Окись серебра

Беспокойные дни VI[35]

— Мне так страшно, — призналась София.

Она осторожно привстала, одёрнула просторную ночную сорочку из тонкого белого льна и, обнимая свой невероятно большой живот, присела на край кровати. В комнате было темно, и лишь сквозь щель между шторами внутрь лился слабый прозрачный свет весенней серебряной луны. Ночь дышала прохладой, и где-то вдалеке, за стенами замка, в бескрайнем лесу изредка вскрикивали птицы и монотонно пели сверчки.

Софии не спалось этой ночью, да и в предыдущие несколько ночей тоже не спалось в мучительном ожидании скорых родов. Лекарь говорил, что ждать осталось меньше недели, и с каждым днём София всё сильнее ощущала накатывающую тревогу, вызывающую дрожь в руках и тошноту в горле. И это была не та тошнота, что терзала её в начале беременности, когда невозможно было съесть ни кусочка — всё вылетало… Теперь у неё в горле стоял мерзкий ком, скорее вызванный её взвинченным воображением, нежели настоящий.

И никакого спасения от этого не было.

Слава Богу, Хельмут все эти долгие девять лун оставался рядом. И, кажется, он, в отличие от неё, вообще ничего не боялся. Он всегда подбадривал свою жену, всегда источал позитивное настроение и веру в лучшее… София не могла смотреть на него без улыбки, даже если внутри всё горело от страха перед грядущей болью.

Увидев, что она не спит, Хельмут вслед за ней перебрался на край кровати и приобнял жену за плечи.

— Не стоит бояться, голубка, — шепнул он, целуя её в висок. — Всё ведь так хорошо идёт…

Он был прав, да и лекари замечали, что беременность протекает вполне спокойно, хотя София то мучилась от тошноты и боли в спине, то пошатывалась из-за головокружения, то целыми днями не могла встать с постели из-за слабости… Но её постоянно уверяли, что это всё вполне нормально, что бывает и похуже, намного хуже… Не то чтобы это утешало или придавало сил в моменты, когда София в десятый раз за день склонялась над тазиком или когда ребёнок в чреве пинался так, что она невольно охала.

Однако всё-таки она верила — спокойно, значит, спокойно. Слава Богу.

— Но это не значит, что и закончится всё тоже хорошо, — возразила София, поворачивая голову и всматриваясь в лицо Хельмута встревоженным взглядом. Он же смотрел на неё с безмятежной улыбкой, и такое спокойствие не могло не изумлять. Хотя понятно — не ему же рожать…

— Не надо думать о плохом. — Хельмут прижался к ней, и София буквально кожей почувствовала стук его сердца. Всё-таки он волновался, хоть и делал вид, что это не так, но усилившееся сердцебиение его выдавало. — Мы так долго ждали этого ребёнка, так мечтали о нём… Неужели после стольких бесплодных попыток, когда наконец всё получилось, когда наше счастье совсём рядом, ты испугалась?

— Конечно, я боюсь! За себя, за ребёнка… Он последнее время совсем притих, — добавила она негромко и погладила живот.

— Он тоже волнуется перед появлением на свет. — Хельмут вытянул руку, скользнув пальцами по её заметно увеличившейся груди к животу. — И он уже так вырос… Ему наверняка тесновато, поэтому и притих.

София прикрыла глаза и счастливо простонала от удовольствия — прикосновения и слова мужа всегда успокаивали её, всегда вселяли в её душу чувство умиротворения, сглаживали тревогу и волнение. Вот и сейчас она поняла, что действительно зря переживает по поводу скорых родов. Она всегда мечтала о такой судьбе, всегда хотела стать матерью — особенно после свадьбы и долгих лет ожидания того момента, когда у них с Хельмутом наконец получится зачать дитя.

В течение первого полугода брака они совершенно не беспокоились, но чем дальше, тем сильнее разрастался страх Софии. Сколько полных любви ночей они проводили, сколько попыток предпринимали — и всё бесполезно… Несмотря на бесконечную нежность, несмотря на всепоглощающее удовольствие, ничего не получалось. София совсем отчаялась — она уже даже не плакала, не жаловалась, она просто закрылась ото всех, даже от любимого мужа. Она почти ни с кем не разговаривала, прекратила молиться, читать и вышивать… Она больше ничего не ждала и не знала, ради чего живёт. Она была готова на всё, лишь бы у неё появился ребёнок, но и этого «всего» ей казалось недостаточно.

Хельга, сестра Хельмута, предложила ей однажды обратиться к магу, но София отказалась. Она чувствовала, что если выпьет какое-нибудь зелье или поучаствует в некоем колдовском обряде, то это ещё хуже скажется на её положении. Допустим, она забеременеет, но что будет с ребёнком? Как он будет развиваться, сможет ли благополучно появиться на свет?

И что будет с ней, с Софией?

Простит ли ей Господь вмешательство в естественный ход вещей?

Она не хотела об этом даже думать, поэтому отказала баронессе Хельге, хотя та уже, кажется, нашла человека, способного помочь.

Впрочем, чудо произошло и без вмешательства мага. Когда София совсем отчаялась и решила, что в её жизни нет смысла, Хельмут уговорил её вернуться домой, в Даррендорф. Недалеко от родительского замка, в лесу, у ручья, они наконец-то зачали сына.

Ну, лекари говорили, что это будет сын, но София была бы рада и дочери, да и Хельмут наверняка тоже… Конечно, поначалу он хотел именно мальчика, наследника. Но после всего, что они пережили, после двух с половиной лет отчаяния, опустошения и безнадёжности даже единственная дочь наверняка смогла бы обрадовать его. А в том, что безнадёжность сковывала и его душу, София была уверена точно. Хельмут лишь делал вид, что он в порядке. Но легко было заметить, что отчаяние терзает его день и ночь, при этом проявлялось оно иначе, чем у девушки, — её муж злился. Это было очень по-мужски — выражать своё горе через злость.

Та поездка в Даррендорф действительно многое изменила, поэтому сейчас София снова находилась здесь — решила рожать дома, в знакомой с детства, привычной обстановке.

Она положила ладонь на руку Хельмута и погладила его кожу кончиками пальцев.

— Хельмут, я… — Девушка так много хотела ему сказать, но сейчас ей не хватало воздуха, и слова, вертясь на языке, путались и таяли. — Я так тебя люблю, — выпалила она, пряча взгляд и чувствуя, как пылают щёки. Они были женаты уже три года, а София так и не научилась справляться со смущением. — Спасибо, что не оставляешь меня.

— Разве я могу тебя оставить? — Хельмут, кажется, не на шутку возмутился — даже отпрянул от неё, но руку с её живота не убрал. — Ты — моя любовь, ты безумно дорога мне, и у нас вот-вот родится наш сын… — Он вновь поцеловал её в висок, потом прижался губами к щеке, и София негромко засмеялась. — И я никогда, — его голос зазвучал твёрже, громче, — никогда тебя не оставлю.

Схватки начались на следующий день, почти ровно в полдень. Лекарь обещал, что ждать ещё несколько дней, но ребёнку, видимо, было плевать на прогнозы — слишком уж не терпелось появиться на свет.

София и испугалась, и обрадовалась одновременно. Вот-вот она разрешится от тяжёлого бремени, вот-вот сбудется их с Хельмутом главная мечта — у них родится ребёнок… Хотя схватки только-только начались и были совсем слабыми, София уже чувствовала, как он рвётся в этот мир, и предвкушала радостный момент его окончательного рождения. Однако понимала она, что сначала её ждали долгие часы мучений и боли, и по-прежнему беспокоилась, что что-то пойдёт не так… Но главное, чтобы ребёнок родился живым и здоровым, а остальное, в общем-то, не так уж и важно.

София застыла посреди комнаты, чуть согнувшись и положив руки на живот, но лекарь велел ей ходить туда-сюда, и лишь когда стало совсем больно, позволил лечь. Боль сначала отдавала в поясницу, потом загорелась между ног. Хельга, которая тоже приехала в Даррендорф и вообще так удачно оказалась рядом, помогла ей раздеться, распустила её волосы и дала выпить немного обезболивающего снадобья, в то время как повитухи подготавливали постель, воду, полотенца… Они же бросились с криками на Хельмута, как только он появился у двери, и дружно заявили, что ему сюда нельзя.

Несмотря на всё сильнее подступающую боль, София рассмеялась и разрешила его впустить. Это была такая традиция: пока роженица не позволит, в её комнату не может войти ни один мужчина, кроме лекаря или священника. Пожалуй, роды были единственным моментом в жизни женщины, когда она могла хоть немного покомандовать над мужчиной.

Она плохо помнила, что было дальше.

В углу молодой священник монотонно читал молитвы, уткнувшись в молитвослов и стараясь не смотреть в сторону кровати. Некоторые повитухи повторяли за ним наиболее важные моменты молитв, а одна служанка, стоявшая у изголовья с кувшином воды, нашёптывала какие-то народные заговоры — тихо, едва шевеля губами, чтобы священник не услышал и не прогнал её. Но София услышала — это почему-то отчётливо врезалось в её память.

Было очень больно, но кричала она в основном от страха, ей казалось, что её разрывает на части… София что было сил сжимала руку Хельмута и расцарапала ему кожу, но он лишь улыбался и то и дело прикладывал к её лбу влажный платок. Невзирая на улыбку, она рассмотрела в его взгляде смятение и страх — зрачки мужа то и дело двигались, и он, кажется, стремился не смотреть вниз…

— Ты боишься? — из последних сил шепнула София.

Хельмут покачал головой и сжал губы, в очередной раз проведя платком по её покрытому испариной лбу.

— Ваща светлость, дышите глубже! — напомнил ей лекарь, и София, закрыв глаза, сделала глубокий вдох.

Сколько всё это длилось, она не знала: мир утонул в бесконечном крике, в боли и слезах, и лишь Хельмут и его испуганный, но в то же время какой-то одухотворённый взгляд оставался настоящим лучом света. Наверное, если бы его не было рядом, то София бы попросту не выдержала. Она не представляла, что способна вынести такую боль, что вообще хоть кто-то способен… Хотелось буквально на минуточку провалиться в сон и отдохнуть, особенно когда она вдруг обнаружила, что за окном начало темнеть и в комнате постепенно зажигали свечи, чтобы лекарю и повитухам было удобнее работать. Боль выбивала Софию из реальности, но те провалы не превращались в заветный сон — это было тягучее беспамятство, длившееся считанные секунды.

Ребёнок родился, когда уже совсем стемнело: за незашторенным окном виднелась тёмно-синяя ночь, а комнату окутал тёплый свет, исходящий из множества свечей. Боль и прочие неприятные ощущения постепенно сошли на нет, а когда София услышала долгожданный крик своего младенца, то сразу же расплакалась. Хельмут, кажется, тоже всхлипнул, но она не стала смотреть на него в тот момент — не хотела смущать.

А когда ей в руки наконец положили её ребёнка, для Софии вообще перестал существовать весь окружающий мир, все люди рядом с ней… Исчезло всё, кроме дитя. Она смотрела на него и не могла оторвать взгляда. Пока у него были мутновато-голубые глаза, но София знала, что со временем цвет глаз может поменяться. Возможно, они станут такого же ясного голубого оттенка, как у Хельмута… Или зелёными, как у неё. Это не так уж и важно.

Важно, что спустя несколько лет мучительного ожидания, отчаяния и страха, что спустя несколько часов боли и криков у неё наконец-то родился ребёнок.

— Это мальчик, — улыбнулась Хельга, которой только что шепнул что-то на ухо лекарь.

— Эрнест, — тут же сказал Хельмут дрогнувшим голосом и осторожно, боязливо прикоснулся кончиками пальцев к крошечному лобику сына. — Мы с тобой так и хотели, помнишь?

София устало кивнула — не было сил и желания спорить, да и имя ей нравилось. Оно лишь раз мелькнуло в их с Хельмутом разговорах: София предложила назвать мальчика Эрнестом, в честь её деда, а девочку — Арабеллой.

И вот сейчас пригодилось первое имя. Эрнест Штольц. Барон Эрнест Штольц, наследник земель Хельмута, его замка, его богатств и почестей. Конечно, всё это он получит не сейчас, а через несколько дней — его отнесут в церковь и при большом скоплении народа, гостей и родственников, объявят имя, титул и права на наследство. А пока это был просто новорождённый малыш, несколько минут назад появившийся на белый свет и оказавшийся в любящих объятиях своей молодой матери.

Спустя ещё пару часов София немного пришла в себя. Её и ребёнка осторожно вымыли, мальчика отдали кормилице, а баронессу переодели в чистую льняную сорочку. Хельмут убежал писать лорду Штейнбергу и леди Кристине — не терпелось сообщить их с Софией ближайшим друзьям о радостном событии. Грязные простыни сняли с кровати и застелили новые, свежие, мягкие и блестящие. И лишь тогда девушка наконец-то почувствовала, что имеет право отдохнуть и расслабиться. Когда служанки оставили её в покое, заботливо накрыв тонким мягким одеялом, она откинулась на подушку и закрыла глаза. София всё ещё не могла отдышаться и чувствовала отголоски боли по всему телу. Сидеть было невыносимо, вставать — тем более, а то, что она как-то пережила омовение и переодевание, казалось настоящим чудом.

В полутёмную комнату зашёл светящийся улыбкой Хельмут с завёрнутым в пелёнки Эрнестом на руках. В отличие от Софии, муж не переоделся и даже не причесался: его светлые, чуть вьющиеся локоны растрепались, падали на лицо и торчали в разные стороны. Сиреневая рубашка была измятой, чёрная жилетка распахнулась, но Хельмут совершенно не обращал на это внимания.

Девушка рассмеялась. Немного приподнявшись (и сдавленно прошипев при этом), она вытянула руки, и Хельмут отдал ей сына. Сам же он сбросил ботинки, быстро забрался в свежую, сверкающую чистотой постель, накрыв ноги краем одеяла, и приобнял Софию за плечи. Она с облегчённым выдохом откинула голову, прижимаясь затылком к его груди.

Ребёнок спал, но она инстинктивно начала его покачивать, убаюкивая. Удивительно, но саму её в сон совершенно не клонило: несмотря на жуткую усталость и минувшее перенапряжение, София хотела часами смотреть на своего сына, неотрывно и бесконечно. И Хельмут, кажется, тоже. Они оба молчали, изредка поглядывая друг на друга и улыбаясь. Все опасения, все тревоги, страхи и боль остались позади.

Теперь их было трое. И не было на свете никого счастливее, чем они.