Новичок

Глава 17

Воскресенье, 3 августа. Вечер

Москва, Лужники

Батареи прожекторов на мачтах задержали на арене светлый день, расталкивая заревом темноту, а хтонический гул многотысячного сборища возносился мощно и протяжно, расходясь в ночи.

На трибунах становится тише,

Тает быстрое время чудес.

До свиданья, наш ласковый Миша,

Возвращайся в свой сказочный лес…

Проникновенный голос Лещенко плывет над трибунами, и я замечаю, как многие, поддавшись сентиментальным зовам, плачут. Мне близок и понятен их порыв, неиспытанный ранее подъем, восхитительное чувство единства. Оно пройдет, как благое наваждение, но должно же хоть что-то остаться в душе, задержаться, словно золотые крупинки на лотке старателя!

Олимпиаду-80 запомнят надолго. За великолепную продуманность и безукоризненный порядок, за чудесную, восхитительную атмосферу, очищенную от политических грязей. Провести на высшем уровне глобальные состязания без единой осечки, ни разу не опустив планку, не уступив досадным мелочам – да, это надо уметь.

И афганская война не подгадила на этот раз! Американцы устроили таки несколько мелких пакостей, но на бойкот не отважились. Я, правда, беспокоился насчет Польши, но нет, учения «Союз-80» прошли идеально, как Московские олимпийские игры. Даже «Тайм» вышел с ярким фото на обложке, где собрались в кучку четыре солдата – поляк бойко треплет языком, похоже, анекдот рассказывает, а русский, чех и немец-осси весело хохочут.

Какое уж тут вторжение! Дружба народов и торжество идей социализма…

Правда, штатовские спортсмены отжали у наших ряд медалей, но все равно, наград мы собрали больше всех.

Я успокоено расслабился. Кажется, релакс сошел на меня впервые за это лето, до того насыщенное, что ни вздохнуть, ни охнуть. Бешеная карусель событий, дел, задач не унимала вихревую круговерть, а лишь накручивала и накручивала обороты.

«АЛЛА» неплохо выступила в «Эрмитаже», а в «Олимпийском» нам хлопали куда громче, чем «Песнярам» или «Самоцветам» – девчонок буквально завалили букетами. Правда, на телевидение мы не попали, но все же мелькнули в новостях. Поющую Аллу показали крупным планом – яркую, цветущую, счастливую. Из Липовец звонили потом весь день, поздравляли…

А мы с ней, в перерывах между выступлениями, еще и экзамены сдать умудрились. В ЦМШ Комова поступила без труда, да и мне, в принципе, волноваться не пришлось. Колмогоров тогда правильно сказал: экзамены в физматшколу – не барьер, это фильтр. ФМШИ не для слабачков, вот их и отсеивали. А меня взяли!

Я блаженно улыбнулся, не теряя некоего духовного сопряжения со всем множеством людей, обсевших трибуны. Сбылось то, о чем я мечтал, чего хотел в прошлой жизни, но смалодушничал – и даже попытки не сделал добиться исполненья желаний.

А теперь – всё. Я опять новичок! И это в школе-интернате особое звание: все, кто поступают сюда после восьмого – «новички» или «новичихи».

Ух, как же хорошо всё складывается! Даже страшно становится…

Тычок в бок вернул меня в чашу Центрального стадиона – это Мишка Тенин пихнул от избытка чувств.

– Здорово, правда? – завопил он, скалясь.

Я молча выпрямил большой палец – люкс! А и правда…

Восемь атлетов спустили и вынесли олимпийский флаг, огонь в чаше медленно потух… Пять раз бабахнул салют, на огромном табло прокрутили короткометражку, в темпе повторив самые выдающиеся моменты… А уж как солдатики отработали, выкладывая живые панно – это вообще песня!

Расстаются друзья,

Остается в сердце нежность,

Будем песню беречь,

До свиданья, до новых встреч…

Громадный надувной Мишка медленно выплыл на арену. «Бойцы шоу» дисциплинированно отразили его задорную мордашку человечьей мозаикой. Проступили буквы: «Доброго пути» – и вот она, та самая слеза! Стадион охнул, а Мишка, помахивая лапой, плавно взмыл в темное небо, держа на привязи надутые шары.

До свиданья, Москва, до свиданья,

Олимпийская сказка, прощай.

Пожелай исполненья желаний,

Новой встречи друзьям пожелай…

– До свиданья, Москва… – пробормотал я, но даже сам не услышал слов расставанья – они слились с небывало дружным многоголосьем.

Тут мою шею обвили сзади гладкие руки Томы, а девичьи губы приложились к щеке.

– За что? – зажмурился я по-котячьи.

Выдох обжег мне ухо:

– За всё!

Вторник, 5 августа. День

Стокгольм, Санкт-Эриксгатан

Девчонки приклеились к панорамным стеклам «Неоплана», за которыми помаленьку вырисовывалась, проявлялась столица Швеции. Я наблюдал за красавицами с ласковым снисхождением человека, пожившего в эпоху «потреблятства».

Сюда мне довелось приплыть однажды на пароме, за партией оборудования «Электролюкс», и картинки будущего не слишком совпадали с теми видами, что открывались из автобуса нынче.

Стокгольм никогда не поражал теснотой и давкой мегаполиса, но сейчас его провинциальность куда резче бросалась в глаза – размеренное бытие сопротивлялось напору ХХ века, не желая ускоряться, срываясь в бега.

Особенно порадовал Вазастан – его неширокие улочки, слипшиеся боками дома, бережно хранили в себе старину, краем перевоплощавшуюся в сказку. Пока идет запись, будем жить здесь, в просторной мансарде, откуда открывается море разномастных крыш – и где-нибудь за трубой обязательно отыщется зеленый домик Карлсона…

– Подъезжаем! – старательно выговорил молоденький переводчик, мучительно красневший в присутствии наших вокалисток. А Тома с Машей, озорства ради, в упор постреливали глазками, томно вздыхая…

«Неоплан», низко урча, одолел мост Санкт-Эриксброн, и мягко притормозил, отражаясь в холодных, тяжелого вида окнах студии «Полар». Стиг Андерсон вышел встречать нас лично, сияя в умопомрачительном розовом костюме.

– Zdrasste! – воскликнул он, продолжая лучиться, и куртуазно подал руку Томе, сходившей по ступенькам с достоинством принцессы крови. – О, Мария… О, Алла…

Крепко поручкавшись со мной, Стиккан чуть небрежно поклонился Ромашову, и приветливо помахал парням. Словно всех занес в свой табель о рангах, сочтя ступеньки иерархии.

– Здесь когда-то стоял кинотеатр «Ривьера», – оживленно балаболил Стиг, – а мы его переделали в студию грамзаписи, о которой мечтали! У нас тут девятисторонняя пультовая со стеклянными стенами, а за ними – звукозаписывающие комнаты. И какие! Все свободно подвешены по принципу «коробка в коробке», чтобы стены не соприкасались, передавая звуковые волны. А под пол и потолок мы встроили резиновые блоки… Тут есть «тихая» комната, есть «каменная», есть «деревянная» – мы ее специально обшили досками для пущего резонанса… Да что говорить! Прошу!

Я первым зашел в студию, встречая громоздкий музыкальный автомат какого-то Руне Сёдерквиста, актера, кажется, – и безмерно довольного Бенни Андерсона. Он улыбался зубасто и блаженно. Ну, еще бы… Руку-то он жмет мне, а сам на Тому зыркает! Масляно. Ну-ну…

Я прошелся, с любопытством осматриваясь. Самая современная студия грамзаписи в Европе, не хухры-мухры. Вот только почтению никак не одолеть меня, циничного иновременца.

«Полар» закроют в «нулевых». Все эти креативные выдумки Тома Хидли и студийная модель East Lake Audio никому уже не будут нужны – бездушные компьютеры сметут грамзапись в корзину с анахронизмами. Чего там изощряться вокалом или игрою выделываться? Да пусть певица хоть и вовсе безголосая, лишь бы ноги подлинней! И выйдут на сцену «поющие трусы», голосящие под фонограмму…

Наступит время тотальной фальши. Правду заменят фейками, а еду эрзацами. Колбасой из шкурок и кишок мелкого помола. Ароматизаторов подмешать, сои со стабилизаторами, да «ешками» добавить, и жрите! Пипл схавает…

Сгущенка несчастная, и та – полбанки пальмового масла! Тьфу, ты, гадость какая…

– Дань, смотри! – локоток Аллы ткнулся в меня, призывая к доске объявлений. Там висела куча фото с подписями тех, кто записывался на студии. – Деф Леппард… Боб Хоуп… «Дженезис»… «Роллинг Стоунз»… «Роксетт»… «Скорпионс»… О, «Лед Зэппелин»!

– Да, фрекен, – гордо улыбнулся Стиккан. – Они записывали у нас альбом в декабре позапрошлого года. Работали три недели подряд. Ха! Помню, как им отказали в «Гранд-отеле» из-за того, что ударник Джон Бонэм имел… м-м… нехорошую репутацию. Джон сидел вон там, в «каменной комнате», напротив панели с облаками. Ух, и грому от него было! Мало того, что сразу две драм-установки, так мы еще и микрофон положили прямо перед основным барабаном! Да-а… Джимми Пейдж, который гитарист, стоял в «деревянной», а Роберт Плант пел в «тихой»… Кстати, им очень нравилась музыка «АББА» – она звучит в одном из треков.

– Does Your Mother Know! – воскликнул Бенни. – У нас… как это у ботаников… перекрестное опыление! Их клавишник, Джон Пол Джонс, сыграл на нашем синтезаторе, и у него вышли просто потрясающие струнные! Я ему тогда и говорю: «Звучит просто здорово! Можно, я их использую?» И Джон прислал мне потом посылку с четырьмя кассетами! – замявшись, он бочком пришагнул к Томе. – Пойдемте, я вам сыграю на рояле… Услышите наш «Bosendarfer», оцените…

Девушка милостиво кивнула, церемонно беря Андерсона под ручку, и подмигнула мне. Я старательно улыбнулся в ответ. Вот еще только ревновать не хватало…

Оглянувшись на Аллу, зачарованную фотками звезд, ко мне приблизилась Маша. Наклонилась, приятно вдавливая в плечо тугую грудь, и заворковала:

– А ты в курсе, что настоящий Отелло был арабом, а вовсе не чернокожим? Просто у него имя было такое – Мауро…

– Мне, хоть и математику, – с деланным унынием вздохнул я, – давно стало ясно, что задача трех тел неразрешима… – и с такой силой притиснул Левицкую, что девушка запищала.

Воровато чмокнув меня в щечку, Мария погрозила пальцем, хотя глаза выдавали иное, а я махнул рукой на все тревоги.

Прав был старина Аврелий, трижды прав! «Делай, что должен. Будет, что суждено». Главное, что жить – хорошо!

Четверг, 7 августа. День

Москва, улица Грановского

Отпускать его гулять подолгу врачи пока остерегались, но тихонько, помаленьку, с пересадкой на лавочки…

Иванов медленно поднялся со скамьи, и зашагал, вдыхая залетные запахи. Все лето, считай, провалялся.

А когда из комы вышел, ноги разучились вытягиваться – жилы под коленками усохли будто, и не разогнешь. Так и шкандыбал по палате, по коридору раскорякой…

Ну, ничего. Оклемался, вроде…

– Борис, привет.

Медленно развернувшись к подходившему Лазаренке, генлейт протянул руку.

– Привет, Саня. Ну, и чего там в клювике принес?

Александр Иванович качнул папкой и скупо улыбнулся:

– По делу Скопина.

– А-а… Ага. Ну, давай тогда лучше присядем, а то меня обратно загонят. Распоясались медики совершенно…

Усевшись, Лазаренко раскрыл папку.

– В двух словах – любопытный объект. На днях шестнадцать исполнилось. До восьмого класса – всё, как обычно, средне. Жил в Брянской области, городок Унеча. Ничем не выделялся, никаких лидерских качеств. Осторожен был до трусости – сдачи не давал. В июне прошлого года Скопины всей семьей переехали на Дальний Восток. А в августе Данил как будто стал другим.

– Ага… – вытолкнул Иванов.

– Да. Шабашил – выстроил два дворовых туалета. Причем, один, по всей видимости, сжег – сосед, прозванный «Куркулем», и обещавший заплатить за работу двадцать рублей, зажилил десятку.

– Ну, и правильно…

– Дрался, причем жестоко, не по-мальчишечьи. Тогда же и шрам заработал – хулиганистый одноклассник порезал, но как бы случайно. Данил его не выдал.

– Тоже правильно, – кивнул Борис Семенович. – По-пацански.

– Да. У него и девушка появилась, причем, на несколько лет старше его…

– Красивая? – с интересом спросил Иванов.

Лазаренко молча протянул фотографию.

– Ух, ты… – пробормотал генлейт. – Лоллобриджида отдыхает…

– Тамара Царева неудачно вышла замуж в мае прошлого года – и примета сработала. В сентябре она развелась… Впрочем, не хочу зря порочить красотку – с несовершеннолетним она связалась лишь в январе. Они познакомились в спорткомплексе – Тамара занималась гимнастикой, а Скопин ходил в секцию самбо.

– Окреп, возмужал… Понятно.

– Да. А те камни, что он продал, ему действительно подарил сосед-геолог. Сейчас он преподает в Горном институте…

– Ага… – задумался генерал-лейтенант. – То есть, Кирша наш «объект» встретил случайно…

– Похоже, что так. А вот почему он прилетел в Москву под именем внука Ивана Палыча, мы так и не выяснили.

– И не выясните, – невесело хмыкнул Иванов. – Полковник затевал непонятную игру-многоходовку, и ему зачем-то потребовался внук. А вот зачем, никто уже нам не скажет… Значит, говоришь, другим стал… – он виновато вздохнул. – Прости, Сань, всё выложить не могу, уж больно серьезный гриф секретности.

– Переживу, – улыбнулся Лазаренко.

Среда, 10 сентября. День

Барбадос, Сильвер-Сэндз

В южном полушарии зацветала весна, хотя Рио-де-Жанейро не знал смены времен года. Здесь, где «в лесах много-много диких обезьян», круглый год – лето, даже зимой. Теплынь то спадает, то жарит, вот и вся разница.

Так было и в Мехико. Измученные долгим перелетом из Лондона, мы покинули «Боинг» – и окунулись в разреженный воздух и неистовое солнце. Пока летели до Гандера, кудахтали от восторга – мы здорово расшевелили избалованную публику в «Уэмбли Арене». А как сделали пересадку, увяли, хотя тур только-только начался.

Так было и в Буэнос-Айресе. Пусть и «Крайний Юг», и ледяное дыхание Антарктиды порой достигает Ла-Платы, а жарко. В отеле «Савой» хоть кондиционеры спасали, в концертных же залах по семь потов сходило.

А Барбадос – конечный пункт турне. Именно сюда зимой умотали Бенни с Бьорном, и сочинили «Happy New Year»…

…Мы с Томой лежали в бунгало, разметавшись по смятой постели. Ветерок с океана свободно гулял, продувая спальню сквозь щелястые бамбуковые стены, и шуршал пальмовыми листьями крыши, будто листая одновременно десятки старых книг.

Тур подходил к концу. Еще один концерт – и домой. И от копившегося напряжения, застарелой усталости, суеты бесконечных перелетов и переездов, лучше всего избавляла девушка.

Мне было хорошо – и грустно. Уж больно она ласкова и податлива сегодня. Как в последний раз.

– Дань…

Я давно был готов к разлуке, и все же… Этот ее голос, приятный и до боли знакомый, стал мне не просто привычным, а почти родным. И знать, что Тома станет вот так же окликать другого… Неприятно. Но было же ясно, что наша близость не навсегда. Любая нормальная, здоровая девушка хочет выйти замуж, как велит ей природа. И что? Брать в мужья подростка? Не смешно. И не умно. Только все равно, жаль…

Не отзываясь, я заелозил по шелковым простыням, и молча обнял Тому, привлекая к себе.

– Дань… – выдохнула она, напрягаясь. – Я замуж выхожу…

Мои губы нежно-нежно коснулись бархатистой девичьей щеки, ощущая соль.

– Ты плачешь, что ли? Томик, не надо! Я же всё-всё понимаю. Ты была для меня… извини за напыщенность… подарком судьбы.

– А ты – для меня… – всхлипнула подруга.

– Ты очень, очень дорога мне…

– А ты мне… Ох, Данечка… – поплакав, Тома успокоилась, и глубоко, хоть и прерывисто вздохнула.

– За Бенни? – вытолкнул я.

– Ага… Он хороший, хотя и швед. Добрый… Эгоист, конечно. Да все они на Западе такие. Ничего, я его перевоспитаю! А не получится, так разведемся… И ты не думай, у нас с ним ничего не было! Он, правда, подкатывал тогда, в Монтевидео. Помнишь? Когда напился? Я сразу с ним серьезно поговорила… Бенни со всем соглашался – и сделал мне предложение. А я сказала, что подумаю… когда будешь свободен! А он, дурачок, бац на колени, и давай мне руки целовать… – девушка затихла. – И группу я не брошу. Буду в Москву летать, как Высоцкий в Париж!

– А Бенни – за тобой, – негромко фыркнул я, – не то отобьют еще.

Тома хихикнула, и прижалась ко мне теснее.

– Давай?.. – шепнула она. – На прощанье…

– Давай! – согласился я.

Суббота, 20 сентября. День

Москва, улица Кременчугская

Физматшкола слеплена из трех желтых «кубиков» – учебного корпуса со спортзалом и столовой, и пары жилых. На каждом этаже, по-моему, семнадцать комнат – где вчетвером живут, где втроем. Со мной в комнате двое – смуглый, юркий Саид из Ташкента, помешанный на санитарии с гигиеной, и малость заторможенный Вилиор, истинный ариец – рослый, синеглазый блондин. И, если с них брать клятву, оба присягнут, положив руку на томик Фихтенгольца.

И мне здесь нравилось! Я попал в тот самый мир, который искал – светлый, чистый, безопасный мир без склок и дрязг, без тупости или изврата. Правда, душ и туалет – в конце коридора, и я терпеть не мог шаркать туда после отбоя, сонно кивая «ночнушке» – ночному дежурному, но все равно…

Чем-то смахивает на теорему Рамсея – любая хаотическая система содержит в себе упорядоченную подсистему. Как «глазки» в «рыбках» инь-янь.

В принципе, денег у меня хватало, чтобы купить кооперативную квартиру, а уж снять – тем более. Но нет. Променять атмосферу жадного поиска и познания на персональные удобства? Да ни за что.

И населяли школу-интернат вовсе не задохлики-ботаны. Да, очкариков хватало, но физкультурой тут занимались всерьез, а на зимних каникулах бегали на лыжах в Комаровку – там, на даче, проживал Колмогоров, сам не дурак обновить лыжню.

А до чего ж роскошные уроки! Сначала нам читали лекции профессора и доктора наук, а затем мы разбирали, изучали, усваивали материал на семинарах в классе. Между рядами ходил и сам препод, и пара помощников из студентов или аспирантов – они втроем помогали, проверяли, подталкивали к более простым решениям. Вот, как сейчас.

Витя Бубликов, пятикурсник мехмата МГУ, отрастил себе бородку, наверное, чтобы скрыть малышовую пухлость щек. Он отдаленно походил на изваяние крылатого быка из Персеполиса…

Склонившись, Витя уютно сопел, а пальцами теребил курчавую поросль на щеке.

– Угу… – затянул он. – А что, очень даже… Только… Вы же этого не проходили еще?

– Да вот… – развел я руками. – Прошлось как-то. Иначе не упростить.

– Ну, да… О-очень даже!

Незаметно окончился урок, но ни шума, ни гама. Ни толчеи в дверях. Да половина еще и задержится, будет доканывать учителя вопросами… А вот мне пора.

Словно подтверждая наступление обещанного срока, в класс заглянула знакомая «супериха». Очень серьезное, хотя и симпатичное существо с толстенной русой косой. Катя, кажется.

– Скопин, к тебе пришли! – объявила она, и расцвела.

– Иду! – отзеркалил я ее улыбку.

Закинув портфель в комнату, где Саид строчил в тетради нечто дифференциальное, я спустился вниз, и вышел на улицу.

«Рановато она что-то», – мелькнуло у меня.

Обычно Алла приходила часам к четырем, и мы отправлялись бродить по Москве, целоваться в укромностях… В общем, жить и радоваться жизни.

Дотемна не гуляли – и у нее, и у меня хватало занятий. Я провожал девушку до консерватории, и возвращался в школу. Было даже непривычно учиться напропалую, с желанием и смыслом. Но как же это захватывало!

ФМШИ окружал грушевый и яблоневый сад. Я мазнул взглядом по скамейкам, отыскивая мою длинноногую, предмет зависти «новичков», «ежей» да выпускников-«суперов», и похолодел.

На скамье, прилаженной в тенечке, меня ждал Иванов.

Сжав губы, я независимо прошагал, и уселся рядом.

– Здравствуйте, Борис Семенович, – выдавил я. – Вы за мной?

– Здравствуй, Данил, – усмехнулся генерал-лейтенант. – Пока что, к тебе.

Глянув на него искоса, я усмехнулся.

– Свидетельство Антона Кирша сдать? – спросил ворчливо.

– А ты хоть в курсе, зачем полковнику понадобился этот спектакль? – прищурился Иванов.

– Понятия не имею, – пожал я плечами. – Думал, что внук нужен как свидетель, но… Не знаю.

– А свидетельство можно… Хм… – задумался Борис Семенович. – Нет, лучше не нужно. Антон Кирш давно погиб, его пепел вынесло в Гвинейский залив… Я к чему… Наталья Ивановна сейчас в Москве, гостит у тети Агаты. Благодарила тебя.

– Меня?! – отчетливо изумился я.

– А вот, представь себе! Сказала, что ты, кинувшись спасать полковника, да еще как деда, тронул ее. Представь, она все эти годы оплакивала сына. Горе и сейчас останется горем, но… Пусть бы жизнь взяла свое. Наталье и сорока нет… А сколько лет тебе?

– Шестнадцать, – буркнул я. Успокоившееся, вроде, сердце, зачастило снова.

– А по правде? – вкрадчиво спросил Иванов.

– Борис Семенович, – мой голос звучал негромко, но очень серьезно, – я в чем-то виноват? Быть может, на моей совести преступление?

– Нет, Данил, – ответил мой визави в том же тоне. – Благодаря тебе… м-м… ладно. Благодаря медиуму, опоенному Иваном Павловичем, мы избежали чудовищных потерь. Ладно… – он вздохнул. – Пусть останется в тайне и твой реальный возраст, и год, из которого произошел… м-м… заброс в прошлое. Дело я закрою – и замну, а иначе… Да свинство иначе! Так что… Учись, постигай, расти.

Иванов тяжело, опираясь на спинку скамьи, привстал.

– Снайпер в Польше задел, – пробурчал он, морщась. – Месяц вообще в коме провалялся, а теперь, если резко поднимусь, в глазах темнеет… Ну, прощай.

Я упруго вскочил и, холодея, вытолкнул:

– Мне пятьдесят девять.

Борис Семенович обрадовался, как мальчишка, и молча пожал мне руку. Покивал, и неторопливо зашагал к воротам, за которыми чернела «дублерка».

– Данька!

Ко мне подбежала Алла, и облапила, закружила, завертела, смеясь.

– Привет!

– Привет…

– А поцеловать? – в девичьих глазах замерцали искорки.

– Люди же смотрят, – сварливо ответил я, но коснулся ртом полураскрытых губ.

– Пусть смотрят… О, а ты знаешь, что Тома в ноябре улетает?

– В Стокгольм? – задрал я бровь.

– Ты знал? – разочарованно протянула Алла.

– Догадывался, – увернулся я.

– Бенни развелся, и… Ну, ты понимаешь…

– Понимаю.

– Ты огорчен?

– Прошло, – усмехнулся я.

«Ну, не так быстро… – махнуло в голове. – Но пройдет».

– Ничего! – воодушевилась подружка. – Скоро мои в гости заявятся, да и твои тоже, покажем им Москву! Да? И на свадьбе погуляем… Бенни хочет сыграть ее в Ленинграде, а музыка будет живая – он всю нашу группу пригласил! Представляешь, невеста – и солирует?! А под Новый год я тебя соблазню…

Мои руки прижали Аллу крепче. Близкие зрачки заблестели любяще и покорно.

– Я согласен.