обратилась к Анабелле. Голос у неё был высокий, в её речи, чуть жестковатой, ярко прослеживался народный шингстенский говор, но, тем не менее, говорила девушка, соблюдая такт, идеально расставляя паузы и логические ударения. Да, разумеется, она придёт на берег Ханка в вечер солоноворота: ей уже восемнадцать, самое время помолиться Либе о достойном женихе в священную ночь. Конечно, особой надежды на то, что ей удастся найти такового с первого раза, она не питала, но всё же… Джонат встрепенулся: сам он идти на праздник не собирался, но сейчас резко осознал, что стоит ещё поразмыслить над этим.

— Даже не думай, — подала голос Элис, когда за Мэлтонами закрылись тяжёлые чёрные двери.

Джонат вздрогнул. Он словно выпал из реальности, наблюдая за уходящей Анабеллой, за её лёгкой походкой, за тем, как её рыжая коса весело болталась за спиной… Голос матери вывел его из оцепенения.

— Что? — переспросил он.

— Не думай о ней, — терпеливо объяснила Элис. — И о солоновороте не думай. Тебе туда незачем идти — у тебя уже есть невеста.

Джонат хотел быть возразить: ответ от Коллинзов ещё не поступил, хотя леди Элис была свято уверена, что лорд Джеймс даст согласие. Но молодого Карпера не очень-то радовала перспектива жениться на наследнице Нолда. Партия, несомненно, выгодная: вместе с Кристиной Джонат мог получить во владение Нолд. Правда, прав на власть там у него не будет, зато его ребёнок примет в наследство целых две земли.

Джонат сомневался в желании лорда Джеймса устроить всё так, как хочет леди Элис. Да и жениться на Кристине, уже успевшей овдоветь… Он скривился.

— Если потребуется, ты сменишь веру, — продолжала мать. — Ради благого дела боги простят тебя. Поэтому отвыкай от наших обрядов, возможно, вскоре тебе придётся окончательно отказаться от них. Не навсегда, разумеется, но всё же…

Джонат ничего не ответил. Менять веру, бросать своих богов и принимать единого Бога нолдийцев ему хотелось меньше всего. Да и отец всегда говорил, что магическая сила даётся богами, а если предать их, то можно потерять свои способности. Вот почему, мол, в Нолде и Бьёльне так мало магов, да и те слабы — боги не благоволят еретикам.

Но отец болен, не может ни встать, ни пошевелиться, даже говорит с трудом. А мать жива, здорова, полна сил, и в её руках вся власть над Шингстеном. Да и кто Джонат такой, чтобы спорить с ней?

— Хорошо, матушка, — вздохнул он.

Жрица простирала руки к небу и протяжно пела. Собравшиеся вокруг неё незамужние девушки тихо вторили пению, устремив взоры то на вырезанное на огромном деревянном столбе лицо Либы, то на ярко мерцающее в сумерках пламя костра. Они просили послать им в эту ночь мужчину, достойного их красоты и ума и способного стать хорошим мужем. Это была сугубо женская молитва, и мужчины не допускались до участия в ней.

Обряды солоноворота, происходящее на берегу Ханка, объединяли дворянок и простолюдинок, и сейчас, у молитвенного костра, сложно было сказать, какая из девушек богата, а какая бедна, у какой есть титул, а у какой его нет и никогда не будет.

Анабелла тоже стояла в кругу, в белой длинной сорочке и голубом хангероке сверху, с распущенными волосами, всё так же перевязанными золотистой тесёмкой. Теперь, в сумраке вечера и в слабых отблесках костра, она напоминала саму прекрасную богиню Либу, будто та услышала молитву девушек и спустилась к ним, воплотившись в образе молодой графини.

Джонат следил за обрядом из-за тонкого ствола молодой берёзки, прячась среди деревьев и кустарников небольшой рощи, растущей у берега. Не он один решился хотя бы немного прикоснуться к священному таинству: многие парни поглядывали на молящихся девушек, выглядывая из-за деревьев, посмеиваясь и переглядываясь. В воздухе чувствовалось напряжение, нетерпение, волнение: вот-вот закончится молитва и девушки начнут водить хороводы, тогда и можно будет наконец подойти к ним, выбрать понравившуюся и, заручившись её согласием, уединиться с ней.

Джонат был уверен, что мать не придёт сюда и не узнает, что он здесь. Она была проницательна, но магией не владела, поэтому молодой лорд Карпер приложил все усилия, чтобы создать иллюзию своего присутствия в замке, а сам, наскоро облачившись в праздничные одежды, бросился к берегу. Теперь Элис наверняка думала, что её сын спокойно почивает в своей постели или опять что-то пишет на обрывках пергаментов при тусклом свете свечи. Может, потом она и узнает, что он всё-таки ходил к берегу Ханка, но будет поздно.

На самом деле именно Элис считалась верховной жрицей всего Шингстена, но в празднике Либы могли принимать участие лишь незамужние девушки, поэтому обряд доверили проводить другой жрице — молодой, высокой, светловолосой, с пронзительным низким голосом.

На темнеющем небе загорались первые звёзды, луна становилась всё ярче и крупнее. От Ханка веяло прохладой и свежестью. В ветвях берёз и камышах играл ветер, где-то в траве пели сверчки, издалека доносился визг лягушек. Все эти звуки живой природы то и дело перебивал голос жрицы:

Звуки пробирали, заставляли трепетать, а слова молитвы прочно въедались в разум. Жрица часто повторяла некоторые слова, произнося их то с одной интонацией, то с другой, то громче, то тише… Во время коротких пауз слышался треск костра и тихое дыхание девушек, которые явно тоже были в нетерпении. Большинству из них предстояло познать мужчину в первый раз, и Джонат готов был поклясться, что даже отсюда, из рощи, слышал трепет их сердец. Интересно, для Анабеллы это тоже будет впервые?..

«А с чего ты взял, что у тебя получится?» — твердил настойчивый внутренний голос. Но ведь Джонат видел её взгляды, зовущие, манящие, помнил, как она глядела на него во время разговора с Элис… Может, конечно, это всё его воображение разыгралось, может, эти взгляды значили вовсе не то, что он думал, но ведь попытаться стоит, верно? Ему уже двадцать три года, многие юноши в его возрасте женятся…

Наконец молитва была окончена. Девушки взялись за руки и завели песню повеселее.

Джонат заметил, что Анабелла не пела, лишь молча улыбалась. Он тоже невольно улыбнулся. Может, если бы она не хотела сблизиться с ним, то и вовсе бы не пришла? Или ей приглянулся кто-то ещё? Противоречивые мысли разрывали разум, сердце колотилось, ноги едва держали, и Джонат сильнее вцепился в белый берёзовый ствол, чтобы не упасть. Кто-то из парней уже покинул своё убежище, выводя избранниц из хоровода и направляясь с ними куда-то в темноту.

Джонат сглотнул. Анабелла не кидала нетерпеливых взглядов в сторону рощи и завистливых — на уходящих подруг, как остальные девушки. Кажется, она вообще никого и ничего не ждала сегодня. Джонат поёжился. Ожидание вперемешку с неуверенностью буквально разрывало на части. Он всё никак не мог подобрать момент, чтобы подойти к ней.

Тем временем девушек в хороводе оставалось всё меньше, песня затихала, и Джонат решился. На негнущихся ногах он двинулся вперёд, чувствуя, как воздух становится холоднее, как веющий с Ханка ветерок всё усиливается, грозя перерасти в настоящую бурю… Джонат понял, что следует поторопиться, и ускорил шаг.

Ему показалось, что Анабелла даже не услышала, как он подходит, не ощутила его приближения: её взгляд не отрывался от затухающего костра. Тогда Джонат осторожно коснулся её руки. Девушка не вздрогнула, спокойно обернулась, и он заметил, что она улыбается.

Джонат впервые увидел её лицо так близко и убедился, насколько она красива. Светло-голубые глаза, напоминающие весеннее небо, буквально околдовывали, и ему даже подумалось на миг, что Анабелла правда приворожила его с помощью колдовства. Но он быстро отогнал эту мысль: во-первых, он бы наверняка почувствовал магию, а во-вторых, неважно это, совершенно неважно…

Они молча шла за ним в рощу, несильно сжимая его руку, в которой вообще не ощущалось дрожи. Пальцы её были тёплыми, и это тепло успокаивало его. Уже совсем стемнело, и Джонат боялся, что не найдёт своего укромного места среди верб и ежевики… Он, помимо всего прочего, давно уже там не был, давно не водил туда девушек — пожалуй, почти год. Но ноги как будто сами несли его, и вскоре Джонат начал узнавать знакомые приметы: сухой пень, поросший мхом, старое поваленное дерево… Здесь их никто не найдёт.

Анабелла сдержанно рассмеялась, когда он остановился и приблизился к ней. Джонат осторожно коснулся её щеки, почувствовав кончиками пальцев, какая она горячая. Глаза уже привыкли к темноте, и он увидел, что девушка смотрела на него с ожиданием и даже вызовом: чем, мол, ты меня удивишь?

Они были почти одного роста, и ему даже не пришлось наклоняться, чтобы поцеловать её. Губы у неё тоже были горячими и оставили горьковатый привкус на его губах, и всё же Джонат не мог найти в себе силы, чтобы оторваться от них. Чем дольше длился поцелуй, тем сильнее на него накатывало возбуждение — такое, какого он не чувствовал ещё никогда. Оно захлёстывало с головой, сбивало с ног и будто разрывало на части, вызывая странное чувство тесноты в груди — да и не только в груди.

Анабелла распустила шнуровку на его рубашке — ночная прохлада пробежала по коже мурашками. Мимоходом девушка сорвала с головы тесёмку, через голову стащила с себя хангерок, и Джонату подумалось, что это следовало сделать ему. Он было потянулся к завязкам на воротнике её белой сорочки, но Анабелла остановила его, сжав его пальцы.

— Здесь холодно, — сказала она хрипловатым голосом, и Джонат вздрогнул от осознания того, что это были первые её слова, обращённые непосредственно к нему.

— Мне не холодно, — пожал плечами он, но всё же убрал руку от завязок, опустив ладонь чуть ниже и ощутив сквозь тонкую ткань, какой горячей и мягкой была её кожа.

— Что ж, замечательно, — пропела Анабелла потянула его рубашку вверх, вцепившись в воротник. В ночной тишине раздался треск рвущейся ткани, сменившийся мужским и женским переплетающимся смехом.

В ту ночь он не спал совсем, лёжа на мягкой прохладной траве и наблюдая за ясным ночным небом. Из головы не выходили картины того, что происходило между ними ночью: и её уверенная рука, распускающая шнуровку его штанов, и беспорядочные поцелуи, и частые движения — поначалу плавные и медленные, но затем превратившиеся в резкие, грубоватые, собственнические…

Буря, несмотря на сильные порывы ветра, так и не пришла, и в тёмно-синей вышине было видно каждую звёздочку. Потом небо начало светлеть, звёзды гасли, луна становилась бледнее и прозрачнее. Когда на горизонте зарозовела заря, Анабелла вдруг распахнула глаза (Джонат так и не узнал, спала она в ту ночь или просто лежала молча) и выбралась из его объятий. Взяла хангерок, висевший на сучке, внимательно осмотрела его, видимо, опасаясь, что тонкая ткань могла порваться… Так и не надев хангерок, а просто сжав в руках, сделала шаг и вдруг замерла.

Не может же она просто взять и уйти…

— Мы ведь ещё увидимся? — окликнул её Джонат, поднимаясь. Его рубашка, свёрнутая, лежала под его головой. Он поднял её и обнаружил, что ткань была влажной от рассветной росы. Ничего, на солнце высохнет…

— Конечно, — отозвалась Анабелла, но в голосе её не было уверенности.

Разумеется, её отец знает о планах Элис и уж точно не надеется выдать дочь за будущего лорда… Явно не надеется на это и Анабелла. А вот на что надеялся Джонат, он и сам не знал.

Впрочем, какая разница. Он понравился девушке, девушка понравилась ему, они сблизились в священную ночь солоноворота под покровом Либы… И, кажется, теперь разбегаются навсегда. И что такого? Это в поистине аскетичных Нолде и Бьёльне такое бы осудили, назвав блудом и грехом — их единый Бог не позволял близости до брака. Но шингстенские боги не были против столь краткосрочных союзов, они принимали такую любовь. Да и наверняка в эту ночь сошлось немало пар, которые вскоре станут супружескими.

Анабелла тихими шагами уходила в рассветный туманный холод, опустив голову и прижав к груди хангерок, будто пытаясь от чего-то защититься. Джонат не решался подойти к ней и предложить вместе вернуться к берегу.

— Мне нужно завершить обряд, — напомнила она, не поворачивая головы. А Джонат и забыл, что наутро после священной ночи молитвы продолжатся. Забыл — или не знал об этом вовсе.

— Но тебе… тебе хотя бы понравилось? — спросил он.

Тогда Анабелла всё же обернулась, и он увидел, что она краснеет и улыбается.

— Да, — выдохнула девушка и скрылась среди ветвей.

Она написала ему спустя луну. Всё это время в Краухойзе царило томительное ожидание: Элис ждала ответа от лорда Джеймса, а Джонат — хоть каких-то вестей от Анабеллы. И вот она написала. На небольшом куске пергамента ровным почерком было выведено всего несколько предложений, суть которых заставила Джоната подпрыгнуть на месте, округлить глаза и почувствовать, как его сердце пропустило удар и забилось в два раза быстрее. Его словно окатили ледяной водой, да так, что он перестал чувствовать собственные конечности. Пальцы, сжимавшие письмо, слегка надорвали мягкий пергамент.

Анабелла писала, что беременна.

Разумеется, он показал письмо леди Элис. На самом деле, он надеялся на худшее: по меньшей мере, что мать выгонит его из дома. Но Элис даже бровью не повела. Её слова были спокойными, взгляд не выражал ни злости, ни раздражения… Тогда Джонат понял, что мать всё знала. Как и когда ей удалось узнать — уже неважно. Наверняка Джоната выдали другие девушки или жрица… или даже сами Мэлтоны, хотя он, кажется, дал понять Анабелле, что его присутствие на солоновороте должно оставаться в тайне. Но сейчас уже поздно что-либо менять. Элис всё знает, а Анабелла беременна.

— Старик Коллинз молчит уже почти полгода, и я полагаю, он не горит желанием выдавать за тебя свою дочурку, — произнесла мать, сворачивая пергамент в трубочку. Они с Джонатом шли по длинному коридору замка в покои отца, чтобы сообщить ему радостную новость. Элис не смотрела на сына, погрузившись в свои мысли. — Поэтому придётся поменять кое-какие планы… — Поймав его вопросительный взгляд, она улыбнулась и убрала с лица выбившуюся из причёски тёмную прядь. — Я потом тебе расскажу. Нолд всё равно будет нашим — это я могу тебе пообещать. А молодая графиня… Ну, придётся тебе на ней жениться, что поделать. Я видела, как вы смотрели друг на друга, так что не думаю, что этот брак будет вас тяготить.

Джонат облегчённо выдохнул. Он вовсе не ожидал такого поворота, и благосклонность леди Элис его поразила. Ему не хотелось, чтобы их с Анабеллой ребёнка объявили бастардом, поэтому с готовностью принял то, что ему придётся стать мужем и отцом.

Из головы не выходили слова матери: «Нолд всё равно будет нашим». Значило это лишь одно: Элис решила объявить соседям войну.